«Между строк» — отличный подкаст про русскую поэзию

На днях вышел сборник, на котором хорошие российские музыканты зачем-то записали песни на стихи Мандельштама. Так вот, вместо него лучше послушать подкаст «Между строк», в котором ведущий Лева Оборин разбирает единственный мандельштамовский верлибр (по невежественности своей я услышал / прочитал этот текст в первый раз) с Марией Степановой, которая, мне кажется, вообще сейчас главная из пишущих на русском языке; пардон за громкие слова.

Ну и вообще «Между строк» — прекрасный подкаст, всячески рекомендую. В таких историях, чтобы получилось, многое должно совпасть: недостаточно интереса и эрудиции ведущего (впрочем, он все равно этим всякий раз восхищает); нужно, чтобы им с гостем еще было интересно разговаривать — и чтобы слушателя удалось убедить в том, что текст, о котором они разговаривают, интересен. Это сложная комбинация факторов; тут она срабатывает в большинстве случаев, и это круто. Разве что выпуск про Введенского лучше пропустить — но вот оба выпуска с Лекмановым (про Пастернака и про Есенина), выпуск про Пригова с Зориным, выпуск про Сатуновского с Горалик все прямо прекрасные. Ну и последний — тоже.

А то, что интонационно подкаст — точь-в-точь как пародия на NPR в великом сериале Parks & Recreation — это даже мило.

https://mezhdu-strok.simplecast.com/episodes/ep-12

«Все свободны» Михаила Зыгаря — образцовый учебник современной истории России для детей и юношества

Про политическую историю 90-х последние годы много пишется и снимается, но в основном от первого лица: типа воспоминания очевидцев. Это, безусловно, зачастую очень интересно и ценно, но как бы представляет эту политическую историю как территорию многоголосья: ну вот есть разные мнения по этому спорному вопросу. А поскольку говорят в силу ряда причин в основном победители, то получается скорее даже так: ну вот есть разные мнения по этому спорному вопросу, но вообще в 1996 году демократы победили коммунистов на честных выборах, это потом что-то пошло не так.

В этой связи особенно отрадно, что есть Михаил Зыгарь с его старыми-добрыми методами нарративной журналистики, которая, с одной стороны, предполагает точку зрения «бога» (то есть текст, написанный от третьего лица, со стороны, с высоты), а с другой, предполагает осознанную конструкцию истории; сортировку между разными версиями и выбор в пользу одной. Зыгарь в новейшей книжке делает это прямо виртуозно — с одной стороны, четко и зримо, с другой, без лишней в таких случаях публицистики и оценочности; лучше всего это видно в тех местах, где он излагает два взгляда на одно и то же событие, — и выбирает, какой поставить в основной текст, а какой — в скобки. Особенно радует, что его версия истории в целом совпадает с моей — и что (хотя бы в силу статуса автора) после этой книжки эту версию уж точно можно считать магистральной.

А еще Зыгарь отлично пишет — очень динамично и очень понятно; почти без сложных предложений, что само по себе довольно сложно (я так не умею). Ему как-то удается сочетать бодрость с нейтральностью. Именно это я имею в виду, говоря про учебник для детей и юношества: когда мой сын подрастет и спросит, почему в России все так, я, пожалуй, первым делом вручу ему именно эту книгу. Мне кажется, что автор что-то такое и имеет в виду — иначе зачем бы ему вплетать в повествование про конкретный электоральный сюжет примерно всю историю России между СССР и Путиным (причем вплетать именно в образовательном, а не напоминательном ключе).

Так почему в России все так и причем тут 96-й год; какова та версия истории, что излагается во «Все свободны»? Вкратце я бы сформулировал это так. В 1996 году новые элиты, успевшие сформироваться в постсоветской России за несколько хаотичных лет, очень хотели сохранить статус кво. Примерно любой ценой. Эти элиты примерно разделялись две группы — одна имени Коржакова, другая имени Чубайса; одна погрубее, про охоту и коллективное распевание песен группы «Лесоповал» (реальная деталь), другая поинтеллигентнее, про кухонные посиделки, рок-музыку и фильмы Кшиштофа Кеслевского (это я придумал; мне кажется, они должны были любить Кеслевского). Они хотели одного и того же, но разными средствами (это очень важный сюжет в книге — Коржаков и Чубайс оказываются буквально двойниками друг друга, что тоже сильно противоречит прежней версии про авторитарного солдафона и либерала-идеалиста). Интеллигенты в итоге победили; никакого особенного почтения к процедурам в их стратегии не было — только калькуляция рисков: им казалось, что выиграть выборы — более надежно, чем отменить их или перенести. В этом они убедили и Ельцина, потворствуя его почти животному политическому инстинкту, говорившему, что нельзя отдавать власть. Ну и дальше элиты объединились и действительно сохранили статус кво любой ценой. А конкретно — ценой свободы слова, создав механизмы, которые гарантировали почти любые манипуляции общественным мнением, и ценой остатков демократии: в процессе кампании Ельцин подорвал здоровье, после чего Чубайс перезапустил Администрацию президента по модели ельцинского предвыборного штаба и сделал ее тем, чем мы ее знаем сейчас, — неизбираемым бюрократическим органом, который по факту является главным центром принятия политических решений в стране. That’s all, folks.

(Вообще, лишний раз убеждаешься, насколько Чубайс — инфернальная фигура. Прямо вот часть той силы, которая вечно хочет блага, но совершает зло, — а все потому, что он искренне уверен, что он знает, что такое благо, лучше всех. Почти религиозное чувство собственной правоты живет в этом человеке.)

Надо сказать, что Зыгарь очень четко следует собственному подзаголовку («История о том, как в России закончились выборы») — и поначалу это даже немного раздражает: хочется больше подробностей, больше сюжетов, о которых мы плохо знаем. Про кампанию Зюганова написано совсем вскользь; совсем ничего нет про всяких потешных и странных кандидатов вроде Брынцалова и Власова — а ведь сколько там можно было нарыть анекдотов. Но по итогу кажется, что то, что книжка концентрируется на основной теме, — это скорее правильно. Потому что учебник должен рассказывать про главное. А что касается классных деталей — их тут все равно миллион. Пресс-секретарь Ельцина едет выяснять судьбу грядущих выборов у Ванги и пьет с ней виски. Публицистический мегафон «МК» Александр Минкин параллельно пишет филиппики против Ельцина — и гострайтит письмо президента ветеранам войны (и, кажется, даже сейчас не видит в этом ничего странного). Основатель «Альфа-Банка» Фридман сразу после инаугурации победившего (и полумертвого) Ельцина обнаруживает, что на него еще в смутные предвыборные времена группа Коржакова завела уголовку и уезжает; потом звонит Чубайсу — и тот гарантирует, что бизнесмена не посадят (нормально, да?). Куча каких-то одновременно смешных и диких матерных диалогов. Ну и так далее.

Ну и было бы неверно написать, что «я это все и так знал». В общих чертах — да, но куча значимых вещей у меня в голове выглядели не так. Например, я не понимал, что было аж три (!) разных музыкальных тура в поддержку Ельцина — один модный, который «Голосуй или проиграешь», другой попсовый и третий собственно с Евгением Осиным, с которым президент плясал на сцене. Например, к стыду своему, я не понимал, что весь этот шухер с представлением ареста Лисовского и Евстафьева как попытки государственного переворота более-менее придумал Евгений Киселев; то есть это просто была игра Чубайса и его команды на опережение. Например, я не знал, что коммунисты выиграли суд в Татарстане — то есть суд признал, что у Зюганова украли 600 тысяч голосов, — а в других регионах просто почти не подавали иски. Все это не меняет представление о 1996 годе кардинально — но уточняет его довольно сильно.

И конечно, эта книжка лишний раз показывает, что так называемая свободная журналистика в 1996 году сама себя радостно, с большим энтузиазмом закопала. Комично, что люди, принимавшие в этом процессе непосредственное участие, сейчас пытаются учить жизни тех, кто умудряется честно работать на выжженном при их непосредственном участии поле.

https://www.litres.ru/mihail-zygar/vse-svobodny-istoriya-o-tom-kak-v-1996-godu-v-rossii-zakonchi/

Крутая работа. Мне нравится, как чисто политическая эмоция расследования ФБК тут переведена на уровень человеческого взгляда — причем эти взгляды довольно разные. Лучший момент, конечно, когда строитель горячится, что все зацепились за ершики и аквадискотеку, а вообще-то «дворец» — это инженерный шедевр, и именно поэтому он должен принадлежать народу.

https://meduza.io/feature/2021/01/29/esli-chelovek-prezident-emu-vse-mozhno

В связи с этими смешными твитами вспомнил одну штуку, которую не выписал из Зыгаря, а надо было. Собственно, про этих американцев, которые, как гласит одна из версий, разработали всю стратегию Ельцину и т.п. Зыгарь это описывает так: американцев, каких-то абсолютно мелких вашингтонских сошек, позвали какие-то люди Сосковца, они прилетели в Москву, подохренели, несколько месяцев сидели в снятом для них номере в «Президент-отеле» и писали записки Чубайсу, который их читал, крутил пальцем у виска и выкидывал. Довольно убедительно все это засвидетельствовано, прямо скажем. Вот вам и American interference.

​​​​❗️Сегодня в Москве на выходе из дома полицейские в бронежилетах задержали главного редактора «Медиазоны» Сергея Смирнова.

Силовики ждали его в подъезде, когда он вышел гулять с сыном. Против журналиста составили протокол об участии в акции 23 января с вмешательством в работу транспорта (часть 6.1 статьи 20.2 КоАП).

Его оставляют на ночь в отделе полиции до заседания суда. При этом Сергей Смирнов, получивший официальное предостережение до этой акции, 23 января был дома. Ранее силовики провели обыск у его матери.

Редакция «Холода» считает задержание Сергея Смирнова необоснованным и политически мотивированным. Очевидно, что это давление на «Медиазону» — одно из лучших российских независимых СМИ — и воспрепятствование профессиональной деятельности ее журналистов.

Свободу Сергею Смирнову!

Поддержите «Медиазону» — donate.zona.media

Фото: Апология протеста

В этом канале часто появлялись тексты Дани Туровского. Когда он был спецкором «Медузы», мне посчастливилось быть его редактором. Один из многочисленных талантов Дани — описывать максимально жесткую фактуру максимально флегматично и сухо: так, что эмоции продуцирует читатель, а не писатель, — и эмоции сильные.

В воскресенье Даню задержали, когда он шел по тротуару в центре Москве. У него отобрали телефон; 26 часов он провел без связи и записывал на бумажку то, что видел. Этот текст стоит прочитать.

А прочитав, можно помочь деньгами и/или своим временем тем, кто помогает людям, у которых ситуация такая же или гораздо хуже. Сейчас таких людей тысячи по всей России. ОВД-Инфо | Апология протеста | Медиазона | Правозащита Открытки | Общественный вердикт

Встречался какой-нибудь Иван Иванович с каким-нибудь Анатолием Леонидовичем, руки друг другу жали:
— А знаете, Запад-то гибнет, разложение-с. Фьюитс культура — цивилизация наступает…
Вздыхали.
Устраивались собрания.
Страдали.

Это роман Константина Вагинова «Козлиная песнь», 1927 год.

О гибели Европы целой
Печатно нам толкует смелый
Фанатик страстный и чудак,
И верим мы, как остолопы,
Что на развалинах Европы
Воздвигнем всеславянский стяг.

А это эпиграмма на Достоевского, 1881 год.

Идея о том, что европейская культура и цивилизация по тем или иным причинам погибает, и ей на смену в качестве светоча свободы и всего остального должна прийти Россия, возникла как устойчивый троп в русской литературе и публицистике примерно в 1830-х; происходит она, судя по всему, от немецких романтиков и конкретно Фридриха Шлегеля (это транзит судьбоносных национальных идей из Германии в Россию — вообще интересная тема; как известно, «особый путь» — тоже немецкое изобретение). Поначалу концепция тут была простая: Европа уже пожила свое тысячелетье и дряхлеет просто в силу возраста, пора дать дорогу молодежи. Потом к этому прибавилось возмущение актуальным состоянием европейских нравов, отчасти происходившее от несовпадения ожидания и реальности (жестче всего европейцев зачастую критиковали уехавшие из России эмигранты). Традиция оказалась крайне устойчивой, и предавались подобным мыслям далеко не только люди консервативных убеждений — от Киреевского и Шевырева через Достоевского и Герцена к символистам, веховцам и Борису Поплавскому и далее.

Генезис и эволюцию идеи «гибели Запада» описывает в одноименной статье большой филолог Александр Долинин — описывает хоть и саркастически, но спокойно, только один раз вдруг срываясь на крайне нетипичную для рассудительного научного стиля антисоветскую шпильку в адрес Блока, который «после революции предпочел объявить "богоносцем" скорее озверевшее отечественное быдло, чем западного буржуа». Итоговый приговор, впрочем, суров — и отчетливо занимает сторону: «Иррациональное убеждение в смертельных болезнях могущественного и успешного Другого необходимо для оправдания собственных проигрывающих политико-экономических стратегий, патологической
ксенофобии и ничем не оправданных претензий на превосходство».

Наверное, и к этой статье могут быть вопросы — ну, например, бросается в глаза, что Долинин как-то проскакивает тот факт, что в первой половине ХХ века европейская цивилизация все-таки была эмпирически близка к гибели. Тем не менее, это, кажется, лучший контекст для печально знаменитого манифеста Константина Богомолова, опубликованного в «Новой газете», — становится понятнее, в каком ряду он пытается очутиться, и смешнее то, как именно он это делает. Например: для концепта «гибели Запада» исторически важна опора на русскую духовность и религиозность — у Богомолова она тоже есть, но парадоксально соединяется с достижениями сексуальной революции. А место четвертого сословия, которое должно было разрушить Европу у Достоевского, занимают «гендерно-нейтральные черти».

Мне кажется, идеальным ответом Богомолову и была бы републикация этой статьи, или ее фрагментов, или фрагментов процитированных в ней текстов. Но вышел тот ответ, какой вышел (подтвердим, гыгыкая, чужой confirmation bias, как же хорошо), — и мне остается порадоваться, что пока еще в этом споре есть возможность не выбирать «правильную» сторону.

(Контекст и текст подсказаны Ильей Кукулиным в комментариях в фейсбуке Эллы Россман, спасибо обоим.)

http://lib.pushkinskijdom.ru/LinkClick.aspx?fileticket=d6YWsR5BbM0%3D&tabid=10459

Хороший текст; наверное, лучший из виденных ответов Богомолову, хоть это, строго говоря, и не совсем он. И в отличие от приснопамятного манифеста, вызывает желание думать дальше и как-то доуточнять.

То есть, с одной стороны, я во многом согласен с автором. Действительно: все эти вопли про цензуру, похоже, во многом связаны с тем, что люди, имеющие власть, вдруг сталкиваются с таким же отношением, как люди, власть не имеющие. И истерическая реакция имеющих власть выглядит тем более красноречиво, что в реальности это все по-прежнему крайне диспропорционально (одним угрожает бан в соцсети, а другим увольнение, тюрьма, насилие и проч.).

Я бы даже сказал — собственно, это и в тексте по сути написано, — что всю эту так называемую «новую этику» куда точнее было бы обозначить как «новую публичность» (если уж так нужны ярлыки). В самой этике нового мало, куда больше нового в том, что и насколько становится видимым: то есть, с одной стороны, значительно понижается порог социально-культурного статуса, при котором твое приватное может стать публичным; а с другой, становятся чуть более слышны голоса жертв в самом широком смысле слова. Власть по-прежнему не у них, но у них появляется голос — и возможность высветить несправедливость.

Все это так и все это, по-моему, хорошо. Однако, как это свойственно манифестам, автор строит довольно жесткую дихотомию: есть те, кто сидят на трубах, и те, кому нужны деньги; люди с наличием власти и «ноунеймы»; люди, «чье имя имеет значение в тех кругах, где принимают решения, где люди делят откаты и оффшоры, где пристраивают родственников на работу», и люди, которые им противостоят (осознанно или нет). Со свойственной мне мнительностью я начал думать, в какую из этих групп я бы оказался на взгляд автора текста. Думаю, что в первой: у меня есть какая-то публичность, ресурсы и связи; я «в тусовочке»; и наверное, если меня подставят, как Ваню Голунова, или обвинят в коллаборационизме, как Лену Ковальскую, какое-то количество людей с еще большим количеством связей выступят в мою защиту. Ну и «ОК, бумер» мне не нравится, да.

Не очень приятно обнаруживать себя в этой группе, но допустим (я проговариваю это, потому что для последующего аргумента существенно, что я воспринял это в том числе на личном уровне). Важнее то, что в этом манифесте эти группы представлены как внеисторичные. Ну то есть вот люди, которые наделены властью: Богомолов, Минаев, Баунов, — а мы не наделены. Меж тем я достаточно немолод, чтобы помнить времена, когда никто из этих людей символической властью наделен не был. Каждый из этих людей, как бы к ним ни относиться, пришел и взял эту символическую власть своими текстами в широком смысле слова. Качество этих текстов, опять же, можно оценивать по-разному; как и те социально-культурные иерархии, в которых эти тексты могли становиться способом получения власти. Но нет, ребята, это не про откаты, оффшоры и родственников.

Делать вид, что это так, что источник власти поименованных людей — коррупция (по сути именно это сказано в тексте), не очень классно особенно потому, что сам этот манифест занимается тем же самым, чем когда-то занимались Богомолов, Минаев и Баунов. Он борется за символическую власть. И правильно делает, конечно. И я сам за то, чтобы символическая, да и политическая власть от Богомолова и Минаева ушла к Дарье Серенко и Юлии Цветковой (вот Баунова хотелось бы сохранить, если можно). Но было бы круто в этой борьбе не подменять понятия.

Одно из лучших ощущений на свете — когда понимаешь, что что-то, что ты запустил, начинает работать и без тебя. Второй том «Новой критики» про звук уже на подходе — и теперь запускается третий, про региональные музыкальные идентичности. Очень недоисследованная тема; наконец-то будет исследована под опекой прекрасного редактора. Подавайтесь!

ИМИ готовит сборник «Новая критика. Едем по России»: приглашаем авторов

В сборник «Новая критика. Едем по России» войдут тексты, которые будут рассматривать российские музыкальные явления и феномены, сформировавшиеся и развившиеся за пределами Москвы и Санкт-Петербурга. Одним из авторов сборника можете стать вы!

До 26 апреля включительно мы ждем от потенциальных авторов заявки с питчами — краткими аннотациями будущих текстов про любую музыку, за исключением академической. Далее жюри рассмотрит питчи и выберет подходящие для сборника идеи.

Редактором сборника станет музыкальный журналист Денис Бояринов.

Узнать подробности и подать заявку на участие можно тут.

👉 Подробнее

📣 Обсудить

В 1930-х в московском санатории «Сокольники» лечилась от психологических расстройств советская элита — ветераны партии, руководители заводов, вплоть до Аркадия Гайдара. В какой-то момент вышло так, что палаты для буйных пациентов в больнице начали называть Политбюро и Совнаркомом. Так и говорили: «Смотрите, а то отправим вас в Политбюро». Было смешно. А потом этим приколом заинтересовались в НКВД.

Я очень люблю такие истории — вроде бы они ни к чему особо не привязаны, но при этом при ближайшем рассмотрении выясняется, что там в нескольких человеческих судьбах сходится сразу несколько интересных сюжетов. С одной стороны, это проекция большой и страшной истории на маленького человека: мы все знаем, что людей репрессировали совсем ни за что, но сколько таких «ни за что» уровня внутриофисной шутки реально рассказаны? С другой, рассказ о судьбе главврача Кириллова, врача Чебариной и медсестры Терехиной становится еще и поводом поговорить о том, как были устроены советская психиатрия и представления о психологическом здоровье в 1920-х—1930-х. Ну и с третьей, тут в какой-то момент возникает очень красивая метафора: «сумасшедший дом» становится тем пространством, где можно говорить правду об окружающем безумии, — правда, совсем ненадолго.

В общем, очень было приятно редактировать этот материал. Спасибо Сереже Бондаренко и Мише Погорелову.

https://holod.media/2021/03/05/bujstvo/

Завтра в «Ровеснике» — фестиваль в поддержку прекрасного сайта DOXA, редакторов которого посадили под домашний арест ни за что.

Перевести денег DOXA.
Подписать поручительство за арестованных.

Должен попросить прощения у читателей — долго сюда ничего не пишу. Отчасти это потому, что с начала года как-то вдруг провалился в Мандельштама, Пастернака и тексты о них. Отчасти из-за разнообразных проектов, которые отнимают много времени. Отчасти из-за происходящего вокруг, которое при всем сопротивлении ему тоже отнимает много времени.

В режиме этого канала писать про Мандельштама и Пастернака как-то странно, поэтому сразу перейду к двум следующим пунктам.

Первое. Ко всем уже привычным ссылкам — ОВД-Инфо, Апология протеста, Медиазона, Правозащита Открытки, Общественный вердикт, DOXA — теперь прибавляется еще одна: помощь «Медузе». Для моей профессии, да и для того, о чем я тут пишу, она одна из самых важных. Очень хочется продолжать восхищаться в этом канале текстами спецкорров «Медузы» — или задавать к ним вопросы. Очень не хочется их оплакивать.

Второе. В тех зонах культуры, где еще можно жить, будем жить до упора. В июне снова происходит наш любимый документальный кинофестиваль Beat — и у меня там снова авторская программа. Она называется «В это трудно поверить».

Цитата из любимого автора маскирует хорошее английское выражение stranger than fiction. То есть это такие документальные истории, в которые, если их просто их пересказать словами, невозможно поверить. Помимо эффекта отвисания челюсти, тут есть два важных смысла, которые в сложных пропорциях соединяются в фильмах. С одной стороны, это про мир позднего капитализма, его парадоксы, загоны — и иногда возникающие в нем прорехи. С другой, это про то, что даже в этом мире может находиться место чуду, которое что-то все-таки меняет.

Честно говоря, я очень доволен программой этого года. Тут нет ни одного фильма, который мне не хотелось бы пересмотреть. И нет ни одного фильма, который попал программу, просто потому что он по теме.

Я, конечно, расскажу тут про каждый фильм подробнее, это неизбежно. А пока — совсем кратко:

— «Чужой» на сцене / Alien on Stage. Простые сотрудники автобусного парка из провинциального Дорсета ставят любительский спектакль по киношедевру Скотта — и покоряют Лондно. Самый обаятельный, смешной и английский фильм, который я видел за долгое время.

— Накрывай! / Set! Люди гибнут за скатерть: невероятное кино про чемпионат Южной Калифорнии по сервировке. Как «Tiger King», только про вилки и бокалы.

— Что-то вроде рая / Some Kind of Heaven. Город престарелых во Флориде притворяется тихой утопией, но на деле там тоже есть секс, наркотики, рок-н-ролл и боль. Самое неожиданное место, где жизнь побеждает смерть.

— Дэвид Аркетт неуязвим / You Cannot Kill David Arquette. Голливудский актер-неудачник пытается искупить свою вину перед рестлингом — ради этого ему придется драться на провинциальном заднем дворе и получать по шее энергосберегающей лампой. Рестлинг — потешные бои с реальной болью — вообще один из самых удивительных американских поп-культурных феноменов; здесь путеводитель по нему еще и оказывается настоящей — голливудской же — драмой.

— Апокалипсис вчера / Television Event. История создания самого успешного телефильма в истории человечества. Кино про ядерный апокалипсис «На следующий день» посмотрели сто миллионов американцев, включая Рональда Рейгана; кампания по разоружению стала прямым следствием этого просмотра. В финале я плакал.

— Ди Би Купер: как угнать «Боинг» и исчезнуть / The Mystery of D B Cooper. В 1971 году в Орегоне чувак угнал пассажирский самолет, получил 200 тысяч долларов выкупа, после чего спрыгнул с парашютом в лес. Его так и не нашли — а людей, которые говорят, что знают, кем он был, десятки. Не только история удивительного преступления без наказания, но и образцовое (не)расследование эпохи постправды.

Все это мы покажем на Beat Film Festival летом. Надеюсь, увидимся. Свободу политзаключенным, поддержите свободных людей и свободные СМИ.

«Значит, ураган» Максима Семеляка — необходимая, но недостаточная книга про Егора Летова и «Гражданскую оборону»

Когда в прошлом году самое массовое издательство в России выпустило под видом биографии Егора Летова некий поверхностный фотоальбом, было довольно гадкое ощущение — книга такая безусловно нужна, а тут, как принято говорить в таких случаях, получилось, что поляну засрали, и сподобится ли теперь кто-то это сделать грамотно, бог весть. И вот теперь вдруг (ну не совсем вдруг, но будем считать, что вдруг) выходит книжка про «Оборону», которую написал Максим Семеляк — человек, который, прямо скажем, должен был написать книжку про «Оборону» настолько давно, что не верилось, что это случится. В каком-то смысле события развиваются вполне по-летовски — в самой сумеречной ситуации только и оказывается возможен настоящий прорыв к свету.

Семеляк, конечно, пишет не жизнеописание Летова — если «Значит, ураган» и следует биографической канве, то это биография самого автора (для протокола отмечу авторское определение жанра из подзаголовка — «Опыт лирического исследования»). И это, на самом деле, страшно важно и, кажется, для разговоров о музыке на русском языке ново. Если вдуматься, есть ведь что-то странное в том, что книги про музыкантов обычно прилежно рассказывают только и исключительно о жизни этих самых музыкантов — в конце концов, для нас-то их песни важны прежде всего, потому что они про нас, а не про них; потому что чужое сочинение каким-то удивительным образом начинает вмещать в себя твою собственную жизнь. Собственно, «Значит, ураган» как раз и разбирается с тем, каким конкретно образом это делают песни Летова — с жизнью Максима Семеляка и с жизнями читателей: персональное здесь всегда перемигивается с общечеловеческим; при этом персональное особенно ценно, поскольку автор с героем дружили.

С Летовым есть известная закавыка, которая сводится к набившему оскомину выражению «если надо объяснять, то не надо объяснять». Те из нас, кто сроднился с этими песнями, чуют друг друга своими — обратной стороной такой сектантской, чего уж там, любви становится оборонительная стратегия обращения с чужими. Руками не потрогать, словами не назвать — вот и весь обычный не-ответ на просьбу объяснить, чем тебе дороги эти песни: дурно записанные, с матом, с грязью, с кишками наружу, с «коричневой пропагандой», в конце концов. При всем обилии текстов про Летова они, как правило, ведут рассуждения либо из точки общего понимания, либо из точки фатального непонимания. Удачных попыток объяснить, что в этой музыке, собственно, ТАКОГО, я почти и не припомню — ну разве что в хрестоматийных «контркультурных» текстах Гурьева, да и то для их целей важнее отстроиться от остального советского рока, чем растолковать про новый завет.

Семеляк в «Значит, ураган» ровно этим и занимается — объясняет, почему Летов стал тем, кем стал. Объясняет подробно, на личном примере и — что немаловажно — понятно. При всей любви автора к красному словечку и демонстрацию собственной эрудиции в мире идей (действительно завидной эрудиции, скажем прямо) он с впечатляющей регулярностью емко и веско формулирует какие-то ключевые вещи про «Гражданскую оборону», ее лидера и ее адептов, проходясь по всем базовым вопросам — а почему так плохо записано; а почему песни-списки; а чего он такой злой; а почему он не покончил с собой и так далее. Ну вот, скажем: «[Летов]-то хотел быть не как группа Love, но самой группой Love». Или — про летовскую перечислительную технику: «У него не “зато”, но “вопреки”. Фиксация однородных обстоятельств разной степени тягостности — и вспышка». Или: «Все, чем Летов занимался, так или иначе связано с преодолением человеческого масштаба и общей дегуманизацией. Но способы этого преодоления менялись» — и дальше замечательно точное рассуждение про три летовских периода: экзистенциальный, революционно-политический и экоанархистский; если про первые два написано достаточно, то третий до сих пор никто толком и не осмыслял. Или вот еще очень ужасно верное определение интонации Черного Лукича: «добродушная обездоленность». В общем, там такого много — притом что книжка-то совсем короткая, прочитать ее уж точно быстрее, чем послушать даже половину дискографии героя.

Отдельно выделю пару моментов, в которых у меня случился так называемый сеанс с отражением читателя в авторе. Максим пишет про то, как в юности знал только текст песни «Какое небо» и не знал, что это, собственно, не песня — а потому выдумал под нее свою музыку. У меня было ровно то же самое, только с Гребенщиковым — дома была одна кассета с «Русским альбомом» и большой сборник текстов песен, поэтому, например, почти весь «Синий альбом» у меня в голове звучал совсем иначе. Ну и параллель между «Приказом №227» и «Мифогенной любовью каст» — абсолютно, я бы еще добавил в этот ряд искренне любимое мной кино «Утомленные солнцем-2», где великая война тоже показана именно как трип, бред, галлюцинация.

В рамках некоторого наверстывания ненаписанных постов — «Значит, ураган» тем более убедительно работает на контрасте с «Эзотерическим подпольем Британии» Дэвида Кинана. Никаких претензий к издателям (тем же, что у Семеляка) — эта книга должна была выйти по-русски, но вышла, конечно, поздно, и из 2021 года такие методы музыкальной журналистики кажутся ужасно поверхностными, особенно на контрасте с материалом, о котором журналист ведет речь. Кинан по сути просто расшифровывает — пусть и в широком смысле — свои диалоги с Дэвидом Тибетом, Джоном Бэлансом, Питером Кристоферсоном и пр., снабжая их развернутыми примечаниями; в итоге деятельность этих людей по сути сводится к переработке входящего материала — книг, фильмов, наркотиков, сексуальных экспериментов, — и не остается никакого места для трансценденции. Грубо говоря, «Эзотерическое подполье» вообще не объясняет, как получается, что музыка Coil и Current 93 в буквальном смысле попирает смертью смерть (испытано на личном примере, и думаю, не только мной). А Семеляк — объясняет.

Так-так, ну хорошо, а почему же тогда «недостаточная»? Да потому что все равно нужна нормальная журналистская биография. Вот есть, допустим, в каком-то смысле похожая — пусть и без личного фактора — книга Андрея Зорина про Льва Толстого. (Я, кстати, честно не думаю, что это сколько-нибудь провокационное сопоставление — фигура Летова по масштабу безусловно сопоставима с Толстым, это с каждым годом становится все яснее.) Какие-то важные подробности про биографию Толстого там не развернуты, просто потому что читатель их знает и так — а если не знает, то может прочитать в огромном корпусе книг и исследований про Толстого; и уже на фоне этого корпуса Зорин разворачивает свои смыслы. Семеляк, в сущности, занимается тем же самым — только про Летова никакого нормально организованного корпуса нет; ну или нет какого-то общеупотребительного набора источников, который бы этот корпус переводил на общий язык. В этом смысле сообщение, что Максим пишет свою книгу для «старшего школьного возраста», мне кажется одним из немногих неточных в книге — ну или это старшие школьники, которые уже основательно прорубили тему, и поэтому им понятно, о чем или о ком идет речь, когда тут впроброс упоминаются насильственная госпитализация в психиатрическую клинику, автостопный побег от КГБ, странные отношения с «Нашим радио», ну и так далее, вплоть до жизненной траектории Янки Дягилевой (кажется, она тут появляется в основном мертвой).

При всей виртуозности ответов на главные вопросы тут нет ответа на запрос «хочу узнать больше». И это нормально — ненормально то, что из существующих по-русских текстов на этот запрос сейчас лучше всего отвечает самопальный сборник статей про Летова «Я не верю в анархию», недавно переизданный, но по-прежнему заканчивающийся серединой 90-х. Повторюсь, нормальная журналистская биография, на мой взгляд, необходима — чтобы автор перелопатил все интервью, всю видеохронику, все свидетельства, все-все-все — и собрал это в некий единый текст. Я уверен, что такая биография рано или поздно появится, но мне почему-то кажется, что написана она будет с дистанции — то есть автором будет человек уже следующего поколения, который не только не был знаком с Летовым, но и даже живьем его не видел. И может, так оно и вернее.

https://bookmate.com/books/uBilbAeM

And now for something completely different — хотя почему completely, Егор Летов, как известно, ценил отдельные песни «Дискотеки Аварии» и «ВИА Гры». В общем, перерывы с постами в этом канале отчасти связаны с тем, что почти все свободное время я последние много месяцев отдавал книжке «Не надо стесняться», которая, паче чаяния, выйдет уже через несколько недель. Издает ее Институт музыкальных инициатив, а сама книга — это расширенная версия выходившего десять лет назад номера «Афиши» про историю здешней поп-музыки. Ну очень расширенная: там было 99 песен, тут — 169 (книжка организована через песни, про каждую песню рассказывают ее создатели — то есть это устная история, oral history). Почти тысяча страниц, без мало два миллиона знаков. В общем, это самый большой проект, который я пока в жизни делал. И точно самый веселый — «Не надо стесняться» много как можно читать (от идеологической истории современной России через поп-культуру до, не знаю, книги про трансформации амплуа и сценических костюмов), но превалирующая в ней эмоция — это угар в его проявлениях разной степени здоровости.

В общем, тут «Не надо стесняться» будет упомянута еще не раз, а пока вот тизер — «Афиша» вчера по случаю 20-летия альбома «Тату» «200 по встречной» опубликовала главу про песню «Нас не догонят». Глава одна из самых козырных, что и понятно, поскольку и сюжет сокрушительный: оголтелый проект, затеянный провинциальным маркетологом вместе с гуманитариями-отщепенцами, бомбит на весь мир — и едва ли не в последний, решительный раз в современной России радикально раздвигает границы возможного в поп-культуре. Конечно, в одной главе его во всей красе не расскажешь, тут нужны отдельные книжки, но некий объем тут дать все-таки получилось — не в последнюю очередь благодаря тому, что мы расширил журнальную главу роскошным монологом Александра Войтинского («Тату» он создавал еще до «Зверей») и ценного в своей редкости интервью Ивана Шаповалова. О том, как Паша Гриншпун сделал последнее возможным, можно было бы написать отдельную пьесу, но с этим мы пока повременим.

https://daily.afisha.ru/music/19735-kak-poyavilas-nas-ne-dogonyat-odna-iz-glavnyh-pesen-gruppy-tatu/

«”Чужой” на сцене» — крайне духоподъемная документалка о том, как искусство создает сообщество

Мой любимый момент в фильме «”Чужой” на сцене» (мы его покажем на Beat Film Festival в рамках моей программы «В это трудно поверить») происходит ближе к концу. К тому времени уже много чего произошло: мы узнали, как и зачем сотрудники провинциального английского автобусного парка поставили любительский спектакль по великому фильму Ридли Скотта; познакомились с режиссером, актерами и костюмером, который из говна и палок — почти буквально — смастерил Чужую; вместе с ними внезапно поехали в Лондон, чтобы показать премьеру в одном из столичных театров; вместе с ними нервничали, ругались и шутили на репетициях. И вот настает тот-самый-момент: зал заполнен, спектакль начинается; мы смотрим на это одновременно из зала — как зрители — и из-за кулис — как соучастники. Постановка идет, и пока еще в воздухе чувствуется некое напряжение: создатели и публика не понимают, что думают друг о друге. И вот в какой-то момент в диалоге, который в фильме происходит в момент саспенса, одна из актрис не выдерживает и начинает смеяться. И публика начинает смеяться вместе с ней. И тут оказывается, что ровно так и надо было, в этом и смысл: фактически спектакль выводит на поверхность тот восторг, который мы испытываем, когда смотрим «Чужого», — просто меняет в нем знак, превращая в веселье, в тот самый летовский (ну да, опять он) ПРАЗДНИК.

Вообще, должен сказать, что автобусные парки мне лично, пожалуй, даже ближе, чем театр. В детстве я искренне хотел стать водителем автобуса и часами «рулил» домашней круглой винтовой табуреткой. Последние месяцы в Lorem Ipsum, где я работаю, мы занимаемся разработкой экспозиции Музея транспорта Москвы, так что про автобусы (а также троллейбусы, трамваи, метро и так далее) я думаю буквально каждый день — а в театре бываю в лучшем случае раз в год. С этой точки зрения важно отметить, что «”Чужой” на сцене» с максимальной эмпатией и без всякой экзотизации наводит прожектор на людей, которые обычно лишены всякой публичности — но, как, разумеется, выясняется, совершенно не лишены таланта, харизмы и чувства прекрасного: кондукторов, диспетчеров, водителей и так далее. Уверен, что и в российских автобусных парках полно таких же замечательных персонажей — кто знает, вдруг по результатам мини-проката этого кино и им придет в голову что-нибудь создать. Ну и да, конечно, это фильм про то, что искусство — это важнейший способ строительства сообществ; то, что может по-настоящему объединить людей вокруг гуманистических ценностей . А еще — про то, как у себя дома из говна и палок смастерить очень страшную инопланетную тварь.

Также не откажу себе в удовольствии процитировать прекрасную рецензию из «Ъ-Weekend»:
Любительская театральная труппа водителей автобусов Дорсета ежегодно ставит пантомимы, а вырученные деньги отдает на благотворительность. Выбирая очередную пьесу, они решили воспроизвести культовую сай-фай-классику — «Чужого» Ридли Скотта. Народу на шоу приходит немного, но две поклонницы спектакля — Даниэль Куммер и Люси Харви — запускают краудфандинговую кампанию и устраивают труппе одно представление в Лондоне, заодно снимая свое первое кино. К счастью, в фильме — столь же наивном, наглом и восхитительном, как самодельный костюм Чужого,— показана не только захватывающая подготовка к спектаклю, но и почти все шоу целиком, от которого хочется плакать, смеяться и идти работать водителем автобуса.

Это прекрасное, крайне воодушевляющее кино можно посмотреть на Beat Film Festival следующими способами:
— 3 июня в «Октябре» в 20.00. Важный бонус — заодно с показом мы обсудим любительский театр, его традиции и его силу с театральным журналистом Антоном Хитровым
— 16 июня в ЦДК в 21.30
— не выходя из дома со 2 по 20 июня на «Кинопоиске» за умеренную плату

Все нужные ссылки — здесь: https://beatfilmfestival.ru/movies/alien-on-stage

«Апокалипсис вчера» — дико трогательный фильм о том, что телевидение иногда меняет мир к лучшему

На одном из прошлых Beat Film Festival мы показывали фильм «Шоу Рейгана» — классный архивный док про то, как Рейган и Горбачев договаривались о программе ядерного разоружения. Что там фактически осталось за кадром, так это история того, как президент США, еще недавно называвший СССР империей зла и планировавший развернуть систему ПВО в космосе, пришел к идее ядерного разоружения. А история эта очень красивая — ну окей, как минимум одна ее конкретная часть: как президент-актер был настолько тронут телевизионным фильмом про ядерный апокалипсис, что начал склоняться к точке зрения, что ракет должно быть поменьше.

Этот телевизионный фильм назывался «На следующий день», его показали по американскому общенациональному каналу ABC в 8 часов вечера 20 ноября — и Рейган был, мягко говоря, не единственным его зрителем. Кино посмотрели больше ста миллионов человек — это по-прежнему исторический рекорд для телефильмов. Поставлен он был потому, что сам показ был событием во всех отношениях экстраординарным: федеральные американские каналы даже сейчас — во многом пуританское медиапространство, где одно слово «fuck» становится поводом для больших скандалов и многоступенчатых извинений. А тут — фильм, который показывает, как американские города уничтожают ядерные бомбы, как люди плавятся, оказавшись рядом со взрывом, как американское общество распадается на глазах и так далее. Сам факт создания и демонстрации такого фильма по ABC был вызовом и политическим заявлением, которое почти сразу оправдало себя: «На следующий день» по-настоящему задел американцев и окончательно ввел движение за ядерное разоружение в политический мейнстрим. Жители канзасского Лоуренса после показа вышли на митинг-панихиду: именно в этом университетском городке происходили основные события фильма, поэтому жители восприняли его особенно близко к сердцам — и решили поплакать вместе на центральной площади.

Всю эту историю в разнообразных подробностях — а там масса прекрасных поворотов, от конфликта сценариста с продюсерами до кастинга массовки — рассказывает фильм «Апокалипсис вчера», который мы покажем в рамках моей кураторской программы «В это трудно поверить» на Beat Film Festival. Помимо того, что это правда очень пронзительное кино про кино, — лично я плакал на титрах, которые показывают под душераздирающий кавер детского хора на Tears for Fears, — это, по-моему, важное довольно напоминание, что большие медиа иногда умеют не разжигать войну в головах, а останавливать ее. В контексте всего происходящего держать эту опцию в голове как будто полезно для душевного здоровья.

(А легенду про Рейгана фильм отчасти опровергает. Но это не делает историю хуже.)

Первый показ «Апокалипсиса вчера» — завтра, в субботу, 5 июня, в 18.15 в «Октябре». После показа мы обсудим, как работает телевидение тогда и сейчас с мастером телевизионного и документального дела Родионом Чепелем, сооснователем студии «Амурские волны», автором фильма «Дуров» и сериалов «Русские каникулы» и «Это реальная история».

Будет и еще пара сеансов (один из них тоже завтра в «Октябре», через полчаса после первого). И на «Кинопоиске» тоже можно смотреть. Приходите или включайте.
https://beatfilmfestival.ru/movies/television-event

«Дэвид Аркетт неуязвим»: самый дикий спортивный фильм года — голливудский актер борется с фатумом на ринге для потешных боев

Зайдем через сюжет. Жил-был голливудский актер Дэвид Аркетт. В юности у него все было очень многообещающе — он даже появился на обложке Vanity Fair вместе с другими будущими суперзвездами своего поколения (типа Брэда Питта). Потом он снялся в успешном фильме «Крик». А потом что-то пошло не так — и «Крик» со всеми его продолжениями так и остался главным хайлайтом невыразительной карьеры актера. Возможно, это карма: в 2000 году он в рамках промо-кампании давно забытого фильма получил чемпионский пояс главного американского чемпионата по рестлингу, после чего все фанаты этого труднообъяснимого спорта актера возненавидели. То есть они, конечно, понимают, что рестлинг — это театр, в котором все не по-настоящему. Но чемпионство Аркетта — это было слишком не по-настоящему.

И вот прошло почти 20 лет, и Аркетт решает закрыть давнишний гештальт: выйти на ринг снова — и доказать, что он может быть рестлером по-настоящему, что все это было не зря. Есть, правда, нюанс: Аркетту сильно за сорок, он грузный мужчина со склонностью к алкоголизму и депрессии. А в мире рестлинга его никто не ждет — поэтому начинать актеру приходится с драк буквально на заднем дворе дома в каком-то глухом селе, причем и там его все знают и никто не жалеет. Дальше будут тренировочные бои для водителей на перекрестке в Мексике; срывы и тренировки; удар по шее энергосберегающей лампой — и искупление, но это неточно. Жена Аркетта сначала крутит пальцем у виска, а поняв, что с мужем ничего не сделаешь, продюсирует фильм о его безумной затее.

«Дэвид Аркетт неуязвим», который из этого все получился (мы покажем его в рамках программы «В это трудно поверить» на Beat Film Festival ), интересен по двум направлениям. Первое — это сам рестлинг. Я поискал по каналу — почему-то я никогда не выкладывал сюда лонгриды про рестлинг, хотя я точно их читал. Этот странный спорт, который одновременно и про театральность, и про насилие, и про маскулинность в ее самом биологическом понимании, и про тестороново-пивной масскульт, — своего рода секретный ключ к современной американской цивилизации (а значит, и к позднему капитализму в целом). Рестлинг — огромный мир, в котором находится место и низовым приключениям в духе великих американских романов (люди сложной судьбы ездят по глухой провинции с потешными боями, переживая на этом пути самые драматические события), и самым фантастическим проявлениям поп-культуры: Деннис Родман сваливает с финала НБА, чтобы с кем-то подраться; миллиардер и будущий президент Дональд Трамп прыгает на кого-то на ринге и так далее. Именно в силу его огромности в этом мире сложно разобраться — и вот «Дэвид Аркетт неуязвим» очень здорово позволяет его увидеть и пережить от первого лица, без слишком глубокого погружения — как говорил все тот же Егор Летов, со страшным стремительным кайфом.

А другое направление — это специфика интриги фильма, которую он не высвечивает, но и не отрицает. То есть: Дэвид Аркетт, пытаясь искупить свою вину перед спортом, начинает с нуля; не жалея себя, бьется в деревнях и на дорогах; преодолевает и превозмогает по-честному. При этом за Дэвидом Аркеттом все время наблюдает профессиональная камера; его подвиг заранее встроен в определенный нарратив; в некотором смысле он дерется не для зрителей вокруг ринга — а для зрителей, которые пришли смотреть документальный фильм в кинотеатр. Как и в сам рестлинг, в это кино заложена некая интригующая двойственность: тут одновременно и все по-настоящему, и все фальшивка, спектакль — и про это страшно интересно думать.