Кентавр Радик стоит над неугасимым огнём, который поддерживают девственные служанки. Они спорят между собой:
— Согласно второму принципу магии вещи, раз пришедшие в соприкосновение друг с другом, продолжают взаимодействовать на расстоянии после прекращения прямого контакта.
— Не-ет, — возражает вторая. — Существует лишь физическая реальность, подброшенные иголки и почва с кладбища — выдумки маркетологов.
Прайм-тайм в это время забит рекламой от геморроя и услугами чёрной магии. Для обработки звонков созданы контактные центры, где принимаются заявки по проклятиям. Приведём пример такого звонка.
«— ...и пусть эта, захлебнётся в русской сперме.
— Стоимость услуги полторы тысячи долларов. Имя проклинаемого.
— Жульен.
— (ассистенту): позвони тому русскому с сифилисом...как это умер?...тогда зайди ко мне с баночкой...это ебать не должно!!! (клиенту): благодарим за ожидание, ещё пожелания?
— И пусть эта, ваши специалисты надъебнут им иммунитет на 5 поколений, а на шестом смерть от отвердевания печени.
— Разумеется. Мы дорожим своей репутацией».
И все в таком духе без перерывов и выходных. Культ Магических Услуг отныне не знает предела. Поймать проклятье стало таким же обычным делом, как простудиться. Масс-медиа продвигает препараты для поддержания магического иммунитета, стабилизации энергетики и услуги профессиональных заговорщиков, которые отбивают сглазы и скидывают карму на других. Общество настиг массовый психоз, а те, кому это выгодно, ввели урок с безобидным названием «волшебство» в школьную программу, где с первого класса объясняют значение колдовства.
Кентавр Радик вмешивается в разговор: «дамы, я Полный. Желаете опустошить? Я покажу вам, что такое настоящая Магия...». Он заходит в огонь и испаряется в чёрной дымке.
— Согласно второму принципу магии вещи, раз пришедшие в соприкосновение друг с другом, продолжают взаимодействовать на расстоянии после прекращения прямого контакта.
— Не-ет, — возражает вторая. — Существует лишь физическая реальность, подброшенные иголки и почва с кладбища — выдумки маркетологов.
Прайм-тайм в это время забит рекламой от геморроя и услугами чёрной магии. Для обработки звонков созданы контактные центры, где принимаются заявки по проклятиям. Приведём пример такого звонка.
«— ...и пусть эта, захлебнётся в русской сперме.
— Стоимость услуги полторы тысячи долларов. Имя проклинаемого.
— Жульен.
— (ассистенту): позвони тому русскому с сифилисом...как это умер?...тогда зайди ко мне с баночкой...это ебать не должно!!! (клиенту): благодарим за ожидание, ещё пожелания?
— И пусть эта, ваши специалисты надъебнут им иммунитет на 5 поколений, а на шестом смерть от отвердевания печени.
— Разумеется. Мы дорожим своей репутацией».
И все в таком духе без перерывов и выходных. Культ Магических Услуг отныне не знает предела. Поймать проклятье стало таким же обычным делом, как простудиться. Масс-медиа продвигает препараты для поддержания магического иммунитета, стабилизации энергетики и услуги профессиональных заговорщиков, которые отбивают сглазы и скидывают карму на других. Общество настиг массовый психоз, а те, кому это выгодно, ввели урок с безобидным названием «волшебство» в школьную программу, где с первого класса объясняют значение колдовства.
Кентавр Радик вмешивается в разговор: «дамы, я Полный. Желаете опустошить? Я покажу вам, что такое настоящая Магия...». Он заходит в огонь и испаряется в чёрной дымке.
Сегодня я хотел бы рассказать вам о Ларисе Рубальской.
С этой миролюбивой женщиной познакомил меня Глебушка на одной из лекций по садомозахизму. Если не ошибаюсь, Глебушка знавал Ларису с младших классов. Тогда он мне поведал, что в застенках её маленькой квартиры живет боров, вскормленный на человечине. Каждый воскресный вечер она приводила домой одного-другого горемыку из местной пивнухи, клала его на кровать, застеленную клиенкой, связывала и драла черенком лопаты до слез; через пару часов его заживо обгладывал хряк, которого она запускала в комнату шлепками по заднице, насвистывая мелодию из видео с крушением самолёта, где пелось «доримэ, амэно-амэно, ля пирэ».
На утро же Рубальская отворяла дверцу шкафа и употребляла чистый уксус на больной и голодный желудок, испытывая танталовые муки от детских сексуальных воспоминаний. Ей не терпелось принять ванну и поиграть в дочки-матери с откушанной рукой горемыки.
Лариса была любопытна в вопросах гангрен и ампутаций: заносила инфекции в когти кошек и, когда горемыки играли с ними, яд попадал под их кожу, вызывая нагноение и потерю в пространстве. Иногда она приводила в дом бомжей с блохами и глистами, с интересом разглядывая гнид под лупой, — а после также драла их кулаком прямо в воспалённую кишку, где извивались беленькие червячки.
По улице Лариса ходила в дорогом пальто, под которым время от времени скрывалось потное кимоно; иногда она взбиралась на опасные выступы многоэтажек и просто свистела.
«Разбилась в дребезги» — пробубнил Глебушка. «Испарилась в воздухе». Тут в аудиторию влетает Коллапский и начинает парить над столами, обкакивая лбы женщин; из стены выползает хряк Рубальской и по привычке начинает откусывать уши, носы и пенисы присутствующих; на первом этаже вахтерша, уставившаяся в прямой эфир с президентом, лопается, как воздушный шарик, после чего аварийная сирена травмирует перепонки Мэру, рот которого был замечен между ног Крицкой: она брызжет горячей струей мочи прямо в нос Мясу.
Толстая молния бьет по центру здания и из пепла появляется Лариса Рубальская. Мы с Глебушкой синхронно бьем кулаком Термиту по микромашонке и прыгаем в разогретый карбик, после чего взрываемся и появляемся в Полянках, где нас ждёт липкая земля, бидоны с живительной влагой и разорванное туловище Вонищи.
С того момента Ларису мы не видывали, но некто очень вонючий нашептал нам, что она готовит что-то страшное...
Воспоминания.
16 мая, 2020.
С этой миролюбивой женщиной познакомил меня Глебушка на одной из лекций по садомозахизму. Если не ошибаюсь, Глебушка знавал Ларису с младших классов. Тогда он мне поведал, что в застенках её маленькой квартиры живет боров, вскормленный на человечине. Каждый воскресный вечер она приводила домой одного-другого горемыку из местной пивнухи, клала его на кровать, застеленную клиенкой, связывала и драла черенком лопаты до слез; через пару часов его заживо обгладывал хряк, которого она запускала в комнату шлепками по заднице, насвистывая мелодию из видео с крушением самолёта, где пелось «доримэ, амэно-амэно, ля пирэ».
На утро же Рубальская отворяла дверцу шкафа и употребляла чистый уксус на больной и голодный желудок, испытывая танталовые муки от детских сексуальных воспоминаний. Ей не терпелось принять ванну и поиграть в дочки-матери с откушанной рукой горемыки.
Лариса была любопытна в вопросах гангрен и ампутаций: заносила инфекции в когти кошек и, когда горемыки играли с ними, яд попадал под их кожу, вызывая нагноение и потерю в пространстве. Иногда она приводила в дом бомжей с блохами и глистами, с интересом разглядывая гнид под лупой, — а после также драла их кулаком прямо в воспалённую кишку, где извивались беленькие червячки.
По улице Лариса ходила в дорогом пальто, под которым время от времени скрывалось потное кимоно; иногда она взбиралась на опасные выступы многоэтажек и просто свистела.
«Разбилась в дребезги» — пробубнил Глебушка. «Испарилась в воздухе». Тут в аудиторию влетает Коллапский и начинает парить над столами, обкакивая лбы женщин; из стены выползает хряк Рубальской и по привычке начинает откусывать уши, носы и пенисы присутствующих; на первом этаже вахтерша, уставившаяся в прямой эфир с президентом, лопается, как воздушный шарик, после чего аварийная сирена травмирует перепонки Мэру, рот которого был замечен между ног Крицкой: она брызжет горячей струей мочи прямо в нос Мясу.
Толстая молния бьет по центру здания и из пепла появляется Лариса Рубальская. Мы с Глебушкой синхронно бьем кулаком Термиту по микромашонке и прыгаем в разогретый карбик, после чего взрываемся и появляемся в Полянках, где нас ждёт липкая земля, бидоны с живительной влагой и разорванное туловище Вонищи.
С того момента Ларису мы не видывали, но некто очень вонючий нашептал нам, что она готовит что-то страшное...
Воспоминания.
16 мая, 2020.
Рико.
Особо активных держали на крючке, к члену прикреплялся браслет и стоило ему привстать, как поселенца тут же вызывали на допрос в Управление.
Одним из таких арестантов был Рико из северного Канзаса, осужденный за недостаточное количество семенной жидкости при осмотре. По решению суда он обязывался ежедневно присылать фотографию ниже пояса офицеру, который тут же пересылал ее в общий полицейский чат на 343 человека, где ее содержимое обсуждалось и часто высмеивалось; также он носил резиновый браслет, реагирующий на приток крови.
На ресепшене его встретил охранник, который в насмешливой форме с ним поздоровался и указал на дверь кабинета. В ведомстве он бывал так часто, что ему выдали кличку Возбужденный. За дверью его ждала комиссия из шести офицеров и группы стажеров, он вошел туда в холодном поту и стеснении.
— Рико Эрнандес?
— Да, сэр.
Офицер пригласил его на стул, стажеры принялись заполнять тетради. Полицейские курили «Яву Голд» и поочередно разглядывали досье, с умным видом совершая пометки в блокнот.
— Рико Эрнандес, где вы были два часа назад.
— Дома, сэр. Читал новости.
— Наши источники утверждают обратное. — Он достал аппарат, похожий на тетрис, и продемонстрировал экран. — Эта диаграмма показывает уровень крови в вашем, прошу прощения, пенисе. В период с 16:02 до 16:03 мы заметили подозрительную вспышку, показатели были выше нормы.
— О, сэр, я лежал и мог слегка дотронуться до него газетой. Я Полный, можете проверить.
Из другого угла гнусавым голосом: «уже проверили. Или ты держишь нас за недоумков, Рико Эрнандес?». А затем еще более гнусаво: «хочешь, чтобы дело возбуди-и-и-или?». Раздались сдавленные смешки.
— Рико, это уже пятый случай за месяц…Любое отклонение от нормы запрещено на законодательном уровне. Приток крови не должен превышать 10 процентов, у вас же было девяносто шесть, что означает не хилый такой стояк (офицер сказал эту фразу будто восхищаясь преступником и немного завидуя, словно озвучивает украденную сумму).
Все остальные в кабинете среагировали также: «сто пудовая эрекция, босс», «в натуре, колом стоял», «на пожизненное тянет».
— Помолчите лейтенант…Мы же гуманные люди. — Он обратился к Рико: — Товарищ Гиммлер снимет вам браслет и заключит под стражу.
Под беспомощным «нет» его схватили сзади и спустили штаны, помощник офицера с позывным «Гиммлер» оттянул половой орган и силой извлек электронный браслет, брезгливо поместив его в пакет из под мусора. Стажеры успели сделать ряд фото, которые тут же отослали друзьям с комментариями: «смотри, чем я тут занимаюсь» и «угарная работенка». Сами же они испытывали явную неприязнь к осужденным и пока еще только учились правильно с ними обращаться, для них это было некой игрой. Рико умолял не заключать его под стражу и просил дать еще один шанс, он был готов снова нацепить браслет, — а это, между прочим, весьма болезненная процедура, — и ходить с ним до конца жизни. Он клялся, что сделает себя импотентом, чтобы «подавить дурацкие непреднамеренные эрекции, которые мешают ему спокойно жить по Закону».
Его выдворили голого за дверь, чтобы провести консилиум и вынести окончательное решение. Рико чувствовал себя опустошенным и разбитым, больше всего на свете ему хотелось домой. С ресепшена за Рико наблюдал охранник, с ухмылкой разглядывая его спортивные ягодицы.
Спустя полтора часа ожиданий Рико, озябший от кондиционеров (охранник нарочно включил их на полную), решил подсмотреть в щель кабинета, где проходило совещание. Он увидел офицеров, молчаливо созерцающих гениталии друг друга; они держались за руки.
Тогда Рико подумал: «что ж, видимо так надо» и прождал у двери до глубокой ночи.
Вдруг из кабинета вышли стажёры, которые, сдерживая смех, велели Рико на четвереньках зайти к офицерам, если он хочет сыскать их милость. Рико так и сделал...
— Рико Эрнандес.
— Да, сэр.
— Нарушая правила, вы играете в очень опасную игру. При следующем ослушании мы будем вынуждены прибегнуть...к химической кастрации. Гиммлер, нацепите ему браслет и проводите домой.
Особо активных держали на крючке, к члену прикреплялся браслет и стоило ему привстать, как поселенца тут же вызывали на допрос в Управление.
Одним из таких арестантов был Рико из северного Канзаса, осужденный за недостаточное количество семенной жидкости при осмотре. По решению суда он обязывался ежедневно присылать фотографию ниже пояса офицеру, который тут же пересылал ее в общий полицейский чат на 343 человека, где ее содержимое обсуждалось и часто высмеивалось; также он носил резиновый браслет, реагирующий на приток крови.
На ресепшене его встретил охранник, который в насмешливой форме с ним поздоровался и указал на дверь кабинета. В ведомстве он бывал так часто, что ему выдали кличку Возбужденный. За дверью его ждала комиссия из шести офицеров и группы стажеров, он вошел туда в холодном поту и стеснении.
— Рико Эрнандес?
— Да, сэр.
Офицер пригласил его на стул, стажеры принялись заполнять тетради. Полицейские курили «Яву Голд» и поочередно разглядывали досье, с умным видом совершая пометки в блокнот.
— Рико Эрнандес, где вы были два часа назад.
— Дома, сэр. Читал новости.
— Наши источники утверждают обратное. — Он достал аппарат, похожий на тетрис, и продемонстрировал экран. — Эта диаграмма показывает уровень крови в вашем, прошу прощения, пенисе. В период с 16:02 до 16:03 мы заметили подозрительную вспышку, показатели были выше нормы.
— О, сэр, я лежал и мог слегка дотронуться до него газетой. Я Полный, можете проверить.
Из другого угла гнусавым голосом: «уже проверили. Или ты держишь нас за недоумков, Рико Эрнандес?». А затем еще более гнусаво: «хочешь, чтобы дело возбуди-и-и-или?». Раздались сдавленные смешки.
— Рико, это уже пятый случай за месяц…Любое отклонение от нормы запрещено на законодательном уровне. Приток крови не должен превышать 10 процентов, у вас же было девяносто шесть, что означает не хилый такой стояк (офицер сказал эту фразу будто восхищаясь преступником и немного завидуя, словно озвучивает украденную сумму).
Все остальные в кабинете среагировали также: «сто пудовая эрекция, босс», «в натуре, колом стоял», «на пожизненное тянет».
— Помолчите лейтенант…Мы же гуманные люди. — Он обратился к Рико: — Товарищ Гиммлер снимет вам браслет и заключит под стражу.
Под беспомощным «нет» его схватили сзади и спустили штаны, помощник офицера с позывным «Гиммлер» оттянул половой орган и силой извлек электронный браслет, брезгливо поместив его в пакет из под мусора. Стажеры успели сделать ряд фото, которые тут же отослали друзьям с комментариями: «смотри, чем я тут занимаюсь» и «угарная работенка». Сами же они испытывали явную неприязнь к осужденным и пока еще только учились правильно с ними обращаться, для них это было некой игрой. Рико умолял не заключать его под стражу и просил дать еще один шанс, он был готов снова нацепить браслет, — а это, между прочим, весьма болезненная процедура, — и ходить с ним до конца жизни. Он клялся, что сделает себя импотентом, чтобы «подавить дурацкие непреднамеренные эрекции, которые мешают ему спокойно жить по Закону».
Его выдворили голого за дверь, чтобы провести консилиум и вынести окончательное решение. Рико чувствовал себя опустошенным и разбитым, больше всего на свете ему хотелось домой. С ресепшена за Рико наблюдал охранник, с ухмылкой разглядывая его спортивные ягодицы.
Спустя полтора часа ожиданий Рико, озябший от кондиционеров (охранник нарочно включил их на полную), решил подсмотреть в щель кабинета, где проходило совещание. Он увидел офицеров, молчаливо созерцающих гениталии друг друга; они держались за руки.
Тогда Рико подумал: «что ж, видимо так надо» и прождал у двери до глубокой ночи.
Вдруг из кабинета вышли стажёры, которые, сдерживая смех, велели Рико на четвереньках зайти к офицерам, если он хочет сыскать их милость. Рико так и сделал...
— Рико Эрнандес.
— Да, сэр.
— Нарушая правила, вы играете в очень опасную игру. При следующем ослушании мы будем вынуждены прибегнуть...к химической кастрации. Гиммлер, нацепите ему браслет и проводите домой.
Тело раскрывает свою сущность, как растущее и выходящее за свои пределы начало, только в таких актах, как совокупление, беременность, роды, агония, еда, питье, рвота, испражнение.
М. Ильяхов,
«Ясно, понятно».
М. Ильяхов,
«Ясно, понятно».
Неудобно об этом сообщать, но мой дорогой сынуля помешан на идеях сексуального контроля.
Бюро Нравов, а также патрули, которые осматривают яички на кол-во семенной жидкости, часто упоминаются в тексте книги.
Я бесконечно благодарна художнику hundgefunden, который улавливает дух рассказов и идеально передаёт написанное через рисунки.
Мам, я же просил ничего им не объяснять, зла не хватает ><
Помолчи, когда старшие говорят
Бюро Нравов, а также патрули, которые осматривают яички на кол-во семенной жидкости, часто упоминаются в тексте книги.
Я бесконечно благодарна художнику hundgefunden, который улавливает дух рассказов и идеально передаёт написанное через рисунки.
Мам, я же просил ничего им не объяснять, зла не хватает ><
Помолчи, когда старшие говорят
Выпоротки.
Доведенный до скотского состояния судья, срущий под себя в сточной канаве, выносит приговор капитану: «именем Закона…за преступление над детьми и животными, ой, прошу прощения, женщинами…капитан первого ранга пригова-а-аривается…».
В переулок вбегает колумбайнер и разгоняет присяжных (кучку бомжей) выстрелами в воздух с криками «разбежались нахуй!».
А тем временем в громадной прачечной узбеки жарят скумбрию посреди сохнущего белья, куда как раз зашла Гульнара, мать тринадцати детей.
— Да что ты будещ делат! — кричит на узбеков. — Ваш сраный рыба у меня тут!
Она подводит палец к глотке и заплаканная выходит на крыльцо. Накидывает очки, предназначенные для почти слепых людей, и смотрит в телефон на расстоянии вытянутой руки. Список контактов: «Рамиль», «Игнат рабта», «звонили и пердел в трубка». Стекло увеличивает размер глаз почти в трое, в них Гульнара похожа на муху.
На каком-то странном помешательстве она решает совершить попытку кражи рыбьих голов из урны, куда также складывают постиранное белье. С дебильной ухмылкой пробирается вдоль стиральных машин, ловко обходит стойку регистрации, где сидит немощный дед, явно равнодушный ко всему происходящему, и кульбитами закатывается в укрытие.
Неожиданно телефон Гульнары вибрирует и она случайно принимает вызов на громкой связи. В трубку безумно громко пердят. Очень громко. Муха встает и виновато, но с похотливым интересом, сообщает: «там в трубку пернули».
Узбеки оказались довольно порядочными людьми: накормили и успокоили Гульнару, даже помогли отыскать одежду ее выпоротков, за что она была им крайне благодарна.
Доведенный до скотского состояния судья, срущий под себя в сточной канаве, выносит приговор капитану: «именем Закона…за преступление над детьми и животными, ой, прошу прощения, женщинами…капитан первого ранга пригова-а-аривается…».
В переулок вбегает колумбайнер и разгоняет присяжных (кучку бомжей) выстрелами в воздух с криками «разбежались нахуй!».
А тем временем в громадной прачечной узбеки жарят скумбрию посреди сохнущего белья, куда как раз зашла Гульнара, мать тринадцати детей.
— Да что ты будещ делат! — кричит на узбеков. — Ваш сраный рыба у меня тут!
Она подводит палец к глотке и заплаканная выходит на крыльцо. Накидывает очки, предназначенные для почти слепых людей, и смотрит в телефон на расстоянии вытянутой руки. Список контактов: «Рамиль», «Игнат рабта», «звонили и пердел в трубка». Стекло увеличивает размер глаз почти в трое, в них Гульнара похожа на муху.
На каком-то странном помешательстве она решает совершить попытку кражи рыбьих голов из урны, куда также складывают постиранное белье. С дебильной ухмылкой пробирается вдоль стиральных машин, ловко обходит стойку регистрации, где сидит немощный дед, явно равнодушный ко всему происходящему, и кульбитами закатывается в укрытие.
Неожиданно телефон Гульнары вибрирует и она случайно принимает вызов на громкой связи. В трубку безумно громко пердят. Очень громко. Муха встает и виновато, но с похотливым интересом, сообщает: «там в трубку пернули».
Узбеки оказались довольно порядочными людьми: накормили и успокоили Гульнару, даже помогли отыскать одежду ее выпоротков, за что она была им крайне благодарна.
Вирус.
Взрослая детина едет на трёхколёсном велосипеде, загадочно и зловеще-торжественно повторяя: «мозг находится в мире, а мир находится в мозгу». Детину настигает мистический припадок, который сопровождается пеной у рта. Ей видится регион, где истеблишмент помешался на теории «слово — вирус».
Разберем повнимательнее.
Итак, существует некая республика с поправкой в законе, которая на федеральном уровне признает слово опасной болезнью, поражающую человеческий мозг с рождения. Носителями вируса-болезни являются сами люди; это считается неизлечимым.
Принятия поправок означало, что почти все население республики поражено болезнью. Дабы предотвратить панику среди низших и других слоев населения, правительство предпринимало ряд мероприятий, направленных на «позитивную повестку», но неподконтрольные СМИ и подпольные издания публиковали шокирующие результаты исследований. Самым популярным методом борьбы против вируса-слова являлись нарезки текста. Поразительно, но люди с нарушениями в мозговой активности, или экспериментаторы с мусцимолом, добивались абсолютной свободы от вируса — впрочем, как и буддийские монахи, останавливающие внутренний диалог.
Со временем нарезки применялись везде: в расписаниях поездов, в учебниках по медицине, программах телепередач и так далее. Таким образом на вокзалах творился хаос, люди в бешенстве метались по путям, запрыгивали не в свои вагоны, а если и случалось такое, что рейс шел в нужном направлении, то расписание остановок все равно подвергалось нарезкам, отчего пассажиры нажимали на стоп-краны, полагая, что пропустили остановку. Если бывалые врачи работали на прежнем опыте, то лаборанты, например, в травпунктах могли запросто наложить гипс на ключицу, когда у больного случался обычный вывих пальца.
За дверью проктолога:
— Доктор, утром я увидел кровь на бумаге.
— Стандартный случай, — отвечает врач. — Ложитесь на кушетку и задерите колени к груди.
Пока больной, опустив нижнее белье, ложится на тахту, юный док листает методичку в поиске нужной главы. Он тыкает пальцем в раздел «воспаления прямой кишки» и находит следующее: «Острая боль в сфинктере, первая помощь. Положите больного на спину...». Он выныривает из под стола и убеждается, что так и сделал. «...Используйте расширитель ануса для извлечения мочекаменной болезнь гастрит на первой стадии проверните и убедитесь, что адреналин полностью подействовал иногда роды направление на анализ кала как завещал сам Гиппократ». Он захлопывает учебник в раздумьях приподнятой брови.
— Ну что там, доктор?
Только что окончивший машиностроительный техникум по специальности «сварщик», вышедший первый день на работу врач (на трудовой бирже и сайтах с вакансиями тоже были нарезки) отвечает пациенту:
— Похоже, тут потребуется хирургическое вмешательство.
В кабинет врываются два бригадира, они спорят между собой, не обращая внимания на консультацию, в какую часть помещения установить аквариум с тарантулами. Пациент вскрикивает, что это нарушает его права и не успевает привстать, как врач засовывает дуло огнемета ему в прямую кишку.
На фоне паленной плоти доктор с гордостью сообщает бригадирам, что вспомнил лечащий метод прижигания, который им объяснял зав. кафедрой по анатомии, историк японской войны Антипкин.
Взрослая детина пробуждается вокруг столпившихся зевак и говорит в пустоту: «наука — это воображение, а искусство — точность»
Взрослая детина едет на трёхколёсном велосипеде, загадочно и зловеще-торжественно повторяя: «мозг находится в мире, а мир находится в мозгу». Детину настигает мистический припадок, который сопровождается пеной у рта. Ей видится регион, где истеблишмент помешался на теории «слово — вирус».
Разберем повнимательнее.
Итак, существует некая республика с поправкой в законе, которая на федеральном уровне признает слово опасной болезнью, поражающую человеческий мозг с рождения. Носителями вируса-болезни являются сами люди; это считается неизлечимым.
Доклад сообщества ученных, направленный конгрессу от 6 июня 2071 г. «Индивиды, за исключением рожденных слепоглухонемыми, подвергаются вирусу с момента появления на свет. (По неподтвержденным данным — на поздних стадиях развития эмбриона). С каждым годом вирус прогрессирует и овладевает сознанием индивида. Ссылаясь на научные наблюдения и исследования одного автора, который еще 100 лет назад упомянул, что этот вирус утвердился как общепризнанная часть человеческого организма, можно с уверенностью сказать, что Слово, очевидно, обладает единственным отличительным признаком вируса: это организм, у которого нет иных внутренних функций, кроме самовоспроизводства».Принятия поправок означало, что почти все население республики поражено болезнью. Дабы предотвратить панику среди низших и других слоев населения, правительство предпринимало ряд мероприятий, направленных на «позитивную повестку», но неподконтрольные СМИ и подпольные издания публиковали шокирующие результаты исследований. Самым популярным методом борьбы против вируса-слова являлись нарезки текста. Поразительно, но люди с нарушениями в мозговой активности, или экспериментаторы с мусцимолом, добивались абсолютной свободы от вируса — впрочем, как и буддийские монахи, останавливающие внутренний диалог.
Со временем нарезки применялись везде: в расписаниях поездов, в учебниках по медицине, программах телепередач и так далее. Таким образом на вокзалах творился хаос, люди в бешенстве метались по путям, запрыгивали не в свои вагоны, а если и случалось такое, что рейс шел в нужном направлении, то расписание остановок все равно подвергалось нарезкам, отчего пассажиры нажимали на стоп-краны, полагая, что пропустили остановку. Если бывалые врачи работали на прежнем опыте, то лаборанты, например, в травпунктах могли запросто наложить гипс на ключицу, когда у больного случался обычный вывих пальца.
За дверью проктолога:
— Доктор, утром я увидел кровь на бумаге.
— Стандартный случай, — отвечает врач. — Ложитесь на кушетку и задерите колени к груди.
Пока больной, опустив нижнее белье, ложится на тахту, юный док листает методичку в поиске нужной главы. Он тыкает пальцем в раздел «воспаления прямой кишки» и находит следующее: «Острая боль в сфинктере, первая помощь. Положите больного на спину...». Он выныривает из под стола и убеждается, что так и сделал. «...Используйте расширитель ануса для извлечения мочекаменной болезнь гастрит на первой стадии проверните и убедитесь, что адреналин полностью подействовал иногда роды направление на анализ кала как завещал сам Гиппократ». Он захлопывает учебник в раздумьях приподнятой брови.
— Ну что там, доктор?
Только что окончивший машиностроительный техникум по специальности «сварщик», вышедший первый день на работу врач (на трудовой бирже и сайтах с вакансиями тоже были нарезки) отвечает пациенту:
— Похоже, тут потребуется хирургическое вмешательство.
В кабинет врываются два бригадира, они спорят между собой, не обращая внимания на консультацию, в какую часть помещения установить аквариум с тарантулами. Пациент вскрикивает, что это нарушает его права и не успевает привстать, как врач засовывает дуло огнемета ему в прямую кишку.
На фоне паленной плоти доктор с гордостью сообщает бригадирам, что вспомнил лечащий метод прижигания, который им объяснял зав. кафедрой по анатомии, историк японской войны Антипкин.
Взрослая детина пробуждается вокруг столпившихся зевак и говорит в пустоту: «наука — это воображение, а искусство — точность»
This media is not supported in your browser
VIEW IN TELEGRAM
День прошёл да и ладно
Сладенько ссать, потненько ссать, ссать так тайненько, ссать, вонять, ссать и вонять
Гилберт.
Лишённый обоняния Гилберт учуял запах навоза, открыв настежь панорамное окно, выходящее на загородный бар Ку-клукс-клана, где юные брокеры торгуют телами своих мамаш.
Вечерами они собираются за покерными столами и разворачивают фулл хаусы, флеш рояли и стриты, пока инвалиды-колясочники ощупывают их шлюх. «Помню, как мать читала мне сказку на ночь», — говорит Дуримар Иваныч. — Теперь она ублажает церебральщика, целуя его атрофированное тело». Стол заливается хохотом, портье фасует колоду и зазывает официанта, чтобы тот утёр сопли с фишек, которые оплевали фыркающие торчки позади игроков.
— А моя любила ездить на машине, — продолжают сплетничать брокеры. — Короче, она разгонялась до отсечки и таранила свиней, которые гуляли по округе. Поросята отлетали на сотню метров, переворачиваясь, ломая хребты и умирая от удара кенгурятника. — В воздухе повисла пауза, слушатели как будто бы напряглись. — Теперь её жопа приносит нам деньги.
В баре снова воцарилось веселье, выпивка лилась рекой из рук облачённых в белые одеяния людей, с прорезями у глаз и колпаками на голове. Лишённый также и зрения, Гилберт прекрасно слышал, о чём говорят за каждым столиком. Он мог отделять речь от шума на расстоянии футбольного поля.
— Маленький Фредди настаивает на спринцевании, — шепчет важный гость. — Пойми, я старообрядец, облажаюсь с ним, конец моей репутации.
Очередь в туалет: «Мой осведомитель другого мнения. Бытует слушок, хозяин этого места подставляет задок самому губернатору, иначе все бы прикрыли к чертовой матери». На другом конце бара: «Твоя доля. Подлечи кишку и звони на служебный». «Я боюсь вырезать». «С такой внешностью тебя ждёт замечательная карьера, не подкачай».
Четверо проститутов сворачивают купюры и вынюхивают по дорожке белого порошка с членов друг друга. «Он славился фимозом третьей стадии, извращенцы занимали очередь за неделю». «Потом он полностью зарос...».
Через 10 минут Гилберт входит в бар. Музыка затухает, персонал сбегается к старшему, никто не произносит ни слова. «Шёл бы ты отсюда» — слышится из угла. Он понял, откуда доносился запах дерьма: из приватных кабинок повылазили мужчины и женщины с обосранными жопами, все они пренебрегали клизмами. Из кухни вышел старик с огромными арбузными яйцами; он взялся за бильярдный кий и произнёс: «У тебя 5 секунд, нигер». Гилберт молча развернулся, делая вид, что уходит, а потом резко, когда брокеры хотели было скандировать, достал из плаща пулемёт и всадил обойму во всех, кого видел, кроме детей и инвалидов.
Лишённый обоняния Гилберт учуял запах навоза, открыв настежь панорамное окно, выходящее на загородный бар Ку-клукс-клана, где юные брокеры торгуют телами своих мамаш.
Вечерами они собираются за покерными столами и разворачивают фулл хаусы, флеш рояли и стриты, пока инвалиды-колясочники ощупывают их шлюх. «Помню, как мать читала мне сказку на ночь», — говорит Дуримар Иваныч. — Теперь она ублажает церебральщика, целуя его атрофированное тело». Стол заливается хохотом, портье фасует колоду и зазывает официанта, чтобы тот утёр сопли с фишек, которые оплевали фыркающие торчки позади игроков.
— А моя любила ездить на машине, — продолжают сплетничать брокеры. — Короче, она разгонялась до отсечки и таранила свиней, которые гуляли по округе. Поросята отлетали на сотню метров, переворачиваясь, ломая хребты и умирая от удара кенгурятника. — В воздухе повисла пауза, слушатели как будто бы напряглись. — Теперь её жопа приносит нам деньги.
В баре снова воцарилось веселье, выпивка лилась рекой из рук облачённых в белые одеяния людей, с прорезями у глаз и колпаками на голове. Лишённый также и зрения, Гилберт прекрасно слышал, о чём говорят за каждым столиком. Он мог отделять речь от шума на расстоянии футбольного поля.
— Маленький Фредди настаивает на спринцевании, — шепчет важный гость. — Пойми, я старообрядец, облажаюсь с ним, конец моей репутации.
Очередь в туалет: «Мой осведомитель другого мнения. Бытует слушок, хозяин этого места подставляет задок самому губернатору, иначе все бы прикрыли к чертовой матери». На другом конце бара: «Твоя доля. Подлечи кишку и звони на служебный». «Я боюсь вырезать». «С такой внешностью тебя ждёт замечательная карьера, не подкачай».
Четверо проститутов сворачивают купюры и вынюхивают по дорожке белого порошка с членов друг друга. «Он славился фимозом третьей стадии, извращенцы занимали очередь за неделю». «Потом он полностью зарос...».
Через 10 минут Гилберт входит в бар. Музыка затухает, персонал сбегается к старшему, никто не произносит ни слова. «Шёл бы ты отсюда» — слышится из угла. Он понял, откуда доносился запах дерьма: из приватных кабинок повылазили мужчины и женщины с обосранными жопами, все они пренебрегали клизмами. Из кухни вышел старик с огромными арбузными яйцами; он взялся за бильярдный кий и произнёс: «У тебя 5 секунд, нигер». Гилберт молча развернулся, делая вид, что уходит, а потом резко, когда брокеры хотели было скандировать, достал из плаща пулемёт и всадил обойму во всех, кого видел, кроме детей и инвалидов.
Отписался рифмоплет
Пидоренкой зваться
Его высер читкать гнойной
Словно в хуй ебаться
И стишок егошний
Как не сравша жопа -
Бдит вонюче, одним видом оскорбляит
И говной воняит
В общем, друже из столицы
Коли будете гулять
Попадётся трикстер ссаный
Розрешаю росстрелять
Или где он там жирует
Мне вообще-то пофик
Пусть хоть ротом в письку дует
Горький пухленький дистрофик
Пидоренкой зваться
Его высер читкать гнойной
Словно в хуй ебаться
И стишок егошний
Как не сравша жопа -
Бдит вонюче, одним видом оскорбляит
И говной воняит
В общем, друже из столицы
Коли будете гулять
Попадётся трикстер ссаный
Розрешаю росстрелять
Или где он там жирует
Мне вообще-то пофик
Пусть хоть ротом в письку дует
Горький пухленький дистрофик
Лизуны.
Отправившись на пенсию, Елена-Браслеты читает в заголовке: «банда лизунов терроризирует Застойные Земли». Она открывает нужную страницу и принимается изучать статью…
Михаил с детства питал нездоровый интерес к опрелостям. Заперевшись в комнате, он мог долго разглядывать чресла друзей или знакомых, трогать их, обнюхивать или робко целовать. Он водился со сверстниками, которые имели различные отклонения: олигофрены, дауны, церебральщики. Всех их Михаил разглядывал голыми и трогал.
На задворках ЗЗ вышла в свет банда «Лизуны». Двое бывших милиционеров во главе с повзрослевшим Михаилом ловили в подворотнях юношей и поочередно вылизывали их задние проходы.
Происходило все так: жертва сбивалась с ног, раздевалась, Георгич наступал на поясницу, Волчара удерживал растопыренные ноги; Михаил, перекатывая нефритовые шары между пальцев, со зверским аппетитом набрасывался и вылизывал его [сфинктер] до онемения. Затем они менялись, передавая друг другу очки с нераскрытыми презервативами вместо линз.
Нередко жертва обсиралась.
— Тьфу, Ептэть.
И Опустошалась.
Кончалось все обрядом омовения, который проводился за турецкими стаканчиками чая под громкую музыку стиля транс. Жертва, чувствуя себя разбитой и униженной, выслушивала комментарии участников процессии: «горьковат…», «стенки немного суховаты. Смотрите, очень неудобная папиллома с краю», «для подростка — весьма сносная дырочка, будь я помоложе…».
Никаких обращений в полицию, конечно, не было — признаться в подобном вряд ли кто-то хотел. К тому же бывали случаи, когда жертва возвращалась на то же место, в надежде снова попасться «лизунам».
Елена-Браслеты захлопывает газету и «щучкой» вылетает в окно 15 этажа, но почему-то зависает над землей и не может пошевелиться. «Лизуны» видят парящее тело и с ехидными улыбками, потирая ладоши, устремляются к нему…
Отправившись на пенсию, Елена-Браслеты читает в заголовке: «банда лизунов терроризирует Застойные Земли». Она открывает нужную страницу и принимается изучать статью…
Михаил с детства питал нездоровый интерес к опрелостям. Заперевшись в комнате, он мог долго разглядывать чресла друзей или знакомых, трогать их, обнюхивать или робко целовать. Он водился со сверстниками, которые имели различные отклонения: олигофрены, дауны, церебральщики. Всех их Михаил разглядывал голыми и трогал.
На задворках ЗЗ вышла в свет банда «Лизуны». Двое бывших милиционеров во главе с повзрослевшим Михаилом ловили в подворотнях юношей и поочередно вылизывали их задние проходы.
Происходило все так: жертва сбивалась с ног, раздевалась, Георгич наступал на поясницу, Волчара удерживал растопыренные ноги; Михаил, перекатывая нефритовые шары между пальцев, со зверским аппетитом набрасывался и вылизывал его [сфинктер] до онемения. Затем они менялись, передавая друг другу очки с нераскрытыми презервативами вместо линз.
Нередко жертва обсиралась.
— Тьфу, Ептэть.
И Опустошалась.
Кончалось все обрядом омовения, который проводился за турецкими стаканчиками чая под громкую музыку стиля транс. Жертва, чувствуя себя разбитой и униженной, выслушивала комментарии участников процессии: «горьковат…», «стенки немного суховаты. Смотрите, очень неудобная папиллома с краю», «для подростка — весьма сносная дырочка, будь я помоложе…».
Никаких обращений в полицию, конечно, не было — признаться в подобном вряд ли кто-то хотел. К тому же бывали случаи, когда жертва возвращалась на то же место, в надежде снова попасться «лизунам».
Елена-Браслеты захлопывает газету и «щучкой» вылетает в окно 15 этажа, но почему-то зависает над землей и не может пошевелиться. «Лизуны» видят парящее тело и с ехидными улыбками, потирая ладоши, устремляются к нему…
Это индастриал.
Какой-то непризнанный гений музицирует в подсобке. На звуки агрессивного индастриала откликается Карим, он отворяет дверь и терпеливо слушает композицию до конца. Далее он произносит:
— Боже, это лучшее, что я слышал. Как мне вас найти? Облако, бэндкэмп, может, спотифай?
Непризнанный гений оборачивается, на его лице застыла перегрузка в 9G. Это его обычное выражение лица. Он достаёт портсигар и приглашает гостя сыграть партию в бадминтон.
Они играют на ромашковом поле: один с собачьим оскалом, другой не умолкая о таланте автора. Карим, брезгливо доставая воланчик из травы, пуляет его музыканту: «да-а-а, вам бы хорошего агента».
— Это точно, — сдавленно отвечает музыкант. — Все решает пиар. Без протеже, — мычит он, — о тебе никто не узнает, будь ты самим Джорджем Майклам...
— Ну а что же лейблы? Пробовали отослать записи в нинзя тюн, нэн Рекордс?
Лицо музыканта сделалось ещё напряжённей, из носа пошла кровь.
— Это так низко — предлагать свои творения...словно просишь милостыню. — Он вытер кровь рукавом.
— Разве не хотели бы, чтобы ваши прекрасные композиции приносили вам деньги?
Непризнанный гений встаёт на корачки и начинает гавкать, выть и кашлять, запрокидывая голову назад. На лай сбегаются другие непризнанные гении, на четвереньках окружая Карима.
— А это ещё кто. — Карим выкатывает глаза. — Я, пожалуй, пойду. — Он кладёт ракетку и мчит со всех ног к машине. Его сбивают и связывают. Подходит самый непризнанный из непризнанных.
— Где меня найти?! — Удар с ноги в рот. — Спотифай?! — Удар в пах. — Я тебе найду, блядь! За дело, парни.
Одежду Карима разрывают на куски, конечности оттопыривают в разные стороны, трут жопу хозяйственным мылом и пускают в неё волосатые муде. На ромашки падают слёзы и слюни, слизь прямой кишки и прочие выделения.
Лицо музыканта расслабляется и молодеет, он засовывает травинку в рот и, под пристальные взгляды соратников, в развалку удаляется за горизонт, напевая «
Какой-то непризнанный гений музицирует в подсобке. На звуки агрессивного индастриала откликается Карим, он отворяет дверь и терпеливо слушает композицию до конца. Далее он произносит:
— Боже, это лучшее, что я слышал. Как мне вас найти? Облако, бэндкэмп, может, спотифай?
Непризнанный гений оборачивается, на его лице застыла перегрузка в 9G. Это его обычное выражение лица. Он достаёт портсигар и приглашает гостя сыграть партию в бадминтон.
Они играют на ромашковом поле: один с собачьим оскалом, другой не умолкая о таланте автора. Карим, брезгливо доставая воланчик из травы, пуляет его музыканту: «да-а-а, вам бы хорошего агента».
— Это точно, — сдавленно отвечает музыкант. — Все решает пиар. Без протеже, — мычит он, — о тебе никто не узнает, будь ты самим Джорджем Майклам...
— Ну а что же лейблы? Пробовали отослать записи в нинзя тюн, нэн Рекордс?
Лицо музыканта сделалось ещё напряжённей, из носа пошла кровь.
— Это так низко — предлагать свои творения...словно просишь милостыню. — Он вытер кровь рукавом.
— Разве не хотели бы, чтобы ваши прекрасные композиции приносили вам деньги?
Непризнанный гений встаёт на корачки и начинает гавкать, выть и кашлять, запрокидывая голову назад. На лай сбегаются другие непризнанные гении, на четвереньках окружая Карима.
— А это ещё кто. — Карим выкатывает глаза. — Я, пожалуй, пойду. — Он кладёт ракетку и мчит со всех ног к машине. Его сбивают и связывают. Подходит самый непризнанный из непризнанных.
— Где меня найти?! — Удар с ноги в рот. — Спотифай?! — Удар в пах. — Я тебе найду, блядь! За дело, парни.
Одежду Карима разрывают на куски, конечности оттопыривают в разные стороны, трут жопу хозяйственным мылом и пускают в неё волосатые муде. На ромашки падают слёзы и слюни, слизь прямой кишки и прочие выделения.
Лицо музыканта расслабляется и молодеет, он засовывает травинку в рот и, под пристальные взгляды соратников, в развалку удаляется за горизонт, напевая «
Она любила розы, / Но розы на морозе не прижились. / Душа ее летела. / К нему она хотела, / а он не смог простить. Ой, ой, ой».
Затем добавляет: «лейблы, лейблы, хуейблы, хех». Заходит в подсобку и грубейший дрон, нойз и индастриал разлетается по округе.Чёрная зависть. [1]
С первыми лучами солнца запели петухи, замычала скотина. Мы направились в сторону дома по грунтовой дороге и вдруг увидели нераскрытое письмо. Боб присосал его культяпкой и зачитал про себя:
«Баба к батарее прикована. Мы вчера расписалися токмо, шесть лет вместе. Я, получается, без нее уже не можу, теперича с ней всегда вожуся.
А мать, мать ее, Ефросинья, завидует доченьке, коли у самой жизнь не удалася, муж пьяницой был, неработающий, избивал каждый день, да баб других водил. А потом повесился вовсе, нашли синющего на заднем дворе, поминки даже не устроили — грех такого поминать-то было. Схоронили на свалке загородной, ну как схоронили, выкинули в целлофановых пакетах по частям в измельчитель, кровяная жижа токмо и осталася. Так вот Ефросинья эта никого и не нашла боле, вдовенькой осталася. По инвалидности получала пенсию, ничем не занималася, токмо сторис смотрела в инстаграмах, да за успехами доченьки следила, завидовала страшно. Та и институт закончила, и на работу устроилась и жениха, то есть меня, нашла с квартирою, с машиною, да все у нее было хорошо. Черная зависть, черная магия, черная зависть, черная магия, черная зависть, черная магия, черная зависть, черная магия, черная зависть, черная магия. Чернь снизошла на Ефросинию колдовать она стала днями ночами заговаривать свою доченьку проклятиями кидать смертельными детские вещи томить в щелочи кресты рисовать под квартирою иголки вставлять в шины автомобильные гречку рассыпать заряженную волосы и игрушки валять в червиях…
Да узнали мы об этом от соседей и родственников, видели матушку моей девочки в подъезде нашенском, глаза, говорят, бешеные да черные были-то, волосы взъерошенные и мятые, в халате больничном одном была, шипела что-то невнятное и плескала водицою на ручку двери. Как увидела их, так и бросилась прочь, а ей кричали в след: «Ефросиния, что с тобой?», убежала она в свою хижину, а те, кто гулял рядом, рассказывали, что занавески зашторены, кресты кругом нарисованы, собака замертво в будке от голода померла, запах стоит смрадный, и шторы иногда раздвигаются, а от тудова смотрит ее матушка из подлобия, нахмурив бровушки.
Прочитал я в книжке одной, как защитится от подобного. Во первых, сложно иметь дело с кровью родненькой — родственные души ущерб наносят больший, нежели чужак другой. Как и писал в начале я, приковал роднульку к батарее, завязал узел потуже, да нарисовал круг мочой своей. Куски червиев рассыпал рядом я, накидал земли с кладбища, зажег свечи православные. ШВАХ! Выбил зуб я ей, так задумано, да в книжке написано: дурной дух матери выбей чрез отпрысков. Никакого сострадания, иначе ритуал наш бесполезен, никакой жалости, ибо сила дьявольская бумерангом настигнет нас, будем одержимы, как маманька еешная.
Не могу, не могу бросить любимочку свою рыжеволосую, дорога, дорога она мне стала-то, порча родственна все испортила, но куда деваться мне — значит, карма такая-то. Колдовать в ответ я стал ночами все, благо работал из дому всегда был рядом с ней, как крикнет девочка моя на привязи, так бежал со всех ног к ней быстренько: дух маманькин по ночам охватывал, выла сильно она сквозь кляпик свой, ссалась и сралась под себя всегда почти, ой намучался с ней я долго-то.
Никому, никому не рассказывал, не поймут, не поймут все друзья мои, что творилось, творилось в житье моем, как на стенах светились узоры дьявольски, как на кистях роднулечки появлялись порезы-то, как пищала, пищала вагина-то, суеверным давно б поплохело бы…
С первыми лучами солнца запели петухи, замычала скотина. Мы направились в сторону дома по грунтовой дороге и вдруг увидели нераскрытое письмо. Боб присосал его культяпкой и зачитал про себя:
«Баба к батарее прикована. Мы вчера расписалися токмо, шесть лет вместе. Я, получается, без нее уже не можу, теперича с ней всегда вожуся.
А мать, мать ее, Ефросинья, завидует доченьке, коли у самой жизнь не удалася, муж пьяницой был, неработающий, избивал каждый день, да баб других водил. А потом повесился вовсе, нашли синющего на заднем дворе, поминки даже не устроили — грех такого поминать-то было. Схоронили на свалке загородной, ну как схоронили, выкинули в целлофановых пакетах по частям в измельчитель, кровяная жижа токмо и осталася. Так вот Ефросинья эта никого и не нашла боле, вдовенькой осталася. По инвалидности получала пенсию, ничем не занималася, токмо сторис смотрела в инстаграмах, да за успехами доченьки следила, завидовала страшно. Та и институт закончила, и на работу устроилась и жениха, то есть меня, нашла с квартирою, с машиною, да все у нее было хорошо. Черная зависть, черная магия, черная зависть, черная магия, черная зависть, черная магия, черная зависть, черная магия, черная зависть, черная магия. Чернь снизошла на Ефросинию колдовать она стала днями ночами заговаривать свою доченьку проклятиями кидать смертельными детские вещи томить в щелочи кресты рисовать под квартирою иголки вставлять в шины автомобильные гречку рассыпать заряженную волосы и игрушки валять в червиях…
Да узнали мы об этом от соседей и родственников, видели матушку моей девочки в подъезде нашенском, глаза, говорят, бешеные да черные были-то, волосы взъерошенные и мятые, в халате больничном одном была, шипела что-то невнятное и плескала водицою на ручку двери. Как увидела их, так и бросилась прочь, а ей кричали в след: «Ефросиния, что с тобой?», убежала она в свою хижину, а те, кто гулял рядом, рассказывали, что занавески зашторены, кресты кругом нарисованы, собака замертво в будке от голода померла, запах стоит смрадный, и шторы иногда раздвигаются, а от тудова смотрит ее матушка из подлобия, нахмурив бровушки.
Прочитал я в книжке одной, как защитится от подобного. Во первых, сложно иметь дело с кровью родненькой — родственные души ущерб наносят больший, нежели чужак другой. Как и писал в начале я, приковал роднульку к батарее, завязал узел потуже, да нарисовал круг мочой своей. Куски червиев рассыпал рядом я, накидал земли с кладбища, зажег свечи православные. ШВАХ! Выбил зуб я ей, так задумано, да в книжке написано: дурной дух матери выбей чрез отпрысков. Никакого сострадания, иначе ритуал наш бесполезен, никакой жалости, ибо сила дьявольская бумерангом настигнет нас, будем одержимы, как маманька еешная.
Не могу, не могу бросить любимочку свою рыжеволосую, дорога, дорога она мне стала-то, порча родственна все испортила, но куда деваться мне — значит, карма такая-то. Колдовать в ответ я стал ночами все, благо работал из дому всегда был рядом с ней, как крикнет девочка моя на привязи, так бежал со всех ног к ней быстренько: дух маманькин по ночам охватывал, выла сильно она сквозь кляпик свой, ссалась и сралась под себя всегда почти, ой намучался с ней я долго-то.
Никому, никому не рассказывал, не поймут, не поймут все друзья мои, что творилось, творилось в житье моем, как на стенах светились узоры дьявольски, как на кистях роднулечки появлялись порезы-то, как пищала, пищала вагина-то, суеверным давно б поплохело бы…
Чёрная зависть. [2]
Но на утро 13 суток лунных мой дружок который был посообразительней, привел к нам человека с кладбища, я-то знал про магическое свойство гороскопное, а Федор Иванович с одной культяю пораспрашивал мине, да все объяснил потом. Свернулась колачиком любимка-то, кисти подогнула и сопела-то, взял я ее крохотну, да погрузил в машину свою. И поехали мы с Федором на кладбище, обещал он малютку вылечить, говорил про обряд какой-то мне, но не понял из этого я ничего: устал и уморился я, уснул в его каморке до полуночи.
А проснулся и увидывал, как несет он факел огненный, паразиты в одеяниях несут гроб сапфировый, плюют и харкаются, плачут и молются. А Федор Иванович дает соснуть зазубрину, ублажат юродивых…Заснул я крепким сном тогда, подумал — почудилось.
На утро любимка, как новая. Словно ничего и не было, расцеловал ее, обнял крепко накрепко. Пожал руку Федору и навсегда забыл про магию.
Так вот, ребята, запомните, коли читкаете мое посланице, бегите прочь от странного, не пытайтесь бороться с дьяволом — сами им и станете».
— Боб, ну что там написано? — спросил Гилберт.
Он разорвал письмо в клочья, немного выдержал паузу и ответил: «да так, хуйня какая-то…»
Но на утро 13 суток лунных мой дружок который был посообразительней, привел к нам человека с кладбища, я-то знал про магическое свойство гороскопное, а Федор Иванович с одной культяю пораспрашивал мине, да все объяснил потом. Свернулась колачиком любимка-то, кисти подогнула и сопела-то, взял я ее крохотну, да погрузил в машину свою. И поехали мы с Федором на кладбище, обещал он малютку вылечить, говорил про обряд какой-то мне, но не понял из этого я ничего: устал и уморился я, уснул в его каморке до полуночи.
А проснулся и увидывал, как несет он факел огненный, паразиты в одеяниях несут гроб сапфировый, плюют и харкаются, плачут и молются. А Федор Иванович дает соснуть зазубрину, ублажат юродивых…Заснул я крепким сном тогда, подумал — почудилось.
На утро любимка, как новая. Словно ничего и не было, расцеловал ее, обнял крепко накрепко. Пожал руку Федору и навсегда забыл про магию.
Так вот, ребята, запомните, коли читкаете мое посланице, бегите прочь от странного, не пытайтесь бороться с дьяволом — сами им и станете».
— Боб, ну что там написано? — спросил Гилберт.
Он разорвал письмо в клочья, немного выдержал паузу и ответил: «да так, хуйня какая-то…»
Трапеза.
Первое лицо готовится к полднику, сегодня в меню: салат из освежеванных косуль, горбатого утёнка, которого выращивали в специальной капсуле, деформирующей скелет, и запечённого в собственных нечистотах наездника, только что госпитализированного с родео в Вайоминге, где он получил сквозное ранение в голову.
— Сэр, этот молодой человек ещё жив, — официант указывает на верхушку салата. — Некоторые части тела ещё восприимчивы к боли.
У Первого Лица стекают слюни, ему не терпится отведать новое блюдо шефа; в комнату забегают специально обученные шимпанзе, которые укутывают клиента салфетками, ловко раскладывают ножи и ложки, а также подливают напитки из изумрудного графина, делая это с нежным выражением глаз.
Когда они удаляются за дверь, слышны удары розгами и жалобные стоны. На белокаменной стене проецируется рождение хомячков, где их сразу же давят кирзовыми сапогами. Тонны свиной крови выстреливают гейзером из обычного люка на продуктовом рынке. Первое Лицо заливается хохотом и мычит:
— Не-е-е, это уже слишком. Пустите к ним факира!
В эту же секунду появляется человек с факелами, он обливает бензином старух, но случайно воспламеняется сам, умирая в диких муках и насмешках.
— Уволить.
— Но сэр, он погиб.
— Меня это не ебёт!
— Будет сделано!
Избитые розгами обезьяны вываливаются из УАЗика, сметая в совочки остатки пепла, и быстро удаляются под свист футбольных трибун. Они покидают город на специальном паровозе, кушая прилипшие к нижней части стола сопли...
Первое лицо готовится к полднику, сегодня в меню: салат из освежеванных косуль, горбатого утёнка, которого выращивали в специальной капсуле, деформирующей скелет, и запечённого в собственных нечистотах наездника, только что госпитализированного с родео в Вайоминге, где он получил сквозное ранение в голову.
— Сэр, этот молодой человек ещё жив, — официант указывает на верхушку салата. — Некоторые части тела ещё восприимчивы к боли.
У Первого Лица стекают слюни, ему не терпится отведать новое блюдо шефа; в комнату забегают специально обученные шимпанзе, которые укутывают клиента салфетками, ловко раскладывают ножи и ложки, а также подливают напитки из изумрудного графина, делая это с нежным выражением глаз.
Когда они удаляются за дверь, слышны удары розгами и жалобные стоны. На белокаменной стене проецируется рождение хомячков, где их сразу же давят кирзовыми сапогами. Тонны свиной крови выстреливают гейзером из обычного люка на продуктовом рынке. Первое Лицо заливается хохотом и мычит:
— Не-е-е, это уже слишком. Пустите к ним факира!
В эту же секунду появляется человек с факелами, он обливает бензином старух, но случайно воспламеняется сам, умирая в диких муках и насмешках.
— Уволить.
— Но сэр, он погиб.
— Меня это не ебёт!
— Будет сделано!
Избитые розгами обезьяны вываливаются из УАЗика, сметая в совочки остатки пепла, и быстро удаляются под свист футбольных трибун. Они покидают город на специальном паровозе, кушая прилипшие к нижней части стола сопли...