Внутри Черной Юрты

Мой рассказ INSIDE опубликован в журнале «Gap_Разрыв» (см. оглавление). Наличествует даже иллюстрация, содержания коей, впрочем, я не понимаю.

Сам текст написан в Сербии весной 2024-го, чуть больше года назад. Наверное, эта одна из самых авангардных моих вещей: отчасти лаборатория по оттачиванию ряда стилевых приемов, но в куда больше мере — драмеди-фарс на болезненном личном материале.

Меня всегда занимала люциферианская ипостась Стивена Дедала в ее соотнесении с путем самого Джойса, контекстом сновидческой (мета)—sic!—вселенной Линча и мазохистской концепцией зомби-апокалипсиса с вкраплениями киберпанка.

Чо бля? Yep.

Open the door sir! Enter the Void sire. Open wide my poor Duke. Dark Side. Inside

🌪

Поверхностный и довольно неряшливый текст по случаю выхода русского издания «Бледного короля» Д.Ф. Уоллеса.

Популяризаторская функция соблюдена, но в целом — перл на перле:

«Над следующим романом вы работаете в Бостоне, в промежутках между встречами анонимных алкоголиков, где вы встречаете, как вам кажется, любовь всей жизни; ваша будущая книга должна покорить ее».
-
«Но чем больше превозносится автор, тем сильнее его хочется сбросить с парохода современности».
-
«В своем первом романе «Метла системы» Уоллес пытается соединить философскую абстракцию и постмодернистскую игру с болью тела и сознания».

Кажется, редактор вышел покурить.

В последней трети автор расписывается и выдает чуть более осмысленный материал:

Единственный текст, в котором Уоллес максимально раскрывается и не боится быть понятным, — речь, произнесенная 20 лет назад перед выпускниками Кеньон-колледжа. За прошедшие годы этот текст стал не просто культовым, но каноническим — как предельно обостренное высказывание от лица не звездного автора, а человека, находящегося на грани. Это не назидание и не исповедь, а попытка объяснить, что ежедневная жизнь требует от нас не меньше мужества, чем переживание катастрофы. Уоллес говорит о вещах, которые обычно не удостаиваются философского осмысления: поход в супермаркет, пробка на дороге, усталость, раздражение. Но именно здесь настоящее поле этического выбора — в вопросе, на что направить внимание, о чем думать и как придавать смысл опыту.

«Это вода» — великий текст, наверное, один из самых значимых для эпохи миллениума. Я бы сравнил его с «Мифом о Сизифе», и работает он схожим образом: когда сука-судьба наваливается плитой, стоит вспомнить, что Камю писал «Сизифа» с мая 1940 по декабрь 1941 года. А потом сказать себе: «Это вода».

В конце все равно может поджидать петля, но повод ли это забыть про Итаку?

Sable Lake / Eastern Siberia / August 2017

10 дней и 1000 лет

Россия это сон. А во сне все иначе. Пространство-время не имеет веса. Тысячелетняя история скукоживается до десятидневной лакуны, где-то между 24 февраля и 5 марта не суть какого года. В том червонце, по пальцам двух рук, — все, что только можно себе вообразить, от Гагарина до Малюты. И вместе с тем — ничего, что можно было бы вынести за скобки.

Уравнение без решения. Прихотливая греза без шанса на пробуждение. На меже: тягостное ожидание очередной войны либо похорон очередного тирана в преддверии Больших Перемен и Большой Смуты.

Чтобы вырваться за пределы колдовского круга, мало уехать — миллионы русскоязыких десятилетиями живут вне России, но все в их образе мыслей определяет тот клятый орел, что выпал восточным славянам при игре в орлянку февральско-майским днем 1223 года, кабы не раньше, ведь и тот Святославич, что мед-пиво пил на родных ему варяжских ладьях, звался Каганом, даром что Креститель.

От орла можно отречься, но не забыть — он, поветрием, царит во снах, подобно редкой птице, которой самой судьбой уготовано летать до середины Днепра, кабы не дальше, ведь остановить ее может разве что встречный ветер, где парят орлы с другим опереньем.

Этот круг — колесо, отнюдь не Сансары, и мнится мне, высвобождаться из него следует на манер флорентийского изгнанника, лучше других знавшего, что даже будучи по шею вмороженным в твердь посреди озера плача, можно достучаться до областей, управляемых иным законом — тем, che move il sole e l'altre stelle.

⚙️🌘🌗🌖🎶

В канадском издательстве Litsvet вышла моя дебютная книга — сборник «Трасса»

Пять рассказов, одна повесть, одна поэма в прозе.

Все тексты написаны в 2018-19 годах, в Иркутске. Сборник ждал издания больше пяти лет, пройдя за это время несколько глубоких редактур, но оставшись при этом именно что дебютным.

«Трасса» принадлежит моему (неминуче меркнущему) прошлому, и хронологически, и литературно — сегодня я далек от нее уже и число физически, между нами годы-горы, и я не смог бы воспроизвести ни один из составивших ее текстов, даже если бы захотел.

Тем не менее это хорошие тексты — с частью из них меня связывают ностальгические воспоминания, иные берут качеством: стилевые, формальные и языковые приемы, обкатанные в «Трассе», получили нетривиальное преломление в двух следующих книгах (издать которые еще только предстоит).

«Трасса» написана в Сибири, о Сибири — или, сузив, той ее ипостаси, что была доступна мне на изломе десятилетий. Та Сибирь канула, как и я тогдашний, но книга осталась. Книги всегда остаются 🌪
===
Благодарности: всей команде Litsvet и отдельно — независимому издателю Леониду Кузнецову, без которого «Трасса» могла еще долго пылить обочины литературных тупиков.
-
Во исполнение старых обязательств, также сообщаю, что один из центральных текстов сборника — «Остров» — был впервые опубликован в литературном журнале «Процесс» (тиражи коего набираются на печатных машинках, прямо как во времена советского панк-издата).
===
Купить книгу можно по ссылке — здесь (PDF) и здесь (EPUB). Позже (дай бог) появится на других площадках и в других форматах (в том числе на бумаге), о чем сообщу отдельно.

Находящиеся в рублевой зоне (sic!) могут написать мне в личку. Решим вопрос индивидуально.

22 августа

Думал к ним потом вечером на балконе курякаю смотрю с рощи идут. Диана и Хахаль. За руки держатся в падик гуськом. Я до талова палил когда он на остановку или в такси но нифига. Тоесть он на ночь там. Вот же.

По телеку старье крутят со Слаем. Мне Первая кровь всегда нра. Где он с луком по скалам голый. В городе ты закон а здесь я. Остановись или получишь войну какую и во сне не видел. Так им мля.

👆А если серьезно — в нашем Пригороде свои драмы.

Лето заканчивается, впереди сибирские непогоды. И не только они 💨

Сорока и Червь

Негодная редактура — одна из врожденных болячек т.н. современной русской литературы.

У болячки два основных подвида: внешний и внутренний.

Внешний это когда писатель не видит, а редактор — не хочет или не может исправить.

Подобному особенно подвержен главный российский монополист, зверек по кличке АСТМО. Я уже как-то разбирал их художества на примере романов Поляринова — дурно написанных и еще хуже отредаченных.

А нынче взялся читать «Сороку на виселице» Веркина. Если кратко — очаровательно. Тонко, АБС-образно, иронично. Прекрасно придумано и структурировано. Возможно, это один из лучших русскоязычных текстов последних лет (планирую написать про него отдельно).

But

Веркин регулярно допускает одну и ту же ошибку: использует запятую там, где необходима точка.

Пример:

«Что-то зацепили при выходе из смерти, надо спросить у Уистлера, я надеялся, что Уистлер или Мария дожидаются меня в холле Института, но он оказался безлюден».

И далее:

«Неприятное ощущение, не мог избавиться от опасения, что полированный золотой потолок вот-вот начнет опускаться, он был так низко, что я, наверное, мог бы подпрыгнуть и достать до него рукой, я опустил голову и увидел под ногами звезды».

Невообразимая мешанина из глаголов, причем каждый будто живет своей жизнью. Причина: слишком много неуместных запятых.

Поработаем редактором АСТМО:

«Что-то зацепили при выходе из смерти — надо спросить Уистлера. Я надеялся, что Уистлер или Мария дожидаются меня в холле Института, но тот оказался безлюден».
-
«Неприятно. Не мог избавиться от ощущения, что полированный золотой потолок вот-вот начнет опускаться: он был так низко, что я, наверное, мог бы подпрыгнуть и достать до него рукой. Я опустил голову и увидел под ногами звезды».

Легкая правка пунктуации, замена двух-трех слов, а на выходе — текст, который не нужно перечитывать, чтобы понять, кто там чего зацепил и кто на кого опустился.

Автор не различает нюансов — весь роман написан строго через запятую. Веркину она милее прочих знаков препинания, но сам он точно не Маккарти, так что вменяемому редактору было над чем работать. Впрочем, есть подозрение, что редактор текста не касался вообще.

Окончание далее 👇🏻

Начало 👆

Второй подвид болезни — внутренний.

Это когда писатель не владеет базовым навыком, употребляя слова не по назначению и не в том порядке. В сетевом самопал-издате подобное сплошь и рядом, однако когда автор перерастает субкультурное гетто и пробует себя во «взрослой» литературе, вдруг выясняется, что ему нужен не столько редактор, сколько — учитель словесности.

Читаю «Ведьмочервя» Льва Кауфельдта. Книжка забавная — этакий разудалый треш по мотивам Сапковского и примерно всех (пост)модернистских твистов. Слом хронологии, четвертой стены, пределов вменяемости. Кровь, кишки, червь. Повторить, не взбалтывать. Сюжет? Вроде бы есть. Но это не точно.

И это не суть важно, потому как изобразительные средства здесь такого порядка:

«Ночь была светлая. От бревен несло рыбой. Элиза сидела на крыльце и перебирала грибы. Он присел рядом, уловив среди рыбной вони терпкий грибной запах, взял один. Вдохнул, будто чье-то тело, ощупал губами его плоть и положил на место».

Редактора мало. Вызывайте гастроэнтеролога.

Что взял герой — гриб или запах? Автор думает про гриб, но пишет про запах.
Что вдохнул герой — гриб или запах? Автор думает про запах, но пишет про гриб.
Что герой ощупывает? Гриб? — но тогда к чему глагол «вдохнул» и можно ли вдохнуть гриб, «будто чье-то тело»? Запах? — но как его можно «ощупать губами» и «положить на место»?

Править бесполезно. Проще переписать.

«Ведьмочервь» состоит из перлов примерно целиком. Вот, рядышком:

«Ближе к лету приходили белые ночи, а с ними и страшные многочасовые грозы. Сгуститься могло за пять-десять минут, тогда они бегом бежали с точки обзора через лес. Тучи оседали прямо на скалу и любили бить ее молниями так, что гром гремел чуть ли не раньше очередной вспышки».

Или:

«Элиза, прошло несколько дней, прежде чем я засел за окончание письма, и они принесли несколько важных событий. Попытаюсь их структурировать».

При таких вводных как бы уже не до игр с фабулой, интертекстуальных отсылок и прочих «взрослых» выкрутасов — домашка не выполнена.

Истинно: иные дебютные романы лучше держать в столе. От греха. А то получится, блин, какое-то сучье варево.

Еще два слова о (само)редактуре, чтобы, так сказать, скруглить тему

Был у меня один текст — на грани гениальности (так мне казалось). Он был написан за пять дней, почти в трансе, и требовал немедленного обнародования. Сперва его прочли друзья, им понравилось, но я понимал, что их мнение — кривое зеркало собственных хотений, тем более что многие персонажи были прямо списаны с бета-тестеров, а сюжет крутился вокруг узнаваемых в нашем кругу обстоятельств.

Я кинул кличь в Фейсбуке — кто, мол, хочет прочесть и дать фидбэк. Отозвались несколько отдаленных знакомых из числа местной интеллигенции. Через какое-то время один из них написал в личку — так, мол, и так, идея интересная, но написано «довольно плохо». Я ответил «спасибо за отзыв» и свернул разговор. Очень меня тогда это «плохо» зацепило, оцарапало, ведь я полагал, что как раз по языковой части у текста нет (и не может быть) проблем — с моим-то опытом и врожденными гуманитарными потенциями.

Бросившись к компу, я окончательно уверился, что рецензент не прав — текст виделся гладким, искрометным, игривым, каждый его абзац подмигивал уместно вплетенными отсылками и перекличками с классикой. Короче, текст был гениальным, а рецензент — просто душным провинциалом, плохо разбиравшимся в литературе. Как бы то ни было, за следующие полтора года я написал еще несколько текстов, в итоге составивших дебютный сборник — внимательно вычитанный и отредаченный с привлечением коллеги по работе (спасибо, Юля).

Прошло еще два года. В силу разных обстоятельств сборник так и не был издан, оставшись не оцененной, жгущей руки рукописью. В то время я уже плотно работал над романом: начатый в далеком 2009-м, он требовал кардинальной переработки, с нуля, что отнимало много сил и времени. С последним тогда было не очень — моя журналистская карьера находилась в зените, нагрузка была серьезная, ежедневная (и еженощная) работа со своими и чужими текстами высасывала, опустошала.

Написав роман на 2/3, я сделал большой перерыв — обстоятельства жизни становились все более драматичными, опрокидывающими. Я больше не мог работать над крупной вещью и решил заполнить лакуну читкой старых новелл. Каково же было мое удивление, когда, обратившись к тому самому «гениальному» опусу, я понял, что он действительно — без мазы — плохо написан. Шаблонно, с кучей канцеляризмов и засильем несусветных деепричастных оборотов. Его нужно было править: глубоко, основательно, чем я и занялся, переключившись затем на все прочие вещи сборника. После второго драфта тексты потеряли 20-30% объема и стали более-менее читабельными.

Минуло еще два года. Я оставил профессию, эмигрировал и дописал-таки роман, последние части коего создавались в совершенно новых условиях, что плодотворно сказалось как на моем душевном строе, так и на качестве текста. Когда редактура романа была закончена, я выдохнул и вновь обратился к сборнику — рукопись уже не жгла руки, но все еще казалась достойной внимания, хотя я без труда обнаружил в ней россыпь ляпов и стилевых несообразностей. Это был третий драфт — самый рассудочный и жестокий; я работал с текстами как сторонний редактор, не принимая содержание близко к сердцу.

И лишь тогда, после пяти лет читок и редактур, я отважился на поиски издателя. Часть текстов взяли литературные журналы, включая и псевдо-гениальный экзерсис, с которого все зачиналось. В августе сего года сборник был опубликован целиком, причем именно в том виде, как я задумывал на входе, чего, однако, нельзя сказать про чисто языковую составляющую — ее доработка, повторю, заняла три драфта и пять лет жизни, без учета внутренней издательской корректуры (каковая, разумеется, тоже имела место).

Заглядывая в сборник, я нахожу все еще несовершенные тексты. В них есть что править и допиливать, но в этом месте я говорю себе «стоп». Иным рукописям лучше оставаться в столе, а прочим — являть свидетельства эволюции автора. Его борьбы. И поражений 🌪