Журналистка Bloomberg освещала суд над Мартином Шкрели. Теперь она собирается за него замуж

У Кристи Смайт все было хорошо. Выпускница школы журналистики Университета Миссури (альма-матер!), Она жила с мужем и собакой в Бруклине, работая судебным репортером в Bloomberg: по первости было тяжело, что ее начальство считало, на сколько секунд их новости опережали новости конкурентов; потом привыкла. Писала она в основном о судах над разными бизнесменами. Были у нее и свои источники — один из них в какой-то момент ей сообщил, что американские следователи проверяют Мартина Шкрели, в тот момент малоизвестного главу нескольких хедж-фондов. Смайт позвонила Шкрели за комментарием; тот ответил, что она несет чушь.

Через некоторое время Шкрели занялся фармацевтическим бизнесом, прославился и стал своего рода символом американского позднего капитализма: самоуверенный юноша на свэге, который уверен, что деньги и успех важнее всего остального. Массово ненавидеть его стали после того, как он просто так поднял цену лекарства, жизненно важного для определенных болезней, на 5 тысяч процентов. Шкрели купался в этой массовой ненависти (и немного любви) — устраивал многочасовые стримы, писал провокационные твиты, а также купил изданный в единственном экземпляре альбом Wu-Tang Clan за 2 миллиона долларов. А в конце 2015 года его арестовали за мошенничество во время работы в хедж-фондах.

Bloomberg направил Смайт освещать процесс. Шкрели, разумеется, выпустили под залог. Она договорилась с ним об интервью. Они начали общаться — поначалу сугубо как журналист и источник, причем вел себя Шкрели не то чтобы дико вежливо: то обещал эксклюзив, то отдавал его конкурентам. Но Смайт нужно было сохранить отношения с источником — и она продолжала с ним разговаривать. Потом он попросил ее совета по поводу того, какого адвоката ему нанять. Потом они начали обсуждать, как оба с детства страдали от тревожности. Потом она решила написать о нем книгу и взяла отпуск в Bloomberg. Суд продолжался; Смайт тусовалась с Мартином и его окружением. Она побывала у него в гостях и послушала тот самый альбом Wu-Tang Clan. Вступила в пару твиттер-перепалок вокруг Шкрели — на его стороне.

Тем временем у Смайт все разладилось на семейном фронте. Муж говорил ей, что она слишком увлечена Шкрели; она не соглашалась; они ругались. То же самое ей говорили друзья, с которыми она все время обсуждала Шкрели, и даже преподаватель курсов эссе, которому она сдала эссе про Шкрели. Когда судья постановил посадить Шкрели в СИЗО до вынесения приговора, она первым делом спросила у его друзей, нужно ли привезти ему лекарства и поухаживать за кошкой, которая осталась одна, — и потом уже отправила материал в Bloomberg (книжный отпуск к тому моменту закончился). А потом суд приговорил Шкрели к семи годам тюрьмы.

В общем, вы понимаете, к чему идет эта история. Когда Шкрели посадили, Смайт начала постоянно его навещать. С мужем она в конце концов рассталась; из Bloomberg, разумеется, уволилась; а с Мартином они признались друг другу в любви — и собираются пожениться, хотя на самого Шкрели, человека депрессивного, порой накатывает суть и он начинает переживать, что это дурная затея и журналистка гробит свою жизнь.

Ну, во всяком случае, так об этом рассказывает сама Смайт. Шкрели в ответ на запрос автора материала прислал сообщение «Мистер Шкрели желает мисс Смайт удачи во всех ее начинаниях». Смайт говорит, что это он так шутит и что на него опять накатил приступ грусти.

Сильная история, хоть и не то чтобы слишком поразительная — романы через решетку между людьми, связанными профессиональными отношениями, случаются сплошь и рядом, хоть чаще это бывают и адвокаты с подзащитными. Но тут вот что интересно. Текст представляет нам эту историю только и исключительно глазами Смайт; единственную реплику Шкрели я уже процитировал; реплики друзей и знакомых журналистки подтверждают факт ее обсессии по поводу Шкрели, но не факт романа — то есть возможно, что она это выдумала или додумала. И уже из этого следует другая любопытная штука: получается, что текст романтизирует Шкрели, хотя он в этой истории вполне может быть манипулятором. Про это допущение тут есть одна фраза — но ровно одна фраза. А ведь собственно по модели того, как складывались отношения, эта история не так уж отличается от истории про бедную необразованную девушку из Северной Каролины, которую африканский мошенник под видом любви развел на участие в международного масштаба мошенничестве. Просто тут участники статусом повыше.

https://www.elle.com/life-love/a35021224/martin-shkreli-christie-smythe-pharma-bro-journalist/

Пионерское движение было скопировано с движения скаутов. По такому случаю скаутов в СССР уничтожили

В одном из любимых фильмов моего детства «Республика ШКИД» смутно припоминаю такой эпизод: герои-беспризорники уже поступили в пионеры и прониклись ценностями движения, куда-то идут всем отрядом, и тут встречают скаутов. Дальше начинается драка, за которую потом вожатые беспризорников стыдят: позорите высокое звание пионеров. Насколько я помню (лень проверять), никакого специального повода для драки там нет; пионеры дерутся со скаутами просто потому, что одни пионеры, а другие — скауты. В общем, в детстве этот эпизод казался довольно странным.

А вот как все было в реальности: пионерская организация была во многом скопирована со скаутской (та существовала в России еще до революции) по прямому указанию Крупской, после чего скауты были в СССР запрещены как буржуазное движение. Некоторые особенно увлеченные скаутством люди продолжили собираться тайно и даже организовали маленькую коммуну под Москвой — и в конце концов их разгромили методами, которые больше принято ассоциировать с 1930-ми, чем с серединой 1920-х: аресты дома, допросы на Лубянке, суд, приговор (чекист, который вел следствие, потом будет помогать организовывать политические процессы над учеными, переживет чистки и уже в 1950-х напишет воспоминания). Кого-то отправили в лагерь, обычных же участников движения в основном приговорили к высылке из Москвы с запретом жить в больших городах — в сравнении с будущими репрессиями как будто вегетарианский исход, но и он, разумеется, разрушил жизни чрезвычайно молодых людей. Молодых настолько, что нескольких скаутов осудили только через несколько лет — когда им исполнилось 18.

Слово «скаут» в русском языке мужского рода и кажется производным от слова «бойскаут»; на деле в движении были и девушки — их называли герли, и несколько из были арестованы и осуждены, когда скаутов объявили вне закона. Историю их дружбы и разгрома рассказывает Алиса Кустикова в спецпроекте «Герлистан» для «Новой газеты» (спецпроект тут значит в основном красивый дизайн и то, что основной текст дополнен документами, — ну и отлично, собственно). Это очень интересный материал с несколькими героинями, у каждой из которых — свой путь и в скаутском движении, и в ссылке, но все эти пути перескаются, образуя нарративную структуру текста; а в финале сюжет протягивается и в наше время — через тему исторической памяти и через сына одной из герлей, картографа, который посвятил несколько десятков лет сбору материалов о жизни матери и ее подруг. Я совсем чуть-чуть консультировал Алису на раннем этапе работы над материалом; в итоге его редактировали и оформляли несколько человек, с которыми очень приятно находиться в одном списке.

Из конкретного отмечу две вещи. Во-первых, работу с деталями. Авторка перерыла сохранившиеся дневники герлей, а также прочитала дело скаутов в архиве КГБ — все не зря: это тот самый случай, когда мелочи насыщают текст воздухом, заставляют его дышать. Вот, например, абзац, который целиком держится на деталях:

Салтыковцы помогали московским боям и герлям находить работу — скауты хотели быть независимыми от родителей. Один отряд делал мягкие игрушки, «маленьких зайчиков в юбочках», другой — на дому очищал корки цитрусовых для аптечных складов, герли нанимались колоть дрова и мыли флаконы для химических лабораторий.

Во-вторых, меня почему-то поразил вот этот фрагмент допроса 20-летней скаут-мастера Марии Угримовой, где она очень подробно объясняет, что конкретно ее не устраивает в советской властью по состоянию на 1926 год. Ее в итоге осудили за пропаганду мистицизма — видимо, сказался четвертый пункт.

1) Я не согласна с вопросом в области воспитания детей. Я считаю, что дети должны воспитываться в семье, а не в детдомах, за исключением беспризорных, которым некуда деваться. Я нахожу, что нельзя детей с ранних лет втягивать в политическую борьбу.
2) Я против натравливания одного класса на другой.
3) Я против привилегий для членов ВКП (б), которые предоставляются в хозяйственных и научных организациях, где отстраняются от работы квалифицированные специалисты и назначаются коммунисты.
4) Я также против антирелигиозной пропаганды, как-то «Безбожник» Д. Бедного.
С остальными мероприятиями советской власти я более-менее согласна.

В общем, первый по-настоящему классный лонгрид на русском в 2021 году. Пусть их будет больше.

https://girlistan.novayagazeta.ru/

Журналист New York Times поехал в Кению и несколько недель смотрел, как пасутся два последних северных белых носорога на планете

Собственно, этим заголовком текст почти исчерпывается; пересказывать там считай что и нечего. Впрочем, сначала нужно обозначить, в чем сыр-бор. Северный белый носорог — крупнейший вид носорогов на Земле. Точнее, был таковым, потому что скоро они вымрут, и крупнейшим видом станут их южные родственники — южные белые носороги. Северный белый носорог никакой не белый, а обычного серого носорожьего цвета; название — результат дурацкого превращения голландского в английский (а также, соответственно, след колониальной политики). Браконьеры убивали северных белых носорогов, чтобы добыть их рога и всякое другое; в итоге пару десятилетий назад выяснилось, что в среде естественного обитания в Африке их не осталось вовсе, да и в неволе — всего несколько. В отчаянной попытке спасти вид в кенийский заповедник в 2009 году привезли четырех особей — самцов Судана и Суни и самок Нажин и Фату (друг другу они мать и дочь, а Судану — дочь и внучка; по всей видимости, инцест среди носорогов проблемой не считается).

Ничего не получилось. Суни умер вскоре; Судан — в 2018 году, когда стал мировой знаменитостью: разумеется, мало какое СМИ могло отказать себе в заголовке «Умер последний самец белого северного носорога на Земле». Остались две самки — они живут там же, в кенийской резервации, под круглосуточной охраной и опекой: резонно предположить, что найдется немало людей, готовых заплатить бешеные деньги, например, за рог Нажин и Фату, а значит, и людей, которые готовы удовлетворить этот спрос. Когда Нажин и Фату умрут, северных белых носорогов, которые существовали на планете десятки тысяч лет, не останется вовсе. Хотя есть надежда на суррогатное материнство: у самок уже извлекли яйцеклетки, их попытаются соединить с замороженной спермой самцов — и подсадить здоровой самке южного белого носорога. Получится ли — бог весть.

Но текст на самом деле не об этом. Ну то есть все это там рассказывается (как и истории кенийцев-опекунов носорогов — в мире некоторые из них благодаря Судану стали миниселебрити, а на родине их работа считается непрестижной), но в качестве бэкграунда. А основное — это описания того, как автор, Сэм Андерсон (не первый его текст, который я читал, но первый, которым захотелось поделиться), тусуется с носорогами на пастбище и наблюдает за их привычками. Как они жуют траву, как они общаются между собой, как они коммуницируют со смотрителями, которые трут им спинку (Андерсону тоже удалось один разок потереть), как они спят, как они храпят, как они пукают. Это очень поэтический материал, на самом деле, и в этом его главная ценность.

I was allowed to stand very close. Close enough to hear their huffing breath, to see them blink their big mild eyes, to see that their ears were fringed with a rim of hairs that seemed as delicate as eyelashes, that their tails had little black tufts. Their horns, up close, were ragged, with scraggly fibrous patches, like shafts of splintering wood. I watched them press their great wrinkled mouths against the ground, snuffling and chomping. Sometimes they looked up at me, expressionless. White rhinos are sometimes called “square-mouthed rhinos,” and up close I could see why. Their lips press together in a long flat line, giving them a constant expression of slightly comic seriousness, like the classic emoji: 😐.

Разумеется, есть здесь пассаж и про человеческую вину за гибель этих прекрасных животных. Разумеется, Андерсон отвечает на вопрос, почему нас должно волновать вымирание носорогов, приводя классический аргумент про экосистему и пищевую цепочку. Я думаю, это аргумент лукавый, конечно. Честный ответ, мне кажется, такой — вымирание носорогов нас волнует больше, чем вымирание каких-нибудь насекомых или птичек, потому что это огромные удивительные животные. На которых можно смотреть неделями — и описывать то, что видишь, экранами. И это тоже нормальная причина, не хуже любых других.

(Картинки в материале тоже очень трогательные.)

«Между строк» — отличный подкаст про русскую поэзию

На днях вышел сборник, на котором хорошие российские музыканты зачем-то записали песни на стихи Мандельштама. Так вот, вместо него лучше послушать подкаст «Между строк», в котором ведущий Лева Оборин разбирает единственный мандельштамовский верлибр (по невежественности своей я услышал / прочитал этот текст в первый раз) с Марией Степановой, которая, мне кажется, вообще сейчас главная из пишущих на русском языке; пардон за громкие слова.

Ну и вообще «Между строк» — прекрасный подкаст, всячески рекомендую. В таких историях, чтобы получилось, многое должно совпасть: недостаточно интереса и эрудиции ведущего (впрочем, он все равно этим всякий раз восхищает); нужно, чтобы им с гостем еще было интересно разговаривать — и чтобы слушателя удалось убедить в том, что текст, о котором они разговаривают, интересен. Это сложная комбинация факторов; тут она срабатывает в большинстве случаев, и это круто. Разве что выпуск про Введенского лучше пропустить — но вот оба выпуска с Лекмановым (про Пастернака и про Есенина), выпуск про Пригова с Зориным, выпуск про Сатуновского с Горалик все прямо прекрасные. Ну и последний — тоже.

А то, что интонационно подкаст — точь-в-точь как пародия на NPR в великом сериале Parks & Recreation — это даже мило.

https://mezhdu-strok.simplecast.com/episodes/ep-12

«Все свободны» Михаила Зыгаря — образцовый учебник современной истории России для детей и юношества

Про политическую историю 90-х последние годы много пишется и снимается, но в основном от первого лица: типа воспоминания очевидцев. Это, безусловно, зачастую очень интересно и ценно, но как бы представляет эту политическую историю как территорию многоголосья: ну вот есть разные мнения по этому спорному вопросу. А поскольку говорят в силу ряда причин в основном победители, то получается скорее даже так: ну вот есть разные мнения по этому спорному вопросу, но вообще в 1996 году демократы победили коммунистов на честных выборах, это потом что-то пошло не так.

В этой связи особенно отрадно, что есть Михаил Зыгарь с его старыми-добрыми методами нарративной журналистики, которая, с одной стороны, предполагает точку зрения «бога» (то есть текст, написанный от третьего лица, со стороны, с высоты), а с другой, предполагает осознанную конструкцию истории; сортировку между разными версиями и выбор в пользу одной. Зыгарь в новейшей книжке делает это прямо виртуозно — с одной стороны, четко и зримо, с другой, без лишней в таких случаях публицистики и оценочности; лучше всего это видно в тех местах, где он излагает два взгляда на одно и то же событие, — и выбирает, какой поставить в основной текст, а какой — в скобки. Особенно радует, что его версия истории в целом совпадает с моей — и что (хотя бы в силу статуса автора) после этой книжки эту версию уж точно можно считать магистральной.

А еще Зыгарь отлично пишет — очень динамично и очень понятно; почти без сложных предложений, что само по себе довольно сложно (я так не умею). Ему как-то удается сочетать бодрость с нейтральностью. Именно это я имею в виду, говоря про учебник для детей и юношества: когда мой сын подрастет и спросит, почему в России все так, я, пожалуй, первым делом вручу ему именно эту книгу. Мне кажется, что автор что-то такое и имеет в виду — иначе зачем бы ему вплетать в повествование про конкретный электоральный сюжет примерно всю историю России между СССР и Путиным (причем вплетать именно в образовательном, а не напоминательном ключе).

Так почему в России все так и причем тут 96-й год; какова та версия истории, что излагается во «Все свободны»? Вкратце я бы сформулировал это так. В 1996 году новые элиты, успевшие сформироваться в постсоветской России за несколько хаотичных лет, очень хотели сохранить статус кво. Примерно любой ценой. Эти элиты примерно разделялись две группы — одна имени Коржакова, другая имени Чубайса; одна погрубее, про охоту и коллективное распевание песен группы «Лесоповал» (реальная деталь), другая поинтеллигентнее, про кухонные посиделки, рок-музыку и фильмы Кшиштофа Кеслевского (это я придумал; мне кажется, они должны были любить Кеслевского). Они хотели одного и того же, но разными средствами (это очень важный сюжет в книге — Коржаков и Чубайс оказываются буквально двойниками друг друга, что тоже сильно противоречит прежней версии про авторитарного солдафона и либерала-идеалиста). Интеллигенты в итоге победили; никакого особенного почтения к процедурам в их стратегии не было — только калькуляция рисков: им казалось, что выиграть выборы — более надежно, чем отменить их или перенести. В этом они убедили и Ельцина, потворствуя его почти животному политическому инстинкту, говорившему, что нельзя отдавать власть. Ну и дальше элиты объединились и действительно сохранили статус кво любой ценой. А конкретно — ценой свободы слова, создав механизмы, которые гарантировали почти любые манипуляции общественным мнением, и ценой остатков демократии: в процессе кампании Ельцин подорвал здоровье, после чего Чубайс перезапустил Администрацию президента по модели ельцинского предвыборного штаба и сделал ее тем, чем мы ее знаем сейчас, — неизбираемым бюрократическим органом, который по факту является главным центром принятия политических решений в стране. That’s all, folks.

(Вообще, лишний раз убеждаешься, насколько Чубайс — инфернальная фигура. Прямо вот часть той силы, которая вечно хочет блага, но совершает зло, — а все потому, что он искренне уверен, что он знает, что такое благо, лучше всех. Почти религиозное чувство собственной правоты живет в этом человеке.)

Надо сказать, что Зыгарь очень четко следует собственному подзаголовку («История о том, как в России закончились выборы») — и поначалу это даже немного раздражает: хочется больше подробностей, больше сюжетов, о которых мы плохо знаем. Про кампанию Зюганова написано совсем вскользь; совсем ничего нет про всяких потешных и странных кандидатов вроде Брынцалова и Власова — а ведь сколько там можно было нарыть анекдотов. Но по итогу кажется, что то, что книжка концентрируется на основной теме, — это скорее правильно. Потому что учебник должен рассказывать про главное. А что касается классных деталей — их тут все равно миллион. Пресс-секретарь Ельцина едет выяснять судьбу грядущих выборов у Ванги и пьет с ней виски. Публицистический мегафон «МК» Александр Минкин параллельно пишет филиппики против Ельцина — и гострайтит письмо президента ветеранам войны (и, кажется, даже сейчас не видит в этом ничего странного). Основатель «Альфа-Банка» Фридман сразу после инаугурации победившего (и полумертвого) Ельцина обнаруживает, что на него еще в смутные предвыборные времена группа Коржакова завела уголовку и уезжает; потом звонит Чубайсу — и тот гарантирует, что бизнесмена не посадят (нормально, да?). Куча каких-то одновременно смешных и диких матерных диалогов. Ну и так далее.

Ну и было бы неверно написать, что «я это все и так знал». В общих чертах — да, но куча значимых вещей у меня в голове выглядели не так. Например, я не понимал, что было аж три (!) разных музыкальных тура в поддержку Ельцина — один модный, который «Голосуй или проиграешь», другой попсовый и третий собственно с Евгением Осиным, с которым президент плясал на сцене. Например, к стыду своему, я не понимал, что весь этот шухер с представлением ареста Лисовского и Евстафьева как попытки государственного переворота более-менее придумал Евгений Киселев; то есть это просто была игра Чубайса и его команды на опережение. Например, я не знал, что коммунисты выиграли суд в Татарстане — то есть суд признал, что у Зюганова украли 600 тысяч голосов, — а в других регионах просто почти не подавали иски. Все это не меняет представление о 1996 годе кардинально — но уточняет его довольно сильно.

И конечно, эта книжка лишний раз показывает, что так называемая свободная журналистика в 1996 году сама себя радостно, с большим энтузиазмом закопала. Комично, что люди, принимавшие в этом процессе непосредственное участие, сейчас пытаются учить жизни тех, кто умудряется честно работать на выжженном при их непосредственном участии поле.

https://www.litres.ru/mihail-zygar/vse-svobodny-istoriya-o-tom-kak-v-1996-godu-v-rossii-zakonchi/

Крутая работа. Мне нравится, как чисто политическая эмоция расследования ФБК тут переведена на уровень человеческого взгляда — причем эти взгляды довольно разные. Лучший момент, конечно, когда строитель горячится, что все зацепились за ершики и аквадискотеку, а вообще-то «дворец» — это инженерный шедевр, и именно поэтому он должен принадлежать народу.

https://meduza.io/feature/2021/01/29/esli-chelovek-prezident-emu-vse-mozhno

В связи с этими смешными твитами вспомнил одну штуку, которую не выписал из Зыгаря, а надо было. Собственно, про этих американцев, которые, как гласит одна из версий, разработали всю стратегию Ельцину и т.п. Зыгарь это описывает так: американцев, каких-то абсолютно мелких вашингтонских сошек, позвали какие-то люди Сосковца, они прилетели в Москву, подохренели, несколько месяцев сидели в снятом для них номере в «Президент-отеле» и писали записки Чубайсу, который их читал, крутил пальцем у виска и выкидывал. Довольно убедительно все это засвидетельствовано, прямо скажем. Вот вам и American interference.

​​​​❗️Сегодня в Москве на выходе из дома полицейские в бронежилетах задержали главного редактора «Медиазоны» Сергея Смирнова.

Силовики ждали его в подъезде, когда он вышел гулять с сыном. Против журналиста составили протокол об участии в акции 23 января с вмешательством в работу транспорта (часть 6.1 статьи 20.2 КоАП).

Его оставляют на ночь в отделе полиции до заседания суда. При этом Сергей Смирнов, получивший официальное предостережение до этой акции, 23 января был дома. Ранее силовики провели обыск у его матери.

Редакция «Холода» считает задержание Сергея Смирнова необоснованным и политически мотивированным. Очевидно, что это давление на «Медиазону» — одно из лучших российских независимых СМИ — и воспрепятствование профессиональной деятельности ее журналистов.

Свободу Сергею Смирнову!

Поддержите «Медиазону» — donate.zona.media

Фото: Апология протеста

В этом канале часто появлялись тексты Дани Туровского. Когда он был спецкором «Медузы», мне посчастливилось быть его редактором. Один из многочисленных талантов Дани — описывать максимально жесткую фактуру максимально флегматично и сухо: так, что эмоции продуцирует читатель, а не писатель, — и эмоции сильные.

В воскресенье Даню задержали, когда он шел по тротуару в центре Москве. У него отобрали телефон; 26 часов он провел без связи и записывал на бумажку то, что видел. Этот текст стоит прочитать.

А прочитав, можно помочь деньгами и/или своим временем тем, кто помогает людям, у которых ситуация такая же или гораздо хуже. Сейчас таких людей тысячи по всей России. ОВД-Инфо | Апология протеста | Медиазона | Правозащита Открытки | Общественный вердикт

Встречался какой-нибудь Иван Иванович с каким-нибудь Анатолием Леонидовичем, руки друг другу жали:
— А знаете, Запад-то гибнет, разложение-с. Фьюитс культура — цивилизация наступает…
Вздыхали.
Устраивались собрания.
Страдали.

Это роман Константина Вагинова «Козлиная песнь», 1927 год.

О гибели Европы целой
Печатно нам толкует смелый
Фанатик страстный и чудак,
И верим мы, как остолопы,
Что на развалинах Европы
Воздвигнем всеславянский стяг.

А это эпиграмма на Достоевского, 1881 год.

Идея о том, что европейская культура и цивилизация по тем или иным причинам погибает, и ей на смену в качестве светоча свободы и всего остального должна прийти Россия, возникла как устойчивый троп в русской литературе и публицистике примерно в 1830-х; происходит она, судя по всему, от немецких романтиков и конкретно Фридриха Шлегеля (это транзит судьбоносных национальных идей из Германии в Россию — вообще интересная тема; как известно, «особый путь» — тоже немецкое изобретение). Поначалу концепция тут была простая: Европа уже пожила свое тысячелетье и дряхлеет просто в силу возраста, пора дать дорогу молодежи. Потом к этому прибавилось возмущение актуальным состоянием европейских нравов, отчасти происходившее от несовпадения ожидания и реальности (жестче всего европейцев зачастую критиковали уехавшие из России эмигранты). Традиция оказалась крайне устойчивой, и предавались подобным мыслям далеко не только люди консервативных убеждений — от Киреевского и Шевырева через Достоевского и Герцена к символистам, веховцам и Борису Поплавскому и далее.

Генезис и эволюцию идеи «гибели Запада» описывает в одноименной статье большой филолог Александр Долинин — описывает хоть и саркастически, но спокойно, только один раз вдруг срываясь на крайне нетипичную для рассудительного научного стиля антисоветскую шпильку в адрес Блока, который «после революции предпочел объявить "богоносцем" скорее озверевшее отечественное быдло, чем западного буржуа». Итоговый приговор, впрочем, суров — и отчетливо занимает сторону: «Иррациональное убеждение в смертельных болезнях могущественного и успешного Другого необходимо для оправдания собственных проигрывающих политико-экономических стратегий, патологической
ксенофобии и ничем не оправданных претензий на превосходство».

Наверное, и к этой статье могут быть вопросы — ну, например, бросается в глаза, что Долинин как-то проскакивает тот факт, что в первой половине ХХ века европейская цивилизация все-таки была эмпирически близка к гибели. Тем не менее, это, кажется, лучший контекст для печально знаменитого манифеста Константина Богомолова, опубликованного в «Новой газете», — становится понятнее, в каком ряду он пытается очутиться, и смешнее то, как именно он это делает. Например: для концепта «гибели Запада» исторически важна опора на русскую духовность и религиозность — у Богомолова она тоже есть, но парадоксально соединяется с достижениями сексуальной революции. А место четвертого сословия, которое должно было разрушить Европу у Достоевского, занимают «гендерно-нейтральные черти».

Мне кажется, идеальным ответом Богомолову и была бы републикация этой статьи, или ее фрагментов, или фрагментов процитированных в ней текстов. Но вышел тот ответ, какой вышел (подтвердим, гыгыкая, чужой confirmation bias, как же хорошо), — и мне остается порадоваться, что пока еще в этом споре есть возможность не выбирать «правильную» сторону.

(Контекст и текст подсказаны Ильей Кукулиным в комментариях в фейсбуке Эллы Россман, спасибо обоим.)

http://lib.pushkinskijdom.ru/LinkClick.aspx?fileticket=d6YWsR5BbM0%3D&tabid=10459

Хороший текст; наверное, лучший из виденных ответов Богомолову, хоть это, строго говоря, и не совсем он. И в отличие от приснопамятного манифеста, вызывает желание думать дальше и как-то доуточнять.

То есть, с одной стороны, я во многом согласен с автором. Действительно: все эти вопли про цензуру, похоже, во многом связаны с тем, что люди, имеющие власть, вдруг сталкиваются с таким же отношением, как люди, власть не имеющие. И истерическая реакция имеющих власть выглядит тем более красноречиво, что в реальности это все по-прежнему крайне диспропорционально (одним угрожает бан в соцсети, а другим увольнение, тюрьма, насилие и проч.).

Я бы даже сказал — собственно, это и в тексте по сути написано, — что всю эту так называемую «новую этику» куда точнее было бы обозначить как «новую публичность» (если уж так нужны ярлыки). В самой этике нового мало, куда больше нового в том, что и насколько становится видимым: то есть, с одной стороны, значительно понижается порог социально-культурного статуса, при котором твое приватное может стать публичным; а с другой, становятся чуть более слышны голоса жертв в самом широком смысле слова. Власть по-прежнему не у них, но у них появляется голос — и возможность высветить несправедливость.

Все это так и все это, по-моему, хорошо. Однако, как это свойственно манифестам, автор строит довольно жесткую дихотомию: есть те, кто сидят на трубах, и те, кому нужны деньги; люди с наличием власти и «ноунеймы»; люди, «чье имя имеет значение в тех кругах, где принимают решения, где люди делят откаты и оффшоры, где пристраивают родственников на работу», и люди, которые им противостоят (осознанно или нет). Со свойственной мне мнительностью я начал думать, в какую из этих групп я бы оказался на взгляд автора текста. Думаю, что в первой: у меня есть какая-то публичность, ресурсы и связи; я «в тусовочке»; и наверное, если меня подставят, как Ваню Голунова, или обвинят в коллаборационизме, как Лену Ковальскую, какое-то количество людей с еще большим количеством связей выступят в мою защиту. Ну и «ОК, бумер» мне не нравится, да.

Не очень приятно обнаруживать себя в этой группе, но допустим (я проговариваю это, потому что для последующего аргумента существенно, что я воспринял это в том числе на личном уровне). Важнее то, что в этом манифесте эти группы представлены как внеисторичные. Ну то есть вот люди, которые наделены властью: Богомолов, Минаев, Баунов, — а мы не наделены. Меж тем я достаточно немолод, чтобы помнить времена, когда никто из этих людей символической властью наделен не был. Каждый из этих людей, как бы к ним ни относиться, пришел и взял эту символическую власть своими текстами в широком смысле слова. Качество этих текстов, опять же, можно оценивать по-разному; как и те социально-культурные иерархии, в которых эти тексты могли становиться способом получения власти. Но нет, ребята, это не про откаты, оффшоры и родственников.

Делать вид, что это так, что источник власти поименованных людей — коррупция (по сути именно это сказано в тексте), не очень классно особенно потому, что сам этот манифест занимается тем же самым, чем когда-то занимались Богомолов, Минаев и Баунов. Он борется за символическую власть. И правильно делает, конечно. И я сам за то, чтобы символическая, да и политическая власть от Богомолова и Минаева ушла к Дарье Серенко и Юлии Цветковой (вот Баунова хотелось бы сохранить, если можно). Но было бы круто в этой борьбе не подменять понятия.

Одно из лучших ощущений на свете — когда понимаешь, что что-то, что ты запустил, начинает работать и без тебя. Второй том «Новой критики» про звук уже на подходе — и теперь запускается третий, про региональные музыкальные идентичности. Очень недоисследованная тема; наконец-то будет исследована под опекой прекрасного редактора. Подавайтесь!

ИМИ готовит сборник «Новая критика. Едем по России»: приглашаем авторов

В сборник «Новая критика. Едем по России» войдут тексты, которые будут рассматривать российские музыкальные явления и феномены, сформировавшиеся и развившиеся за пределами Москвы и Санкт-Петербурга. Одним из авторов сборника можете стать вы!

До 26 апреля включительно мы ждем от потенциальных авторов заявки с питчами — краткими аннотациями будущих текстов про любую музыку, за исключением академической. Далее жюри рассмотрит питчи и выберет подходящие для сборника идеи.

Редактором сборника станет музыкальный журналист Денис Бояринов.

Узнать подробности и подать заявку на участие можно тут.

👉 Подробнее

📣 Обсудить

В 1930-х в московском санатории «Сокольники» лечилась от психологических расстройств советская элита — ветераны партии, руководители заводов, вплоть до Аркадия Гайдара. В какой-то момент вышло так, что палаты для буйных пациентов в больнице начали называть Политбюро и Совнаркомом. Так и говорили: «Смотрите, а то отправим вас в Политбюро». Было смешно. А потом этим приколом заинтересовались в НКВД.

Я очень люблю такие истории — вроде бы они ни к чему особо не привязаны, но при этом при ближайшем рассмотрении выясняется, что там в нескольких человеческих судьбах сходится сразу несколько интересных сюжетов. С одной стороны, это проекция большой и страшной истории на маленького человека: мы все знаем, что людей репрессировали совсем ни за что, но сколько таких «ни за что» уровня внутриофисной шутки реально рассказаны? С другой, рассказ о судьбе главврача Кириллова, врача Чебариной и медсестры Терехиной становится еще и поводом поговорить о том, как были устроены советская психиатрия и представления о психологическом здоровье в 1920-х—1930-х. Ну и с третьей, тут в какой-то момент возникает очень красивая метафора: «сумасшедший дом» становится тем пространством, где можно говорить правду об окружающем безумии, — правда, совсем ненадолго.

В общем, очень было приятно редактировать этот материал. Спасибо Сереже Бондаренко и Мише Погорелову.

https://holod.media/2021/03/05/bujstvo/

Завтра в «Ровеснике» — фестиваль в поддержку прекрасного сайта DOXA, редакторов которого посадили под домашний арест ни за что.

Перевести денег DOXA.
Подписать поручительство за арестованных.

Должен попросить прощения у читателей — долго сюда ничего не пишу. Отчасти это потому, что с начала года как-то вдруг провалился в Мандельштама, Пастернака и тексты о них. Отчасти из-за разнообразных проектов, которые отнимают много времени. Отчасти из-за происходящего вокруг, которое при всем сопротивлении ему тоже отнимает много времени.

В режиме этого канала писать про Мандельштама и Пастернака как-то странно, поэтому сразу перейду к двум следующим пунктам.

Первое. Ко всем уже привычным ссылкам — ОВД-Инфо, Апология протеста, Медиазона, Правозащита Открытки, Общественный вердикт, DOXA — теперь прибавляется еще одна: помощь «Медузе». Для моей профессии, да и для того, о чем я тут пишу, она одна из самых важных. Очень хочется продолжать восхищаться в этом канале текстами спецкорров «Медузы» — или задавать к ним вопросы. Очень не хочется их оплакивать.

Второе. В тех зонах культуры, где еще можно жить, будем жить до упора. В июне снова происходит наш любимый документальный кинофестиваль Beat — и у меня там снова авторская программа. Она называется «В это трудно поверить».

Цитата из любимого автора маскирует хорошее английское выражение stranger than fiction. То есть это такие документальные истории, в которые, если их просто их пересказать словами, невозможно поверить. Помимо эффекта отвисания челюсти, тут есть два важных смысла, которые в сложных пропорциях соединяются в фильмах. С одной стороны, это про мир позднего капитализма, его парадоксы, загоны — и иногда возникающие в нем прорехи. С другой, это про то, что даже в этом мире может находиться место чуду, которое что-то все-таки меняет.

Честно говоря, я очень доволен программой этого года. Тут нет ни одного фильма, который мне не хотелось бы пересмотреть. И нет ни одного фильма, который попал программу, просто потому что он по теме.

Я, конечно, расскажу тут про каждый фильм подробнее, это неизбежно. А пока — совсем кратко:

— «Чужой» на сцене / Alien on Stage. Простые сотрудники автобусного парка из провинциального Дорсета ставят любительский спектакль по киношедевру Скотта — и покоряют Лондно. Самый обаятельный, смешной и английский фильм, который я видел за долгое время.

— Накрывай! / Set! Люди гибнут за скатерть: невероятное кино про чемпионат Южной Калифорнии по сервировке. Как «Tiger King», только про вилки и бокалы.

— Что-то вроде рая / Some Kind of Heaven. Город престарелых во Флориде притворяется тихой утопией, но на деле там тоже есть секс, наркотики, рок-н-ролл и боль. Самое неожиданное место, где жизнь побеждает смерть.

— Дэвид Аркетт неуязвим / You Cannot Kill David Arquette. Голливудский актер-неудачник пытается искупить свою вину перед рестлингом — ради этого ему придется драться на провинциальном заднем дворе и получать по шее энергосберегающей лампой. Рестлинг — потешные бои с реальной болью — вообще один из самых удивительных американских поп-культурных феноменов; здесь путеводитель по нему еще и оказывается настоящей — голливудской же — драмой.

— Апокалипсис вчера / Television Event. История создания самого успешного телефильма в истории человечества. Кино про ядерный апокалипсис «На следующий день» посмотрели сто миллионов американцев, включая Рональда Рейгана; кампания по разоружению стала прямым следствием этого просмотра. В финале я плакал.

— Ди Би Купер: как угнать «Боинг» и исчезнуть / The Mystery of D B Cooper. В 1971 году в Орегоне чувак угнал пассажирский самолет, получил 200 тысяч долларов выкупа, после чего спрыгнул с парашютом в лес. Его так и не нашли — а людей, которые говорят, что знают, кем он был, десятки. Не только история удивительного преступления без наказания, но и образцовое (не)расследование эпохи постправды.

Все это мы покажем на Beat Film Festival летом. Надеюсь, увидимся. Свободу политзаключенным, поддержите свободных людей и свободные СМИ.

«Значит, ураган» Максима Семеляка — необходимая, но недостаточная книга про Егора Летова и «Гражданскую оборону»

Когда в прошлом году самое массовое издательство в России выпустило под видом биографии Егора Летова некий поверхностный фотоальбом, было довольно гадкое ощущение — книга такая безусловно нужна, а тут, как принято говорить в таких случаях, получилось, что поляну засрали, и сподобится ли теперь кто-то это сделать грамотно, бог весть. И вот теперь вдруг (ну не совсем вдруг, но будем считать, что вдруг) выходит книжка про «Оборону», которую написал Максим Семеляк — человек, который, прямо скажем, должен был написать книжку про «Оборону» настолько давно, что не верилось, что это случится. В каком-то смысле события развиваются вполне по-летовски — в самой сумеречной ситуации только и оказывается возможен настоящий прорыв к свету.

Семеляк, конечно, пишет не жизнеописание Летова — если «Значит, ураган» и следует биографической канве, то это биография самого автора (для протокола отмечу авторское определение жанра из подзаголовка — «Опыт лирического исследования»). И это, на самом деле, страшно важно и, кажется, для разговоров о музыке на русском языке ново. Если вдуматься, есть ведь что-то странное в том, что книги про музыкантов обычно прилежно рассказывают только и исключительно о жизни этих самых музыкантов — в конце концов, для нас-то их песни важны прежде всего, потому что они про нас, а не про них; потому что чужое сочинение каким-то удивительным образом начинает вмещать в себя твою собственную жизнь. Собственно, «Значит, ураган» как раз и разбирается с тем, каким конкретно образом это делают песни Летова — с жизнью Максима Семеляка и с жизнями читателей: персональное здесь всегда перемигивается с общечеловеческим; при этом персональное особенно ценно, поскольку автор с героем дружили.

С Летовым есть известная закавыка, которая сводится к набившему оскомину выражению «если надо объяснять, то не надо объяснять». Те из нас, кто сроднился с этими песнями, чуют друг друга своими — обратной стороной такой сектантской, чего уж там, любви становится оборонительная стратегия обращения с чужими. Руками не потрогать, словами не назвать — вот и весь обычный не-ответ на просьбу объяснить, чем тебе дороги эти песни: дурно записанные, с матом, с грязью, с кишками наружу, с «коричневой пропагандой», в конце концов. При всем обилии текстов про Летова они, как правило, ведут рассуждения либо из точки общего понимания, либо из точки фатального непонимания. Удачных попыток объяснить, что в этой музыке, собственно, ТАКОГО, я почти и не припомню — ну разве что в хрестоматийных «контркультурных» текстах Гурьева, да и то для их целей важнее отстроиться от остального советского рока, чем растолковать про новый завет.