Кстати, несмотря на кажущуюся
неудачу в выборе интервьюируемого,
эффект получился обратный: все о нем заговорили.
Как раз потому, что был выбран самый бесцветный, самый обычный, самый типичный среднестатистический постсовок, со всем стандартным набором благоглупостей: двоемыслием, противоречиями в рассуждениях, сервильностью, преклонением перед властью, трусостью перед собственной совестью.
Большинство увидели в нем все свое ватное окружение, с их доводами и аргументами в поддержку власти и войны, типичного подлеца эпохи путинизма.
Дудь сделал не обычное интервью с достойным человеком, а нечто совершенно другое: он выволок на посмешище типичного представителя русского мира, со всеми его тараканами в голове. Выволок и вывернул: чтобы все посмеялись…
неудачу в выборе интервьюируемого,
эффект получился обратный: все о нем заговорили.
Как раз потому, что был выбран самый бесцветный, самый обычный, самый типичный среднестатистический постсовок, со всем стандартным набором благоглупостей: двоемыслием, противоречиями в рассуждениях, сервильностью, преклонением перед властью, трусостью перед собственной совестью.
Большинство увидели в нем все свое ватное окружение, с их доводами и аргументами в поддержку власти и войны, типичного подлеца эпохи путинизма.
Дудь сделал не обычное интервью с достойным человеком, а нечто совершенно другое: он выволок на посмешище типичного представителя русского мира, со всеми его тараканами в голове. Выволок и вывернул: чтобы все посмеялись…
Пишет мой друг Aleksandr Sibircev, который собирается идти добровольцем на фронт.
Подразделению морской пехоты ВСУ, которое защищает сейчас нас на Донецком направлении - одном из самых "горячих", нужна помощь! Подразделение в результате жесточайших боев осталось без автомобилей. На войне автомобили - это расходники, их уничтожают часто. Ребята нашли подержанный внедорожник, который стоит 4500 долларов, 2000 собрали сами. 2500 не хватает.
Получатель денег - легендарный капитан морской пехоты с позывным Жак, который воюет с российским оккупантами с 2014 года. В 2014 году капитан Жак вывез 420 бойцов ВСУ из окружения под Иловайском. Я лично знаю Виктора и это мой охуенный Друг. Именно под его руководством я вывозил из окружения в Иловайске двух бойцов батальона Донбасс - Испанца (убитого недавно оккупантами старшего лейтенанта Юрия Савелло), и Странника - рядового Зазу Инасаридзе.
Если соберем деньги на покупку внедорожника, морпехи обязательно сделают фото- и видео- отчет получения и использования авто в боевых целях. Карта на которую можно присылать помощь ВСУ - Каминский Виктор (он же капитан ВСУ морская пехота позывной Жак). Номер карты куда присылать деньги - 5354 3210 9081 4923
Камінський Вiктор
PayPal Жака:
piligrimgold2@gmail.com
(Кто может — репостните)
Подразделению морской пехоты ВСУ, которое защищает сейчас нас на Донецком направлении - одном из самых "горячих", нужна помощь! Подразделение в результате жесточайших боев осталось без автомобилей. На войне автомобили - это расходники, их уничтожают часто. Ребята нашли подержанный внедорожник, который стоит 4500 долларов, 2000 собрали сами. 2500 не хватает.
Получатель денег - легендарный капитан морской пехоты с позывным Жак, который воюет с российским оккупантами с 2014 года. В 2014 году капитан Жак вывез 420 бойцов ВСУ из окружения под Иловайском. Я лично знаю Виктора и это мой охуенный Друг. Именно под его руководством я вывозил из окружения в Иловайске двух бойцов батальона Донбасс - Испанца (убитого недавно оккупантами старшего лейтенанта Юрия Савелло), и Странника - рядового Зазу Инасаридзе.
Если соберем деньги на покупку внедорожника, морпехи обязательно сделают фото- и видео- отчет получения и использования авто в боевых целях. Карта на которую можно присылать помощь ВСУ - Каминский Виктор (он же капитан ВСУ морская пехота позывной Жак). Номер карты куда присылать деньги - 5354 3210 9081 4923
Камінський Вiктор
PayPal Жака:
piligrimgold2@gmail.com
(Кто может — репостните)
В 1989 году один молодой человек, аккурат после дембеля, зашел в одну известную питерскую редакцию и деликатно застучал костяшками пальцев в отдел прозы. Редактор, глянув лениво в часы, которые предписывали ему еще два часа просиживать треснутый стул, удовлетворил души прекрасные порывы и принял рукопись.
— Рассказы?
— Роман.
— Ого.
— Только вы, пожалуйста, не потеряйте, — сказал юноша вкрадчиво, дыхнув кругом себя ста граммами коньяка, которые принял исключительно для храбрости.
— Это единственный экземпляр.
Хозяин кабинета глянул таким взором, будто его заподозрили в краже пальто в школьном гардеробе.
— Мы никогда не теряем, молодой человек, — ответил он строго.
— Хорошо. Извините.
— Зайдите через две недели, — велел редактор и дал расписку: имярек принял у такого-то рукопись, печатанную на машинке на четырехстах тринадцати листах в одном экземпляре, дата, подпись.
Дверь затворилась, настала тишина, в которую только ходики оттикивали бесконечный день, да редкий троллейбус щелкал за окном проводами – как джазмен на контрабасе.
Тут сам черт дернул редактора полистать принесенный роман. В самом деле их обыкновенно никто не читал, тексты возвращали через полмесяца с дежурными формулировками. Но тут случился конфуз: рукопись раскрыли.
В двенадцать часов ночи редактор отдела прозы вдруг очнулся. За окном блистала в фиолетовой тишине полная луна, влюбленный бес на ней корчил чертовке рожки. На столе лежала пустая теперь бутылка кефира, что он выудил из холодильника и всю опустошил. «Но когда?» Кругом тараканы по углам разносили крошки домашнего батона. «Ах, дьявол!» Он бросился по коридору к входным дверям – казематы его были заперты на пудовый замок снаружи. Редактор почесал затылок и пошел звонить жене: как так вышло – он и сам не ведал: «Вот так чертовщина!» Супруга не поверила всей этой чепухе и бросила трубку на первом полуслове. Он горестно вздохнул, выудил из шкафа индейский плед, раскинул на диване и расшнуровал ботинки. Зачем-то снова взял в пальцы рукопись и опять углубился в чтение: от первой строчки до последней; себе на горе.
Первая ласточка редакции, шеф отдела поэзия, насвистывая в полдесятого «Мадам Сен-Жен», пришла на богатырский храп, любовно подоткнула коллеге одеяло и подняла с пола листы: что это? Лучше бы она того не делала. Вошла в свой кабинет и, не снимая пальто, пропала до обеда. После оба они сидели у главреда. Руки Софьи Семеновны дрожали, когда она передавала роман Борису Анатольевичу:
— Это непостижимо!
— Какой слог! Изумительно!
— Что вы говорите, Витя? — Софья Семеновна будто даже обиделась на такое замечание редактора отдела прозы. — Сюжет – вот чем он взял!
— А что он там выделывает в середине, Борис Анатольевич?! Ах, какие обертоны, каков язык, сколько нюансов! Россыпи, золотые россыпи…
— Кто-то известный?
— Какое там! Мальчишка!
Главный редактор осторожно взял рукопись, как будто из бумаги на него должны были выскочить болотные жабы.
— Только не здесь! Боже упаси! — вскричал редактор отдела прозы. — Меня вчера из-за того заперли!
— Хорошо же.
На другой день Борис Анатольевич не явился на работу. Стал читать в метро, доехал до конечной и попал в депо, откуда его выудили дежурные по станции. Добирался до дома на такси, да карманники где-то стырили кошелек, едва выкрутился. Так снова всё вышло из-за рукописи насмарку.
В пятницу он попросил их всех задержаться после работы: Виктора, Софью Семеновну, Андрюшу и курьера Диму, всех, кто имел несчастье прочитать роман.
— Вы же понимаете, — он стоял перед ними, грызя ногти, — что другого выхода у нас нет.
Волосы его были взъерошены, круги под глазами указывали на то, что читал он её третью ночь подряд. Все согласно закивали. Главный редактор приложил палец к губам и показал на камин: весь день сегодня он шуровал там кочергой, прочищая.
— Только между нами.
Взял газеты и спички, зажег их и достал из портфеля рукопись.
— Каждому – по восемьдесят страниц, я подсчитал. Рвите, братцы, мелко-мелко.
К семи вечера от романа осталось полведра пепла да полвздоха бумажной гари.
— Завтра Маша пусть все это выкинет.
— Рассказы?
— Роман.
— Ого.
— Только вы, пожалуйста, не потеряйте, — сказал юноша вкрадчиво, дыхнув кругом себя ста граммами коньяка, которые принял исключительно для храбрости.
— Это единственный экземпляр.
Хозяин кабинета глянул таким взором, будто его заподозрили в краже пальто в школьном гардеробе.
— Мы никогда не теряем, молодой человек, — ответил он строго.
— Хорошо. Извините.
— Зайдите через две недели, — велел редактор и дал расписку: имярек принял у такого-то рукопись, печатанную на машинке на четырехстах тринадцати листах в одном экземпляре, дата, подпись.
Дверь затворилась, настала тишина, в которую только ходики оттикивали бесконечный день, да редкий троллейбус щелкал за окном проводами – как джазмен на контрабасе.
Тут сам черт дернул редактора полистать принесенный роман. В самом деле их обыкновенно никто не читал, тексты возвращали через полмесяца с дежурными формулировками. Но тут случился конфуз: рукопись раскрыли.
В двенадцать часов ночи редактор отдела прозы вдруг очнулся. За окном блистала в фиолетовой тишине полная луна, влюбленный бес на ней корчил чертовке рожки. На столе лежала пустая теперь бутылка кефира, что он выудил из холодильника и всю опустошил. «Но когда?» Кругом тараканы по углам разносили крошки домашнего батона. «Ах, дьявол!» Он бросился по коридору к входным дверям – казематы его были заперты на пудовый замок снаружи. Редактор почесал затылок и пошел звонить жене: как так вышло – он и сам не ведал: «Вот так чертовщина!» Супруга не поверила всей этой чепухе и бросила трубку на первом полуслове. Он горестно вздохнул, выудил из шкафа индейский плед, раскинул на диване и расшнуровал ботинки. Зачем-то снова взял в пальцы рукопись и опять углубился в чтение: от первой строчки до последней; себе на горе.
Первая ласточка редакции, шеф отдела поэзия, насвистывая в полдесятого «Мадам Сен-Жен», пришла на богатырский храп, любовно подоткнула коллеге одеяло и подняла с пола листы: что это? Лучше бы она того не делала. Вошла в свой кабинет и, не снимая пальто, пропала до обеда. После оба они сидели у главреда. Руки Софьи Семеновны дрожали, когда она передавала роман Борису Анатольевичу:
— Это непостижимо!
— Какой слог! Изумительно!
— Что вы говорите, Витя? — Софья Семеновна будто даже обиделась на такое замечание редактора отдела прозы. — Сюжет – вот чем он взял!
— А что он там выделывает в середине, Борис Анатольевич?! Ах, какие обертоны, каков язык, сколько нюансов! Россыпи, золотые россыпи…
— Кто-то известный?
— Какое там! Мальчишка!
Главный редактор осторожно взял рукопись, как будто из бумаги на него должны были выскочить болотные жабы.
— Только не здесь! Боже упаси! — вскричал редактор отдела прозы. — Меня вчера из-за того заперли!
— Хорошо же.
На другой день Борис Анатольевич не явился на работу. Стал читать в метро, доехал до конечной и попал в депо, откуда его выудили дежурные по станции. Добирался до дома на такси, да карманники где-то стырили кошелек, едва выкрутился. Так снова всё вышло из-за рукописи насмарку.
В пятницу он попросил их всех задержаться после работы: Виктора, Софью Семеновну, Андрюшу и курьера Диму, всех, кто имел несчастье прочитать роман.
— Вы же понимаете, — он стоял перед ними, грызя ногти, — что другого выхода у нас нет.
Волосы его были взъерошены, круги под глазами указывали на то, что читал он её третью ночь подряд. Все согласно закивали. Главный редактор приложил палец к губам и показал на камин: весь день сегодня он шуровал там кочергой, прочищая.
— Только между нами.
Взял газеты и спички, зажег их и достал из портфеля рукопись.
— Каждому – по восемьдесят страниц, я подсчитал. Рвите, братцы, мелко-мелко.
К семи вечера от романа осталось полведра пепла да полвздоха бумажной гари.
— Завтра Маша пусть все это выкинет.
Неделю спустя явился опять нетрезвый юноша. Редактор отдела прозы удрал «на совещание», а извинялась Софья Семеновна; так договорились – с женщиной обыкновенно меньше крику. Задрожала связками, будто собираясь петь, сняла черепашьи очки, протерла в библиотекарской шали, и даже всплакнула: настоящее ЧП, первые в редакции потеряли.
— Только вы не волнуйтесь, мы её прочитали, мало ценного: банальный слог, изъезженный сюжет, ничего нового.
Автор, впрочем, обескураживался недолго; значит – не моё. Вздохнул, извинился за беспокойство и ушел вниз по ступенькам в темноту. С тех пор только его и видели. Больше ничего не писал, не лежала душа, да и талантом Бог не наградил, как видится. Двинул себе в бармены, конструирует отныне коктейли, работает на Конюшенной, мешает такой чудеснейший Брэмбл, которому позавидует и Колин Филд. Разговорчив, но о литературе предпочитает не изъясняться.
— Только вы не волнуйтесь, мы её прочитали, мало ценного: банальный слог, изъезженный сюжет, ничего нового.
Автор, впрочем, обескураживался недолго; значит – не моё. Вздохнул, извинился за беспокойство и ушел вниз по ступенькам в темноту. С тех пор только его и видели. Больше ничего не писал, не лежала душа, да и талантом Бог не наградил, как видится. Двинул себе в бармены, конструирует отныне коктейли, работает на Конюшенной, мешает такой чудеснейший Брэмбл, которому позавидует и Колин Филд. Разговорчив, но о литературе предпочитает не изъясняться.
Рассказ 2014 года.
Иисус похвалялся, что сможет целую неделю смотреть телевизор, и ему ничего от этого не будет. Другие говорили, что нет, не сможет. Друзья уверяли его, что не стоит даже начинать. А он храбрился и готов был со всеми спорить на большие деньги.
Некоторые рекомендовали смотреть, но только так, как Одиссей, когда он плыл мимо сирен – заткнув себе уши ватой, и привязавшись к дивану. Врачи предупредили, что смотреть телевизор целую неделю будет небезопасно для умственного состояния. Иисус никого не слушал. Он уверял всех, что никакая пропаганда не переломит его политических убеждений. Ну, ок. Сделали в воскресенье пари. А в понедельник он сел перед телевизором, и включил нтв.
Первый день Иисус, действительно, затыкал себе уши руками, мотал головой, чтобы не видеть картинку, смотрел большую часть в ковер на полу, и громко орал песни, чтобы перекричать диктора. Одиннадцать раз он бегал за молотком, чтобы разбить экран.
Всю ночь он не мог сомкнуть глаз, едва засыпал – просыпался от ужаса. Ему казалось, что он проваливается в расщелину в горах, а она сужается, и он падает всё глубже, и застревает, и не может там поворотиться, и двинуться, и даже позвать никого на помощь.
На второй день за телевизором ему стало казаться, что он сходит с ума, и все это происходит не с ним, а с каким-то другим Иисусом в его голове. Два голоса в нем иногда говорили в унисон, а иногда начинали раздваиваться. Это его так испугало, что он даже выпил двести пятьдесят грамм, хоть и не пил уже лет двести.
Полночи Иисус вскакивал от кошмаров. Ему снились горящие танки и распятые младенцы, и к утру закровоточили старые раны.
На третий день он подумал так: я ведь могу смотреть только часть всего этого. Всякие развлекательные передачи, от которых с ума точно не сойду. А новости и прочие киселя буду пропускать, разговаривая сам с собой. Отлично! – согласился второй Иисус в нём.
На четвертый ему стало интересно, что там будет дальше, и он с утра включил телевизор уже без всякого насилия над собой. Не без удовольствия Иисус посмотрел пару сериалов, интересную передачу про слонов, советы экстрасенса, фильм об инопланетянах, репортаж из армии, где всё не так уж плохо, и историю банкротства Детройта.
Заполночь либерал в нём попробовал вякать, но тот, второй Иисус, быстро заткнул ему рот колбасой и водкой.
Отлично выспавшись, на следующий день он наконец-таки дождался анонсированного в четверг журналистского расследования «Чёрт признан наукой!», которое глядел на одном дыхании, распереживался на сериале, и от корки до корки прослушал полуторачасовое интервью президента, и даже нашел, что оно сделано не без изящества и не лишено здравых мыслей.
На шестой – всплакнул на репортаже из Донецка, сжал кулаки от гнева, и чтобы забыться – купил четыре пива и чипсы, и с удовольствием посмотрел футбольный матч, хоть прежде совсем и не был болельщиком. И очень радовался, когда наши победили, и дали этим [удалено цензурой] пиздюлей.
Наконец, поздно ночью седьмого дня Иисус с сожалением выключил телевизор, наделал себе из трусов и фломастеров георгиевских ленточек, и украсил ими нимб. Всё-таки быть нормальным, подумал он, гораздо лучше, чем быть ненормальным.
Иисус похвалялся, что сможет целую неделю смотреть телевизор, и ему ничего от этого не будет. Другие говорили, что нет, не сможет. Друзья уверяли его, что не стоит даже начинать. А он храбрился и готов был со всеми спорить на большие деньги.
Некоторые рекомендовали смотреть, но только так, как Одиссей, когда он плыл мимо сирен – заткнув себе уши ватой, и привязавшись к дивану. Врачи предупредили, что смотреть телевизор целую неделю будет небезопасно для умственного состояния. Иисус никого не слушал. Он уверял всех, что никакая пропаганда не переломит его политических убеждений. Ну, ок. Сделали в воскресенье пари. А в понедельник он сел перед телевизором, и включил нтв.
Первый день Иисус, действительно, затыкал себе уши руками, мотал головой, чтобы не видеть картинку, смотрел большую часть в ковер на полу, и громко орал песни, чтобы перекричать диктора. Одиннадцать раз он бегал за молотком, чтобы разбить экран.
Всю ночь он не мог сомкнуть глаз, едва засыпал – просыпался от ужаса. Ему казалось, что он проваливается в расщелину в горах, а она сужается, и он падает всё глубже, и застревает, и не может там поворотиться, и двинуться, и даже позвать никого на помощь.
На второй день за телевизором ему стало казаться, что он сходит с ума, и все это происходит не с ним, а с каким-то другим Иисусом в его голове. Два голоса в нем иногда говорили в унисон, а иногда начинали раздваиваться. Это его так испугало, что он даже выпил двести пятьдесят грамм, хоть и не пил уже лет двести.
Полночи Иисус вскакивал от кошмаров. Ему снились горящие танки и распятые младенцы, и к утру закровоточили старые раны.
На третий день он подумал так: я ведь могу смотреть только часть всего этого. Всякие развлекательные передачи, от которых с ума точно не сойду. А новости и прочие киселя буду пропускать, разговаривая сам с собой. Отлично! – согласился второй Иисус в нём.
На четвертый ему стало интересно, что там будет дальше, и он с утра включил телевизор уже без всякого насилия над собой. Не без удовольствия Иисус посмотрел пару сериалов, интересную передачу про слонов, советы экстрасенса, фильм об инопланетянах, репортаж из армии, где всё не так уж плохо, и историю банкротства Детройта.
Заполночь либерал в нём попробовал вякать, но тот, второй Иисус, быстро заткнул ему рот колбасой и водкой.
Отлично выспавшись, на следующий день он наконец-таки дождался анонсированного в четверг журналистского расследования «Чёрт признан наукой!», которое глядел на одном дыхании, распереживался на сериале, и от корки до корки прослушал полуторачасовое интервью президента, и даже нашел, что оно сделано не без изящества и не лишено здравых мыслей.
На шестой – всплакнул на репортаже из Донецка, сжал кулаки от гнева, и чтобы забыться – купил четыре пива и чипсы, и с удовольствием посмотрел футбольный матч, хоть прежде совсем и не был болельщиком. И очень радовался, когда наши победили, и дали этим [удалено цензурой] пиздюлей.
Наконец, поздно ночью седьмого дня Иисус с сожалением выключил телевизор, наделал себе из трусов и фломастеров георгиевских ленточек, и украсил ими нимб. Всё-таки быть нормальным, подумал он, гораздо лучше, чем быть ненормальным.
В интернет надо запретить заходить людям в алкогольном опьянении. Я знаю множество людей, которые трезвыми —вежливые и обходительные, деликатные и сдержанные. Они толерантны и оставляют в комментариях элегантные записочки, пахнущие одуванчками и лавандой. Они внимательно выслушают собеседника, и если несогласны с его мнением, то просто пожмут плечами, и дальше станут откусывать серебрянной ложечкой пирожное и запивать его чаем. Другое дело, когда они пьяные.
Это вылитые Джекил и Хайд. Глаза у них наливаются кровью, едва они видят такое, что им не по нраву. Из ноздрей у них катится густая сопливая пена. Они скрежещут стиснутыми зубьями и бьют копытом паркет. Они мечут кругом себя молниями, строчат паскудные оскорбления всем вокруг, и банят каждого, кто имеет наглость иметь мнение, отличное от единственно верного. Когда такое чучело проспится, оно забанит до кучи еще с десяток попавших под руку, из злобы не на них, а только на себя и на свою пьяную выходку. На другой день, очистившись от скверны душой и телом, оно погуляет в парке и забудет о своем разгроме, расчувствовавшись только от вида завявшего листка или околевшей птички. И ангелы в душе его споют осанну воскресшему благоразумию
Это вылитые Джекил и Хайд. Глаза у них наливаются кровью, едва они видят такое, что им не по нраву. Из ноздрей у них катится густая сопливая пена. Они скрежещут стиснутыми зубьями и бьют копытом паркет. Они мечут кругом себя молниями, строчат паскудные оскорбления всем вокруг, и банят каждого, кто имеет наглость иметь мнение, отличное от единственно верного. Когда такое чучело проспится, оно забанит до кучи еще с десяток попавших под руку, из злобы не на них, а только на себя и на свою пьяную выходку. На другой день, очистившись от скверны душой и телом, оно погуляет в парке и забудет о своем разгроме, расчувствовавшись только от вида завявшего листка или околевшей птички. И ангелы в душе его споют осанну воскресшему благоразумию
Многие удивляются, как образованные люди в России могут поддерживать войну? Ничего удивительного: все они прошли школу гегелевской диалектики.
Каждое государство, согласно Гегелю, является естественным врагом всех иных государств и должно утверждать свое существование посредством войны. К государству не применимы никакие моральные ограничения, его оправданием является только исторический успех. То же самое относится и к правителям государств. Война, судьбы и слава — вот их стезя.
Также недооценивается влияние гегелевской диалектики на стиль мышления современных россиян. То, что все видят «нелогичного» в рассуждениях Кучеры (Америка и хороша и плоха одновременно) не является «нелогичным» в диалектике. Наоборот, оно является, согласно ей, фундаментом всякого знания.
Диалектика, речь идет о гегелевской или марксистско-ленинской диалектике, представляет собой философскую теорию, утверждающую внутреннюю противоречивость всего существующего и мыслимого. Она считает эту противоречивость основным или даже единственным источником всякого движения и развития.
В диалектике три может быть равно одному, и наоборот. Обычная логика в диалектике не работает. Формальное логическое мышление, по мысли Гегеля, есть только рассудок, но для самой высокой ступени развития мышления необходим диалектический разум.
«В диалектике все логически раздельное, основанное на взаимном отрицании, вместе с тем внутренне слито; одно не есть другое и вместе с тем и есть это другое, и только с ним, в нем и через него есть то, что оно подлинно представляет в своей последней глубине и полноте» (Гегель).
Такой стиль мышления, свойственный средневековой схоластике и обществам закрытого типа, вроде СССР, позволяет объяснить переход из мира дольнего в мир горний, от общества несовершенного — к идеальному раю на Земле.
P.S. Не следует путать гегелевскую диалектику с древнегреческой диалектикой. В античности под диалектикой понимался особый метод ведения дискуссии: выдвигался тезис, против ставился антитезис, затем выводилось следствие. И так до тех пор, пока не станет ясным, какое из двух первоначальных утверждений истинно.
Каждое государство, согласно Гегелю, является естественным врагом всех иных государств и должно утверждать свое существование посредством войны. К государству не применимы никакие моральные ограничения, его оправданием является только исторический успех. То же самое относится и к правителям государств. Война, судьбы и слава — вот их стезя.
Также недооценивается влияние гегелевской диалектики на стиль мышления современных россиян. То, что все видят «нелогичного» в рассуждениях Кучеры (Америка и хороша и плоха одновременно) не является «нелогичным» в диалектике. Наоборот, оно является, согласно ей, фундаментом всякого знания.
Диалектика, речь идет о гегелевской или марксистско-ленинской диалектике, представляет собой философскую теорию, утверждающую внутреннюю противоречивость всего существующего и мыслимого. Она считает эту противоречивость основным или даже единственным источником всякого движения и развития.
В диалектике три может быть равно одному, и наоборот. Обычная логика в диалектике не работает. Формальное логическое мышление, по мысли Гегеля, есть только рассудок, но для самой высокой ступени развития мышления необходим диалектический разум.
«В диалектике все логически раздельное, основанное на взаимном отрицании, вместе с тем внутренне слито; одно не есть другое и вместе с тем и есть это другое, и только с ним, в нем и через него есть то, что оно подлинно представляет в своей последней глубине и полноте» (Гегель).
Такой стиль мышления, свойственный средневековой схоластике и обществам закрытого типа, вроде СССР, позволяет объяснить переход из мира дольнего в мир горний, от общества несовершенного — к идеальному раю на Земле.
P.S. Не следует путать гегелевскую диалектику с древнегреческой диалектикой. В античности под диалектикой понимался особый метод ведения дискуссии: выдвигался тезис, против ставился антитезис, затем выводилось следствие. И так до тех пор, пока не станет ясным, какое из двух первоначальных утверждений истинно.