​We are at War(s) now

The first war is cultural. When "supporters of progress" and "defenders of traditions" move from words to deeds, the center fades out and gives way to bullets. That war began decades ago, yet its fiercest battles have only just begun.

The second is the civil war within the West. The prolonged dominance of the Left has led to bureaucratization and socialism in the advanced and powerful countries; the pendulum has swung back, and the Right returns draped in its old populist-fascist glory. That war, just like a hundred years ago, will cause the West’s decline and will exalt the worst totalitarian regimes across the globe.

The third is a postcolonial. As Western countries grow weak-willed and disunited, the so-called Global South is rising to the fore. Their resentment toward the West repeats the classic narrative, little changed from the Pax Romana and Romanized barbarians who once inhabited Palestine or Africa two thousand years ago.

Finally, we stand on the brink of WWIII. The British-American empire - the greatest in history - passed its zenith, while the Chinese sun of the East shines ever brighter. That sun has a heavy gravity, pulling into its orbit more and more anti-Western powers like Russia, Iran, DPRK, etc. It may take less than a decade before the Sun challenges the Star-Spangled Banner in the Pacific — and none of us should wish to see what happens next.

So, we are at war(s) now. I want no part in any of them, and that is one reason why I left not only Russia but also Europe, and never sought to live in the USA or any first-world country. The greater the power, the harder and deeper the fall. Yet it’s hard to believe that even the last of us can escape the consequences, even if we flee to the quietest corner at the edge of the earth.

The storm is gathering. Heave to.

Вместо Пелевина

прочел роман Ромы Сита «Доедатель» — название понравилось, а в остальном… Скажем так, книга меня удивила, что с русскоязычными текстами приключается нечасто.

Мы с Ситом учились на одном курсе иркутского журфака; несколько раз бухали вместе, но близко не общались — у него были какие-то свои дружочки, у меня свои. Он в те годы носил кепки, смешную мешковатую одежду и сочинял песни с текстами в духе «Товарищ Сталин не баллотируется», а я — памфлеты с заголовками вроде «Заткнитесь, сталинисты!»

Знаю, что после выпуска Сит уехал в Ирландию, потом жил в Питере, триповал по Азии, а в последние годы осел где-то в районе Барселоны. Еще до войны, в России, у него вышли два сборника рассказов — их я не читал, зато читал его сетевой блог, наполнение коего, насколько могу судить, составило основу для этих книжек.

Жанрово «записки» Сита я бы отнес к кабацким байкам, стилистически — к пиздежу а-ля Генри Миллер. Это когда ты, короче, встаешь с постели, похмельный, вонючий, моешь гриву, въебываешь кофе, потом в твою берлогу вдруг заглядывает солнце, ты думаешь: «как же охуенно», выходишь на балкон, а там Париж внатуре, голуби, небо, бабы красивые в платьях выше коленок, теплынь, ты спускаешься в кафе, берешь бутылку Шабли, глычишь натощак, размышляя о ебле и Фоме Аквинском, ближе к обеду, подшофе, идешь в музей смотреть Матисса, от вида «Синих обнаженных» у тебя встает хуй, ты идешь в ресторан, случайно натыкаясь на красотку из Питера, твою отдаленную знакомую, пытаешься ее напоить, но в процессе нажираешься сам, потом все смутно, вроде были какие-то арабы и кальвадос, очухиваешься под утро, на лавке у вокзала Сан-Лазар, грязный, в облеванных брюках, бредешь до кафе на углу, там закрыто, садишься на ступеньки, мимо скользят женщины, юбки из ситца, настроение поднимается, ты думаешь о ледяном пиве и «Божественной комедии», встает солнце, пригревает, и твой хуй готов к новым подвигам во имя искусства.

Для трепа за барной стойкой подобный стиль вполне органичен, хотя лично у меня он всегда вызывал зевоту, как и писатели его исповедующие — и если «Фиеста» Хэма или «Тропик Рака» Миллера еще могут быть вчитаны в контекст Великой войны и сопутствующих поколенческих аберраций, то позднейшие сиквелы по типу «Ромового дневника» Х. Томпсона или, прости-господи, романов Бегбедера не выражают ничего, кроме плохо скрываемого мещанского апломба и провинциального мачизма, пардон за мой французский.

Поэтому, взявшись за дебютный роман Сита, у меня были определенные, скептично-заниженные ожидания. Поначалу они оправдались: первая часть «Доедателя» тиражирует все тот же похабно-развязный стиль и бытописует о похождениях автобиографического героя по питерским ресторациям. Бабы, похмелье, картины Верещагина, слово «хуй» в каждом абзаце. Герой подчеркнуто безработен, но всегда на лаве, его любят женщины, а он их нет, или да, он сам еще не разобрался, да это и не важно.

Текст читается легко, он неплохо выстроен и написан, хотя местами выдает нелепицы: «В окно было видно станцию метро, на лавках спали бичи, танцевали и пели уличные оборванцы, люди торопились и неслись куда-то сломя голову». Безразмерные какие-то лавки, дело происходит на Сенной, не иначе. Ну да ладно, это мелочи, демонстрирующие, впрочем, отсутствие редактора (что закономерно, т.к. роман принадлежит там-сям-издату).

И все же «Доедатель» удивляет — не сразу, по мере чтения, ближе к середине, когда становится понятно, что автор решил не ограничиваться уютными алкогольными поллюциями и написал-таки о том, что его действительно волнует. Становится ясно, что это не байка, а исповедь — и вот уже в романе угадываются черты едва ли не классического петербуржского текста, пересыпанного аллюзиями на «Записки сумасшедшего» и «Записки из подполья».

Продолжение 👇🏻

Начало☝️

Текст преображается, становясь все более отчаянным, рефлексивным:

По улице семенили в модных туфлях элегантно одетые мужчины и женщины. Туфли их были слегка в говне, одному на носок прилипло голубиное перо, но они этого не замечали, как и того, что мир уходит у них из-под ног. Они выбегали из своих дорогих, но тоже грязных машин и аккуратно, чтобы не упасть, и быстро, чтобы их не убило сосулькой, забегали в дорогие рестораны, чтобы там не доесть пирожное с золотом во благо бедных. Всё это было нормой вещей. Никого ничего не смущало. Я не мог этого больше выносить и решил как можно скорее убраться отсюда. Зайти в тёплый кабак, просушить штаны и выпить стакан виски на торфе, чтобы согреться.
-
В голове плывут картины минувших месяцев: моё бесконечное блуждание, пьянство, болезнь, нечитаная газета, не вставший хуй, пышки, Бах, Верещагин, кепка на опухшей морде, доедатель, разговоры эти о том, кто воевать пойдёт, а кто не пойдёт, морковка какая-то, солярка, Ольга Костычева, экстази, коммунисты, мёртвые рэперы. Всё как каша на постном масле, но главное, венцом всего — это её «я очень тебя люблю». Вот она, вишня в чеплашке. Только её бы и съел, а остальное в корыто свиньям вылил. Мне не надо.

К сожалению, вместо дороги подлинного безумия и суицидального экстаза текст произвольно сворачивает в тупик экзистенциальной, а затем и политической драмы. Почему тупик? Увы: сюжетно сия драма предельно недостоверна и несостоятельна — основное действие происходит в 2017-18 годах, однако герои почему-то постоянно талдычат о скорой неизбежной войне с Украиной (это в канун Чемпионата мира по футболу, на минуточку), а ключевой фабульный твист являет террористический кружок наподобие «Народной воли» с последующим ритуальным убийством Сергея Кириенко в одном из самых пафосных ресторанов северной столицы. Звучит как бред, и это он и есть, причем даже более завиральный, нежели аналогичный по замыслу Комитет из дурного романа Дмитрия Захарова (хотя куда уж более).

С экзистенциализмом тоже не все гладко: герой идет на убийство как бы случайно, от безысходности и похуизма, будто преломляя «Постороннего» Камю, но герой Сита слишком автобиографичен и буржуазен — ему веришь, когда он слоняется по барам и чешет мошонку, но не когда берет в руки нож и оборачивается террористом №1, ради которого в стране возвращают смертную казнь. За этим героем нет ни философии, ни мировоззрения, только гонор и языковая маска — та самая, что хороша для посиделок в рюмочной, но не для разговора о войне и терроре. В последних, тюремных главах текст окончательно разваливается, то ударяясь в злобный обличительный пафос, то сползая в откровенное юродство, как Петр Мамонов в фильме «Царь».

Видно, что роман писался в разное время, под разные задачи, с разным настроем. Его изначальный иронично-подъебистый стиль никак не сочетается с историей про заговор, застенки и публичную казнь на лобном месте. Многовато «хуев» и суходрочки. Талант Сита имеет выраженную описательную природу: ему поддается мир вещей, одежды, примет внешности; сцены, где автор пишет про еду, алкоголь, женщин — удивительно точны и сочны, чего нельзя сказать про диалоги (которые суть чередование линейных манифестаций), психологизм (сугубо поверхностный) и работу с сюжетом (текст, повторю, сшит из разных кусков, все швы на виду). Политика, война, метафизика — все это Сита интересует мало, однако роман (зачем-то) устремляется именно туда, в дебри крупных нарративов, вместо того, чтобы оставаться герметичной новеллой про одиночество, изгойство, эмиграцию (чем «Доедатель», в своей основе, и является).

Это очень честный, искренний текст, этим и подкупает. Кажется, еще чуть-чуть, выпутавшись из неактуальной уже стилевой одежи, раскрепостившись, перестав таиться за нагромождениями бутылок и бабьих тел, Сит начнет писать, как мало кто умеет. Но сперва надо доесть себя вчерашнего.

27 сентября

Проснулся от скулежа Лайки. Я ей ты чо мол а она мордой ткнулась на кровать просит. Я пустил накрыл укутал гладил успокоилась вроде уснула клубком как на люке типа.

Сам на балкон покурякать. Ночь лед фонарей ноль в окнах чернь но луна зато растущая над башкой прям. Глянул вниз атам он. Альбинос. Сидит волчара дышит язык алый из пасти наружу пар того. Ни воя ни лая ничо. Сидит на меня пялит. А я на него.

👆 Добра больше не будет

Спойлер: а будет экшон

+ совет для тех, кто хочет понять, что там вообще происходит: лучше читать канал с самого начала. И не забыть про вступительный пост.

Получили паспорт для сына и резиденции для себя.

Я впервые за четыре года оказался в нормальном миграционном статусе, с неким понятным набором прав и обязанностей, что позволяет строить долгосрочные планы, не ограничивая горизонт ближайшим визараном.

Уже одно это — большое достижение, хотя дел впереди — непочатый край. Бюрократия здесь довольно мудреная, языка критически не хватает, есть много неочевидных нюансов по налогам, банкингу, легализации.

А главное — ребенок. Это якорь и это cargo. Мотаться по миру, с континента на континент, больше не вариант. Пора приземляться.

Похоже, в Аргентине мы надолго 🇦🇷

Ойкумена поражена червем и бегством

Давно обещанный отзыв на "Сороку" Веркина.

Почему не Европа: между Шпенглером и Зебальдом

Европа богата. Европа культурна. Европа исторична. В Европе высокий уровень образования и медицины, развитая инфраструктура, устойчивая республиканская традиция. Открытые границы. Экология. Стабильность.

И все же в Европе не хочется жить. Мне — нет.

Потому ли, что Европой управляют бюрократы и фарисеи?
Потому ли, что вскоре ей (вновь) будут управлять популисты и наци?

Вроде бы нет: вопрос смены парадигмы, кризиса демократии, культурных войн, да и войн вообще, стоит ребром повсеместно, и Европа в этом плане далеко не самый запушенный регион на планете.

Потому ли, что Европа инфантильна настолько, что импортирует варваров миллионами, но не способна их хотя бы минимально ассимилировать?
Потому ли, что Европа ослабла до такой степени, что готова сдать собственную периферию мелким диктатурам?

Вроде бы нет: чем дольше и спокойней жизнь, тем она ценнее. Тем меньше хотения заниматься ручным трудом, брать в руки оружие, преодолевать. Это не про слабость, а про возраст.

Потому ли, что Европа отстает и проигрывает — не только США, но уже и Китаю?
Потому ли, что в грядущей мировой войне Европа будет не субъектом, но плацдармом?

И вновь нет: цунами затронет всех, по обе стороны любого из океанов, но быть на гребне волны — так себе удовольствие. Европа имеет хорошие шансы если и не отсидеться в сторонке, то, по крайней мере, пострадать в меньшей степени, нежели главные зачинатели.

Тогда — почему? Ответ: Шпенглер и Зебальд.

Я не люблю ни первого, ни второго. Шпенглер слишком немец, от всех его суждений веет sturm und drang и желанием упорядочить мир по образу бюргерского гроссбуха, внешне рационального, но дремуче-путанного в своем корневище. Зебальд — явление затянувшегося распада, влиятельный и охолощенный, как заброшенный сад, продолжающий цвести, но не плодоносить. Кажется, первый стал родоначальником мема про «конец истории»; второй — предтечей океана уныния всей современной автофикциональный прозы.

И все же. Все же.

Чем глубже я погружаюсь в тернии XX века, тем отчетливей понимаю: Европа и вправду закатилась. После Холокоста и двух мировых войн она сумела отстроиться, отъесться, нарастить жирок, но глобально ей нечего предложить urbi et orbi. Больше нет. Она напоминает престарелого смотрителя, которого оставили приглядывать за особняком почивших хозяев. Или беспамятного юнца, спускающего отцовское состояние в недостижимых грезах о построении общества всеобщего благоденствия.

Между разграблением Вечного града Аларихом и падением Западной Римской империи прошло шестьдесят с лишним лет, а до угасания империи Восточной оставалось больше тысячи, но мнится мне, Рим как эйдос и ойкумена закончился еще тогда, в ходе достославного двухдневного пиршества, учиненного вчерашними наемниками на службе цезарей.

Все дальнейшее — история призраков и снов. Слоняющийся по кольцам Сатурна и курганам Наполеоновских войн англоговорящий немец конца XX века походит на уволенного в запас центуриона, вдруг обнаружившего себя посреди руин Колизея. Печально, бессмысленно, гулко. Как внезапная смерть от сердечного приступа за рулем автомобиля. Как звук собственного голоса в пустой комнате. Not with a bang but a whimper.

Европа. Свидимся ли? Почему не

Неизбежная иллюстрация

Снайперски-точно предсказанный типаж:

Кто-то поднимался по лестнице, да так быстро, с энергичным напористым ширканьем одежды, мощно, по-спортивному дыша и даже напевая что-то вместе с дыханием, что-то классическое — не то "Рассвет на Москве-реке", не то "Боже, даря храни".
...Он увидел меня и остановился пролетом ниже. Фигура моя здесь, на лестнице, застала его врасплох. Теперь ему надлежало немедленно принять респектабельный и, по возможности, внушительный вид, дабы сразу было ясно, что перед вами не шантрапа какая-нибудь, не горлопан из молодежного клуба, не полоумный прожектер какой-нибудь, а человек солидный, личность, со значительным прошлым, с весом, со связями, готовый предложить отдать, пожертвовать идею, которую он глубоко продумал в тиши своего личного кабинета и отшлифовал в диспутах с людьми заслуженными, излюбленными и высокопоставленными.
Белесовато-бесцветная, квадратная физиономия его с остатками юношеского румянца на щеках, как бы присыпанных пудрой, наглые васильковые глаза с пушистыми ресницами педераста мимолетно показались мне знакомыми — где-то я видел этот приторный набор — то ли в рекламном ролике, то ли на плакате…
Он быстро сорвал легкомысленно сдвинутую на затылок шляпу, прижал ее к груди и коротко, по-белогвардейски, дернул головой, отчего белобрысые его волосы слегка рассыпались. И уже явственно проступил на его поганой морде приличествующий джентльменский набор: солидность, печать значительного прошлого, отсвет глубоко продуманной идеи. И вот тогда я его вспомнил. Это был Марек Парасюхин по прозвищу Сючка, мы вместе кончали десятый класс, а потом он, окончивши все, что полагается, стал литсотрудником тоненького молодежного журнальчика с сомнительной репутацией, расхаживал в черной коже (не подозревая, конечно, по серости, что это форма не только эсэсовских самокатчиков, но и американских "голубеньких"), публиковал статейки, в коих тщился реабилитировать Фаддея Булгарина, либо доказывал кровное родство князя Игоря и Одиссея Итакского, а в анкетах в графе "национальность" неизменно писал "великоросс". И известно мне было, что в определенных кругах на него рассчитывают.

"Отягощенные злом", 1988 год.

На таких все и держится. Всегда держалось.

No estoy seguro, pero

Buenos Aires, octubre 2025.

Острова Кирки

War never changes. И люди тоже — это главное, что я вынес из чтения Гомера. Между им и мной тысячи лет, но все в его описаниях страстей человеческих кажется близким и знакомым до степени сличения, будто произошло вчера, за углом, с кем-то из товарищей по.

В «Одиссее» у меня есть любимый эпизод, когда спутники, превратившись и развоплотившись в/из свиней, после года попоек, решившись наконец покинуть остров Кирки, готовятся к отплытию и Эльпенор, один из последних уцелевших ветеранов Троянской войны в свите Улисса, засыпает, пьяный, на крыше дома, а поутру:

Шумные сборы товарищей, в путь уж готовых, услышав,
Вдруг он вскочил и, от хмеля забыв, что назад обратиться
Должен был прежде, чтоб с кровли высокой сойти по ступеням,
Прянул спросонья вперед, сорвался и, ударясь затылком
Оземь, сломил позвонковую кость, и душа отлетела
В область Аида.

(перевод Жуковского)

Трагикомедия в духе Сервантеса или Шекспира, выворачивающая эпический пафос и архаизм формы мехом наружу. Жизненно, простецки, без надрыва. Воевал, скитался, мед-пиво пил, сверзился с крыши, умер. RIP.

Между нами тысячи лет, но на его месте легко мог бы быть я. Дистанции нет. Все те же страсти, все те же кости. Энкиду становится человеком, переспав с проституткой. Гаргантюа топит Париж в моче и вешает колокола Нотр-Дама на шею своей кобылице. Галактический джихад начинается из-за понюшки инопланетных специй.

Люди не меняются. Война, увы, тоже.

Как Дядя Сэм Аргентину от коммунистов спасал

Финал остросюжетного мини-сериала про выборы в стране вечно-майского солнца.

Контекст:

1) Успех либертарианцев в столице
2) Провал либертарианцев в крупнейшей провинции страны

В прошлом тексте я критиковал Милея за шапкозакидательскую кампанию в провинции Буэнос-Айрес, итогом которой стало разгромное поражение президентской партии La Libertad Avanza (LLA) и уверенная победа перонистов.

Сами по себе те выборы мало на что влияли, но они стали триггером: Милей показал слабость, а над страной нависла угроза очередного левого пришествия — это усилило бегство из песо и взвинтило странновой риск выше уровня Украины (воюющей страны, на минуточку). Ничто не пугает биржи, инвесторов, бизнес и средний класс больше, нежели перспектива возвращения к власти местных социалистов.

Причина: это именно социалисты, кондовые и отбитые, не испорченные европейскими социал-демократическими полумерами. В Аргентине (и ЛатАме в целом) они не строят из себя «прогрессистов» и «либералов», прямо обещая национализацию, валютный контроль, налоги на все и всех, безудержную эмиссию и т.п. Более того: даже открытые троцкисты, радикализму которых позавидовал бы и Ленин, имеют здесь стабильную (отнюдь не маргинальную) электоральную нишу.

Пожалуй, ЛатАм – последний макро-регион, где левая идея почти не замутнена модными веяниями, а ее апологеты все еще исповедуют повестку отцов-основателей, вплоть до рассуждений о классовой борьбе и (само)именования комрадами. То есть победа левых в ЛатАме равна экономическому краху где-то в 100 случаях из 100. Зачастую, краху отложенному, но от этого еще более разрушительному — пример Аргентины в этом плане особенно поучителен.

Связка простая: чем выше шанс победы левых на ближайших выборах, тем сильнее паника на рынках и тем сложнее удержать ситуацию под контролем.

Тактическая победа перонистов в сентябре привела к моментальному обрушению аргентинских акций и породила огромное давление на песо. Странновой риск улетел в небеса, утягивая за собой курс доллара. Правительство начало продавать валюту, пошли разговоры об очередном дефолте. В какой-то момент даже показалось, что Милей не досидит до конца срока и в Конгрессе запустят процедуру импичмента.

Но чего у Милея не отнять, так это обучаемости. Он умеет маневрировать и менять стратегию на ходу. Его любит толпа, молодежь, он популярен как рок-звезда или шоумен. А еще у него крайне компетентная экономическая команда с большими связями в США.

Последнее обстоятельство стало решающим: в наиболее кризисный момент за Милея лично вписался Трамп. И в этот раз дело не ограничилось совместными фотографиями (как происходило до) — за риторикой последовали действия: Минфин США дал Аргентине своп на 20 миллиардов и пачку стабилизирующих кредитов. Более того – прямо перед выборами Минфин начал скупать песо (!), т.е. вышел с прямыми валютными интервенциями в пользу Аргентины. Беспрецедентный шаг.

За полтора месяца Милей дважды встретился с Трампом, а члены кабинета не вылезали из Вашингтона, Нью-Йорка и Мар-а-Лаго неделями. Результат налицо — полная поддержка курса Милея на всех уровнях. Аргентина стала главным союзником США в регионе с далеко идущими последствиями (о чем имеет смысл написать отдельно).

Параллельно Милей помирился с бывшими партнерами по правой коалиции, начал диалог с губернаторами и попытался сгладить наиболее непопулярные «либертарианские» меры (типа урезания выплат инвалидам). Короче, провел работу над ошибками и зашел с козырей (с Трампа).

Итог: убедительная победа LLA на промежуточных выборах в Конгресс 26 октября. У партии Милея 41%, у перонистов — на 10% меньше, причем LLA победила даже в провинции Буэнос-Айрес, где всего полтора месяца назад уступила левым аж 14%. Это впечатляет, хотя не избавляет от проблем — перонизм все еще контролирует треть парламента, многие провинции и далек от окончательного фиаско.

Тем не менее эта победа дает Милею время. На ближайшие два года про левый реванш можно забыть. Что меня, как резидента, несказанно радует. Смайл 🇦🇷

Увидеть Южную Атлантику и умереть

В океанском побережье Аргентины нет ничего особенного. Рискну сказать - оно банально.

И все же витает что-то такое, в воздухе, знакомо-незнакомое, будто вернулся на Байкал, но в кино, а не в жизни.

В ушах навязчиво, прибоем, играет известное из Дилана и чудится, что за соседней дюной испускает дух байронический Тиль Швайгер.

Mama put my guns in the ground
I can't shoot them anymore
That cold black cloud is comin' down
Feels like I'm knockin' on Heaven's door

...remember, remember... the fifth of November... a conocer el hielo... обживая окраины... дальше... лишь Антарктида... и Южный Крест...

Баран, бредущий по годам

С моей колокольни, петь про «Лебединое озеро» на улицах Питера образца осени 2025 года — смело и глупо, но и угашиваться паленым пивом по подвалам в Иркутске тоже было не лучшей идеей, а в свои 18-ть я занимался ровно этим (правда и присесть на десяточку за распитие и распевание чего угодно в те годы было сильно труднее, чем сейчас).

Что кажется мне действительно лишним — так это сама песня (и клип на нее). В эмигрантской протестной музыке есть какой-то бесконечный неизжитый инфантилизм; она исходит из мнимой установки, обращаясь к аудитории, которой (уже) нет. Этим она напоминает эмигрантскую же политику, продолжающую организовывать марши и трубить про коррупцию.

Петь про «Кооператив “Лебединое озеро”» на улицах Питера — это жест и это символ, потому-то он и на слуху, даже если в истоке был неосознанным, по молодости и глупости.

А вот сочинять и снимать про «ебанных нелюдей» и «хочу смотреть балет», сидя где-нибудь в Вильнюсе или Варшаве, — это, извините, онанизм. Классический такой, белогвардейский, с поправкой на эпоху.

Разницы нет? Разница есть. Она в стиле, в (не)соответствии времени и места.

Если и существует адекватное «антивоенное высказывание», то оно может исходить только от оставшихся внутри России. Находясь «там», любое слово, сказанное поперек, требует значительного личного усилия, тогда как почти все слова, произнесенные «здесь», суть инфошум, сродни радийному трепу на «Эхо Москвы» в каком-нибудь 2005-м, что ли, году.

Для меня Русский рок как явление окончательно умер 24.02., распавшись на плесень и липовый мед, но отдельные имена, конечно, остались — как вовне, так и внутри. Особенно ценны последние — из числа тех, кто замолчал, но не присягнул. Ведь молчать можно тоже очень по-разному: например, выпуская абстрактные альбомы с названием «Мир», или давая сольники на крыше «Трех вокзалов» посреди предвечерней, утопающей в зное, обманчиво сонной Москвы лета 2024-го, третьего военного.

Сравните Нойза с его беснующимися релокантскими недотыкомками и Леню Федорова, седого, постаревшего, с потрепанной гитарой, поющего про баранов и горы под пастельным небом имперской столицы.

Есть слово и Слово.

It looks like the movie was wrapped only for the sake of DiCaprio's wrapper and dancing Benicio del Toro (who steals all of those small beers). It's stylish but pointless. And none in sight of Pynchon's signature. Sadly 🙅🏻‍♂