Армения очень красивая страна. И очень печальная. Особенно на излете осени.

В этот раз, велением трассы, пробыл здесь относительно долго, больше месяца.

Севан, Ереван, Гюмри. Почти Байкал, почти достроенный каскад, почти Россия (если жить рядом с военной частью, где русские задохлики в форме покупают плохое местное пиво и расплачиваются картой "Мир").

Неизбывно пустынные плоскогорья, ветер, проигранная война, беженцы, слухи об еще одной войне, грустные люди в кожаных куртках на уставших машинах со всех уголков несуществующего более Союза.

Армения - лимб. Здесь происходит много всего, но ощущение будто время зависло, и не вчера, а лет тридцать назад. Ленина с Площади Республики снесли, но призрак коммунизма, геноцида и катастрофы бродит по этой земле, как позёмка в опустевшем парке.

Читать Костю Мильчина куда приятнее (и быстрее), чем пытаться осилить хотя бы часть того большого и аморфного, что зовется "современной русской литературой".

На ум приходит сардоническое из Набокова:

"Он усматривал в октябрьском перевороте некий отчетливый конец. Охотно допуская, что со временем образуется в Советском Союзе, пройдя через первобытные фазы, известная культура, он вместе с тем утверждал, что Россия завершена и неповторима, - что ее можно взять, как прекрасную амфору, и поставить под стекло".

Белый билет. Почему эмигранты не вернутся

Уехав из России, я научился бегать марафоны. Два больших переезда за два года, на горизонте полутора лет маячит еще как минимум один, а дальше и загадывать нет смысла, ведь в текущих реалиях ты предполагаешь, а бог располагает. Обстоятельства меняются, планы тоже, и далеко не все в них зависит исключительно от тебя.

С наскока не решается ни один вопрос. Приходится много планировать, потом ждать, потом вносить коррективы, потом снова ждать. Элементарные, казалось бы, задачи (вроде перевода денег с карты на карту) зачастую превращаются в нетривиальный quest, а о преодолении более сложных можно гутарить часами — каждая отнимает уйму времени и сил.

Уехав однажды, ты попадаешь на очень длинную беговую дорожку, двигаться по которой следует только вперед, желательно не оглядываясь. Переезды, обустройство, распутывание самых простых бытовых неурядиц засасывают и поглощают, как бразильский сериал. Это надоедает и утомляет, но оторваться от просмотра трудно — хочется все-таки узнать, чем все кончится.

А оно все никак не кончается. Адаптация в новой стране занимает не месяцы — годы. Сменил страну? Считай, все заново. Повторять до полного усвоения организмом. На то, чтобы полностью влиться в местную среду, может уйти жизнь, причем не только твоя. Второе поколение, приходящее через детей, уже станет там «своими», но ты всегда будешь «натурализованным», и это надо принять как данность.

Следует различать эмиграцию и беженство. Эмиграция — осознанный выбор; совершившие его почти никогда не возвращаются (в отличие от беженцев, уехавших на эмоциях, под давлением разовых факторов). Беженец пережидает, эмигрант бежит марафон. Это принципиально разные состояния. Для первого важно чтобы «все устаканилось» на родине, для второго важна цель, лежащая в прямо противоположной от родины стороне.

Пробежав этот марафон, потратив годы и годы на переучивание и овладение языками/профессиями в чужой среде, вырастив там детей (и себя), ты едва ли захочешь вернуться назад, даже если «сзади» вдруг наладилось и заколосилось (хотя с чего бы?) Для пробежавшего марафон возвращение сродни поражению: через этот психологический барьер очень сложно переступить. Да и нужно ли?

Отдельная песня — эмиграция из Путинской России, которая и по масштабу и по содержанию очень напоминает белогвардейский исход столетней давности. Можно, конечно, тешить себя мыслю, что ты вернешься в прекрасную Рашу будущего на штыках Антанты/броне Абрамса, однако реальность тебя, скорее всего, жестоко разочарует. Той страны, из которой ты уезжал, больше нет; а та, в которую ты сможешь (быть может) вернуться, будет соответствовать ожиданиям примерно в той мере, в какой она соответствовала ожиданиям части царской интеллигенции, вернувшейся в СССР в середине-конце 20х.

Словами ленинского апокрифа: «Мы пойдем иным путем».

Русская литература ходит кругами, точь-в-точь как романы Евгения Водолазкина, нового-старого лауреата «Большой книги».

В моем понимании, Водолазкин — стандартный случай писателя одной книги. «Лавр» великолепен. Один из лучших русскоязычных романов последних тридцати лет. Вровень с «Зимней дорогой» Юзефовича и «Казусом Кукоцкого» Улицкой. Живая классика.

Что до всего остального… Про себя я это называю «суконной белогвардейщиной» — интеллигентски-возвышено, но занудно, тоскливо и ни о чем. Проза Водолазкина за пределами «Лавра» лишена какого бы то ни было лица, нерва, подлинного чувства. И написана она, к сожалению, весьма заурядным языком, далеким от поэтических прозрений.

Процитирую по случаю мудреную, но правильную (в главном) рецензию Кирилла Ямщикова на последнюю книгу Водолазкина: «Если раз за разом миру предлагают подозрительно похожие друг на друга романы о Ком-То, буквально пропитанные Временем, Местом и еще раз Временем, то стоит задуматься: а уж не пытается ли автор обмануть сам себя, а вдобавок и остальных, расположившихся по ту сторону текста?»

Как и было сказано - хождение кругами, точно зеки на лагерном дворе.

Цензура. Большая и маленькая

В октябре 2015 года я вполне буднично посетил иркутский Дом Кино, где шло «Спасение» моего земляка Ивана Вырыпаева. Помню, фильм мне понравился, я писал про него так: «Очень милое ненапряжное инди с забавными диалогами и прекрасным финалом. "Бог есть", — ни убавить, ни прибавить». Еще помню, что зал был полупустым, а билеты стоили копейки — видно, фильм крутили не без некоторых государственных субсидий. Сам Дом Кино, к слову, был муниципальным и тоже принадлежал государству.

Восемь лет спустя Вырыпаев находится в эмиграции, его самого в России приговорили к 8 годам тюрьмы за дискредитацию чего-то там, а ненапряжное инди с забавными диалогами как-то незаметно уступило место насупленному и угрюмому, с монологами в духе прокурорского вердикта на 40 листах. Пре-красный финал.

И пока в книжных кругах тихо негодуют по поводу запрета и повальных изъятий из магазинов Акунина и Быкова, мне удивительно, почему их не запретили раньше. Если уж кушать тоталитаризм, так по полной, ложками. К чему ужимки? Да и будем честны: в современных реалиях интеллектуальная цензура едва ли возможна — любую книжку новопреставленных иноагентов можно найти и скачать в два-три клика.

Угнетает не цензура, а бессмысленная нудятина ее воспроизводства, копии копий, неактуальных и протухших уже и в годы правления товарищей старой закваски. Судорожное мельчание в потугах на тотальность. Страшно? Изнутри — да. Впечатляет? Совсем нет. До высот Вышинского и Жданова далеко. Скорее что-то уровня Суслова и Солодина, да и то… Тогда были кошки-мышки и Эзопов язык, а сейчас — БесогонТВ.

Тем, кто хочет понять, как оно было тогда, и к чему стоит быть готовым сейчас, можно порекомендовать свежую документалку «Синяя папка» про творческое взаимодействие Стругацких с позднесоветскими цензорами. Фильм несколько подпорчен лобовыми аналогиями, но в своей основе сделан почти по-вырыпаевски — лаконично и четко, хоть и не без заусенцев.

Да и бог с ним.

​В Сербии тоже весело

17 числа прошли выборы. Коалиция во главе с «Прогрессивной партией» (SNS) путинского друга Александра Вучича официально получила 46% и сохранила большинство в парламенте. Крупнейшая оппозиционная проевропейская партия «Сербия против насилия» получила 24%. При этом на выборах в городское собрания Белграда разрыв между SNS и оппозицией оказался минимален, что стало поводом к началу протестов. Лидеры оппозиции заявили о грубых фальсификациях и подвозе избирателей из Республики Сербской (то есть сербов из Боснии).

В первые часы после выборов Вучич говорил, что «очень счастлив» и что победа его коалиции «абсолютна». Позже, когда в Белграде начались массовые митинги, наблюдатели ОБСЕ подтвердили факты фальсификаций, а Евросоюз и США выразили обеспокоенность, риторика изменилась, и вот уже результаты выборов отменены на 28 участках, а в Белграде, вероятно, состоятся новые выборы.

Оппозиция требует полного аннулирования результатов и всеобщих перевыборов. Вряд ли это возможно — разрыв слишком нагляден, чтобы его можно было списать на голые фальсификации (все-таки здесь не Россия). При этом митинги продолжаются, а Вучич успел порадовать прессу заявлением о «внешнем вмешательстве в электоральный процесс».

Кстати, о нем: ультраправая Сербская радикальная партия, которая проводила кампанию в обрамлении российского гимна (да-да, он у них прямо на официальном сайте играет) и обнимащек с путинскими чиновниками, получила грандиозные 1,5% голосов, что стало худшим результатом партии в ее истории — так, в 2016 году за «радикалов» отдали голоса 8%, а в нулевые она и вовсе была одной из крупнейших и формировала правительство.

Тем временем в Белграде сняли оплаченный «Газпромом» баннер о «вечной дружбе», а репортер симоняновской помойки «RT News Balkan» получил яйцом по голове и был выдворен с митинга оппозиции.

В общем, демократия.

"Даже конклав можно довести до людоедства, если действовать терпеливо и не спеша. Механизм психологический адаптации неумолим. …Наше уменье ко всему приспосабливаться и, как следствие, все принимать - одна из величайших опасностей для нас же самих. Существа со столь поразительно гибкой приспособляемостью не способны иметь жестких нравственных норм".

Станислав Лем, Глас Господа

Полковник и Рождество. Сказ

Вдоль обрыва, да над пропастью, с фронта, судьбу проклиная, тащился полковник Васин. Он сплавлялся тихим Доном, плыл привольным Байкалом, пробирался дикими степями Забайкалья. Он говорил себе: «Мы воюем вот уже тысячу лет и привыкли, что жизнь — это боль. Нам велели терпеть, ведь по данным Генштаба, мы воюем с нацистской чумой».

Читать далее

«А не спеть ли мне песню. Попопсовей мотив. И стихи»

Я читаю не очень быстро и не очень много, руководствуясь текущим интересом и непреходящими штудиями над вечными темами. При таком подходе на русскую литературу остается маловато времени, а на ее современный извод — почти никакого.

За весь прошлый год я прочел всего одну русскоязычную книгу свежего помола: «Любовь» Вани Чекалова.

Очаровательный текст. По-юношески безвкусный, но безусловно талантливый. Эстетствующий пубертат в гротескной палитре предвоенной и как бы военной имперской столицы — что-то на стыке раннего Мопассана и Зощенко времен НЭПа:

«Он не почувствовал боли. В тот момент, когда его затылок стукнулся о кафель, Ваня почувствовал лишь холод. Кровь вязким бургундским полукругом разлилась вокруг. Капли воды очертили контур тела. Беатриче вскрикнула, но Ваня этого не слышал. Над ним не было ничего уже, кроме потолка — высокого потолка, не чистого, но все-таки неизмеримо высокого, с тихо мигающими желтыми лампами. «Как тихо, спокойно и торжественно, совсем не так, как я хотел, — подумал Ваня. …Как же я не видал прежде этого высокого потолка? И как я счастлив, что узнал его наконец. Да! Все пустое, все обман, кроме этого бесконечного потолка. Ничего, ничего нет, кроме него. Но и того даже нет, ничего нет, кроме тишины, успокоения. И слава богу!..»

Лев Николаевич дает прикурить, а наш двадцатилетний (с хвостиком) парень публикуется в эмигрантском издательстве, будучи при этом москвичом из числа оставшихся. Любопытный, но едва ли перспективный симбиоз — боюсь, сидеть на двух стульях хоть сколько-нибудь долго у Вани не выйдет.

Я полный профан в поэзии и весьма чужд (местами даже враждебен) подходам и методам московских концептуалистов, но эссе Льва Оборина о поэтике Льва Рубинштейна показалось мне тонким и глубоким.

Слезы высохнут, тексты останутся. О них и стоит говорить на этом птичье-львином языке.

​«Лифт, отвези меня вниз. Я хочу умереть»

Продолжаем нашу мини-одиссею сквозь блеск и нищету современной российской прозы. Так уж вышло, что новый год я начал именно с нее, а конкретно — с романа «Комитет охраны мостов» Дмитрия Захарова, моего землячка-сибирячка.

Как я понял, текст вдохновлен чередой кафкианских процессов второй половины десятых годов: «Дело Сети», «Дело Нового величия» и т.п. В центре повествования провинциальные журналисты-расследователи, родители юных «террористов», прокуроры и вертухаи всех мастей. Короче, актуалочка.

Книга написана бойким репортажным языком — не то чтобы совсем плохо, однако неровно, сбивчиво, обнаруживая регулярные провалы стиля (первые же страницы живописуют: «На сцене состоялся неловкий конферанс, похожий на тот, что всегда происходит на выпускных, проводах на пенсию и тому подобных бедах»).

Фабула — жизненная и ходульная одновременно. С одной стороны, все достоверно, с точными приметами узнавания, как в персонажах, так и в топонимах; с другой — автор тот еще фантазер и постоянно «докручивает», превращая беспощадный триллер в сумбурное темное фентези.

Журналисты — все как один — отчаянные и отбитые, без намека на тормоза. Роман начинается с того, что молодой жур, только-только получивший цеховую награду (не без помощи полит блока местного губера), громко, со сцены, посылает всю братию и угрожает системе «кабздой». А заканчивается тем, что другой жур, более опытный и матерый, при помощи коллег похищает (!) стукача ФСБ (!!) прямо из конспиративной квартиры (!!!).

Как бы это помягче сказать… Таких отморозков в профессии не водилось даже в 90е, чего уж говорить про 2017-19 годы (время действия романа). Совершенно фантастический сюжет.

Это же касается опричников. Они то чересчур наглые и тупые: матерого жура дубасят арматурой на выходе из кафе, где он минуту назад, на людях, столовался с майором центра «Э»; то, наоборот, продуманные и хитрые, что твой Фрэнк Андервуд: для молодого жура устраивают многоуровневую разводку с участием целой команды провокаторов, набранных, видимо, прямо с курсов актерского мастерства МХТ.

Книжка небольшая, всего 400 страниц крупным кеглем, но в ней какое-то неприличное количество контента: два расследования, две любовные истории, с полдюжины медийных баек разной степени завиральности, плюс вставная и повисающая в воздухе линия Зимнего Прокурора, забредшего сюда то ли из садистских фантазий Сорокина, то ли из сказов Бажова…

Хочется сказать: «книга плохая» и поставить. Однако есть в этом тексте нечто, заставляющее задницу неуютно ерзать, а волосы на руках — дыбиться в сумрачном предчувствии.

Это «нечто» — энергия дистиллированной ненависти, которой заряжена (и заражена) каждая страница романа. Журналисты ненавидят чиновников и ментов, менты — журналистов и родителей-терпил, родители – судейских, и так далее. Все ненавидят всех и готовы растерзать друг друга, дай повод (а поводов — хоть отбавляй). Последний абзац глаголет: «– И что же мы будем делать? – спросил Никита, которому остро захотелось, чтобы хоть у кого-то оказался ответ. – Мы? – переспросил Серёгин. – А что, есть варианты? Мы будем делать комитет».

То есть создавать подполье по типу Народной воли — в контексте романа такой «вариант» представляется единственно возможным. Удивительно, конечно, что текст с подобным зубодробительно-подрывным посылом не просто вышел в 2022 году, но и сделал это на площадке издательства «АСТ» — крупнейшего в России.

Умные люди часто повторяют: мол, начальство книг не читает, и поэтому… Да, не читает. Но есть те, кто прочитает за них. И донесет. И закроет. Недавние гонения на Быкова и Акунина — наглядный тому пример. Боюсь, литературная вольница в России заканчивается, так что в будущем книги, подобные роману Захарова, можно будет увидеть только в тамиздате.

«Комитет охраны мостов» — текст кануна большой войны, и войны не только внешней, но и внутренней, гражданской. На мой вкус, участие в кровавой Смуте — не лучший выбор, а для писателя — так и вовсе губительный. Ненависть часто рожает хороших солдат, но куда реже — хорошую литературу.

Казус Надеждина в местах не столь отдаленных

Мой комментарий для одного сибирского СМИ. Подцензурная версия по ссылке, полная - ниже:

«Я больше двух лет не был в России, и мне, из эмиграции, все движения вокруг Бориса Надеждина кажутся в меру нелепыми и бесперспективными. При этом я хорошо понимаю, что у российского общества, — особенно той его части, которая не в восторге от реалий нынешнего срока господина Путина, — сформировался сильный запрос на "движняк": любой, лишь бы не сидеть на месте и не чувствовать, что жизнь утекает сквозь пальцы. В этом смысле сбор подписей за Надеждина может принести облегчение и даже некоторую эйфорию. Как и гомеопатия. Эффект плацебо. Йога.

Кажется, этот психологический казус хорошо описан Солженицыным еще шестьдесят лет назад: "Чем бестрепетнее, чем суровее неверие этого, казалось бы, атеистического народа, - тем лихорадочнее настигают его припадки безоглядной легковерности. Можно так различить: на том коротком кругозоре, где зэк хорошо видит, - он ни во что не верит. Но лишённый зрения абстрактного, лишённый исторического расчёта, он с дикарскою наивностью отдаётся вере в любой дальний слух, в туземные чудеса".

К сожалению, так. И Россия, во многом, все еще страна крепостных нравов и туземных чудес.

Мне представляется более-менее очевидным, что на так называемых выборах в марте 2024 года вопрос о власти не ставится, а избирательная машина РФ запрограммирована таким образом, чтобы главный кандидат гарантировано получил 70%+, в то время как его "либеральный", "антиСВОшный" оппонент — некий мизер в рамках статпогрешности, — и это при условии, что оппонента вообще допустят к голосованию, а не срежут на подступах. Это игра Администрации президента, не первая и не последняя в таком роде, и участие в ней не должно вводить в заблуждение относительно конечного исхода партии.

Скажу откровенно: на мой взгляд, свободомыслящей и протестно настроенной части российского общества (полагаю, речь идет о нескольких десятках миллионов россиян) пора оставить надежды на эволюцию режима через выборы и мирные манифестации. Это не значит, что надежды нет вообще и что нужно "лезть на баррикады" — я далек от подобных реляций. Однако хорошо бы наконец принять реальность во всей ее пугающей неприглядности: быстрого и безболезненного выхода из нынешнего цивилизационного тупика не будет. Как не будет и простых решений, вроде голосования за "кандидата с человеческим лицом"».

Господи, какие же идиоты.

Мне всегда нравилось жить на больших реках. Даже если это (всего лишь) Дунай. Что-то о масштабе и просторе.
---
I always loved living on big rivers. Even if it's (just) the Danube. Something about scale and scope.

The last album by Radiohead was released in 2016. Perhaps, 'A Moon Shaped Pool' is one of the most perfect and elaborate indie records over the past half-century. It's almost an orchestral symphony and, at the same time, still avant-garde. That rapture is difficult to repeat - just like landing on the Moon twice.

So, I always thought that side projects by band members (Thom Yorke, brothers Greenwood, and others) were something optional, like, you know, Churchill's painting or Joyce's drinking songs. Just to keep your hands busy during intermission.

But now I'm ready to admit that the new album by The Smile is something special - yeah, so fuckin' special. Yorke's impeccable vocals and Greenwood's melodic guitar riffs seem familiar but not like Radiohead; rather like The Beatles and - suddenly - King Gizzard & the Lizard Wizard (a virtuoso indie band known in narrow circles).

Individually and refreshing. I'm really impressed.

В своем прошлогоднем эссе памяти Кормака Маккарти я сетовал, что на русском языке практически нет литературы об этом «may be the greatest American novelist of my time» (словами Кинга).

Сим, к счастью, озабочен не только я. Не так давно проект Pollen fanzine опубликовал перевод предисловия Брета Истона Эллиса к специальному коллекционному изданию Кровавого Меридиана, и это, на мой вкус, один из самых точно-лаконичных текстов о поэтике романа.

[Кстати, ребята из Pollen — истинные панки своего дела. Их в хорошем смысле волонтерские efforts направлены на продвижение (и переводы) американской литературы второй половины XX века — практически неизвестной на взгорьях СНГ. Это снобская элитарная постмодернистская заумь очень не для всех, но без нее, как представляется, уже не обойтись, ведь без искусства тупика нет искусства прорыва за нотный стан.]

А теперь про Кровавый Меридиан. Слово Брету Эллису:

«Именно эта раскуроченная картина Ада и держит вас в оцепенении, поскольку никакой другой автор никогда не заходил так далеко. Жестокость и есть книга, потому что Судья — воплощение жестокости, и он так могущественен именно по причине своей полной необъяснимости. …тут нет пояснений, нет психологии, нет эмоций. Зло, — или то, что мы зовем злом, — здесь часть природного порядка, а Холден — манифестация такого зла, возможно даже величайшая, наиболее театральная манифестация во всей американской литературе. Вторя художникам, ныряющим на глубину, Маккарти заинтересован в вопросах, а не ответах. Здесь нет моральной оценки, а политическое прочтение книги бесполезно, так как книга непреклонно сопротивляется этому — эта картина больше либеральной идеологии, или любой другой, где кто-то прав или нет; это колоссальное исследование зла и искоренения, практически библейское по размаху».

​​«Нет повести печальнее на свете…»

Как-то так вышло, что я решил читать современную русскоязычную литературу весь первый квартал, до конца марта включительно. У меня такие приступы случаются редко, раз года в три-четыре. В прошлый, помню, рядком прочел Гузель Яхину (что-то про байронитствующих НКВДшников), Сальникова (что-то про библиотекарей-нимфоманок), Некрасову (что-то про девичьих чертей на кухне). Все это было в меру хорошо написано и умерено зевотно читано.

В этот раз подошел к вопросу иначе: беру не то, что на слуху, а то, что интересно лично мне. Таких книг немного; в их числе — «Демонтаж» Арена Ваняна, текст об Армении, Кавказе, судьбах бывших имперских колоний.

Повествование строится вокруг кружка ереванской интеллигенции, последовательно переживающей эйфорию 1991 года, войну в Карабахе, экономическую блокаду, разруху, возвращение авторитаризма, эмиграцию, и снова — войну. Демонтаж национальной утопии через демонтаж семейных и дружеских связей. Время циклично. Цитата из Фолкнера в эпиграфе. What is dead may never die. Sure.

Замах у книги на пухлую семейную сагу в духе «Казуса Кукоцкого» или «Детей Арбата», но такой формат автора то ли тяготит, то ли он его не тянет. История начинается широко, постепенно сползая в подобие камерного психологического триллера, а ближе к концу вырождается в череду хроник, дневников, писем — простейшие повествовательные формы, в чем, на мой взгляд, угадывается некоторая капитуляция рассказчика перед материалом.

Историческая фактура достоверна и проработана, вопросов нет. Чего не скажешь о подаче. Помимо скоропостижных спрямлений в концовке наличествует путаная сложность в середине. Ключевые события показаны с разных точек, глазами нескольких героев, причем некоторые нарраторы появляются единственный раз, дабы подсветить конкретный эпизод, а другие то ли дело выпадают из текущей хронологии, проваливаясь в многочисленные и не всегда уместные флешбеки.

В романе много фрейдизма, рефлексии, пространных внутренних монологов (да и просто — монологов). Само по себе это не плохо, тем более что автор прямо проговаривает в тексте свое неприятие постмодернизма (из чего, видимо, произрастает его нелюбовь к иронии и стилевым играм), однако этот линейный реализм не демонстрирует собственной выразительной силы и кажется архаичным. До высот Франзена ему далеко, как и до разнообразия Алексея Иванова — и в сюжетном, и в языковом планах.

«Демонтаж» написан старательно, выверено, избегая длиннот. Пожалуй, даже чересчур — многие места хочется расширить, прояснить: так, за кадром остается история преображения сбежавшего с фронта дезертира в профессионального киллера, а ведь это одна из ключевых интриг романа. То же и язык — формальная стерильность при заметных глазу углах и корявостях: "Саксофон наполнил клуб печально-радостными тягучими нотами. В середине композиции фортепиано задало новый ритм, выводя зал из задумчивости, но саксофон с новой силой утвердил мягкую печаль".

Определенно, этому печально-тягучему тексту есть куда расти.

Summary. Роман во многом безальтернативен, т.к. постсоветское Закавказье — практически неисследованная литературная территория. Окраины дряхлеющих империй часто рождают великие тексты, и в этом смысле потенциал русско-советской периферии еще только предстоит освоить. «Демонтаж» Ваняна силен темой, антуражем, эпохой, но заметно проседает во всем остальном. Так бывает.

Давно собирался и вот наконец: посмотрел «Мольбу» Тенгиза Абуладзе.

Потрясающее полотно, уровня лучших работ Сокурова и Тарковского. С последним, кстати, параллели не только визуальные, но и чисто хронологические — «Мольба» вышла в 1967 году, а «Андрей Рублев» в 1966-м. Фильмы ровесники.

Картина основана на поэмах и стихах Важи-Пшавелы; в изложении Абуладзе Пшавела превращается в фигуру раннего модерна, чуть ли не в предтечу Фолкнера. Думаю, реальный Пшавела тяготел к неоромантическому эпосу и его «модернистская» трактовка больше говорит об эпохе съемок фильма, нежели о времени написания «Алуды Кетелаури».

Как бы то ни было, картина — эстетический шедевр. На очереди остальные фильмы трилогии: «Древо желания» и «Покаяние». В предвкушении.

​Главный талант актера Цыганова…

…не в собственно актерском даровании — на мой вкус, довольно скромном и пресном, — но в умении выбирать роли и сниматься в знаковых фильмах, попадающих в нерв культурных (а заодно и политических) эпох.

В 2006-07 годах Цыганов исполнил образцового байронита в ромкоме «Питер FM» и воплотил запойного московского рекламщика в «Русалке». Оба фильма — концентрат (или канцероген) искусства «тучных нулевых». Милая безыдейная безвкусица, полная нарциссизма и деланных страстей. Кокаиново-водочные фантазии новой России о самой себе.

После Мюнхенской речи и Пятидневной войны атмосфера в стране начала густеть, но еще не стала удушливой; и вот перед нами культовая «Оттепель» Валерия Тодоровского, где актер Цыганов играет собирательный образ художника-шестедисятника, проходя торной дорожкой от почти революционера до почти конформиста через обязательные запои, постельные страсти и общение с КГБшными цензорами. Сериал вышел в 2013 году и подвел лиричную черту под надеждами Медведевской оттепели.

Через два года выходит «Битва за Севастополь» — одна из лучших военных драм постсоветского периода. Актер Цыганов печален и мужественен, как и подобает Герою, не скатываясь при этом в неуместный победобесный пафос, ведь фильм, как ни крути, о поражении, а не о победе. «Битва» была снята в 2012-14 годах и стала последним совместным русско-украинским проектом такого калибра. После аннексии Крыма градус истерики в обществе резко возрос, а качество культурного масс-продукта — столь же резко упало.

В 2019 году, на пике путинского застоя, актер Цыганов исполнил затраханного жизнью журналиста-международника в декорациях холерной Одессы «черного августа» 1970 года. Кино душное, во всех смыслах, но это как раз тот случай, когда антураж важней содержания, так что дуэт Тодоровского-Цыганова вновь попадает в темечко, ведь всего через год страну накроет всамделишной пандемией, а всего через три — большой войной, куда страшней и гаже Афганской.

С учетом сказанного, совершенно не удивляет, что в 2024 году актер Цыганов преобразился в Мастера-Булгакова, слоняющегося по утопично-тоталитарной Москве, которую посещает Воланд и Ко — раздавая всем сестрам по серьгам и предвещая Возмездие.

Кажется, Россия на пороге очередного скачка. Актер Цыганов врать не станет.

Один из ключевых просчетов российской демократической оппозиции (к которой я никогда не принадлежал, но которой всегда активно сочувствовал) заключается в критической недооценке потенциала Путинизма.

Начиная с 2000 года оппозиция жила ожиданиями неизбежного, неминучего и скорого «конца режима». В этом была своя логика. Люди, видевшие почти одномоментный крах Советской империи, убедились в хрупкости любых, даже самых устрашающих тоталитарных конструктов. На их фоне Путинизм, особенно в его вегетарианской стадии, казался сущим посмешищем, карточным домиком: толкни — рассыплется.

Известный фолиант Андрея Юрчака о закате СССР называется «Это было навсегда, пока не кончилось» — крайне удачная, точная формулировка. Боюсь, фолиант об истории Путинизма следует назвать противоположным образом: «Это было на час, пока не стало вечным» — звучит не столь изящно, но отражает суть процесса.

Важное свойство этого процесса: укрепление режима прямо пропорционально укреплению страны.

Максимальный потенциал постсоветской России пришелся на 2000-03 годы. Индия и Китай были еще слабы; Россия представляла естественный центр силы не только в Восточной Европе, но и в большей части Азии. Страна была равноправным членом G8, все границы были открыты — при желании можно было податься и в НАТО, и в Евросоюз. Экономика переживала бум — бизнес развивался темпами, невиданными с 1900-13 годов.

Однако по части власти все было ровно наоборот: режим был шаток и аморфен. С 2000 по 2003 год Россия жила с большинством КПРФ в Госдуме, а о пожизненном президентстве Путина никто даже не заикался. В стране не было твердых институтов, но были многочисленные альтернативные «центры принятия решений»: от ельцинской Семьи и олигархов до губернаторов-тяжеловесов и независимых судей.

Россия 2022-24 годов имеет минимальный потенциал, за пределами, разве что, потенциала развязать мировую ядерную войну. Экономически это сырьевой придаток Китая и Индии, полностью зависимый от азиатского импорта/экспорта. Политически: признанная антизападная диктатура, союзник и спонсор всех наиболее отвратительных и страшных режимов современности, от Северной Кореи до Никарагуа.

При этом с точки зрения личной власти все более, чем прекрасно. Никакой оппозиции, никакой альтернативы, все зачищено и выжжено. Путинизм окреп настолько, что без видимых потерь прошел через три последовательных шока: пандемию, большую войну, военный мятеж. Отрицать реальность глупо: сегодня Путин имеет серьезные шансы задержаться у власти до своей физической кончины.

Россия закуклилась, самоизолировалсь и деградировала, но Путинизм — вырос над собой и уже сейчас представляет одну из самых продолжительных и стабильных форм правления в истории страны. Пресечь ее может разве что глобальный «черный лебедь» — что-то выходящее за рамки анализа, вроде катастрофического поражения на фронте, обрушения цен на нефть до 10-20 долларов за баррель или летального падения вождя на коврике в бассейне.

Но закладываться на такое — значит, обрекать себя на очередное «ожидание конца без конца».

В моей жизни Навальный сыграл простую, но очень важную роль

Его судьба была маркером происходящего в стране, где мне выпало родиться.

Когда Навальный легально выходил против Собянина, открывал штабы в регионах и собирал многотысячные худо-бедно согласованные митинги, — я понимал, что режим, при всем его авторитарном форсе, еще не дозрел до настоящих зверств.

Когда Навального отравили, но побоялись добить и выпустили на лечение в Германию, — я осознал, что эпоха «полусвобод» закончилась и пора всерьез подумать об эмиграции. Мне было ясно, что впереди — мрак и Смута, но я тешился мыслью: not too late.

Когда Навальный вернулся, сел под портретом Ягоды, митинги в его защиту жестоко разогнали, а сам я оказался в автозаке, после того как пытался вытащить упавшую бабушку из-под берцев ОМОНа, — стало очевидно, что с учетом моего журналистского анамнеза на «пора валить» остается мизер времени, и буквально через шаг я окажусь либо в тюрьме, либо под «подпиской», уже без шансов выбраться.

После этого я уехал из России. Через несколько месяцев началась война. А еще через два года Навального запытали до смерти в заполярном лагпункте.

В одном из последних текстов, посвященных Алексею Анатольевичу, я писал, что «Навальный сел за всех». Теперь я хочу сказать: Навальный умер за всех, так что нам умирать не обязательно.

Действительно не обязательно.

Наши мертвые нас не оставят в беде,
Наши павшие — как часовые…
Отражается небо в лесу, как в воде,
И деревья стоят голубые.

Владимир Высоцкий