Канал изначально был задуман как личный и внутренний, где я рассказываю о том, что происходит в Театре.doc, точнее, в том направлении, где работаю — социальном и гражданском театре, это то, что сегодня мы называем «отдел боли». Таким он и останется, для того, чтобы никого не путать, переименую его в канал боли, здесь буду рассказывать про то, чем мы занимаемся и как с этим живём, и ещё немного о теории — «драматургии катастроф», социальном, политическом и эстетическом, о чём предупреждаю, чтобы те, кто к этому не готов, могли спокойно отписаться и жить, как хотят.

Однажды на одном литературном фестивале ко мне пристал пьяный модный издатель и начал рассказывать, что он издаёт самую современную литературу. Я привыкла, что для того, чтобы от тебя отстали «нормальные люди», надо начать говорить о политзеках и пытках — обычно на этом момент мужики (особенно «модные») исчезают. И задала обычный вопрос: во всей изданной вами очень современной литературе нет ни слова о политзеках, о пытках, о том, что сегодня происходит в России. Естественно, мужик отстал (делюсь лайфхаком).
На самом деле для меня это и правда большая беда — современная литература в большинстве своём (не вся!) как бы не видит, не хочет видеть, не считает нужным говорить о реальности, в которой мы живём. И для меня не работают странные объяснения из серии «мы и так это видим постоянно в новостях», но одно дело новости — а другое — осмысление. Одно дело знать, что «кого-то посадили по болотке», а другое — знать, что происходит, и — важнее, понимать, что это не просто «болотники», а — обычные люди, которые попали в «государственную машину», а она, как известно, ещё никем не подавилась — всех пережёвывает. Мне кажется, я каждый день на войне — за свою субъектность, за своё право действовать и говорить, за своё право выбирать и принимать решения. И за право каждого человека на свою субъектность и себя. Говорить, а не молчать, быть человеком, отдельным человеком, со своим прошлым и настоящим и (возможно, но в России это всегда не факт) будущим. И «отдел боли» — именно про это и для этого. В нашей с букмейтом серии «Антология.doc» вышла дилогия Полины Бородиной про людей, которые попали в беду под названием «Болотное дело». Это две пьесы — «Три четверти грусти» — про родственников, ждущих своих близких, незаконно осуждённых, из тюрьмы. И «Подельники» — уже о самих болотниках, о том, как они проживали тюрьму и о том, что с ними стало, когда они из неё вышли. Тюрьма ломает всех — и тех, кто в неё попадает, и тех, кто остаётся «на воле». Каждый из этих людей в пьесах Полины имеет свой голос и имя. И для меня это — та самая современная литература, которая не закрывает глаза ладошками — от страха, из брезгливости перед «публицистикой», перед реальностью. Мы все в ней оказались, и никуда от неё не деться.

сегодня собираемся классной компанией и обсуждаем политическое искусство, как поётся в великой песне, «твои уши — это моя менструальная чаша», ссылка на зум https://us02web.zoom.us/j/82207785000

— Убирайте и убирайтесь! — сказала беларуским кгбшникам жена Владимира Некляева, писателя, который в 2010 году выдвинул свою кандидатуру в президенты Беларуси. Тогда его обвинили в организации массовых беспорядков (эти сценарии пишут какие-то бездарные сценаристы). Домашний арест в Беларуси — это когда в твоём доме вместе с тобой живут кгбшники. В 2011 году в Театре.doc вышел документальный спектакль «Двое в твоём доме» — об этой истории. Это одна из моих самых любимых пьес того направления, которое мы сейчас называем «отдел боли». Там жена Некляева взъелась на кгбшников, которые вели себя как свиньи, и доводила их тем, чтобы они убирали за собой. Ужасно смешной и очень страшный текст. В 2011 году, на волне протестов в России, у Угарова спрашивали, зачем сейчас об этом делать спектакль в России. Сегодня таких вопросов, увы, не возникает. В нашем сериале документальных пьес Дока «Антология.doc» на bookmate вышла пьеса «Двое в твоём доме» Елены Греминой. Предисловия Джона Фридмана и Екатерины Бондаренко.
— Убирайте и убирайтесь! Жыве Беларусь!

Случилась беда. Наш друг и участник отдела боли Театра.doc Лёша Сократ [Сутуга] попал в реанимацию. У него ушиб головного мозга тяжелой степени, переломы теменной и височной костей и отёк головного мозга, паралич правой половины тела. Лёшу прооперировали, сделали трепанацию черепа. Сейчас он в коме. На лечение и восстановление нужны большие деньги, которых сейчас нет.
Сократ — один из самых удивительных людей, которых я знаю. Лёша — антифашист и гражданский активист, бывший политзаключенный, всегда участвует в кампаниях поддержки других политзеков.
Гремина звала Лёшу ласково Сократиком. Когда умер Угаров и Доку угрожали какие-то мудаки, обещавшие прийти и напасть из-за спектакля про дело Сенцова и войну в Украине, Лёша пришёл охранять Док. И так он делает постоянно уже два года — у нас, как известно, просто никогда не бывает, но зато есть верные друзья. И Лёша — один из них.
Лёша играет (я каждый раз не знаю, как это назвать) в нашем спектакле "Твой календарь/Пытки" — про страшное Пензенское дело. И я очень хочу, чтобы он снова работал на нашей сцене. Пожалуйста, давайте ему поможем вернуться в нормальную жизнь.
Помочь можно переводом на карту по номеру телефона +79268882967 или по номеру карты: 4276 3800 4603 9843, получатель — Ольга Николаевна, мама Сократа. Это сбербанк, но карта подключена к системе бесплатных платежей, поэтому перевод возможен из любых банков без комиссии.

Сегодня утром умер наш друг и соратник, участник отдела боли Алексей Сократ Сутуга.
Большой во всех смыслах, надёжный и нежный друг, умница, антифашист и анархист, Сократ стал частью того Дока, который называют гражданским театром — бескомпромиссного, неудобного, говорящего о том, о чём предпочитают молчать, а лучше всего — и вовсе не знать. Лёша пришёл к нам в первый раз на читку «Пытки» в поддержку ребят из дела Сети — сфабрикованного силовиками, которые выбивали «показания» из обвиняемых электрошоком и избиениями. Сцена — строптивая и своенравная штука, она не любит фальши и неискренности, а сцена Дока — тем более. Со своим обострённым чувством справедливости, смелостью, огромным талантом и умом, Лёша пришёл к нам и остался с нами. Сократа сразу и ужасно полюбила Елена Гремина — за то, какой он настоящий, и как бесконечно можно смотреть на него на сцене — редкий актёрский дар.
Когда умер худрук Михаил Угаров и нам поступили угрозы от агрессивных провокаторов, Лёша пришёл нас защищать. И каждый раз, когда Доку угрожали, Лёша всегда был рядом. Сократ — бывший политический заключённый, переживший тюрьму и пытки. Он всегда помогал тем, кому это было нужно. Рядом с ним ты всегда чувствовал себя в безопасности.
На показы Лёша всегда приносил открыточки, чтобы можно было подписать и отправить политзекам.
Сократ — больше, чем наш «актёр», он то, что принято называть «человечищем», проблема в том, что все эти слова на самом деле мало говорят о том, каким на самом деле хорошим человеком и другом был Сократ.
Глаголы прошедшего времени — самые безжалостные. Эта смерть — огромная несправедливость и большая дыра в мироздании. Мы выражаем наши искренние соболезнования родным, близким и друзьям Сократа и скорбим вместе с вами.
У Лёши остались родители и сын, который пошёл в третий класс. Помочь им можно переводом на карту по номеру телефона +79268882967 или по номеру карты: 4276 3800 4603 9843, получатель — Ольга Николаевна, мама Сократа. Это сбербанк, но карта подключена к системе бесплатных платежей, поэтому перевод возможен из любых банков без комиссии. Пейпал: https://www.paypal.me/sutugaolga
Нам выпала большая честь работать и дружить с тобой, Сократ. Спасибо за всё. Мы тебя очень любим.

Ну, во-первых, — где Театр.doc, там скандал. Зажгли по полной программе, хотя, видит Бог, были тихие, старательные, никто не пил, ходили на спектакли, на все. У нас, видимо, реально нонконформистский театр, мы плохие всюду — и в России, и на демократическом Западе. На встрече публики с театром был первый скандал, после просмотра «Кислорода» — второй. Оказывается, у нас пропутинский, русско-шовинистический, антисемитский и фашистский театр. Что в «Сентябрь.doc» чеченцы показаны как исламисты. (Здесь мы привыкли слышать, что у нас нет патриотизма, почтения к государству, что нас содержит Royal Court и Британский совет, а чеченцы в «Сентябрь.doc» поданы как герои. Ну уж давайте что-нибудь одно).
Вот например — как это можно, чтобы среди свидетельств трагедии вдруг рассказываются черные анекдоты? Или буря вокруг одного монолога документального (сокращенно) — «братья кавказцы, не доверяйте русским, мы для них черножопые, они нас равняют со всякими тварями типа китайцев и негров, а все решает зажравшаяся кучка евреев в Кремле». Вот как может быть жертва одновременно и агрессором? Оказывается, в некоторых головах это не помещается.
—
Это отрывок из предисловия к пьесе Елены Греминой при участии Михаила Угарова «Сентябрь.doc», которую мы опубликовали на bookmate.
«1 сентября 2004 года террористы напали на бесланскую школу №1. Уже через год в Театре.doc вышел спектакль, сделанный на основе чеченских, осетинских и русских чатов, форумов и блогов. В этой документальной пьесе спорят радикалы всех мастей — от великорусских шовинистов до исламистов, и довольно скоро трагический повод их дискуссии теряется, а остается лишь хаос, растерянность и ненависть».
Мощнейшее и очень страшное свидетельство времени.

Она вылезла из груды
человеческих тел. Нашла Зарину.
Зарина сказала: «Мама,
у меня спина горит». Жанна
накрыла ее куском фанеры.
Затем нашла Лизу. Руками
нащупала дырку в голове.
Террорист сказал: Оставь
ее, она мертва. Но Жанна
увидела — живая Лиза стоит среди огня.
Жанна бросилась к ней и закричала: «Доченька, как же я оставила тебя?»
Лиза
не ответила ей, и Жанна вспомнила, что
сняла с нее слуховой аппарат.
Жанна увидела, что у Лизы
нет одного глаза: он был выбит и болтался на кусочке ткани.
Они выпрыгнули в окно. Жанна
думала, что спасает Лизу.
На самом деле она спасла
7-летнюю Амину Качмазову.
Сейчас Амине 19 лет.
8-летняя Елизавета Цирихова осталась в спортзале.
Ее тело искали 10 дней.
Жанна опознала свою дочь
по ее пломбе на верхнем зубе,
по цвету и длине волос
и по приваренному к телу лоскутку трусиков.
—————
В сентябре 2016 года шесть матерей, потерявших детей и мужей в Беслане, были задержаны, избиты и судимы, их приговорили — кого-то к штрафам, кого-то — к общественным работам. Они вышли к школе № 1 в день траура в футболках «Путин — палач Беслана». Они требовали расследования и наказания виновных в том, что их мирная жизнь в один день 12 лет назад превратилась в ад.
По мнению государства, ни одна из этих женщин больше не имеет права на горе. Виновные — не найдены, власть не собирается сочувствовать, а тем более оправдываться.
Сегодня годовщина штурма Школы №1 Беслана и суда над матерями, потерявшими в теракте своих детей и близких, который был в 2016 году.
Документальная пьеса Лены Костюченко "Новая Антигона" — это суд, но не над виновниками, а над матерями — один из самых стыдных моментов в истории современной России. Здесь лежит видео спектакля, оно плохого качества, но в нём передаётся этот ужас, который засел даже в паузах между словами. Из описаний того, что произошло с этими матерями их детьми и близкими во время теракта, Костюченко и Гремина сделали белые стихи — музыкальность документальной речи в каком-то невообразимо больном её проявлении.

беларусь🤍❤️🤍

электрошокер «Ласка»
дубинка «Сюрприз»
бронежилет «Грация»
наручники «Нежность»
палка резиновая «Аргумент 1»
дубинка «Аргумент 2»
Колючая проволока «Егоза»
Конвойные наручники «Букет»
Наручники со стационарным креплением БКС-1 «Прикол»
модификация автомата АКС74У «Малыш»
—переговорное устройство для спецавтомобилей (автозаков) «Незабудка»
автомобиль УАЗ-3150 «Шалун»
Вот такая документальная поэзия современной России — небольшой список спецсредств силовиков (на самом деле их больше, подкаста для всех не хватит); вы не поверите, но он настоящий. Сделали с «Проектом» аудиодок про то, как у нас не наказывают за пытки в тюрьме. Приговоры над фсиновцами (слишком часто оправдательные) читает Андрей Родионов, музыку написала Алина Ануфриенко.
Ад теперь и в ваших наушниках.
Поставлю триггер ворнинг, в подкасте есть описание пыток, и это очень страшно слушать.
————
ссылки на яндекс музыку, гугл подкасты, Apple Podcasts и soudcloud.

девочки, которые ходят по вечерам с зажатым в руке ключом, чтобы, если нападет мужик, можно было воткнуть его хоть куда-то и успеть убежать, расскажите, пожалуйста, о своих техниках безопасности? очень нужно для нового проекта отдела боли. и, если можно, покажите другим, чтобы тоже рассказали. я знаю, что у каждой есть такой набор, хочу собрать инструкцию по выживанию "девочка.девушка.женщина". написать можно мне в личку @konoplintus или на почту zaudinova@gmail.com. спасибо и патриархат должен быть разрушен!

в дневниках до этого хорошо пишущих и грамотных людей в блокаду на письме начали пропадать предлоги и путаться падежи. исследователи условно называют это «плохим» языком. вспомнила претензию одного драматурга на обсуждении пьесы «пытки» на любимовке, он сказал буквально: «пыткам не хватает художественности». эта претензия двухуровневая. с одной стороны, человек начал говорить о том, что, вот, мол, пытки же существуют с античных времён и блаблабла, то есть, человеку нужна была какая-то метафора, без метафор, как известно, современные драматурги жить не могут. я думаю, что это вполне ожидаемая реакция. сидишь ты на жизнерадостном фестивале, весь в любви к миру, а тебе рассказывают о том, что прям сейчас, пока мы тут сидим и радуемся, в пензе/москве/питере/далее везде пытают людей и бьют их током, прикрепляя клеммы к яйцам. не очень приятно, правда? с каких пор искусство стало про приятное — я не очень понимаю. с другой стороны, это «пыткам не хватает художественности» — претензия к языку, я ещё выслушивала «ну какие-то косноязычные показания о пытках» — косноязычные показания о пытках, вы только вслушайтесь. претензия, которая отменяет вообще какую-либо работу с языком, с сознанием, которое оказывается в состоянии «опыта-предела». очень не люблю поверхностную работу с языком — все эти очень правильные предложения, все эти претензии на «объяснить всё»; люди, которые всё о мире знают и сейчас нам объяснят — самые страшные, и вовсе не потому, что это модель поведения фсбшника. с точки зрения автора в искусстве не понимать мир, удивляться ему, и пытаться (ключевое здесь — пытаться) немного, хотя бы чуточку понять этот хаос — это, собственно, и есть его — автора — работа. но «пыткам не хватает художественности» в современном русском театре, конечно же. эта форма русского сраного современного театра должна быть, конечно, разрушена, так же, как и патриархат.

увидела прекрасное в канале у саши. прекрасно тут решиттельно всё, особенно то, что нияз игламов, который имеет мнение о спектакле, спектакль не смотрел. он смотрел читку на любимовке, и как раз именно он сказал великолепное "пыткам не хватает художественности", то есть, как водится, спектакль не смотрел, но осуждает. наверное, это какая-то постсоветская постирония, мне недоступная в силу того, что пыткам не хватает художественности

И теперь отдельно — пара слов о реплике Нияза Игламова в материале «Летающего критика». Меня зацепил в ней вот какой пассаж:

«Допустим, политический театр — это театр прямого гражданского высказывания, спектакль-акт, спектакль-акция. Значит ли это, что художественность подобного высказывания всегда будет подчинена актуальности темы? То есть это театр-сиюминутка, театр-агитка? Или все-таки возможен художественный выход за рамки актуальной повестки? Или сама мысль о подобном выходе — предательство неких идеалов? Если верно последнее, то образец политического театра в России — это что-то вроде «Пыток» Заремы Заутдиновой, где публицистичность, гражданственность и взаправдашний риск не просто выходят на первый план, но и обрекают любые разговоры о художественности на заведомый коллаборационизм, звучат едва ли не оправданием режиму. Ты либо разделяешь позицию авторов, либо «мерзавец собственной жизни».

Меня в этой истории, если честно, уже давно и сильно бесит подмена понятий, происходящая вокруг слова «художественный». Возможно, Нияз читал пост Заремы Заудиновой в телеграм-канале Отдела боли, где Зарема вспоминала дискуссию с использованием слова «художественность» на Любимовке. Я на этой дискуссии была, и по этому случаю хочу вспомнить свой пост о «Пытках», который я писала два года назад:

«Слово «художественный», кажется, уже не очень корректно использовать как антоним слова «документальный»», это какой-то рудимент лексикона советского кинопроизводства. Настоящий антоним слову «документальный» — «вымышленный». «Художественность» — это про работу художника по организации ткани произведения, про монтаж элементов высказывания, в общем, про прием. Если считать художественным только повествовательный фикшн, то в мире современного искусства немного и свихнуться можно, простите».

Ну то есть — и оппонентом Заремы в тогдашней дискуссии на «Любимовке», и, насколько я понимаю, сейчас в реплике Нияза слово «художественный» было использовано в значении «преобразованный в некий эффектный образ» . Для меня это довольно бытовая трактовка термина, и она меня раздражает. «Пытки», кстати, как спектакль можно назвать художественными — потому что в них придумана подача и ряд приемов, которые используются в работе с текстом. Но если в театральном сообществе чаще всего понимают под «художественным образом» ситуацию, в которой нам со сцены играет на рояле прикованный к приставу музыкант — то я даже не знаю, что тут сказать. Наверное, «мои соболезнования».

«моя жизнь в искусстве» сегодня в россии может существовать, мне кажется, только как «моя жизнь с силовиками». сегодня шуганулась синего микроавтобуса фольксваген, потому что именно в таких увозили и пытали ребят из пензенского дела. вчера шла домой и увидела у подъезда полицейскую газельку, в квартиру поднималась с чётким ощущением, что сейчас будет обыск и арест, и просчитывала, кому и в какой очередности нужно будет сейчас позвонить/написать. мы опубликовали на bookmate пьесу «пытки» — о пензенском деле. это та самая, где «пыткам не хватает художественности». почему мне кажется важным и этот текст, и предисловия кати косаревской и лёши полиховича. опубликованная версия — это версия апреля 2018 года. в январе этого года стала публичной история и о самом деле, и о пытках. в этом тексте есть несколько моментов. во-первых, там монологи кати и лёши, которые столкнулись с таким впервые и на тот момент только учатся с этим жить. с этим и со страхом микроавтобусов фольксваген, с тем, что разговаривают теперь только отключив телефоны и где-то их оставив, с бесконечными секретными чатами, с постоянными эшниками, которые ходят за тобой (и это не преувеличение), с постоянным ощущением, что придут и за ними, с мыслями о том, как ты себя поведёшь, когда тебя будут бить электрошоком. предисловия к пьесе катя и лёша написали до того, как был опубликован текст об убийстве двух человек, в котором подозревают фигурантов. тогда многие заподозрили медузу в «подментованности», хотя солопов — это вообще последний человек, которого можно в этом заподозрить. после истории с доком я очень осторожно к таким обвинениям отношусь и каждый раз напрягаюсь. при этом механизм такого обвинения мне частично понятен. когда ты живёшь в постоянной опасности, а мы в ней живём в россии все, это нужно признать, ты ищешь врага, против которого ты можешь бороться или который просто эту опасность олицетворяет — так проще, от безусловной и постоянной опасности легко сойти с ума.
при этом, если говорить обо мне и моей работе, — этой мой выбор, и я его сделала абсолютно осознанно. но есть ли этот выбор на самом деле? в части — рисковать или не рисковать — да. в той части, где ты выбираешь или не выбираешь такую жизнь — уже вопрос. речь не про эмиграцию. очевидно, что многие сегодня, кто хотя бы немного в контексте происходящего, внутренне модерируют не только то, что они делают в театре/кино/литературе и остальном, но и в своих постах в соцсетях, в своих разговорах с друзьями и не друзьями. выбора тут никакого нет, это предлагаемые обстоятельства.
влияет ли это на культуру — естественно. влияет ли это на работу художника в широком смысле слова? мне кажется, что это очевидно. и это не только бесконечная самоцензура.
часто думаю, откажись я от своей работы и займись чем-нибудь не настолько очевидно небезопасным, вернусь ли я в какую-то «норму»? норму в том смысле, что перестану шугаться микроавтобусов (а я от них напрягаюсь даже не в россии)? перестану ли я цензурировать свои разговоры по телефону, прекрасно зная о прослушке? перестану ли периодически впадать в периоды «проснуться в 4 утра, одеться и ждать обыска до 6, потому что вдруг придут — а я голая», и потом обратно ложиться спать? вряд ли. я думаю, в этой точке моей жизни это уже невозможно ни при каких условиях, даже если я из россии уеду. ты нигде не в безопасности и постоянно подозреваешь многих людей в «подментованности», потому что такая жизнь учит тебя подозрительности и внимательности. разрушает ли это личность человека? да, и понимание этого для культуры в целом сегодня мне кажется очень важным. хотя я могу быть сто раз не права и просто «накручиваю».
«пытки» — важное свидетельство вот такой жизни, когда ты ещё даже до конца не понял, что именно в ней ты теперь и живёшь.

«В ноябре 2009 года в «Матросской тишине» внезапно скончался 37-летний подследственный — юрист Сергей Магнитский.
Не будучи осужденным, он провел год в тюрьме в пытках и издевательствах и умер в наручниках. Театр взволновала история убийства самого обычного человека, вовсе не героя и не титана, история противостояния системе, которой противостоять, казалось бы, невозможно.
Были прочитаны его тюремные дневники и письма домой, выслушаны свидетели, изучен доклад Общественной наблюдательной комиссии Валерия Борщева. То, что произошло с Магнитским, — это не случайность. Тысячи наших сограждан, не таких известных, как Магнитский, унижены, заражены туберкулезом и гепатитом, их пытают рядом с нами — в Бутырке, в Матросской тишине, по всей стране. Как можно уважать закон, если суд спаян со следствием, следствие — с тюрьмой, а предварительное заключение используется как пытка? Если для подследственного существует «прайс» на все — от стакана горячей воды во время судебного заседания до развала дела? Особый разговор о касте тюремных врачей и клятве Гиппократа.
Страдание и смерть сделали Сергея Магнитского героем.
Если система, которая убила Магнитского и продолжает убивать людей, если она по-прежнему еще сильна, то хотя бы в театре мы хотим свидетельствовать против нее» — Елена Гремина, 2010 год.
раньше спектакль «час 18» играли каждый год 16 ноября, сегодня мы публикуем в антологии.doc на bookmate текст пьесы в свободном доступе. в предисловии — цитаты елены греминой и михаила угарова и ещё два важных текста для понимания того, как рождалась и существовала пьеса — режиссёра юрия урнова, который поставил «час 18» в америке, и драматурга екатерины бондаренко, которая собирала документальный материал вместе с анастасией патлай и зосей родкевич.
—————
за эти годы никто не был наказан. важно помнить и не забывать.

мерч отдела боли от маргариты журавлёвой скоро планирует ворваться во все гостиные страны