Когда я только поступал в социологическую аспирантуру Вышки, мне хотелось изучать институциональные аспекты какого-нибудь российского научного сообщества. Физики, математики – не имело значение. Главное, чтобы его координация в основном не производилась ни на рыночных, ни на иерархических принципах. С теоретической рамкой у меня проблем не было. Мне казалось, что теория рационального выбора – это вершина научного прогресса, которая приложима ко всему на свете.

Сомнения заключались в кейсе. Я несколько раз кардинально менял его с момента поступления в первой волне. Только накануне самой защиты синопсиса Елена Андреевна Здравомыслова уговорила меня не лебезить перед естественниками, а искать малоизученные сюжеты из истории региональной российской социологии. Тогда казалось, что последнее препятствие наконец преодолено, сейчас выйдем в поле и так промаршируем магистральной дорогой прямо до защиты.

Вчера наконец обсудили с научным руководителем последнюю редакцию гайда. Его главная претензия коротко: «Кейс – норм, пилотные интервью – норм, новый вопросник – норм, но выберите, пожалуйста, наконец какую-то одну теоретическую рамку пока не поплыли под обаянием информантов». В общем, ситуация развернулась на 180°. Теперь у меня есть поле, которое в которое невозможно хочется окунуться, но в голове винегрет из теорий, которые я запоем начитал за последние два года. Совсем не хочется, чтобы любая из них подавляла фактуру материала.

Пока затрудняюсь с глобальными выводами из всех этих поворотов. В голове только строчка из моих любимых Свичей: «Embrace the journey... upraised».

Между Пьером Бурдье и экономическим империализмом, в причастности которому его часто обвиняют, есть как минимум одно огромное различие. Бурдье соглашается, что за любыми социальными феноменами скрывается своя «экономика», но выделяет в ней два разных принципа функционирования: обмен товарами и обмен дарами. Второй настолько отличается от первого, что француз даже называет его «экономикой наоборот». Однако антропологи и историки не дадут соврать: это очень распространенная форма хозяйствования среди многих культур разных эпох. Сам Бурдье находил различные формы дарообмена и в кабильских племенах Алжира, и в родных пиренейских деревеньках, и в парижских литературных салонах. Вообще, любые трансакции с участием символического капитала для Бурдье – это в той или иной степени обмен дарами.

Пытаясь разобраться в различных формах капитала по Бурдье, я нашел интересную проблематизацию такого понимания дара в замечательной статье Иланы Силбер. Она утверждает, что в ранних работах Бурдье подходил к дарению в духе социологии подозрения, развенчивая скрытые в нем способы господства. Затем, стремясь дистанцироваться от Гэри Беккера, он начал педалировать солидаристические и универсалистские стороны дарообмена, которые не может заменить собой свободный рынок. Кула сменила потлач в качестве парадигмы. Несмотря на то, что главные идеи о даре в его работах оставались относительно неизменными, он так и не провел систематического различения между «асимметричным» и «симметричным» типами обмена. Мне кажется, эти имплицитные типы параллельны двум типам социальных благ в теории рационального выбора: позиционным и коллективным (довольно старый, но по-прежнему полезный теоретический обзор на эту тему есть у политического ученого Эриха Виде).

Выводов у меня опять нет. Пишу, чтобы просто сказать, что эта небольшая лакуна у Бурдье меня заинтриговала и уже давно не отпускает. Думаю, такая оптика может быть перспективной для ранжирования различных символических благ в поле науки. Когда ученая степень или публикация используется больше для победы над оппонентом, а когда – для скрепления исследовательского коллектива, когда разжигает контроверзу, а когда консолидирует поле. В общем, рамка диссертационного исследования все-таки найдена! После небольшой паузы в наших отношениях, я возвращаюсь в объятия Бурдье. Ну а Хабермасу thnks fr th mmrs. Всегда буду вспоминать эту чудесную весну.

​Все разъяснения будут в ближайших постах. Пока просто оставлю это здесь.

Настало время раскрыть, что за оси я загадал на диаграмме в предыдущем посте, хотя кто-то уже и так догадался. Для них я взял обозначения из замечательной статьи историка Уильяма Сьюэлла-мл., который в ходе изучения Французской революции так угорел по наследию школы «Анналов», что поставил много годного стаффа социологам. Эта работа, хоть и не посвящена напрямую социальным онтологиям, предлагает терминологию, которая кажется мне даже удачнее, чем та, что есть у Коркюфа, Эбботта и остальных.

Вертикальная ось – дихотомия агентности и структуры. На мой взгляд, она является современной интерпретацией старого спора индивидуалистов и холистов. Отдавать предпочтение социальным агентам – значит считать, что общество всегда сводится к составляющим его элементам. Выбрать структуру в качестве первичной – это полагать, что социальное обладает свойствами, не сводящимися к сумме его носителей. Напротив, сначала необходимо схватить весь паттерн, и тогда можно будет предсказывать отдельные действия.

Вторая горизонтальная ось – ось ресурсов и схем. Допустим, вы определились, стоит ли начинать с паттерна или элементов. Но из чего сделано и то, и другое? Здесь нелишним будет вспомнить другой классический спор материалистов и идеалистов. Теоретик может отдавать первенство в конституировании общества удовлетворению базовых потребностей агентов, а может считать, что более фундаментальной проблемой является организациях их коллективного восприятия.

Про четыре сектора, которые образовываются осями, можно рассуждать бесконечно долго. Еще вернусь к ним в будущих постах, а пока поделюсь только ключевыми соображениями. В левом нижнем секторе главным образом сосредоточены экономисты, чей дискурс сегодня является доминирующим способом говорения об обществе. Думаю, что WDM заслужили своей статус именно потому, что в свое время предложили альтернативные экономике комбинации ответов на те же вопросы. Дюркгейм так вообще является социологом par excellence, потому что отважился воевать с экономистами сразу на два фронта. Очень жаль, что сегодня многие его недооценивают. Как и Маркса, которого сводят к трудовым лагерям. Ничего, структура еще нанесет ответный удар!

Свежее эссе Франсуа Дюбе – из числа тех, в которых автор невозмутимо облекает в текст все то, о чем читатель напряженно размышлял последние месяцы. Французский социолог сетует, что его коллеги все реже борются за легитимность объекта своей науки – собственно, общества. Одни поддаются циничному обаянию экономического империализма. Других привлекает изучение отдельно взятой идентичности в рамках одной из пятидесяти миллионов studies. Увы, что те, что другие теряют лес за деревьями. Некому становится изучать механизмы, которые худо-бедно держат нас вместе.

Дюбе верит в то, что хотя бы бушующая пандемия образумит социологов, наконец предоставив доказательства о реальности общества. Действительно, именно изоляция в эпоху COVID-19 обнажила нашу острую потребность в коллективных ритуалах, поддерживающих механическую солидарность. Коммуникация в мессенджерах и видеоконференциях не может обеспечить полноценное телесное соприсутствие агентов, что предсказуемо ведет к распространению тревог и депрессий. В то же время усилилась наша взаимозависимость друг от друга в юридическом, финансовом, организационном планах – органическая солидарность. Последовательному homo economicus становится невозможно решить все проблемы через приостановку контрактов и вывод активов. Бежать особо некуда. Может быть, только в космос.

Французская социологическая школа всегда говорила нам о том, что изучение и улучшение общества идут рука об руку. «Социология или варварство!» – провозглашает Дюбе. В общем, теперь я хотя бы знаю, что не один такой отбитый. Нас как минимум двое. Даже трое! Мастодонта истории социологии Александра Бенционовича Гофмана забыл! Пишите в комментарии, если тоже из нашей компании!

Продолжаю раскрывать интуиции из моей диаграммы. Толкотт Парсонс в свое время раскрутил термин «Гоббсова проблема». Под ней он подразумевал вопрос, о том, как из индивидов получается социальный порядок. Для некоторых она является чуть ли не единственной настоящей проблемой общественных наук. Нетрудно заметить, что только для тех из них, кто принадлежит к нижним секторам диаграммы, а, значит, исходит из примата частей над целым. А что же ребята в красном и зеленом секторах? Для них она нерелевантна. Вообще. Общество существует, и оно первичнее индивидов. Тут нет проблемы. Однако из этой логики рождается другая головоломка, которую я предлагаю называть «Спинозовой проблемой». Спасибо Сергею Коретко и Антону Сюткину за историко-философский ликбез по великому пантеисту и демократу, который мне позволил ее сформулировать.

Множество – ключевое общественно-политическое понятие для главного мыслителя Республики Соединенных провинций. Согласно Спинозе, человеческий индивид – это всегда часть множества других людей. Человек может, конечно, обойтись и без них, но тогда он будет очень и очень слаб. Если для Гоббса люди без государства просто переубивают друг друга, то в духе Спинозы будет утверждение о том, что без множества они просто будут лежать на кровати и страдать от тоски и одиночества. Ой, лежать они будут, конечно, на голой земле, потому что для того, чтобы раздобыть кровать, уже необходимо вступить в какое-то множество. Короче, асоциальный человек – это тот, кто просто лежит и страдает.

Другая тонкость в том, что люди не заключают общественный договор. Им приходится иметь дело с законами множества, существующими до них. Следовательно, для Спинозы человек превращается в полноценного индивида только тогда, когда приумножает свои силы через множество и при этом твердо осознает свои степени свободы в нем. Конфликты между людьми происходят не из-за их эгоистичной природы, а потому что чем больше множество, тем сложнее людям рассчитать свои аффекты и силы относительно его целого. Они не мудаки, как у Гоббса, а тупорезы. В общем, перед голландским рационалистом встает вопрос: как организовать множество в индивидов, осведомленных о его законах?

Здесь нетрудно заметить концептуальную логику, которая потом воспроизвелась в трудах Дюркгейма, отчасти Маркса и Зиммеля, а потом и у Бурдье с Хабермасом. Я, пожалуй, впервые схватил ее, когда прочитал про социальный страх и пропускные способности социальных сетей у Рональда Берта. Я совсем не утверждаю, что Спинозова проблема важнее или интереснее Гоббсовой, хотя очевидно, что мне она ближе по постановке. Для начала, без нее просто невозможно понять всю историю социологической теории. Даже самого Парсонса, который пришел к ней на поздних этапах своей интеллектуальной биографии. Надеюсь, вот это все мы плотненько обсудим со студентами уже скоро.

Вернемся из горнего мира философии XVII века в дольний мир отечественной науки. Я уже упоминал первые результаты продолжающегося проекта, возглавляемого Артемом Космарским и посвященного перспективам цифрового самоуправления научных сообществ. Теперь расскажу о нем немного подробнее. Проведя внушительное исследование смешанными методами, коллектив авторов пришел к выводу, что в нашей стране чиновники и ученые находятся в ситуации lose–lose. На словах всем выгодно повышать прозрачность научной деятельности, но от недоверия стороны продолжают творить всякую дичь. Одни продолжают щемить, а другие обходят формальные установления при помощи нового кумовства – трайбализма. Я бы не был так технооптимистичен по поводу разрешения этой дилеммы, но меня подкупает пафос исследования как априори ангажированного в интересах сообщества.

Хочется только защитить социологов, концептуальные представления которых о науке критикуются в работе. В ставшей уже не просто классической, а практически мемной статье Михаила Соколова и Кирилла Титаева речь идет о расколе только в среде постсоветских гуманитариев. Я бы не стал утверждать, что «туземной науки» не существует, опираясь на данные о трайбах естественников и технарей. К тому же очень близкое авторам проекта различение между сетями и академическими культурами как раз проводится Михаилом и его коллегами в более поздней коллективной монографии.

Ну и приносящая травмы отчетность перед чиновниками, зависимость от лидеров трайба, восприятие собственной позиции как источника скромненькой ренты – это же все буквальное описание свойств полей с маленькой автономией и значительным неравенством по Бурдье! Здесь я бы тем более не говорил, что собранный материал как-то перечеркивает чужую концепцию. Наоборот, только подтверждает. Короче, ученые всех трайбов, соединяйтесь!

Вау! Вот уже и больше 500 подписчиков! Когда начинал вести «Структуру», то надеялся, что привлеку такое внимание минимум года через полтора или два. От всего пламенного социологического сердца спасибо вам за то, что это случилось намного раньше! Жду ваших подписок, комментариев, репостов и впредь!

Пожалуй, отмечу это событие чашечкой чая со синнабоном сегодня вечером, а пока сведу в одном посте все рецензии на монографии и сборники, которые появлялись здесь раньше. Тем более, новый академический год на носу.

▪️Smith, Philip. 2020. Durkheim and After: The Durkheimian Tradition, 1893–2020. Cambridge: Polity. Часть I и часть II.
▪️Аронсон, Полина. 2020. Любовь: сделай сам. Как мы стали менеджерами своих чувств. Москва: Individuum.
Часть I и часть II.
▪️Medvetz, Thomas, and Jeffrey J. Sallaz, eds. 2018. The Oxford Handbook of Pierre Bourdieu. Oxford: Oxford University Press.
Часть I и часть II.
▪️Фуко, Мишель. 2021. История сексуальности. Том 4. Признания плоти. Москва: Ад Маргинем Пресс.
▪️Stedman Jones, Susen. 2001. Durkheim Reconsidered. Cambridge: Polity Press.
▪️Winter, Rainer, ed. 2020. “Special Section: Habermas at 90: Philosophy and the Present Condition.” Theory, Culture & Society 37(7–8).
▪️Bologh, Roslyn Wallach. 1990. Love or Greatness: Max Weber and Masculine Thinking – A Feminist Inquiry. London: Unwin Hyman.
▪️Олейник, Антон. 2019. Научные трансакции. Сети и иерархии в общественных науках. Москва: ИНФРА-М.

После того, как я чуть-чуть разобрался с политической теорией Спинозы, сразу же угорел по метафизике Лейбница. Первый мне точно ближе по своему мировоззрению, но до чего же, черт возьми, потрясающе красива и безумна система второго! Надо ведь было такое удумать без MDMA, вдохновляясь лишь дифференциальным исчислением!

Удивительно, как я успешно прошел три курса по философии на каждой ступеньке образования, но в континентальный рационализм начал врубаться только сейчас. До этого все эти ребята были для меня просто наивными мальчиками для битья атлантических эмпириков. Конечно, это не вина педагогов, а мои стереотипы, которые я частично преодолел только за последние пару лет, всерьез взявшись за социологическую теорию.

Параллелей в стилях мышления между философами эпохи Просвещения и современными теоретиками социальных структур действительно очень много. И те, и другие исходят из изначальной упорядоченности отдельных частей мира в единое целое. И те, и другие строят дедуктивные системы, чтобы выразить эту упорядоченность. И те, и другие считают, что систематизация поможет людям разумно гармонизировать свое отношение к миру.

Конечно, не я первый, кто заметил здесь определенную преемственность. К примеру, Рональд Бригер написал коротенькое эссе про близость монизма Спинозы посылкам сетевого анализа, а Элке Вайк раскрыла сходство интуиций Лейбница и Бурдье для преодоления картезианского дуализма. Также для меня крайне полезной оказалась монография c доступным сравнением идей всей большой тройки классических рационалистов от Джона Коттинэма. Жаль только, лето заканчивается, так что забуриться в эту тему еще глубже уже не получится. Надо работать.

Пока редактировал силлабус для грядущего курса, вспомнил прекрасную статью Фредерика Лебарона, где тот наглядно опровергает представления о Пьере Бурдье как о стереотипном французском гуманитарии, делающим радикальные заявления без поддержки их фактами и логикой. На самом деле, практически каждое серьезное исследование учителя Лебарона подразумевало геометрический анализ статистических данных. Этот семейство количественных методов не использует предпосылки теории вероятностей (как регрессионный анализ) или теории графов (как сетевой анализ). Его математический фундамент – это линейная алгебра. Геометрический аналитик не пытается предсказывать значения целевых переменных и не рассчитывает меры связей между узлами, а ищет направления векторов за распределением точек в многомерном пространстве.

Такой оригинальный подход к статистике, распространенный в основном среди французских обществоведов, весьма близок теории социальных полей с ее вниманием к силовым отношениям между агентами. Даже тяжело однозначно сказать: пришел ли Бурдье к геометрическому анализу, потому что тот был близок его социологическому воображению? Или, наоборот, знакомство с этим подходом к статистике позволило ученому окончательно сформулировать свою концепцию социального поля? Сам Бурдье, наверное, пространно изрек бы что-то типа: «Две этих диспозиции интеллектуального пространства гомологичны друг другу». Казалось бы, при чем тут классический рационализм в философии?

До настоящего момента мне не выпадала возможность прочитать Дюркгейма и Фуко спокойно, одного за другим. В связи с курсом такая возможность представилась, и я в очередной раз изумился, насколько эти социальные мыслители схожи. Я бы даже сформулировал это с помощью модного сейчас в философских кругах эпитета: Фуко – это Темный Дюркгейм.

Судите сами. Оба горячо спорили с психологическим редукционизмом, противопоставляя ему силу коллективных принудительных установок (социальных фактов и диспозитивов соответственно). Оба были захвачены проблемой неизбывности преступности и патологий. Наконец, у обоих пересекающиеся кантианско-контианские правила метода. Правда, Дюркгейм предлагал избавляться только от предпонятий, а Фуко – вообще от универсалий.

Конечно, оценка современного общества у них совсем не совпадает. Дюркгейм – как будто король выпускных и мальчишников из фильмов про американских тинейджеров. Он, конечно, был осведомлен об аномии и фатализме, но, строго говоря, didn't give a shit. Таких в мемах еще называют чедами. Фуко же – один из верджинов, которым путь на любую вечеринку заказан, поэтому единственный выход для него – это ее сорвать. Он тоже хорошо понимал, что без других совсем обойтись нельзя, но сначала – все-таки забота о себе. В общем, восприятие социального у обоих крайне пристрастно и односторонне.

Отсюда в современной дисциплинарной матрице общественных наук между Дюркгеймом и Фуко пролегает пропасть. Их редко даже упоминают в одном тексте. Возможно, это только конъюнктура. Я думаю, что в будущем они вполне могут оказаться в одном и том же обновленном списке французских классиков. Тор и Локи вот тоже сначала недолюбливали друг друга, но в итоге плечом к плечу спасли Асгард.

Мы с Михаилом Соколовым внесли последние правки в силлабус курса «Введение в социологическую теорию»! Для всех, кто интересовался, выкладываю его в открытый доступ. Сразу отвечаю на возможные вопросы. Да, студентам и аспирантам несоциологических программ Европейского университета курс посещать можно. Нет, онлайна не будет, к сожалению.

Обсудить все значимые для социологического канона тексты, имена и понятия за семестр практически нереально, поэтому пришлось с тяжелым сердцем сокращать объем литературы. Впрочем, ее все равно предстоит освоить очень много. Наша задача заключается в том, чтобы просто немного подержать слушателей за багажник, а потом отпустить их велосипед в глухие луга, чтоб там они уже гнали сами как можно дольше. Если разберетесь вместе с нами с Зиммелем, Мидом и Хоркхаймером, то, думаю, никаким теоретическим текстом вас в этой жизни больше не напугать.

Честно говоря, я пару раз чуть не погиб от разрыва мозга в процессе подготовки. Кажется, так интенсивно я еще никогда в жизни ничего не читал. Надо ли упоминать, что столько разноцветных квадратиков я тем более никогда не чертил? Держу пальцы, чтоб все прошло круто! Начинаем уже в следующую среду в 10:00.

При поступлении в социологическую магистратуру я обладал менталитетом впечатлительного агрессивного школьника и партбилетом «Яблоко». (Спойлер: ничего не изменилось, за исключением того, что в этой партии я больше не состою.) Вот такому вот мне предстояло испытать настоящий культурный шок от курса Лады Шиповаловой и Артемия Магуна по философии науки. Потрясенный до глубины души лекцией Лады про Хайдеггера, я уже на одной из первых пар выпалил что-то вроде: «Мне кажется, вы рассказываете нам какую-то версию идеологии традиционного общества!» Лада, разумеется, только улыбнулась в ответ.

После пары меня на улице нагнал и остановил какой-то парень: «Ты тут что ли главный позитивист?» «Ну!» – уже приготовившись к столкновению, ответил я. Правда, особого столкновения не последовало. Оказалось, что мы оба интересуемся футболом, поэтому по дороге до Чернышевской мы обсуждали не позитивизм, а РФПЛ. Этим парнем был честный левый философ Антон Сюткин. Вот уже пять лет продолжается дружба двух людей, которые задаются одинаковыми вопросами, но ищут ответ в разных местах.

Это ностальгическое вступление задумано только для того, чтоб прорекламировать Телеграм-канал Антона, посвященный современной материалистической диалектике, а также философскому взгляду на политику, футбол и музыку. Уже в своем первом посте он не смог удержаться от того, чтобы не потроллить меня за мой «метод цветных квадратиков». На самом деле Антон все верно ухватил. «Квадратики» отсылают к рациональному познанию социальной реальности, а «цветные» символизируют разнообразие этой реальности. Так что я, пожалуй, приму это название с гордостью! Спасибо философам за то, что умеют придумывать красивые формулировки!

Создал на Гугл-диске папку, которая будет регулярно пополняться материалами для моих семинаров по социальной теории. К ним относятся:

▪️Первоисточники из силлабуса.
▪️Презентации для семинаров с кратким изложением содержания занятий в виде терминов, таблиц и схем.
▪️Дополнительная литература из презентаций: введения, обзоры, интеллектуальные биографии классиков – вот это все.

Изначально все предназначается для слушателей курса, но, возможно, пригодится и тем, кто отважится в домашних условиях вызвать дух кого-то из «мертвых белых самцов» (мотороллер не мой, а Андрея Кузнецова).

Благодаря нашему замечательному слушателю Ильдару Белялову в заветной папке появились еще и записи вчерашней лекции, в которой Михаил рассказывает про конфликтующие понятия революции в умах российских граждан, и семинара, где я защищаю функциональность однополых браков при органическом разделении общественного труда. Надеюсь, мы будем записывать пары и дальше.

Пока я впечатлен эрудицией и прозорливостью студентов. Хочется соответствовать их уровню вовлеченности. Спасибо! Будем держать темп! Отдельно мне хочется поблагодарить Александра Вильховенко, с которым мы совместно придумали эвристический образ того, как Дюркгейм располагает социологию среди остальных наук. Кратко изложу обмен репликами, который не вместился в аудиозапись.

На первый взгляд, социальные факты по Дюркгейму нужно рассматривать как вершину конуса, в основании которого лежат физические, химические, биологические и психологические факты. Однако такая оптика присуща, скорее, только «раннему Дюркгейму», озабоченному плотностью и объемом человеческих тел, а также другими составляющими социальной морфологии. Потом внимание классика переключается с социальных фактов, которые как бы вещи, на коллективное сознание, диктующее нам то, как мы воспринимаем и организовываем вещи всамделишные. Следовательно, вся внесоциальная реальность начинает восприниматься через узкое горлышко социальных классификаций. Естественные науки превращаются из предтечи социологии в объект ее изучения. Конус оборачивается воронкой.

«Реалисты» будут настаивать, что Дюркгейм имел ввиду только конус, «релятивисты» – воронку. Я бы сказал, что часть величия Дюркгейма как создателя особого социологического метода именно в том, что он смог зафиксировать систему научных дисциплин в противоречивом единстве обеих форм. Без этого не существовало бы современной социологии знания. Фууух! Вот в этом диалектическом моменте я немного поплыл! Хорошо, что у нас будет еще одно занятие по «Элементарным формам», где мы сможем прояснить этот образ на совсем другом материале.

Задумался, настолько актуальны для современной социологии труды Маркса и Энгельса. Вот если попытаться ответить без талмудизма троцкистских кружков, но и без панических атак российской либеральной интеллигенции. Тема бездонная, поэтому скажу пока только за себя. Лично я почерпнул от классиков исторического материализма по меньшей мере три методологических правила, которые помогают мне не только вести собственное исследование, но и в принципе анализировать социальную жизнь вокруг.

Во-первых, follow the money. Никогда не бывает лишним взглянуть на интересующих вас агентов в том числе как на хозяйствующих субъектов. Даже (тем более!) если ваше поле далеко от традиционно очерчиваемой области экономики. На какие средства живут художники, ученые, активисты, журналисты? С помощью каких материальных средств они делают то, что делают?

Во-вторых, кому это выгодно? В сложившихся социально-экономических отношениях некоторые агенты более равны, чем подавляющее большинство остальных. Не думаю, что стоит маниакально выискивать одну единственную линию господства и только одно ключевое противоречие в этих отношениях. Тем не менее, плодотворно задаваться более общими вопросами: каковы механизмы изъятия ренты в данной системе отношений? Каким образом в ней создаются устойчивые паттерны экономического неравенства между группами? Как это неравенство накапливает кризисные тенденции?

В-третьих, социологическое знание не может быть полностью нейтральным по отношению к собственному объекту. Если покровы существуют, то должны быть сняты. Ideologiekritik – это не какое-то отдельное научное направление, не специальный метод, а характеристика практически любого честного исследования. Итак, что за бенефициаров затронет ваше исследование, даже если вы попытаетесь смотреть на происходящее «объективно»? Кому оно, напротив, пойдет во благо?

Всю эту неделю я нахожусь на потрясающей Байкальской школе социальных исследований. Итоги подводить пока рано – впереди еще куча выступлений и обсуждений. Так что пока помучаю вас музыкальным офф-топом. Вчера, пока моя экскурсионная группа кайфовала от сопок и скал северного Ольхона, я в основном скучал и мерз, как обычно и случается со мной на природе. Главное мое впечатление от поездки – культурное. Когда мы наконец отправились в обратную ухабистую дорогу, водитель внезапно заменил в своей магнитоле нейтральную и ненапряжную «Дискотеку 80-х» на подборку песен Владимира Высоцкого. Разумеется, я понаслушался их в течение всей жизни из разных утюгов, но чтоб на протяжении почти полутора часов внимать целой антологии – такое впервые.

Довольно быстро пришла мысль, что во многих треках он не просто поет с долей фирменной хрипотцы, а очень технично расщепляет вокал до практически управляемого крика. Также довольно виртуозно у него получается чередовать ритмические рисунки в пении. Вообще, иногда голос Высоцкого превращается в инструмент, подобный ритм-гитаре или даже ударным. Возможно, я чего-то не знаю, но кажется, что такого явного акцента на этих элементах в западной рок-музыке не было до начала 1980-х гг. Потребовалось дождаться хардкор-панка и трэш-метала, чтобы люди типа Тома Арайи или Генри Роллинза собрали из них прообразы современных экстремальных вокальных техник. Высоцкий же свободно юзал многое из этого арсенала уже на рубеже 1960–1970-х. Например, вот это появилось за 9 лет до этого. Короче, зауважал и Высоцкого, и ольхонских водил, которые в душе – настоящие металисты.

Новая статья Рейчел Эллис ярко полемизирует с классической концепцией тотального института Эрвина Гоффмана. Два возражения против того, чтобы рассматривать психиатрические больницы, тюрьмы, военные лагеря и прочие организации этого ряда в качестве строго изолированных от остального общества пространств, известны давно. Первое и наиболее банальное заключается в том, что у всех таких специальных учреждений есть двери для входа и выхода. Даже самая охраняемая тюрьма в конечном счете является не более чем фильтром для огромного потока новоприбывающих и «исправившихся». Второе возражение обычно подчеркивает факт того, что любой тотальный институт встроен в иерархию управляющих им государственных органов, а в некоторых странах типа США – зачастую еще и в структуру коммерческих холдингов.

Эллис идет еще дальше и показывает, как функционирование многих якобы тотальных институтов на самом деле зависит от регулярного просачивания ресурсов и верований из-за ограды. Это иллюстрируется данными годового этнографического наблюдения за заключенными большой женской тюрьмы. Одним из ключевых принципов организации жизни доброй половины узниц оказывается вовлеченное участие в ритуалах различных религиозных конфессий под руководством волонтеров-духовников. Без этих еженедельных взаимодействий поддержание рутинного порядка в тюрьме было бы крайне затруднено. Например, от них остро зависит психологическое здоровье женщин. Таким образом, Эллис предлагает обновить старую дискуссию собственной новой концепцией «пористого института».

Кстати говоря, на более близком нам всем материале похожей темой давно и успешно занимается Ксения Рунова. Правда, согласно ее исследованиям, важнейшими посредниками между тюрьмой и внешним миром в России являются не священники, а врачи. Короче, не может половина страны сидеть, а половина охранять. Хотя бы чисто математически. Какой-то процент еще всегда исповедует или лечит. Процент маленький, но зато очень важный.