Вчера по приглашению Центра STS поучаствовал в обсуждении классической статьи Ширли Струм и Бруно Латура про социальные связи у бабуинов. Почувствовал себя как студент, эссе по курсу которого оценивают ведущие специалисты по теме. С одной лишь маленькой разницей, что не было ни курса, ни эссе, а были только пару постов на канале. Так что большое спасибо всему коллективу центра! Кстати, они обещают, что теоретические семинары со следующего семестра будут проводиться чаще. Следите за новостями!

На встрече я отстаивал тезис о практическом отождествлении социального и политического у Струм и Латура, что ожидаемо приводит к вчитыванию макиавеллизма в бедных бабуинов. Уполномоченный по делам АСТ в России Андрей Кузнецов парировал, что в анализируемом тексте макиавеллизм не особо выражен. Прагматику же работы следует понимать как еще один аргумент против традиционной социологии, которая отрицает всякую пользу наблюдений за действиями приматов для изучения конструирования порядка у людей. Тут уже я возразил, что «традиционный социолог» вполне может интересоваться социобиологией и даже признавать частичную социальную агентность за бабуином, собакой или нейросетью в той мере, насколько у них проявляются коммуникативные компетенции.

В общем, разговор получился немного расфокусированным, что неудивительно, учитывая, что собрались люди с очень разным бэкграундом. Тем не менее, для меня он оказался конструктивным. Надеюсь, что для остальных участников тоже. Теперь мне лучше видно, как Латур может быть расположен на фоне остальной социологической традиции, от которой старательно пытается отмежеваться. Например, если оставить в стороне завиральную идею об самостоятельности костров инквизиции и газовых камер, то его нарратив о развитии общества от человекообразных обезьян к первым людям, а потом и к Модерну напоминает работы Майкла Манна. Те же сети. Та же власть. Тот же акцент на становлении. В общем, будем контекстуализировать и критиковать дальше.

Импорт западных теорий долгое время был одним из способов быстро сделать себе карьеру на постсоветском интеллектуальном рынке. Возможно, только сейчас, в эпоху индексов публикационной активности и цифрового пиратства, это занятие постепенно уходит на второй план, переставая приносить прежние дивиденды. Несмотря на колониальненький характер такого культуртрегерства, сложно совершенно отказать ему в общественной пользе. Например, без Натальи Шматко и ее коллег по Институту экспериментальной социологии мы бы толком не представляли себе контуров мысли Бурдье.

В связи с этим меня до недавнего времени удивляло, почему даже всякие германы люббе и прочие ноунеймы могут похвастаться официальным дистрибьютером в России, а Юрген Хабермас – нет. В голову лезли самые нелепые культурные и политические объяснения. Сейчас мне стало ясно, что во многом это результат не тренда, а случайности. При этом не простой, а трагической. В свое время Хабермаса активно начинал популяризировать социальный философ Владимир Фурс из Европейского гуманитарного университета. К сожалению, он скончался молодым от сердечного приступа в 2009 году. Ужасно жаль. Сейчас мы могли бы слушать активного приверженца рационалистической и гуманистической критической теории, да еще и из Белоруссии.

Вспомнил, что давным-давно читал в «Логосе» его статью про дебаты Хабермаса с Фуко. Оказалось, что ту статью ему получилось развить в целый добротный путеводитель по социальной критике. Теперь нам ничего не остается, кроме как подхватывать там, где Фурс остановился.

Благодаря помощи замечательной Маши Фесенко у меня теперь тоже есть профиль на Яндекс.Кью. Основная масса вопросов в теме «Общество» там, конечно, довольно своеобразная. Например, про оптимальный возраст для начала занятия петтингом или про то, когда нас наконец покинет дорогой Владимир Владимирович. Однако я все же попытаюсь не выходить за рамки собственной, прости господи, экспертизы, поэтому с радостью поделюсь только тем, что касается социологической теории и истории общественных наук.

Уже наотвечал про возникновение научных конференций и возможные способы борьбы с социальной атомизацией. Особенно был рад поделиться кратким резюме о том, почему же Пьер Бурдье такой крутой. Время от времени буду выкладывать ответы на наиболее интересные вопросы на канал.

https://yandex.ru/q/question/chto_novogo_privnios_burdio_v_i_2555e361/?answer_id=337d3456-c43b-4779-934e-f906a3dcb282&utm_medium=share&utm_campaign=answer#337d3456-c43b-4779-934e-f906a3dcb282

Когда я только поступал в социологическую аспирантуру Вышки, мне хотелось изучать институциональные аспекты какого-нибудь российского научного сообщества. Физики, математики – не имело значение. Главное, чтобы его координация в основном не производилась ни на рыночных, ни на иерархических принципах. С теоретической рамкой у меня проблем не было. Мне казалось, что теория рационального выбора – это вершина научного прогресса, которая приложима ко всему на свете.

Сомнения заключались в кейсе. Я несколько раз кардинально менял его с момента поступления в первой волне. Только накануне самой защиты синопсиса Елена Андреевна Здравомыслова уговорила меня не лебезить перед естественниками, а искать малоизученные сюжеты из истории региональной российской социологии. Тогда казалось, что последнее препятствие наконец преодолено, сейчас выйдем в поле и так промаршируем магистральной дорогой прямо до защиты.

Вчера наконец обсудили с научным руководителем последнюю редакцию гайда. Его главная претензия коротко: «Кейс – норм, пилотные интервью – норм, новый вопросник – норм, но выберите, пожалуйста, наконец какую-то одну теоретическую рамку пока не поплыли под обаянием информантов». В общем, ситуация развернулась на 180°. Теперь у меня есть поле, которое в которое невозможно хочется окунуться, но в голове винегрет из теорий, которые я запоем начитал за последние два года. Совсем не хочется, чтобы любая из них подавляла фактуру материала.

Пока затрудняюсь с глобальными выводами из всех этих поворотов. В голове только строчка из моих любимых Свичей: «Embrace the journey... upraised».

Между Пьером Бурдье и экономическим империализмом, в причастности которому его часто обвиняют, есть как минимум одно огромное различие. Бурдье соглашается, что за любыми социальными феноменами скрывается своя «экономика», но выделяет в ней два разных принципа функционирования: обмен товарами и обмен дарами. Второй настолько отличается от первого, что француз даже называет его «экономикой наоборот». Однако антропологи и историки не дадут соврать: это очень распространенная форма хозяйствования среди многих культур разных эпох. Сам Бурдье находил различные формы дарообмена и в кабильских племенах Алжира, и в родных пиренейских деревеньках, и в парижских литературных салонах. Вообще, любые трансакции с участием символического капитала для Бурдье – это в той или иной степени обмен дарами.

Пытаясь разобраться в различных формах капитала по Бурдье, я нашел интересную проблематизацию такого понимания дара в замечательной статье Иланы Силбер. Она утверждает, что в ранних работах Бурдье подходил к дарению в духе социологии подозрения, развенчивая скрытые в нем способы господства. Затем, стремясь дистанцироваться от Гэри Беккера, он начал педалировать солидаристические и универсалистские стороны дарообмена, которые не может заменить собой свободный рынок. Кула сменила потлач в качестве парадигмы. Несмотря на то, что главные идеи о даре в его работах оставались относительно неизменными, он так и не провел систематического различения между «асимметричным» и «симметричным» типами обмена. Мне кажется, эти имплицитные типы параллельны двум типам социальных благ в теории рационального выбора: позиционным и коллективным (довольно старый, но по-прежнему полезный теоретический обзор на эту тему есть у политического ученого Эриха Виде).

Выводов у меня опять нет. Пишу, чтобы просто сказать, что эта небольшая лакуна у Бурдье меня заинтриговала и уже давно не отпускает. Думаю, такая оптика может быть перспективной для ранжирования различных символических благ в поле науки. Когда ученая степень или публикация используется больше для победы над оппонентом, а когда – для скрепления исследовательского коллектива, когда разжигает контроверзу, а когда консолидирует поле. В общем, рамка диссертационного исследования все-таки найдена! После небольшой паузы в наших отношениях, я возвращаюсь в объятия Бурдье. Ну а Хабермасу thnks fr th mmrs. Всегда буду вспоминать эту чудесную весну.

​Все разъяснения будут в ближайших постах. Пока просто оставлю это здесь.

Настало время раскрыть, что за оси я загадал на диаграмме в предыдущем посте, хотя кто-то уже и так догадался. Для них я взял обозначения из замечательной статьи историка Уильяма Сьюэлла-мл., который в ходе изучения Французской революции так угорел по наследию школы «Анналов», что поставил много годного стаффа социологам. Эта работа, хоть и не посвящена напрямую социальным онтологиям, предлагает терминологию, которая кажется мне даже удачнее, чем та, что есть у Коркюфа, Эбботта и остальных.

Вертикальная ось – дихотомия агентности и структуры. На мой взгляд, она является современной интерпретацией старого спора индивидуалистов и холистов. Отдавать предпочтение социальным агентам – значит считать, что общество всегда сводится к составляющим его элементам. Выбрать структуру в качестве первичной – это полагать, что социальное обладает свойствами, не сводящимися к сумме его носителей. Напротив, сначала необходимо схватить весь паттерн, и тогда можно будет предсказывать отдельные действия.

Вторая горизонтальная ось – ось ресурсов и схем. Допустим, вы определились, стоит ли начинать с паттерна или элементов. Но из чего сделано и то, и другое? Здесь нелишним будет вспомнить другой классический спор материалистов и идеалистов. Теоретик может отдавать первенство в конституировании общества удовлетворению базовых потребностей агентов, а может считать, что более фундаментальной проблемой является организациях их коллективного восприятия.

Про четыре сектора, которые образовываются осями, можно рассуждать бесконечно долго. Еще вернусь к ним в будущих постах, а пока поделюсь только ключевыми соображениями. В левом нижнем секторе главным образом сосредоточены экономисты, чей дискурс сегодня является доминирующим способом говорения об обществе. Думаю, что WDM заслужили своей статус именно потому, что в свое время предложили альтернативные экономике комбинации ответов на те же вопросы. Дюркгейм так вообще является социологом par excellence, потому что отважился воевать с экономистами сразу на два фронта. Очень жаль, что сегодня многие его недооценивают. Как и Маркса, которого сводят к трудовым лагерям. Ничего, структура еще нанесет ответный удар!

Свежее эссе Франсуа Дюбе – из числа тех, в которых автор невозмутимо облекает в текст все то, о чем читатель напряженно размышлял последние месяцы. Французский социолог сетует, что его коллеги все реже борются за легитимность объекта своей науки – собственно, общества. Одни поддаются циничному обаянию экономического империализма. Других привлекает изучение отдельно взятой идентичности в рамках одной из пятидесяти миллионов studies. Увы, что те, что другие теряют лес за деревьями. Некому становится изучать механизмы, которые худо-бедно держат нас вместе.

Дюбе верит в то, что хотя бы бушующая пандемия образумит социологов, наконец предоставив доказательства о реальности общества. Действительно, именно изоляция в эпоху COVID-19 обнажила нашу острую потребность в коллективных ритуалах, поддерживающих механическую солидарность. Коммуникация в мессенджерах и видеоконференциях не может обеспечить полноценное телесное соприсутствие агентов, что предсказуемо ведет к распространению тревог и депрессий. В то же время усилилась наша взаимозависимость друг от друга в юридическом, финансовом, организационном планах – органическая солидарность. Последовательному homo economicus становится невозможно решить все проблемы через приостановку контрактов и вывод активов. Бежать особо некуда. Может быть, только в космос.

Французская социологическая школа всегда говорила нам о том, что изучение и улучшение общества идут рука об руку. «Социология или варварство!» – провозглашает Дюбе. В общем, теперь я хотя бы знаю, что не один такой отбитый. Нас как минимум двое. Даже трое! Мастодонта истории социологии Александра Бенционовича Гофмана забыл! Пишите в комментарии, если тоже из нашей компании!

Продолжаю раскрывать интуиции из моей диаграммы. Толкотт Парсонс в свое время раскрутил термин «Гоббсова проблема». Под ней он подразумевал вопрос, о том, как из индивидов получается социальный порядок. Для некоторых она является чуть ли не единственной настоящей проблемой общественных наук. Нетрудно заметить, что только для тех из них, кто принадлежит к нижним секторам диаграммы, а, значит, исходит из примата частей над целым. А что же ребята в красном и зеленом секторах? Для них она нерелевантна. Вообще. Общество существует, и оно первичнее индивидов. Тут нет проблемы. Однако из этой логики рождается другая головоломка, которую я предлагаю называть «Спинозовой проблемой». Спасибо Сергею Коретко и Антону Сюткину за историко-философский ликбез по великому пантеисту и демократу, который мне позволил ее сформулировать.

Множество – ключевое общественно-политическое понятие для главного мыслителя Республики Соединенных провинций. Согласно Спинозе, человеческий индивид – это всегда часть множества других людей. Человек может, конечно, обойтись и без них, но тогда он будет очень и очень слаб. Если для Гоббса люди без государства просто переубивают друг друга, то в духе Спинозы будет утверждение о том, что без множества они просто будут лежать на кровати и страдать от тоски и одиночества. Ой, лежать они будут, конечно, на голой земле, потому что для того, чтобы раздобыть кровать, уже необходимо вступить в какое-то множество. Короче, асоциальный человек – это тот, кто просто лежит и страдает.

Другая тонкость в том, что люди не заключают общественный договор. Им приходится иметь дело с законами множества, существующими до них. Следовательно, для Спинозы человек превращается в полноценного индивида только тогда, когда приумножает свои силы через множество и при этом твердо осознает свои степени свободы в нем. Конфликты между людьми происходят не из-за их эгоистичной природы, а потому что чем больше множество, тем сложнее людям рассчитать свои аффекты и силы относительно его целого. Они не мудаки, как у Гоббса, а тупорезы. В общем, перед голландским рационалистом встает вопрос: как организовать множество в индивидов, осведомленных о его законах?

Здесь нетрудно заметить концептуальную логику, которая потом воспроизвелась в трудах Дюркгейма, отчасти Маркса и Зиммеля, а потом и у Бурдье с Хабермасом. Я, пожалуй, впервые схватил ее, когда прочитал про социальный страх и пропускные способности социальных сетей у Рональда Берта. Я совсем не утверждаю, что Спинозова проблема важнее или интереснее Гоббсовой, хотя очевидно, что мне она ближе по постановке. Для начала, без нее просто невозможно понять всю историю социологической теории. Даже самого Парсонса, который пришел к ней на поздних этапах своей интеллектуальной биографии. Надеюсь, вот это все мы плотненько обсудим со студентами уже скоро.

Вернемся из горнего мира философии XVII века в дольний мир отечественной науки. Я уже упоминал первые результаты продолжающегося проекта, возглавляемого Артемом Космарским и посвященного перспективам цифрового самоуправления научных сообществ. Теперь расскажу о нем немного подробнее. Проведя внушительное исследование смешанными методами, коллектив авторов пришел к выводу, что в нашей стране чиновники и ученые находятся в ситуации lose–lose. На словах всем выгодно повышать прозрачность научной деятельности, но от недоверия стороны продолжают творить всякую дичь. Одни продолжают щемить, а другие обходят формальные установления при помощи нового кумовства – трайбализма. Я бы не был так технооптимистичен по поводу разрешения этой дилеммы, но меня подкупает пафос исследования как априори ангажированного в интересах сообщества.

Хочется только защитить социологов, концептуальные представления которых о науке критикуются в работе. В ставшей уже не просто классической, а практически мемной статье Михаила Соколова и Кирилла Титаева речь идет о расколе только в среде постсоветских гуманитариев. Я бы не стал утверждать, что «туземной науки» не существует, опираясь на данные о трайбах естественников и технарей. К тому же очень близкое авторам проекта различение между сетями и академическими культурами как раз проводится Михаилом и его коллегами в более поздней коллективной монографии.

Ну и приносящая травмы отчетность перед чиновниками, зависимость от лидеров трайба, восприятие собственной позиции как источника скромненькой ренты – это же все буквальное описание свойств полей с маленькой автономией и значительным неравенством по Бурдье! Здесь я бы тем более не говорил, что собранный материал как-то перечеркивает чужую концепцию. Наоборот, только подтверждает. Короче, ученые всех трайбов, соединяйтесь!

Вау! Вот уже и больше 500 подписчиков! Когда начинал вести «Структуру», то надеялся, что привлеку такое внимание минимум года через полтора или два. От всего пламенного социологического сердца спасибо вам за то, что это случилось намного раньше! Жду ваших подписок, комментариев, репостов и впредь!

Пожалуй, отмечу это событие чашечкой чая со синнабоном сегодня вечером, а пока сведу в одном посте все рецензии на монографии и сборники, которые появлялись здесь раньше. Тем более, новый академический год на носу.

▪️Smith, Philip. 2020. Durkheim and After: The Durkheimian Tradition, 1893–2020. Cambridge: Polity. Часть I и часть II.
▪️Аронсон, Полина. 2020. Любовь: сделай сам. Как мы стали менеджерами своих чувств. Москва: Individuum.
Часть I и часть II.
▪️Medvetz, Thomas, and Jeffrey J. Sallaz, eds. 2018. The Oxford Handbook of Pierre Bourdieu. Oxford: Oxford University Press.
Часть I и часть II.
▪️Фуко, Мишель. 2021. История сексуальности. Том 4. Признания плоти. Москва: Ад Маргинем Пресс.
▪️Stedman Jones, Susen. 2001. Durkheim Reconsidered. Cambridge: Polity Press.
▪️Winter, Rainer, ed. 2020. “Special Section: Habermas at 90: Philosophy and the Present Condition.” Theory, Culture & Society 37(7–8).
▪️Bologh, Roslyn Wallach. 1990. Love or Greatness: Max Weber and Masculine Thinking – A Feminist Inquiry. London: Unwin Hyman.
▪️Олейник, Антон. 2019. Научные трансакции. Сети и иерархии в общественных науках. Москва: ИНФРА-М.

После того, как я чуть-чуть разобрался с политической теорией Спинозы, сразу же угорел по метафизике Лейбница. Первый мне точно ближе по своему мировоззрению, но до чего же, черт возьми, потрясающе красива и безумна система второго! Надо ведь было такое удумать без MDMA, вдохновляясь лишь дифференциальным исчислением!

Удивительно, как я успешно прошел три курса по философии на каждой ступеньке образования, но в континентальный рационализм начал врубаться только сейчас. До этого все эти ребята были для меня просто наивными мальчиками для битья атлантических эмпириков. Конечно, это не вина педагогов, а мои стереотипы, которые я частично преодолел только за последние пару лет, всерьез взявшись за социологическую теорию.

Параллелей в стилях мышления между философами эпохи Просвещения и современными теоретиками социальных структур действительно очень много. И те, и другие исходят из изначальной упорядоченности отдельных частей мира в единое целое. И те, и другие строят дедуктивные системы, чтобы выразить эту упорядоченность. И те, и другие считают, что систематизация поможет людям разумно гармонизировать свое отношение к миру.

Конечно, не я первый, кто заметил здесь определенную преемственность. К примеру, Рональд Бригер написал коротенькое эссе про близость монизма Спинозы посылкам сетевого анализа, а Элке Вайк раскрыла сходство интуиций Лейбница и Бурдье для преодоления картезианского дуализма. Также для меня крайне полезной оказалась монография c доступным сравнением идей всей большой тройки классических рационалистов от Джона Коттинэма. Жаль только, лето заканчивается, так что забуриться в эту тему еще глубже уже не получится. Надо работать.

Пока редактировал силлабус для грядущего курса, вспомнил прекрасную статью Фредерика Лебарона, где тот наглядно опровергает представления о Пьере Бурдье как о стереотипном французском гуманитарии, делающим радикальные заявления без поддержки их фактами и логикой. На самом деле, практически каждое серьезное исследование учителя Лебарона подразумевало геометрический анализ статистических данных. Этот семейство количественных методов не использует предпосылки теории вероятностей (как регрессионный анализ) или теории графов (как сетевой анализ). Его математический фундамент – это линейная алгебра. Геометрический аналитик не пытается предсказывать значения целевых переменных и не рассчитывает меры связей между узлами, а ищет направления векторов за распределением точек в многомерном пространстве.

Такой оригинальный подход к статистике, распространенный в основном среди французских обществоведов, весьма близок теории социальных полей с ее вниманием к силовым отношениям между агентами. Даже тяжело однозначно сказать: пришел ли Бурдье к геометрическому анализу, потому что тот был близок его социологическому воображению? Или, наоборот, знакомство с этим подходом к статистике позволило ученому окончательно сформулировать свою концепцию социального поля? Сам Бурдье, наверное, пространно изрек бы что-то типа: «Две этих диспозиции интеллектуального пространства гомологичны друг другу». Казалось бы, при чем тут классический рационализм в философии?

До настоящего момента мне не выпадала возможность прочитать Дюркгейма и Фуко спокойно, одного за другим. В связи с курсом такая возможность представилась, и я в очередной раз изумился, насколько эти социальные мыслители схожи. Я бы даже сформулировал это с помощью модного сейчас в философских кругах эпитета: Фуко – это Темный Дюркгейм.

Судите сами. Оба горячо спорили с психологическим редукционизмом, противопоставляя ему силу коллективных принудительных установок (социальных фактов и диспозитивов соответственно). Оба были захвачены проблемой неизбывности преступности и патологий. Наконец, у обоих пересекающиеся кантианско-контианские правила метода. Правда, Дюркгейм предлагал избавляться только от предпонятий, а Фуко – вообще от универсалий.

Конечно, оценка современного общества у них совсем не совпадает. Дюркгейм – как будто король выпускных и мальчишников из фильмов про американских тинейджеров. Он, конечно, был осведомлен об аномии и фатализме, но, строго говоря, didn't give a shit. Таких в мемах еще называют чедами. Фуко же – один из верджинов, которым путь на любую вечеринку заказан, поэтому единственный выход для него – это ее сорвать. Он тоже хорошо понимал, что без других совсем обойтись нельзя, но сначала – все-таки забота о себе. В общем, восприятие социального у обоих крайне пристрастно и односторонне.

Отсюда в современной дисциплинарной матрице общественных наук между Дюркгеймом и Фуко пролегает пропасть. Их редко даже упоминают в одном тексте. Возможно, это только конъюнктура. Я думаю, что в будущем они вполне могут оказаться в одном и том же обновленном списке французских классиков. Тор и Локи вот тоже сначала недолюбливали друг друга, но в итоге плечом к плечу спасли Асгард.

Мы с Михаилом Соколовым внесли последние правки в силлабус курса «Введение в социологическую теорию»! Для всех, кто интересовался, выкладываю его в открытый доступ. Сразу отвечаю на возможные вопросы. Да, студентам и аспирантам несоциологических программ Европейского университета курс посещать можно. Нет, онлайна не будет, к сожалению.

Обсудить все значимые для социологического канона тексты, имена и понятия за семестр практически нереально, поэтому пришлось с тяжелым сердцем сокращать объем литературы. Впрочем, ее все равно предстоит освоить очень много. Наша задача заключается в том, чтобы просто немного подержать слушателей за багажник, а потом отпустить их велосипед в глухие луга, чтоб там они уже гнали сами как можно дольше. Если разберетесь вместе с нами с Зиммелем, Мидом и Хоркхаймером, то, думаю, никаким теоретическим текстом вас в этой жизни больше не напугать.

Честно говоря, я пару раз чуть не погиб от разрыва мозга в процессе подготовки. Кажется, так интенсивно я еще никогда в жизни ничего не читал. Надо ли упоминать, что столько разноцветных квадратиков я тем более никогда не чертил? Держу пальцы, чтоб все прошло круто! Начинаем уже в следующую среду в 10:00.

При поступлении в социологическую магистратуру я обладал менталитетом впечатлительного агрессивного школьника и партбилетом «Яблоко». (Спойлер: ничего не изменилось, за исключением того, что в этой партии я больше не состою.) Вот такому вот мне предстояло испытать настоящий культурный шок от курса Лады Шиповаловой и Артемия Магуна по философии науки. Потрясенный до глубины души лекцией Лады про Хайдеггера, я уже на одной из первых пар выпалил что-то вроде: «Мне кажется, вы рассказываете нам какую-то версию идеологии традиционного общества!» Лада, разумеется, только улыбнулась в ответ.

После пары меня на улице нагнал и остановил какой-то парень: «Ты тут что ли главный позитивист?» «Ну!» – уже приготовившись к столкновению, ответил я. Правда, особого столкновения не последовало. Оказалось, что мы оба интересуемся футболом, поэтому по дороге до Чернышевской мы обсуждали не позитивизм, а РФПЛ. Этим парнем был честный левый философ Антон Сюткин. Вот уже пять лет продолжается дружба двух людей, которые задаются одинаковыми вопросами, но ищут ответ в разных местах.

Это ностальгическое вступление задумано только для того, чтоб прорекламировать Телеграм-канал Антона, посвященный современной материалистической диалектике, а также философскому взгляду на политику, футбол и музыку. Уже в своем первом посте он не смог удержаться от того, чтобы не потроллить меня за мой «метод цветных квадратиков». На самом деле Антон все верно ухватил. «Квадратики» отсылают к рациональному познанию социальной реальности, а «цветные» символизируют разнообразие этой реальности. Так что я, пожалуй, приму это название с гордостью! Спасибо философам за то, что умеют придумывать красивые формулировки!