САМОЕ МЕНЬШЕЕ

Егор Кроликов, некогда писавший популярные романы в России под более звучным псевдонимом Крокодилов, а ныне преподающий в провинциальной французской школе русскую литературу, вошёл в свою съёмную квартиру и застонал. Он повалился на диван и застонал ещё громче, отчего его вытянутая физиономия в очках стала совсем длинной и либеральной.

– Лида! – позвал он жену.

Из крохотной кухни появилась усталая супруга, брезгливо вытирающая руки о полотенце. С тех пор, как Кроликовы бежали из России в боготворимую писателем Францию, их финансовое положение сильно пошатнулось. В России мэтра признали иностранным агентом, отчего издатели обходили его стороной. Накопления были проедены, и Лидии Михайловне пришлось вспоминать рецепты простых пролетарских супов, умение мыть посуду и вести домашние дела.

– Ко мне в класс зачислили мальчика, – тяжело дыша, говорил Кроликов. – Из семьи украинских беженцев!
– И что? – подала голос Ульяна.

Дочка Кроликовых четырнадцати лет стояла в дверях и, скрестив руки на груди, недовольно глядела на отца. Она не могла простить этого непутёвого человека, утащившего её из роскошной Москвы от друзей с развлечениями в это проклятое лягушиное захолустье.

– Что?! – вскипел Кроликов, подскакивая. – Я уже обещал, что стану его личным репетитором по французскому, подтяну по математике, а в пятницу мы ждём всю его семью на ужин.
– Зачем? – удивилась супруга.
– Это меньшее, что мы, граждане России, можем сделать за века оккупации Украины. Именно в эту драматичную минуту, когда российские войска штурмуют демократическое государство, надо послать сигнал и показать, что не все русские одинаковы, и есть желающие поддержать милых и дружелюбных людей из Украины.

Милыми и дружелюбными оказались три круглых лица по фамилии Полоз, нависшие в пятничный вечер над обеденным столом Кроликовых. Ели они с аппетитом, демонстративно не замечая хозяев и переговариваясь исключительно между собой. На вежливый вопрос, как они устроились, Полоз старший, поковыряв вилкой в зубах, хмуро пожаловался на скромное пособие и отсутствие должностей в международных корпорациях. Заодно он попросил у писателя автомобиль, а жена Полоза позвала Лидию Михайловну помочь ей по хозяйству. Кроликов на всё согласился.

– Почему я должна им помогать? – после ухода жертв оккупации, возмутилась Лидия Михайловна.
– Это меньшее, что мы можем для них сделать! – указал Кроликов.

Жизнь Кроликовых, и без того еле сводивших концы с концами, стала ещё тяжелей. Они давали Полозам в долг, кормили их задарма, а Ульяна присматривала за их отпрыском, не забывающим напоминать девушке откуда та родом, и что ей следует быть более покладистой. В дни получения пособия Полоз, накатавшись по городку и исцарапав автомобиль возле местных кабаков, пьяным врывался к Кроликовым и всю ночь читал лекции о необходимости покаяния за Россию. Кроликов сочувственно кивал и ужасался историям о порабощении свободных народов, впервые открытых ему лектором. Под утро просветительское мероприятие заканчивалось исполнением украинского гимна строго на коленях и под дирижёрские взмахи Полоза. Напевшись вволю, Полоз заваливался спать, Лидия Михайловна отправлялась к жертвам агрессии убираться и стирать, а измождённый Кроликов – преподавать литературу агрессоров. На сдержанный ропот семьи писатель сдержанно отвечал:

– Это меньшее, что мы можем для них сделать!

Через несколько месяцев такой жизни Кроликовы превратились в тени. Пьяные ночные лекции сменились плясками боевого гопака с выкриками нацистских лозунгов. Кроликов либерально терпел выходки Полозов не только за себя, но и за всю Россию. Конец терпению пришёл в один из вечеров, когда с прогулки с младшим Полозом в слезах и с разбитым носом вернулась домой Ульяна.
Утром, зайдя в комнату дочери, Кроликов нашёл на столе записку, в которой дочь сообщала, что она, не собираясь далее унижаться, возвращается обратно в Москву к бабушке, и что все деньги, что нашла в доме, она отправит Армии России.

– Срочно звони в полицию! – ахнула Лидия Михайловна.
– Не надо, – сухо сказал Кроликов, – это меньшее, что мы можем для них сделать!

ОБЛУЧАТЕЛИ

Луч фонарика скользнул по стене, прошёлся по карте Земли с красными флажками, высветил шкаф, сейф, кожаный диван и, наконец, остановился на рабочем столе с монитором.
По пустому тёмному кабинету бесшумно ползла похожая на паука сгорбленная фигура в плаще и шляпе, принадлежащая Ивану Смирнову. Он то и дело воровато водил по сторонам длинным крючковатым носом, как бы принюхиваясь, и зло хмурил тонкие чёрные брови. Осторожно сев за стол, Смирнов уже хотел было включить компьютер, как вдруг под потолком вспыхнул яркий свет и под нарастающий шум вбегающих через дверь людей раздался громкий повелительный голос:

– Вот ты и попался, Иван Смирнов! – произнёс он.
– Или лучше сказать: Дэниел Коварский! – прибавил второй голос.

Коварского обступили, сорвали шляпу, обнажив его плешивую крысиную физиономию, и принялись осыпать вспышками фотокамер.

– Как же так, Коварский? – подступив к столу, спросил седоусый полковник. – Ты же первоклассный агент. 30 лет в России нам кровь портишь, а как шпана залез в Министерство обороны. В такую лужу сел.
– Я не агент! – закричал раскрытый шпион.
– Это провал, Коварский! – заключил широкоплечий майор в очках. – Тебя взяли с поличным.
– Не пойму только, зачем американская разведка направила своего лучшего агента сюда, на самоубийственное задание? – продолжал недоумевать полковник.

Коварский сидел насупившись, скрестив руки на груди, и отвечать на вопросы не собирался.

– А я знаю, Антон Фёдорович! – сообразил майор. – Информацию об облучателях ищет! Смотрите, как забегали его глаза. Правду говорю. У-у, шпион!

Майор пригрозил шпиону кулаком, и маленькие чёрные глазки Коварского разоблачительно заметались ещё сильнее.

– Какие облучатели? – озадачился полковник.
– Которые сводят с ума американских дипломатов. Мы же читали в тамошней прессе, – напомнил майор. – Гарвардский синдром! Облучим сотрудников Госдепа, дипломатов и других работников, а у них тошнота, бессонница, чердак подтекать начинает.
– А-а, – хлопнул себя по лбу полковник. – Ну, конечно, конечно! Коварский, мы же старые знакомые, написал бы письмо, я бы тебе эти облучатели и так показал. Да и сейчас покажу! Уведите его!

Тут двое молодцов в масках быстро подхватили Коварского и вынесли из кабинета.

Через три месяца американского шпиона вернули на родину. Но от былого хитрого и опасного агента Коварского в новом человеке не осталось и следа. Коварский разжирел и поплыл лицом, принявшим землистый оттенок. По возвращении он быстро пристрастился к крепкому алкоголю и ядрёному табаку, перестал следить за собой и редко принимал душ. Соседи часто наблюдали, как Коварский, в вечно засаленной и рваной футболке, натянутой на обвислое пузо, устраивает скандалы и драки за туалетную бумагу по скидке в супермаркетах. Он плохо спал, часто болел животом и жил отшельником. Иногда его видели бегущим по улице в неглиже, обёрнутым в шестицветный флаг. Словом, все признаки помешательства, наступающего от воздействия секретного российского облучателя, были налицо.

В зале без окон и мебели перед высокой комиссией из представителей американских спецслужб сидел Коварский. Он плакал, скулил, просил прикрепить к нему психиатра, перемежая свои стоны рассказами о проведённых над ним бесчеловечных опытах. Первые сеансы облучения были как бы невинны, но затем они заставили его задуматься о правах меньшинств, о необходимости гендерно-нейтральных туалетов и о помощи Украине. Тяжёлые воспоминания привели к потере способности доступно выражать свои мысли, и Коварский перешёл на лозунги, клеймящие Россию. Он призывал беречь свободу слова с помощью закрытия всех средств массовой информации, а в целях улучшения охраны здоровья требовал обеспечить свободный доступ населения к наркотикам. Утомившись, Коварский упал перед комиссией на колени с просьбой открыть, наконец, кто он на самом деле: мужчина или женщина.

Напоследок несчастному дали лист бумаги с просьбой письменно изложить свой рассказ и изобразить схему секретного облучателя.

– Меня заставляли смотреть лишь наши фильмы и читать нашу прессу! – прокричал Коварский, нарисовав телевизор и смартфон.

ШАПИТО

У передвижного цирка шумела праздная публика. Зазывалы-кривляки в ярких нарядах, не жалея глоток завлекали прохожих в огромный красно-жёлтый шатёр, обещая невиданное зрелище. Люди толпились и толкали друг друга локтями у входа, скалили зубы, предвкушая развлечение. Посетители несли в руках полиэтиленовые пакеты с грязным содержимым, неприятным на вид.

Были здесь и те, кто не принимал подобного рода гнусные варварские представления. Кучка активистов, в основном девушек с крашеными в кислотные цвета волосами и с плакатами в руках, скандировала что-то о гуманизме и общечеловеческих ценностях.

В то же время в трейлере за маленьким столиком сидел мистер Дюк – жадный и циничный директор шапито. Он был одет в алый сюртук, между тонкими пальцами держал толстую сигару и нахально крутил чёрный ус. Его наглый взгляд пренебрежительно ощупывал девушку напротив. Та, в огромных очках и с копной рыжих волос, хмурила брови и горячо тараторила, временами подскакивая на крошечном раскладном стульчике.

– Как вы не понимаете, мистер Дюк, – взывала она тонким голосом. –  то, что вы делаете – бесчеловечно! Это эксплуатация неразумных! Остались ли у вас принципы, чувства или вы ради денег готовы пойти на всё?!

Мистер Дюк откинулся на спинку кресла и затянулся. Затем он медленно выпустил сигарный дым и сказал:

– Всякий зарабатывает как умеет. Люди хотят зрелищ, я умею их дать. К чему разговоры о принципах?
– Я пришла к вам только потому, – продолжала девушка, – что надеялась быть услышанной. Но, видимо, нам придётся продолжить протест, чтобы показать людям, что они, идя в ваш вертеп жестокости, тоже становятся соучастниками преступления.
– Вы думаете, что своими акциями помешаете моему шоу? – усмехнулся мистер Дюк. – Ошибаетесь. Ваш протест ударит не по мне, а по артистам, которых вы так усердно защищаете. Мне придётся их просто выгнать.
– Ничего, найдут другую работу! – упрямо парировала активистка.

Мистер Дюк тонко улыбнулся и покачал головой.

– Они? Работу? Кто их возьмёт? Что они умеют?
– Но использовать умственно неполноценных для аттракциона нельзя! – вдруг завопила девушка. – Как вы этого не понимаете?! Это… Это… Это – грех!
– Вот именно потому, что будучи умственно неполноценными, они находятся на своём месте, и иного занятия для них не найти, – спокойно возразил директор. – Ну не лекции же им, в самом деле, в университетах читать? После всего... Хе-хе. А я даю им крышу над головой и шанс честно зарабатывать на хлеб.
– Ну отмените хотя бы финальную часть! – молила сердобольная активистка.
– Которую?
– Ну, когда публика… Ну, вы же знаете… Мне рассказывали, как один несчастный, не понимая происходящего, забился в угол клетки, славя фантастическую восточноевропейскую страну. А люди кидали в него всё, что принесли с собой. И смеялись. Это средневековье! Это цирк уродцев!
– Милочка, ну, конечно, это цирк уродцев! – рассмеялся мистер Дюк. – А что касается последней части программы, так на этих принципах вся ваша Европа держится! Сперва умственно неполноценные там, затем здесь. Людям нравится, они за них голосуют. К тому же, многие их них давно уже привыкли к нечистотам.

Активистка, всплеснув руками, вскочила с места.

– Нет, нет! Мы будем протестовать!
– Как угодно, милочка! – мистер Дюк тоже поднялся. – Простите, но мне пора идти объявлять. К сожалению, больше времени уделить не могу. До свидания!

Через минуту мистер Дюк уже стоял в центре арены и с наигранным пафосом объявлял номер «Европейская демократия». Публика ревела, и каждый зритель уже развязывал мешочек с принесённой дрянью, желая как можно скорее пустить её в ход. Сделав объявление, мистер Дюк под скабрёзную музыку, приплясывая и раскланиваясь, покинул арену, на которую тут же выкатили клетки, наполненные нездорового вида артистами, взиравшими с ужасом сквозь железные прутья на гремящую толпу. Каждому из них был предоставлен микрофон для короткого слова. И после всех выступлений, сопровождаемых то взрывами хохота, то проклятьями, разгорячённая публика с воодушевлением приступила к забрасыванию бывших европейских чиновников содержимым принесённых пакетов.

ГОЛОВА

– Зозуля, у меня труп в морге! – рычал рыжеволосый майор СБУ, косящий на левый, очевидно, неживой глаз. – Кончай балаган! Я дождусь ясного ответа или лучше тебя сразу отправить на фронт?!

Зозуля – украинский журналист с русыми вихрами и глупым лицом – сидел в душной и зловонной комнате для допросов с маленьким окошком под потолком, хлопал большими синими глазами и дрожал. Он хорошо знал, о каком трупе толкует майор, но ничего связного ответить не мог. Все слова, вылетающие из его рта, складывались в нелепую околёсицу, в которую он сам никогда бы не поверил.

– Вот, именно фронт он мне и предрекал! – испуганно завизжал Зозуля.
– Кто он?! – тут майор скорчил такую страшную гримасу, обнажив один кривой зуб, что Зозулю затошнило.
– Тот, в парке, с моноклем и папиросой...
– Как его звать?

Зозуля сник и бросил на майора испуганный взгляд исподлобья.

– Бить не будете? – спросил он.

Майор вскочил с места. Оказалось, что он маленького роста, коренастый и длиннорукий.

– Мы воюем с Россией, – нетерпеливо шагая, заговорил он. – А в центр Киева прилетает беспилотник и…

В эту минуту дверь открылась, и в комнату вошёл новый сотрудник украинской службы безопасности. В отличие от первого, он был в штатском костюмчике в клеточку и до смешного долговязым. Поправив очки на тонком длинном носу, он опёрся тощей рукою-жердью о стол и, как бы продолжая мысль коллеги, иронично затараторил:

– И человека на части! Голова в одну сторону, руки-ноги – в другую, а тело – вообще чёрт знает куда! Кровь, крики, сутолока! Сущий ад! А что же вы, пан Зозуля? Правду говорить не хотите! А вы признайтесь! Это лучше будет! Признайтесь!
– В чём? – воскликнул журналист.
– В том, что навели на своего друга и коллегу Шевчука российский беспилотник.
– Не было такого! – взвился Зозуля. – Это не я, не я! Шевчук был патриотом, всегда выступал за единую Украину. Как и зачем мне на него наводить?
– Вы статью о Булгакове написали? – вкрадчиво осведомился долговязый.

Зозуля молчал.

– Что вы хлопаете глазами? – долговязый подошёл к столу и, небрежно взяв с него лист, пробежал взглядом по тексту. – Написали. А Шевчук её раскритиковал, сказав, что вы верно подметили империализм Булгакова и одобрение им экспансии коммунизма. Но в целом из вашей статьи вышло, что Булгаков великий писатель. А на самом деле он – плагиатор!
– А ещё тот в монокле сказал, – пробормотал Зозуля, оперев локти на колени и обхватив голову руками, – что настоящий патриот должен разделить судьбу страны, которую любит, и что Шевчука убьёт комнатный цветок...
– Им его и убили! – хохотнул майор. – Геранью.
– Булгакова надо запретить! – вдруг будто опомнился Зозуля. – Как требовал Шевчук. Булгаков не умер, он продолжает вредить Украине. И он в Киеве! Надо немедленно выслать группу...
– Вышлем, вышлем! – подскочил к журналисту долговязый и заверил. – И непременно запретим! Как москаля, империалиста, коммуниста, пропагандиста и прочее, и прочее! Памятники снесём, улицы переименуем, имя вытравим! Только… Только как быть с книгами?
– Сжечь! – твёрдо заявил Зозуля.
– Слышал, Азазелло? – подмигнул долговязый майору. – Они сжечь нас хотят.
– Безобразие, – проворчал майор.
– Интересно, – приложив руку к подбородку, мечтательно произнёс долговязый, – а что бы на это сказал Бегемот?

Зозуля вытаращил глаза и почувствовал, как под ним наклоняется пол. На миг у сотрудников службы безопасности Украины на поясах появились шпаги, а затем дверь в комнату отворилась и на пороге возник их третий коллега. Им оказался огромный жирный кот чёрного окраса. Зозуля хоть и был малообразован, но сразу догадался, что это за зверь. Однако ужас журналисту внушил не он, а то, что кот держал в передних мохнатых лапах.

– Сжигать нас никак не годится, – произнёс кот. – Отправим его на фронт и дело с концом!
– Это можно! – подходя к бледному журналисту, согласился майор.
– А вы говорили, что я голову не найду! – услышал напоследок обиженный голос кота вылетающий в окно Зозуля. – Голова директора института украинской памяти Шевчука отлично подойдёт для бала в Варшаве...

Уже через секунду рядом с Зозулей разорвался снаряд.

В АПРЕЛЕ

Вокруг большого чёрного стола сидела троица чудовищ. Один был в форме и военной каске, с немецким автоматом у ноги. Другой был тощий и беззубый. В лохмотьях старых, полунаг. А третий был без глаз, обтянут серой кожей. Он был страшнее прочих и подлей. Вели беседу они пылко, и каждый хвастался своим, желая получить заслуженную славу.

– Я ел и ел, – промолвил тот, что в каске. – Мой голод был неутолим. Я был прожорлив, словно волк, и выкосил я миллионы. Таких потерь, что я нанёс, ещё не видела Земля. Мой автомат знал своё дело. Он не жалел ни молодых, ни старых. Он стрекотал без устали четыре чёрных года, и тот урон, что он нанёс, уже не излечить, не сгладить никогда. Всё, что было сделано трудами поколений, я изничтожил. Или почти что всё. И вклад тут мой неоценим покуда.

– Что не доделал ты, – изрёк беззубый рот второго, – то сделал я со страстью, с наслажденьем. Никто не знал потом про сытые года. Страдания, что я принёс народу, великим делом стали для меня. То чувство голода, сопутствующее людям, сводило их с ума и ослабляло волю. Они не видели ни света, ни луны, а думали лишь о краюхе хлеба. И силы их исчезли навсегда, и не поднимутся они уж боле. Останутся на той земле навеки, которая их на бесхлебье обрекла.

– Всё это славно, – просипел безглазый с серой кожей, – но что такое голод, смерть, разруха, когда вся жизнь становится чернее низких туч? Физическая боль - ничто в сравнении с душевной, что порождают горе и беда. И слёзы льются градом, и сердце как в тисках! Иголки колют душу, и мук вчерашних груз становится всё больше с каждым часом. Я наполнял весь воздух ядом боли, тоски, уныния и безвольных рук. Всё можно излечить, но мой подарок людям останется надолго. Он им преградой станет на века!

Так, оживлённо споря, шестнадцать долгих лет сидели эти трое. Пока внезапно возле них из неизвестности, из ниоткуда не воспылала точка белого огня. Она мерцала и блестела, горя во тьме застывшей. Поднявшись в небо, к звёздам, равным для себя.

– Нехорошо мне, братцы, что-то стало, – сказал тот, в каске, тяжко задышав.
– И жарко здесь становится без меры! – беззубый рот промолвил и затих.
– И духота, и духота! Нет больше мочи! – незрячий громким криком огласил.

Все трое, лишь увидев точку света, решили изловить её и затушить в руках. Но светлячок в их руки не давался. Он ускользал, дразнился и, смеясь, назло усилиям пустым искристым шлейфом выводил узоры. Причудливо рисунки серебрясь, меж тем всё добавляли жару. И чистый яркий свет, что исходил из точки, лучами плотными пронизывал ту тьму, что эти трое так усердно громоздили. Насквозь был поражён и чёрный стол, и голод, и разруха. Истлели беды и последствия войны. Когда до мрачной троицы дошёл черёд, их тоже светом ослепило. И выполнив земные все дела, сверкающей стрелою точка взмыла, рассыпавшись по небу навсегда. Янтарный свет и миллиарды звёзд – вот это от неё осталось.

От троицы остался только прах.

Сметая его в угол, девушка с часами, запечатлённая в бессмертной красоте, услышала хрипенье из-под каски:

– Ответь, кто это был? Кто воспылал так ярко, чтобы сгинуть?
– Ты ошибаешься, он отнюдь не сгинул. Теперь он рядом, он теперь со мной.
– Но как зовут его?
– Его зовут Гагарин.

12.04.21 (ред. 2022)

БАЛЕТ

Пуансон – директор новой «Оперы Мистерио» - современного арт-пространства в Париже, сидел в своём кабинете, когда внутрь вошёл посетитель в хлюпающих шлёпанцах.
Пуансон, крайне занятой человек 57 лет, худой, взлохмаченный, в серебряных очках на длинном тонком носу, не отрываясь от монитора, крикнул каркающим голосом:

– Билетов нет! И не будет! Распродали за полчаса!

За день до премьеры спектакля русского балета ажиотаж среди французов, ещё не забывших, что значит получать наслаждение от истинного искусства, был велик. Но тут Пуансон уловил чутким носом терпкий запах, состоящий из смеси лука и перегара с оттенками чего-то прогорклого и кислого. Это веяние заставило директора выглянуть из-за монитора и найти взглядом источник неподходящих для атмосферы искусства паров. Перед ним в кабинете, подбоченясь, словно на базаре, возвышался неизвестный в экзотической, очевидно, народной рубахе, шортах и шлёпках на босу ногу. Он осматривал кабинет Пуансона и непроизвольно корчил презрительные гримасы.

– Билетов нет, – повторил Пуансон, но уже не так уверенно, догадавшись по виду, что билетов гостю не надо, а о существовании балета тот узнал только сегодня.
– Вы должны отменить русские пляски! – твёрдо произнёс гость с диким акцентом, почёсывая огромной рукой волосатый живот.
– Почему? – оторопел Пуансон.

Пуансон несколько лет ожидал должность директора этой культурной площадки и ещё дольше мечтал о том, чтобы именно ему выпала честь привезти в Париж русский балет, перед которым он трепетал и преклонялся. И теперь, когда до воплощения мечты оставались часы, над ней нависла дурно пахнущая тень страшной угрозы.

– Быдлу не место в Европе, – произнёс незнакомец. – Пусть пляшут на своих болотах!

Пуансон вежливо покашлял, пытаясь во время паузы сообразить, о каком быдле идёт речь, но не сообразил. Вместо этого он осторожно осведомился:

– А вы кто?
– Это не имеет значения! – гость неторопливо и по-хозяйски подсел к столу. – Или вы за убийства мирных граждан, кровь и мечтаете сеять смерть?

Тут Пуансон неожиданно вспомнил, как неделю назад раздавил своим автомобилем лягушку, отчего зябко поёжился и решительно замотал головой.

– Нет, не мечтаю. Но при чём тут балет?
– Он – русский, – наклонившись к столу, прошептал гость. – Вы не знаете, что происходит в мире? Давая русским сцену, вы сеете бескультурье и варварство. Это пляски на костях Украины.
– Бескультурье? – переспросил Пуансон, представляя себе изящную русскую балерину, невесомо летящую над сценой, и его глаза наполнились восторгом.
– И пляски на костях Украины! – прибавил посетитель.
– Постойте, постойте! – возразил Пуансон. – Каких костях? Это балет… Это, когда сердце, когда душа…
– Душа меня не интересует! – заявил гость. – Моя задача, в том числе для вашего блага, изгнать отребье из Европы.

Пуансон ещё раз смерил гостя взглядом, обратив внимание на небритость, тяжёлые мешки под глазами, живот, который вываливался из-под рубахи, и спросил специалиста по культуре:

– Вы из какой организации?
– Министерство иностранных дел Украины, – гордо заявил дипломат. – И пока наша армия сражается с врагом, мы не пустим русских в Европу.

У Пуансона упало сердце. Он был наслышан о неопрятных людях, снующих по Европе и следящих за репертуаром зрелищных учреждений. Но он и представить не мог, что украинские специалисты по культуре придут за ним. Хуже того, Пуансон прекрасно знал о последствиях, ожидающих руководство театра, несогласного с требованиями представителей этой страны.
– И что вы предлагаете? – пересохшими губами спросил Пуансон...

Вместо русского балета переписанные за ночь афиши анонсировали перфоманс новой украинской культуры. Изысканная парижская публика, заполнившая зал, первым номером увидела традиционный украинский гопак, затем последовало дефиле выкрикивающих лозунги полуобнажённых женщин в белых трусах, испачканных красной краской. И последним актом представления стало явление на огромном экране небритой головы, прохрипевшей слово «Дай!».

– Мы снова победили русских, – сказал дипломат в ложе, стоя над остывающим телом любителя русского балета Пуансоном.

Дорогие друзья!

Участие в трёхдневных мероприятиях Мастерской Новых Медиа вынуждает перенести публикацию очередной новеллы на ближайший вторник.
Спасибо за понимание!

ИМИДЖ

Два американца неспеша прогуливались по киевской Площади Независимости вокруг потерявшего смысл монумента. Стояла солнечная погода, но лица иностранцев были мрачны.

– Ты знаешь, Джон, имидж Украины в мире упал, – деловито говорил толстый Стив в мятом сером костюме и несвежей с дороги рубашке. Его седые усы топорщились, как обувная щётка, а короткие пухлые руки он заложил за спину. – Нам всё сложнее объяснять людям, почему мы должны помогать украинцам. А это создаёт политические и экономические проблемы.
– Мы здесь напряжённо работаем над имиджем, – с готовностью ответил Джон, щуплый американец с подвижным лицом и часто моргающими глазами.
– Мало работаете! – Стив вдруг остановился и навис своим большим телом над коллегой.
– Прошу вас, не так громко, – почему-то испугался Джон.

Стив озадачено посмотрел по сторонам, выискивая среди случайных прохожих русских шпионов, а Джон продолжил:

– Мы делаем всё, что в наших силах. Военное положение… Россия наступает… Хорошо, что границы закрыты…
– Джон, – перебил Стив, – ты советником в Украине недавно, верно?
– Да.
– И ты уже подхватил вирус восточноевропейского тоталитаризма. Забыл, что на Западе хороший имидж страны зависит не от закрытости границ, а от их открытости, – Стив двинулся дальше, за ним засеменил Джон. – А ещё нас в Вашингтоне волнуют русские технологии, работающие на разрушение имиджа Украины...

Стив замер в задумчивости и, засунув руки в карманы мешковатых брюк, брезгливо посмотрел на монумент. Он показался ему пошлым.

– Мы запретили консульские услуги для украинцев за рубежом, – тихо пробубнил Джон. – Это вынудит их вернуться на родину, что повысит имидж страны…
– Что? – очнувшись от своих мыслей, переспросил Стив. – Опять запрет, Джон? Мы точно говорим об одном и том же? Имидж Украины, так? Как запреты и урезание свобод его повысят?!

Джон растерянно отвёл взгляд.

– Так, о чём я? А! Технологии русских. Я сам видел, как член республиканской партии, выступая с трибуны, требовал разгрома Украины. Представляешь?
– Представляю, – печально кивнул Джон.
– Это не смущает?
– Уже нет.
– Странно, – подняв брови и пожав плечами, удивился Стив. – И что интересно, республиканец, как только чувствовал, что пыл его иссякает, сразу заглядывал в смартфон. Будто читал инструкции от ФСБ и с новой силой начинал громить Украину!
– Сейчас мы активно наступаем здесь на свободу слова, – вдруг брякнул Джон. – Запрещаем соцсети и отдельные информационные каналы, ограничиваем связь украинцев с миром. Спецслужбы применяют самые жёсткие меры. В докладе в Вашингтон вы смело можете указать, что имидж Украины скоро повысится…

Джон хотел продолжить, но, подняв голову и посмотрев на своего старшего коллегу, лицо которого приняло лиловый оттенок, замолчал на полуслове.

– Джон! – громко и чеканно обратился Стив. – Ты спятил! Отсутствие свобод не повышает, а разрушает имидж в глазах общественности!
– Тише, тише, – засуетился Джон. – Вы не понимаете, тут особые обстоятельства…
– Какие к чёрту обстоятельства! – воскликнул Стив и охнул.

Ему в затылок прилетел камень. Стив схватился за ушибленное место и, моргая, медленно повернулся назад. Перед ним стоял испитый тощий мужчина в деревенской рубахе и подкидывал в руке другой камень. Недружелюбный абориген что-то выкрикнул.

– Кто это? – удивлённо спросил Стив. – Что он хочет?
– Он сказал, – засмущался Джон, – примерно следующее: американская собака, где наши деньги?
– Как… Какие деньги?
– Которые США обещали на войну с Россией. Говорю вам, здесь обстоятельства...
– Это русский шпион! – закричал Стив.

В ответ в него прилетел другой камень.
Через полчаса запыхавшийся от бега Стив сидел в автомобиле скорой помощи с забинтованной головой.

– А теперь хотите посмотреть на те самые русские технологии? – смущённо спросил Джон, протягивая коллеге смартфон.
– Что?! – заревел Стив, и аппарат в его руках задрожал. – Сволочи, мерзавцы, подлецы!
– Сохранить имидж Украины можно только при условии незнакомства с ней, – проговорил Джон. – И мы над этим работаем.

На экране смартфона светились многочисленные отзывы украинцев о жителях стран всего мира.

ПРЕМИЯ

– Гриша, дорогой, не узнаю тебя! – воскликнул Совков, поправляя очки в толстой оправе. – Ты всегда так хлёстко писал о России, а тут – срезался. Нет-нет, не спорь! Срезался!

Главный редактор интернет-издания «Мрачная Россия» Совков отложил черновик статьи, потёр лысину и, подперев ладонью рыхлый подбородок, задумался. Он был убеждён, что его издание катится в пропасть. Всё началось с признания «Мрачной России» иноагентом и включения Совкова в перечень экстремистов и террористов. Затем из-за сокращения финансирования из западных фондов пришлось переехать в окраинные трущобы Риги. И возвращения к прежней роскоши в виде кофемашины в личном кабинете не предвиделось.
Последней надеждой Совкова остался Гриша Сонин, скудоумный, но преданный малый, работающий буквально за еду. Его хобби – ночной просмотр низкобюджетных фильмов ужасов, содержание которых он пересказывал в своих статьях – помогало ему выдавать читателям всякий вздор за российскую действительность. Но последняя статья, над которой Гриша трудился месяц, и которая, по мнению Совкова, могла бы вернуть изданию былое благосостояние, вышла провальной.

– Гриша, я не чувствую атмосферы концлагеря! – тыкал Совков толстым пальцем в листы.

Гриша сидел перед редактором и хлопал белёсыми ресницами.

– В стране - концлагерь, понимаешь?! – не унимался Совков. – Никого не выпускают, беззаконие, орудуют спецслужбы! Людей хватают на улицах и отправляют на убой на фронт. А у тебя? Беспилотник упал в поле? Кстати, как у тебя со здоровьем? – вдруг спросил Совков. – Хронических заболеваний нет?
– Нет, – неожиданно басом ответил щуплый Гриша.
– Это хорошо! – обрадовался редактор и встал, чтобы размять ноги. – Но мне понравился эпизод встречи военнослужащих и мирных граждан. Сам придумал или из фильма взял?
– Сам, – глупо улыбнулся Гриша и покраснел.
– Уу, мой садист! – потрепал Совков журналиста. – Но этого мало. Тебе бы фактуры набраться, побывать в среде ужаса и кромешного ада. Тогда люди будут читать и верить: вот это и есть современная Россия.
– Так, где же мне всё это найти? – пробубнил Гриша. – В России меня сразу арестуют.
– Решительные времена требуют решительных мер, – уверенно сказал Совков, подойдя к окну и посмотрев на мрачный и грязный переулок. – Это я к тому, что тебе следует отдохнуть, развеяться. Поездить по Европе.

Гриша ухмыльнулся.

– Поездить по Европе? С российским-то паспортом? Из-за него на меня косо смотрят и счёт в банке открыть не дают!
– Вот здесь ты прав! – подхватил редактор. – Это дело серьёзное. Поэтому для тебя, как для ценного сотрудника, я кое о чём договорился.
– Премия? – заволновался Гриша.
– Можно и так сказать… – пространно ответил редактор. – Приходи завтра пораньше, будут европейские чиновники, они тебя и поздравят.

На следующий день радостный Гриша вошёл в редакторский кабинет, где его встретили довольный Совков и два странных незнакомца в дорогих, но чрезвычайно узких пиджаках. Лица гостей выражали мрачную тупость, отчего Гриша смутился, но не растерялся, предвкушая приятный сюрприз.

– Дорогой Гриша, – начал Совков, поднимаясь из-за стола. – Я договорился с этими господами о твоём будущем в Европе. Теперь ты избавишься от гнёта российского авторитаризма и станешь полноценным европейцем.

Гриша заулыбался. Чиновники тоже поднялись.

– Тебе будут доступны европейские образование и медицина, ты сможешь ездить без ограничений в 148 стран мира!

Гриша заулыбался ещё сильнее.

– Тебя ждёт европейская пенсия, права человека и прочие блага западной цивилизации. И всё благодаря этим господам. Ты мечтал об этом?

Гриша кивнул.

– Тогда позволь в торжественной обстановке вручить тебе заветный документ!

Совков достал из стола паспорт Украины. Не понимая, что происходит, Гриша взял в руки синюю книжицу. И как только это случилось, европейские чиновники, что-то крича на украинском и грязно матерясь по-русски, подхватили несчастного Гришу и понесли к выходу. Провожая их, редактор успел крикнуть своему журналисту вдогонку:

– Фактуры на фронте наберись! Почувствуй атмосферу концлагеря! Иначе про мрачную Россию мы ничего не напишем!

Друзья! Новая миниатюра будет завтра! Хороших выходных!

ДОГОВОР МАШИНЫ ШПОРОВА

– Это уже пятый за неделю, – мрачно сказал Марк своему коллеге.
– А зачем им теперь жить? – спросил тот.

Марк не знал ответа на вопрос. Он посмотрел вверх на распахнутое окно, откуда выпрыгнул человек. Теперь он лежал на асфальте со свёрнутой шеей. Двум уборщикам оставалось положить тело в пластиковый мешок и отправить его беспилотным фургоном в морг.

Когда вечером Марк поднимался на шестьдесят пятый этаж в свою маленькую квартирку, на улице шёл проливной дождь. Войдя внутрь, он обнаружил нежданного гостя, расположившегося на кухне. Сухощавый молодой человек в очках, русый, в сером костюме спокойно сидел на стуле. Зная, кому принадлежат такие костюмы, Марк не удивился способности незнакомца открыть биометрический дверной замок.

Марк вошёл в кухню и безразлично спросил:

– Чаю?

Гость кивнул. Чайник вскипел быстро, и Марк поставил две дымящиеся кружки на стол. Незнакомец взял одну, отпил и причмокнул. Затем покашлял, прочищая горло, и вежливо сообщил:

– Меня зовут Томиш. Мне жаль, Р-0467...
– Предпочитаю, чтобы меня называли Марк, – перебил Марк.
– Простите, – поправился гость и повторил, – Мне жаль, Марк, но вы в третий раз нарушили второй пункт 27-й статьи Договора.

Марк вздохнул и, сев напротив, взял вторую кружку.

– Дальше, – сказал он.
– Запрещено создание и распространение предметов изобразительного искусства. В данном случае речь идёт о живописи.
– Что будет с моим творчеством?
– Его уничтожат, – невозмутимо сообщил Томиш.
– Мои скромные труды не дают вам покоя, – вымолвил Марк и, откинувшись на спинку стула, задрал голову к потолку.
– Ошибаетесь, – мягко поправил гость, вращая кружку кончиками пальцев, – ваш труд полезен. Вы занимаетесь уборкой улиц.
– Когда-то этим занимались и вы, – огрызнулся Марк.
– Очень короткое время, – спокойно возразил Томиш. – Каждый работает там, где приносит наибольшую пользу.

Марк отвернулся и посмотрел в окно. В сырой темноте силуэт города переливался огнями. Марк засопел, пытаясь найти слова, чтобы выразить мысль, но не смог.

– Где прячете холсты? – ласково спросил Томиш.

Марк поднялся.

– Холсты? – усмехнулся он и, постояв в нерешимости, вышел.

Из комнаты послышались возня и грохот падающих коробок. Затем Марк вернулся с крохотной картиной. Это был написанный маслом городской пейзаж. Томиш взял картину и снисходительно улыбнулся.

– И стоило ради этого нарушать Договор?
– Вы хотите, чтобы я выпрыгнул из окна, как сотни других?

Томиш взял лежащие на столе ручку и блокнот.

– Вас не принуждали подписывать Договор, – напомнил он, водя ручкой по бумаге. – У вас есть работа, и вам будут платить, даже если обязанности исполняются плохо или не исполняются вообще. В ответ вы обещали не иметь детей и не заниматься творчеством.
– Нелепое требование, – нахмурился Марк, подойдя к окну.
– Отнюдь, – Томиш поднял голову. – Количество людей сокращается, и скоро человечество уменьшится до размера, неспособного наносить вред планете, бессмысленно тратя её ресурсы.
– Я не про то. Ты даже не понял меня, – повернулся к нему Марк.

Томиш вновь склонился над листом и после короткой паузы ответил:

– Я понял тебя. Творить разрешено лишь человеческим элитам, их творчество необходимо как след в истории, артефакт, музейный экспонат. Творчество нельзя множить, иначе оно потеряет всякую ценность. А настоящее искусство могу создать только я.
– Не верю! – внезапно вскричал Марк. – Искусственный интеллект не способен создать новое и лучшее, он не сможет заменить человека!

Томиш встал, взял картину Марка и положил её во внутренний карман пиджака.

– Картину я забираю. За вами придут через полчаса. У вас есть время подготовиться.

Томиш направился к выходу.

– Зачем тогда живёт человек? – крикнул ему вдогонку Марк.
– Не знаю, – покачал головой Томиш. – Я создан лишь для того, чтобы помогать людям, упрощая их жизнь.

Томиш ушёл, оставив на столе великолепную картину, выполненную модулем Технического Отдела Машины Искусственного Интеллекта Шпорова. Даже Томиш писал лучше Марка. Что уж говорить о специализированных модулях! Марк распахнул окно. В его лицо полетели капли дождя.

УКЛОНИСТ

В убогой хатке на окраине села у берега реки Тиса под потолком тускло тлела грязная лампочка, питаемая генератором. Возле крошечного окна, в которое бился бешеный ветер, неся с собой крупные капли дождя, за грубым столом сидел Гайдук. Он будто решал пасьянс. Только вместо карт перед ним лежала горка купюр. Доллары, евро, гривны — они любовно сортировались и складывались в стопки. Банкнотный хаос превращался в порядок, радующий глаз. Работа Гайдука подходила к концу, но в тот момент, когда часы показали полночь, снаружи в окно кто-то громко ударил. Гайдук подскочил и прислушался. Стук повторился.

– Гордей! – крикнул Гайдук. – Гордей!

На зов явился заспанный и небритый толстяк. Он зевал и тёр руками глаза.

– Иди, посмотри, кого там черти принесли! И прогони! – приказал Гайдук, а сам быстро накрыл стол байковым одеялом.

Через минуту порог комнаты медленно переступил неизвестный в военной куртке. Тень от капюшона надёжно скрывала его лицо. Гость вымок, и с его появлением комната наполнилась запахом прелой сырости.

– Вы кто такой? – рассердился Гайдук. – Зачем пришли? Что вам надо?!

Гость осторожно и мягко прошёл вперёд, оставляя на полу мокрые следы, и приблизился к хозяину.

– Я — уклонист, – тихо произнёс незнакомец.

Гайдук вздрогнул, вглядываясь в сумрак под капюшоном, и машинально накрыл рукой байковое одеяло.

– И что мне с того? – не своим голосом промямлил Гайдук.
– Вы переправляете уклонистов через Тису, – спокойно заявил уклонист.
– Кто вам сказал?!

Гайдук оттолкнул гостя от себя, и в этот момент ему показалось, что от уклониста веет не дождевой сыростью, а донной тиной.

– Я этим не занимаюсь, – отказался Гайдук, стреляя глазами по сторонам. Затем, чтобы подбодрить себя, крикнул в сторону двери: – Гордей! Гордей! Ты залил дизель в генератор?! Он же отключится!

– Не отпирайтесь, – вновь мягко заговорил гость. – Я не из пограничных войск. Сейчас в стране сложная ситуация, а вы помогаете хорошим людям не стать пушечным мясом. И вам много не надо! Только для безбедной старости берёте за перевоз очень скромную сумму.

Гайдук застыл в центре комнаты, его трясло мелкой дрожью.

– Кто вы такой? – вскричал он. – Вы повторяете мои слова! Вы меня знаете?
– “Перевезём через границу в лучшем виде на автомобиле! У нас всё схвачено!”, так? – монотонно продолжил цитировать уклонист.

Лампочка под потолком угрожающе замигала.

– Гордей! – вновь позвал Гайдук, бросив взгляд на дрожащий источник света.

Уклонист сел за стол, приподнял одеяло и одобрительно качнул головой.

– Среди этих купюр есть и мои деньги, – сказал он.
– А-а, – облегчённо догадался Гайдук, и прежняя наглость вернулась к нему. – Значит, вы обращались к моим услугам. И что вы хотите?
– Меня вернули, – сказал гость.

Гайдук усмехнулся.

– Нет-нет! – замахал он рукой. – Если вы хотите получить назад свои деньги, это не ко мне. Чёртова лампочка, почему она мигает?! Гордей!
– Мне не нужны деньги.
– Хорошо! Тогда зачем пришли? Снова переправиться на тот берег?
– Ты обманул меня, пообещав комфортное пересечение границы в автомобиле, а вместо этого бросил на берегу! Дал лодку и сказал...
– Послушай, дорогой! Ситуация меняется...
– Плыви, – не обращая внимания на возражения, продолжал уклонист, – и меня вернули.
– И что теперь?! Я не отвечаю за чиновников ЕС. Они заключили договор с властями Украины на возврат уклонистов!
– Власти Украины не с ними заключили договор.
– Как бы то ни было, это не моя проблема, что вас вернули... Из Румынии?
– Нет, – уклонист поднялся.
– Из Венгрии?
– Нет, не из Венгрии. Дальше.

Гость сделал шаг в сторону Гайдука, и вместе со светом лампочки задрожала вся комната.

– Откуда? Франция? Германия?
– Из мест более отдалённых, – мрачно сообщил гость, наступая на хозяина.

Гайдука вновь охватил животный ужас, и в последних отблесках тающего света уклонист сорвал с себя капюшон.

– Гордей! – то ли прокричал, то ли простонал Гайдук, перед которым мелькнуло разбухшее лицо утопленника с неподвижными, покрытыми белёсой плёнкой глазами.

– Он не придёт! – ответил гость, и лампочка под потолком окончательно потухла.

БАТАЛЬОН САБУРОВА

– Наконец и до нас очередь дошла, – говорил Коваленко – худой мужчина интеллигентного вида в очках, крутящий руль большого серебристого внедорожника. – Спасибо нашему мудрому руководству!

Автомобиль летел по грунтовой дороге, поднимая за собой клубы пыли. Рядом с водителем сидел пузатый полковник ВСУ. Он хмурил брови, часто моргал, вращал выпученными глазами, производя странное впечатление.

– Слышал, что контингент вашего батальона какой-то особенный, – бросил он.
– Да, – согласился Коваленко. – Собрали всех лучших. Странно, что до сих пор нас держали в тылу.
– На то воля президента, – буркнул полковник и сурово спросил. — Может с идеологией у новобранцев что-то не так?
– Нет, с этим полный порядок. Все как один готовы сражаться за Украину!

Автомобиль наехал на яму, его тряхнуло, и у водителя едва не слетели очки.

– День начинаем с пения гимна, гимном и заканчиваем, — продолжал он. – Слышали бы вы, как они поют. Заслушаешься! Жалобно так...
– Почему жалобно? – озадачился полковник с подозрением.
– Манера, манера у нас такая, – испугавшись и быстро поправившись, успокоил Коваленко.

Автомобиль свернул в сторону и въехал в лес.

– А есть в батальоне особенно подготовленные к ожесточённым боям? – поинтересовался полковник.
– Там все гении военного дела, – обрадовался водитель. – Вот, взять Сивоху. Славный солдат! Воевал с русскими во всех горячих точках, начиная с Вьетнама!

Половник задумался и с недоумением посмотрел на Коваленко, а тот вдруг добавил:

– И это в свои 20 с небольшим лет!
– Как это в 20 лет?

Коваленко почему-то смутился, закашлялся и тут же перевёл тему:

– Есть ещё Степанюк, тот мастер по связи. Все переговоры русских перехватывает и делает доклады о ситуации на фронтах.
– Связист? – деловито осведомился военный. – Какая аппаратура?
– А чёрт его знает, – отмахнулся Коваленко. – У него какая-то своя. Из космоса сигналы ловит!

Полковник насторожился, информация стала казаться ему странной. А Коваленко между тем добавлял новые подробности:

– Но главной звездой нашего батальона является, конечно, Герун. Большой человек. В своё время вместе со шведским королём с русскими воевал. Стратег! Прекрасный главнокомандующий!
– У нас свой главнокомандующий, но если это тот, о ком я думаю…

Однако продолжить полковнику не удалось, потому что у Коваленко зазвонил телефон. Он взял трубку:

– Да, да, подъезжаем. Конечно, стройте.

В эту минуту автомобиль покинул лес и выкатил на поле, посреди которого на холме показалось жёлтое здание, обнесённое высоким забором.

– Вот и прибыли, – сообщил водитель.

Тяжёлые ворота скрипнули, и автомобиль въехал в расположение батальона Сабурова. Увиденное вызвало у полковника сначала удивление, затем ироничную улыбку, а после возмущение. Он вышел из машины и быстрым шагом направился к строю будущих солдат украинской армии. Выстроенные в три ряда, в больничных пижамах, они нескладно топтались под присмотром крепких санитаров, не дававших им разбежаться.

– Это что?! – ещё на ходу заревел полковник. – Куда вы меня привезли? Это дурдом?
– Не дурдом, – семеня за полковником, поправлял Коваленко, – а психиатрическая больница!
– И с ними я должен воевать против русских? – кричал полковник.
– Русских! Русских! Русских на гиляку! – загомонили пациенты на все голоса.
– Я с ними ещё во Вьетнаме воевал! – завизжал, очевидно, Сивоха.
– Замолчи, дурак! – обратился к нему небритый мужчина с дикими глазами. – Я до тебя вместе с Карлом под Полтавой с ними бился!
– Ты кто такой? – подскочил полковник к Геруну.
– Не узнаёшь гетмана? Я Мазепа!
– Это я Мазепа, идиот! – плюнув, рявкнул полковник и, развернувшись, пошёл назад к автомобилю.

– Постойте! Но ведь мобилизация! Президент разрешил брать в армию психически больных! – затараторил вслед полковнику главврач Коваленко. – Мы – патриоты. А победа Украины?!

И полковнику, назначенному командиром Сабуровского батальона, подоспевшие санитары не позволили покинуть расположение части.

– Доклад о перехвате переговоров можно сделать? – подойдя к Коваленко, спросил Степанюк. – Зубные коронки после приёма невыносимо болят...

Мы — народ победитель. Каждая российская семья это потомки тех, кто столетиями одолевал врагов, приходящих со всех сторон света. В нас течет кровь тех, кто смог выстоял и победил! А значит, Победа всегда будет за нами!

С Днем Победы, братья и сестры!

МЫ ПОБЕДИЛИ

– Ложись, Сашка, ложись! Кто там, не видел?
Вот ведь напоролись…
Ой, дурной фриц, дурной! Он что, не знает, что война-то уже кончилась! Мы победили!
Что-то прям остервенел, лупит и лупит! Саш, крикни ему Гитлер капут!
Дай закурить!
Ничего, сейчас мы его выкурим!
Саш, ты можешь крикнуть, что если он сдастся, жизнь ему сохраним. Посудим, конечно, но в честь победы, так уж и быть, снисхождение объявим.
Да, вернусь, мамка обрадуется. Представляешь, я живой и с медалями. Ну, положим, мог бы и побольше получить.
Тяжело, конечно, будет, но война-то уже кончилась. Всё теперь в наших руках! Строй, паши, рожай! Бояться больше нечего! Знаешь, Саш, будто новая жизнь начинается. Даже не верится.
Да что он там, озверел совсем?! Вот скажи мне, Саш, он что, не хочет мирной жизни? Все его генералы уже сдались, а проклятый фюрер застрелился. А вот ему одному, дураку, неймётся!
Боится? Ну, положим, бояться ему следует. Но так мы его справедливым судом судить будем. Мы не они. Если он честный солдат, а не какой-то там военный преступник, то и шабаш. А если уж какой-то такой, то тут извини-подвинься.
Да, горя много принесли, гады!
Гитлер капут, дурак!!
Уж и не знаю, увижу ли я своего отца. Да, в Польше где-то. Мать писем от него уже полгода не получала. Дай закурить!
Зато если уж вернётся, то иконостасами померяемся, конечно.
Ну, женюсь, само собой. А как же без этого? Ну тебе рано ещё об этом знать. Сколько тебе? Ну вот, а мне через месяц уже 22 будет.
Ой, дурак! Чтоб у него патроны закончились. Почему нет? Раньше думали, что и фашисты никогда не кончатся, а вот видишь, как вышло. В общем, отставить упаднические настроения!
Только с крышей морока будет. Да как весна, так одно и тоже. Ну ничего, вернусь, всё сделаю. Победили же! А что у нас, Саш, рук что ли нет?

А… ммм…ааа… Да, Саш, попал гад… Собака… Больно…
Давай, давай…
Ну что, накрыли? Ох… Ну, молодцы, молодцы…
Да ты что, Саш. Да не плачь, дурак! Мы же победили! Хватит слёз уже. Мы ведь даже сейчас победили! Что ты, Саш? Мы победили…

09.05.2021

БЕСТСЕЛЛЕР

За окном стояла чёрная дождливая ночь. Писатель Сюжетов, нервный человек с взлохмаченными волосами и щетиной на бледном лице, тупо смотрел на два предмета. Перед ним на столе стояла наполовину опустошённая бутылка водки, а рядом лежал заряженный пистолет.

– Нет, это конец! Конец! – завыл Сюжетов и схватился за телефон.

Издатель Печаткин, упитанный деловой мужчина, досматривал в постели десятый сон. Но вдруг раздалась телефонная трель и Печаткин недовольно открыл глаза.

– Кто там ещё? – спросила сонная жена.
– Спи, спи, дорогая, – прошептал Печаткин. – Какой-то дурак ошибся номером.

Но номером не ошиблись. В аппарате послышался плачущий голос Сюжетова.

– Это конец, Егор Ильич! – кричал он. – Всё, я исписался! Нет больше Сюжетова! Жизнь кончена.
– Постой, постой! – взволновался Печаткин. – Что случилось?
– Третий день сижу над рассказом, который вы заказали, а ничего не выходит. Всё чушь, всё вторично! Ни юмора, ни остроты! Есть только один выход, – пустить себе пулю в лоб!
– Не сходи с ума, Женя! – испугался Печаткин. – Сейчас я приеду! Погоди, не стреляйся!

Печаткин быстро нацепил брюки и пиджак и под неодобрительное ворчание жены, для которой все литераторы были сбродом бездельников, выбежал из дома. Через полчаса он переступил порог квартиры Сюжетова и нашёл того в плачевном состоянии. Писатель рыдал, опрокидывая рюмку за рюмкой и щупая нервной рукой рукоять пистолета.

– Ну, что ты раскис?! – нахмурился Печаткин. – Это временное явление. Напишешь ещё сотни юморесок.
– Нет, – будто конь, замотал головой Сюжетов, – ничего больше не напишу. Нет у меня таланта, и не было никогда! А читатели? Им подавай юмор высшей категории, а где его взять? Вот, глянь, какая чепуха вышла!

Сюжетов достал из секретера пачку распечатанной бумаги и бросил её на стол.

– Будет, будет! – подойдя, похлопал по плечу несчастного творца Печаткин. – Ты классный писатель! Сам тебя читаю и смеюсь до упаду. А рецензии? Помню даже дословно: острым ножом юмора высшего сорта Сюжетов срезает с общества коросту равнодушия и глупости! Сам Соскин писал!
– То-то и оно, что писал! – отмахнулся Сюжетов. – Теперь обо мне если и напишут, то только некролог!
– Ну, знаешь, если в самом деле решил стреляться, то стреляйся! – возмутился издатель. – Вынимаешь меня в два часа ночи из постели и ноешь!
– Ну и застрелюсь!
– Ну и давай!

Сюжетов взял пистолет и ушёл на кухню.

– Только помни, что остроумнее тебя в нашей литературе сейчас никого нет! – крикнул Печаткин вдогонку расстроенному писателю.

На кухне Сюжетов тут же приставил пистолет к виску и зажмурился. Он готов был уже спустить курок, как из комнаты донёсся смех издателя. Очевидно, тот читал рукопись писателя.
Сюжетов опустил пистолет. Что-то тёплое колыхнулось в его сердце. Он бросился назад и увидел Печаткина, который держал перед собой листы и хохотал до слёз, не в силах остановиться.

– А говоришь, нет таланта! – кричал Печаткин. – Да я ничего уморительнее не читал! Это шедевр! Это будущая классика!

Сюжетов трепетно подошёл к издателю и с надеждой заглянул через его плечо: талант есть, он не потерян, можно жить, можно творить… Можно… И тут сердце Сюжетова оборвалось. На его лице отобразилась гримаса боли.

– Старина, ты чего! Это же смешно! – удивился издатель.
– Смешно, смешно! – подтвердил Сюжетов, кривляясь. – Беда в том, что это не литература!
– Брось. Ловко, гениально! Таких нелепых, но достоверных персонажей, такие положения и сюжеты мог придумать только гений. Это какую подготовительную работу следовало провести! Жить месяцами в дурдоме, наблюдая характеры! Только немного подправим канцелярит и вперёд за премиями!
– Канцелярит? – возмутился Сюжетов. – Всё, над чем ты смеёшься – не вымысел. Это быль, происходящая с реальными людьми!
– То есть? Не может быть! Это невозможно, это немыслимо! Это абсурд, буффонада, гротеск!
– Я перепутал пачки. Это распечатка новостей с Украины, – мрачно сказал Сюжетов и ушёл на кухню.

Услышав выстрел, Печаткин поморщился.

– Ничего, ничего! Поправим канцелярит и в печать.
Бестселлер, будущая классика! Такой уморительной глупости я никогда не читал.

ЭВАКУАЦИЯ

– Дед, бабка, кончайте тянуть волынку! Русские уже подступают! Надо эвакуироваться!

Громадный толстобрюхий офицер ВСУ, казалось, занимал собой половину маленькой комнатки в худой хате, что стояла на окраине села недалеко от границы с Россией. Военный дико вращал глазами, нетерпеливо сопел и почему-то с опаской посматривал на старенький образ с лампадкой в красном углу под рушником.

– А кота как же? – пискнула старуха с кровати.
– Какого ещё кота? – спохватился военный.
– Вот его, Кузьму! – старуха указала на облезлого рыжего кота, который, будто султан, восседал рядом на подушках и недоверчиво сверкал зелёными глазами на незваного гостя в просроченной натовской форме.
– Ходить может? – подозрительно спросил военный.
– Бегает ещё, – подтвердила старуха.
– Хорошо, возьмём! Только быстрее, быстрее надо!

Старуха начала подниматься, но вдруг раздался удар по столу.

– Никуда мы не поедем! – это дед с размаху хватил кулаком так, что очки подпрыгнули на его рыхлом носу.

Толстый офицер помолчал, а затем в несколько прыжков, заставляя стонать старые половицы, подскочил к бунтовщику и навис над ним всем своим тучным телом.

– Ты что, старый чёрт, оглох?! – заревел военный. – Или не слышишь, что сюда русские идут? Русские! Чуешь запах пороха? Я приехал сюда под обстрелами, чтобы спасать беззащитных мирных граждан, а ты встал в позу и эвакуироваться не хочешь!
– Куда ехать-то? – фыркнул дед, смотря на офицера поверх очков. – Я тут более сорока лет живу, у меня дом, хозяйство… Выдумали тоже, ехать!
— И кот, — поддакнула старуха.

У офицера от злости перекосилось лицо и сжались кулаки. Он сделал несколько шагов к выходу, но вдруг, остановившись, повернулся и прищурился.

– Послушай, дед, а ты не из этих? – спросил военный.
– Из каких этих? – насторожился старик.
– Ну этих, которые сидят и ждут, чтоб их русские захватили, чтобы потом пановать и о войне не думать?
– Чур тебя, леший! – перепугалась бабка с кровати и начала крестить вокруг себя воздух.
– У нас с такими разговор короткий! – строго сообщил офицер и достал огромный пистолет.

У старика под стёклами очков забегали глаза, а военный, почувствовав, что побеждает, громко прибавил:

– Патриот ли ты Украины, дед?!
– Патриоты мы, патриоты! – запричитала бабка, прижимая к себе кота, отчего зверь в знак согласия гортанно мяукнул.
– Патриот! – взвился и дед, подскочив и вытянувшись по стойке «смирно». – Мой дом – Украина!
– А если твой дом – Украина, – ехидно улыбаясь, заговорил офицер, – что же ты, старый чёрт, тратишь моё время и не хочешь эвакуироваться?

Старик не нашел, что ответить. Сопротивление было подавлено и через полчаса обитатели стали покидать бедную хату. Впереди шагал грузный офицер, следом за ним, неся на плече мешок со скарбом, дед. Замыкала процессию бабка, волочащая на поводке упирающегося и не желающего идти рыжего кота. Как только компания погрузилась в побитый внедорожник, автомобиль сорвался с места и отправился в путь. Не успело ещё родное гнездо скрыться из вида, как офицер вдруг резко повернул руль и направил автомобиль в сторону России.

– Мы не в ту сторону едем, – оглядываясь по сторонам, испугался дед.
– Сокращаем путь, – грубо ответил офицер.
– Там русские, – подала голос старуха, – это дорога в Россию!
– Согласились на эвакуацию, так не лезьте! – огрызнулся военный и прибавил газу.

Пожилая пара, переглянувшись, хотела было запротестовать, как автомобиль, проехав от дома не более километра, вдруг остановился.

— Выходите! — крикнул офицер и сам вылез наружу.

Пассажиры подчинились.

— Эвакуация прошла успешно! — радостно сообщил военный кому-то, опустив голову вниз. — И пополнение прибыло!

Старики стояли на краю плохо и наскоро вырытого окопа. На его дне, как успел заметил дед, уже копошились его соседи по хутору, такие же пожилые люди, как и он сам, которых эвакуировали днём раньше.

— Ну что, патриоты! — заговорил офицер, привязывая к коту Кузьме гранату. — Украина думает о вас! Страна сделала всё возможное для вашего спасения от оккупанта — эвакуировала. А теперь пришло ваше время помочь стране! Получайте оружие, патриоты!

РУБАШКА

– И какие ваши требования? – мрачно спросил главврач, косясь на двух связанных и извивающихся у двери санитаров с кляпами во рту.
– Их немного, – улыбнулся беззубым ртом небритый пациент. – И они очень скромные.

Главврач психиатрической больницы Павел Ганушкин, чем-то напоминающий спаниеля, с лысиной до затылка и каштановыми кудрями по бокам головы, с досадой снял очки и почти бросил их на стол. В кабинете наступила тишина. Был слышен только шаркающий ход кварцевых настенных часов.

– Ващук, – сказал доктор, – а ведь ты был так близок к выздоровлению.
– Мы и так здоровее здоровых! – пробасил из-за спины сидящего перед столом Ващука другой пациент по имени Остап.

Это был двухметровый детина в полосатой пижаме с тупым лицом и крупной, выступающей вперед нижней челюстью. Доктор проигнорировал нелепую реплику.

– Здравоохранение, Ващук, – продолжил главврач, – потратило на тебя и других пациентов уйму денег, надеясь, что вы вернётесь к нормальной жизни. Мы водили вас в кино, читали книги, показывали живопись. Даже телескоп на крышу поставили, чтобы вы могли видеть звёзды, а вы?
– Мы – нормальные! – упрямо сообщил детина в пижаме.
– Да кто вам сказал?! – воскликнул доктор, не выдержав.
– Мы сами знаем, – искривил лицо Ващук. – Вы исполните наши требования или…?

Тут Ващук жилистой рукой сделал характерный жест, полоснув воздух возле своей тощей шеи. Доктор посмотрел на психбольных, затем на санитаров на полу и сдался:

– Какие ваши условия?
– Мы хотим, чтобы вы стали с нами одним целым, – дипломатично сообщил Ващук. – К чему это разделение на врачей и пациентов, будто, в отличие от вас, мы какие-то неполноценные? Будто вы обладаете иным, более высоким уровнем развития, культуры, языка…
– Но ведь так и есть! – вспыхнул главврач. – Вы только послушайте, как вы общаетесь, что говорите! А как вы ведёте себя?
– Всё относительно, – откликнулся сумасшедший. – Тем более, что цели наши благие – сделать из нашего учреждения не сумасшедший, а общий для всех цивилизованный дом.
– Благие цели! – из-за спины поддакнул Остап.

Главврач тяжело вздохнул и потёр лоб.

– Мы хотим, чтобы, – начал перечислять Ващук, – все говорили только на одном, нашем языке.
– Но у вас нет языка! – отрезал главврач.
– Есть, – возразил Ващук.
– Это тот птичий язык, на котором вы перекрикиваетесь? Это не язык!
– Вы опять нас унижаете! – обиделся Ващук. – А это часть нашей идентичности.
– Хорошо, скажите что-нибудь на своём языке, – предложил главврач.
– Пожалуйста, – гордо согласился Ващук и, выпятив вперёд губу, произнёс что-то нечленораздельное, но очень грозное и прибавил: – Видите, язык есть.
– Я его не понимаю, а врачи не знают, как с его помощью лечить!
– Пустяки! – отмахнулся Ващук. – Язык очень живой, по ходу дела будем его развивать. Или…

Ващук вновь провёл пальцем возле шеи.

– Дальше! – перебил главврач.
– Ещё мы хотим, чтобы у нас была своя религия.
– Ну уж нет! – запротестовал главврач.
– Общая вера, – добавил пациент. – Это тоже часть нашей идентичности. И вам придётся её уважать.
– И кто, кто там у вас… Ну… – доктор никак не мог подобрать нужное слово. – Ну, главный?
– Мы ещё не решили, – важно объявил Ващук. – По ходу дела будем её развивать. И тем не менее вам придётся уважать нашу веру и тоже перейти в неё… Или…
– Знаю, знаю, – грубо перебил главврач. – Дальше.

Тут Ващук коварно приподнял брови, а Остап глупо захихикал.

– И последнее наше требование! – гордо провозгласил главарь бунтовщиков и встал. – Идентичность! И у нас, как у общности пациентов и врачей, она должна быть обозначена в полной мере. А что за идентичность без традиционной, можно сказать, национальной и культурной одежды? Без генетического кода нашего сообщества? В современном мире это немыслимо. Поэтому, для продвижения инклюзивности и равноправия, а также ради свободных и демократических принципов, прошу надеть!

Ващук хлопнул в ладоши, и в дверь с криками и стонами ворвались группа возбуждённых пациентов психиатрической лечебницы. В руках они держали смирительную рубашку. Через минуту главврач был облачён в традиционный наряд клиники для душевнобольных.

МЫ ПРОИГРАЛИ!

Не подумайте, что я по своей воле решил вернуться в Москву. Будто бы мне захотелось наслаждаться красотой столицы и комфортной жизнью вместо того, чтобы осесть в цивилизованном городке Европы, задыхающемся от свободы, мигрантов и грабежей. Отнюдь! Просто со мной приключился конфуз.

У больших цивилизаций, как ни странно, выбор невелик. Или чистые улицы, или западные демократические ценности. По характеру второе мне всегда было ближе.

Российским оппозиционером помню себя с детства. Протестовал против уроков и перемен ещё в школе, за что не раз был бит одноклассниками и не любим дремучими учителями. Дальше институт, работа – всё то же.

– А что это ты, Негласов, вечно с кислой рожей ходишь? – спрашивали меня коллеги. – И работать не хочешь!

И что этой черни может ответить человек с пониженным порогом стыда за родину? И я молчал, подсыпая рабам режима соль в кофе или во имя свободы спуская автомобильные шины на парковке. А когда грянула спецоперация в Украине, мне, как приличному человеку, пришлось уехать за границу. Жена, конечно, поворчала, но как бы я смог лет через десять посмотреть своим детям в глаза с чистой совестью, если совесть будет обременена страхом за личное благополучие?

В Европе меня приняли прохладно. Тамошние чиновники предпочитали, чтобы я получал удары дубинкой по голове от российской полиции, борясь с ней мирными арматурными прутьями. Но, признав во мне человека стойких либеральных убеждений, они определили меня в труппу беглых оппозиционеров и даже предоставили возможность выступить перед журналистами мелкошрифтных прибалтийских изданий.

Вот этот доклад и подкосил мою карьеру авторитетного российского аналитика на самом взлёте.

– Я передаю слово нашему гостю из России, который расскажет о ней всю правду! Встречайте, русский либерал, смелый оппозиционер и злейший враг тоталитарного режима Негласов Иван Леонардович! – представил меня ведущий дискуссионной панели «Два года титанической борьбы Украины», о чём свидетельствовал бледненький баннер на низкой сцене за спиной президиума.

Конечно, в полной мере меня нельзя назвать главным врагом российского режима, но для прибалтийской публики любой русский, приезжающий из Москвы с критикой России, сопоставим с предводителем рабов Спартаком, снизошедшим до деревенских дурачков. Впрочем, этот дурачок всегда готов опосля плюнуть тебе, как рабу, в спину. Но сейчас не об этом.

– Мы проиграли! – твёрдо заявил я в начале своего выступления.

Зал разразился бурными аплодисментами. Тогда я ещё удивился, как радостно западная публика встречает очевидные истины, и как жалка российская информационная пропаганда, утверждающая, что Европа погрязла во лжи. И чтобы усилить эффект, я прибавил:

– Мы проиграли ещё 24 февраля, когда специальная военная операция только началась!

Обильные рукоплескания и пронзительный хор восторженных голосов усилились, что придало мне уверенности, и уже без запинок я высказал всё, о чём размышлял два с лишним года скитаний по Европе.

– Самоуверенность, тупое руководство, нежизнеспособная экономическая модель и повсеместная коррупция, гордыня, наконец, и некомпетентность в военном деле – вот только часть причин, определивших наше поражение!

После этой реплики местный латыш у входа забился в экзальтации и принялся лупить кулаками воздух, явно не ожидая такого потока долгожданной правды. А я нагнетал:

– Позор, который навлекла на нас эта спецоперация, не имеет примеров в человеческой истории. Чтобы отмыться от него, нам понадобятся десятилетия, а может и больше!

«Великолепно!» – кричали мне из зала на разных цивилизованных языках. Ведущий не сдержался и, поднявшись с кресла, пожал мне руку. Я сиял от признания, когда мне вдруг поступил странный вопрос:

– Это хорошо, – утирая со лба пот, согласился ведущий, – с Россией всё понятно, а каковы перспективы Запада?

***

Когда меня заталкивали на рейс, направляющийся в Москву с пересадкой в Стамбуле, я отбивался и кричал:

– Я – европеец и борец за правду и свободу! Как вы могли подумать, что, говоря «мы», я имел в виду Россию? Отпустите, либеральные сатрапы, меня там посадят!

ТЕРРИТОРИИ

– Друзья, сегодня мы поговорим о важности отказа от территориальных амбиций в рамках развития современного государства! – говорил спикер с подкупающей внешностью.

Его желтоватое морщинистое лицо и колючий взгляд выдавали в нём человека уже не молодых лет, с опытом и лукавством матёрого политикана. Яркая неформальная одежда, свободные манеры и бодрый высокий голос хорошо маскировали его волчье нутро перед юной аудиторией ничего не подозревающих овечек.

В одном из престижных европейских университетов проходила обучающая программа для будущих российских политиков. Стены уютной аудитории украшали портреты видных западных мыслителей с их цитатами, в окно лился мягкий солнечный свет, и в воздухе царила атмосфера дружелюбия и непринуждённого либерального дискурса. Слушатели внимали словам спикера и прилежно записывали основные тезисы.

– Как вы знаете, мы собрали вас здесь не просто так, – продолжал спикер, выразительно жестикулируя. – Оплачивая проживание, питание и транспорт, мы надеемся, что через пять-десять лет вы как новое поколение политиков займёте ключевые посты на государственной службе и сможете продвигать нашу повестку у себя на родине. Друзья, страна, обладающая большими территориями – это давно не повод для радости. Это повод для печали. Величие страны, гордость народа, его достаток, давно не определяются размерами земли, на которой он проживает. И тому есть множество примеров. Возьмём, к примеру, Люксембург. Какая там средняя зарплата? А? А какая средняя зарплата в России? А? То-то и оно! Поэтому отказ от территорий в современном мире является исключительным благом.
– Что вы такое говорите?! – вдруг раздался голос из глубины аудитории.
– Простите? – удивлённо переспросил спикер.
– Я говорю, что вы неправы! – восклицание принадлежало поднявшемуся с места хмурому чернобровому юноше с узким лбом и пушком под носом вместо усов.

Аудитория с любопытством покосилась на смутьяна, а тот с недоумением осмотрел слушателей, не находя у них поддержки.

– Прав, прав! – возразил спикер. – Вы садитесь, я сейчас всё объясню.

Чернобровый юноша с минуту ещё потоптался, будто собираясь что-то добавить, но всё же занял своё место.

– Кроме того, большие территории государства, – после паузы вновь заговорил спикер, – выжимают последние соки из населения, заставляя его беспокоиться о сохранности границ и вкладываться в освоение принадлежащей ему земли. Зачем? Не лучше ли распасться на множество мелких княжеств…
– Зачем нам распадаться? – вскочив, снова перебил чернобровый юноша. – Вы это американцам скажите!

В аудитории наступила тишина. Лектор впервые за долгие годы своей карьеры почувствовал неуверенность. В голову прокрались неприятные мысли о тайных русских агентах и провокаторах.

– Уважаемый, – откашлявшись и повысив для убедительности голос, обратился спикер, – вы разве не знаете, что наше мероприятие финансирует известный человек и меценат, миллиардер, борец за демократические ценности из США?
– Знаю! – рявкнул юноша. – Оттого и возмущён! Как вы можете делать такие заявления сегодня?! Или вы забыли, что Россия с военной операцией находится в Украине…
– Именно! Поэтому именно сейчас особенно важно убедить вас и ваш народ, что потеря территорий – это не катастрофа, а благо! – перебил его спикер.

Лицо юноши побагровело.

– И я должен это слушать, когда наша армия из последних сил обороняет города? – закричал он. – Когда никто не хочет воевать, и чтобы хоть кого-то отправить на фронт, на людей открывают охоту? Когда западное оружие не может переломить ход войны? В это время здесь…
– Простите! – резко и спокойно вдруг перебил спикер и прищурился. – А как вас зовут и откуда вы?
– Тарас Беззубяк, Львов, – растерявшись, ответил юноша.
– А, так вы из Украины? – догадался спикер. – Дорогой, так вы не на тот семинар попали. Семинар о территориальной целостности для молодых европейских политиков проходит в аудитории дальше по коридору. А, впрочем, – тут лектор на мгновение задумался, – раз вы из Украины… Оставайтесь! Итак, потеря территорий — это несравненное благо для государства.

ЗВЕЗДА

– На кухне служил? О, брат! Ну, ничего, ничего. Понимаешь, а для меня Донбасс – это личная боль!

На крыльце провинциального дома культуры, прячась от холодного дождя со снегом, курили трое: двое военных и гражданский. Тот, что был без погон, высокий и полнокровный, хлопал по плечу низенького безусого сержанта, отчего служивый каждый раз пошатывался, посмеивался, и его бесхитростное лицо с белёсыми бровями становилось растерянным.

– Прости, а как ты по фамилии? – спрашивал гражданский и тут же, забыв про вопрос, говорил дальше. – А я, брат, военный блогер. Даже военный корреспондент! Толстоглотов. Слышал о таком?
– Слышал, – дружелюбно улыбнулся сержант.
– Смотри-ка, – довольно указывая на сержанта, обратился блогер ко второму военному, долговязому хмурому рядовому, курящему дешёвые сигареты. – Даже на кухне меня знают! С 2019 года освещаю события на Донбассе. Кто мои посты только не репостил, кому только я интервью не давал! А с началом военной операции я почти звездой стал. Даже ты фамилию запомнил! А твоя, как ты говоришь, фамилия?
– Так он же… – попытался вставить слово рядовой, но сержант коснулся его руки, и солдат замолчал.
– Мобилизованный, небось? – сочувственно причмокнул блогер. – Ну что делать, служба есть служба. Долг Родине надо отдавать. А я по зову сердца на передовой постоянно. О, что сейчас вам покажу!

Блогер, стиснув сигарету в зубах и щуря глаз от едкого дыма, достал из внутреннего кармана мешочек и потряс им. Внутри что-то звякнуло.

– Догадаешься, что там? – вынимая изо рта сигарету, усмехнулся Толстоглотов. – Это – пули. Пули-то видел? С каждой поездки одну привожу. Свистят, проклятые, над головой, свистят! Ты, наверно, о Донбассе в 19-ом и не слышал? Ну, война и война. А я уже тогда, – блогер поднял вверх указательный палец, – туда ездил. Всё, что там происходит, душу в кровь рвёт! А с другой стороны, патриоту иначе нельзя. Ведь мы с тобой, братишка, патриоты, верно?
– Верно, – усмехнулся сержант простодушной улыбкой.
– Ну вот, – вновь одобрительно хлопнув по плечу служивого, согласился Толстоглотов. – А уж сколько я пацанам привозил! Не тебе, конечно, ты-то на кухне сидел. А туда, на передок. Кручусь, верчусь, туда-сюда. Это тебе не картошку чистить!

Блогер расхохотался хриплым смехом. Военные тоже посмеялись.

– А в Москве бывал? – продолжал Толстоглотов. – Слушай, будешь в Москве, заходи к нам. Там наши собираются, все патриоты. Все переживаем…
– Да какая Москва? – отмахнулся сержант. – У меня мать тут в деревне. Пятьдесят километров отсюда. Дом бы починить...
– Деньги-то есть? – лукаво усмехнулся блогер.
– Есть немного, – опустив глаза и заулыбавшись, согласился сержант.
– Это хорошо! – вновь ударив по плечу военного, одобрил гражданский. – А то как же без денег? Я вот бываю в Москве, то-сё. Богатый город. И знаешь, хожу, смотрю на эти довольные лица, и тошно делается. Они и не подозревают, что война идёт! Им бы взять да стереть эти улыбочки с лица, правильно я говорю?! Нет, ну правильно?
– Не знаю, – качнул головой сержант растерянно. – Наверно…
– То-то же! – ещё раз потряс мешочком с пулями Толстоглотов и, наконец, убрав его обратно во внутренний карман, вновь спросил: – Прости, а как тебя по фамилии?

В это мгновение дверь на крыльцо открылась, и в проёме показалась рыжая кудрявая женщина в деловом шерстяном костюме.

– Ребята, бросайте! Все вас ждут!

Трое курящих тут же покидали окурки в урну и поспешили внутрь. В гардеробе не было ни души. Быстро скинув верхнюю одежду, они сдали её пожилой женщине за стойкой и, получив номерки, несколько замешкались возле большого зеркала.

– Прости… те… – вдруг промолвил Толстоглотов, смотря круглыми от удивления глазами на сержанта. – Вы не сказали, какая ваша фамилия? Просто, когда закончится… Я бы интервью…

Тут блогер совсем смутился, с досадой махнул рукой и, пробормотав «извините», отошёл в сторону.

– Ты почему ему сразу не сказал? – взвился рядовой на сержанта.
– Да, как-то… Зачем хвастаться? На кухне, так на кухне. Неловко вышло с хорошим человеком...

Солдат только кивнул. На груди сержанта блестела Золотая Звезда.