В чате интересуются, а я интересуюсь у всех остальных. Знаете что-нибудь об этом проекте?

#этопоработе

Все ещё лучшая история о работе с памятником фортификации — это когда экскурсоводы готовят фонарики для подземных экскурсий и Л. говорит:

— А сколько заряжается батарея?

А В. на автомате ей отвечает:

— Ну, зависит от типа орудий...

Сегодня состоялась первая музейная ночь во Владивостокской крепости, поэтому я говорю и думаю только о ней. Ночные прогулки по подземельям, электроника и джаз под стенами из бетона, зелёная аллея длиной в семь минут, которая плавно уходит в ров. Ух.

Одна из главных вещей про крепость — здесь все настоящее в каком-то фундаментальном смысле. Сооружения, которые строились для того, чтобы устоять перед любыми атаками, при этом по своей природе предназначены для того, чтобы этим атакам подвергаться. В этой железобетонной крепости все подчинено железобетонной логике выживания: авангардистский узор плитки на полу, аккуратные металлические козырьки, яйцевидные коридоры контрминных галерей, всё.

Но происходит так, что никаких атак и не происходит. Крепость, которая никогда не воевала, становится призраком самой себя — ровно до той поры, пока она не становится музеем. И вот тогда она снова становится защитницей города — в том смысле, что теперь она напоминает нам о том, кто мы, откуда (и, возможно, куда мы идём). Это не просто масштабный проект, это последний по-настоящему великий проект в истории крепостей. Такого больше не будет, и такое есть только у нас.

Ну и как её не любить?

Это я к чему? Мы отстрелялись, а тем временем в городе начинает происходить что-то интересное. Давно пора!

Обещаю самой себе посмотреть выставки фестиваля, который устроил институт Гёте, а ещё рос-кош-ну-ю выставку из коллекции музея Нижнего Новгорода, которую показывают в Приморской картинной галерее. Абсолютный восторг! Плюс ещё буквально через пару дней откроется выставка из коллекции Кремля, а это всегда сокровища, артефакты, брильянты в прямом и переносном смысле.

В общем, будет и совриск, и все остальное, не переключайтесь и не отписывайтесь.

Если описать Владивосток одной картинкой, то вот…

Я не шучу: сейчас с третьей попытки вспомнила, как называется канал, чтобы в него написать.

Надо бы вам скорее пойти в музей истории Дальнего Востока, который на Светланской.
⠀
Там — выставка о Витусе Беринге, и мне кажется, что она пахнет кровью и потом. Моё «кажется» списывайте на то, что она нажала на мои чувствительные точки — для вас может быть по-другому.
⠀
Что мы с вами вообще помним о Беринге? Даже портрет в учебниках географии — не его портрет. В его честь почему-то что-то назвали, но его главная экспедиция была засекречена, выжившие — дожили свой век в безвестности, артефакты — сгорели в Кунсткамере. Что тогда показать в музее?
⠀
Здесь музей истории Дальнего Востока опять выходит на территорию современного искусства, и я даже не про сценографию, а про подбор и показ экспонатов. Но и с тем и с другим — полный вперёд.
⠀
Расскажу историю, как ее увидела я:
⠀
Командор даёт обещание императору. Император умирает — обещание остаётся и определяет всю дальнейшую судьбу Беринга.
⠀
Я верю, что выбор Беринга диктовала не только честь, но и страсть — не желание войти в историю, но желание узнать больше, чем известно человечеству.
⠀
Поэтому я физически дрожу в зале, где шумят «водоросли» — потому что там целая энциклопедия в дюжине экспонатов. Еще, конечно, впечатляет дисциплина. Это не про романтику открытий, а про масштаб замысла и тяжелый труд.
⠀
С первого зала очевидно, что проект обречён. Он не нужен никому. Вторая Камчатская экспедиция сьедает 1/6 казны империи, чиновники в столице и на местах видали её в гробу. Когда они не строят козни, тогда они ничего не делают вообще.
⠀
Чем дальше в путь, тем чаще встречаются вообще другие люди. Эти «другие» живут в другом мире. Раздавить их силой кажется проще. На практике выходит так, что грошовые подарки становятся залогом доверия (снова — к обещанию и долгу), а распри отливаются неоправданно большой кровью. Хотя, казалось бы, огонь против копий.
⠀
Последний зал — из последних сил. Страшные тени единственного креста, и больше ничего не осталось. Кое-как вырывает в реальность реконструкция лица Беринга, но от этого одновременно и триумфально, и жутко. Сколько времени должно пройти, чтобы мы узнали, как все было на самом деле? Насколько мы вообще хотим знать, даже про самих себя, как все было «на самом деле»?

Меня же дёрнуло и потащило вот на этом моменте. Каждое слово аж хрустит на зубах! Как же красиво писали в восемнадцатом веке. «Сиречь так просто назбалмаш», планирую ввести слово «назбалмаш» в активный словарный запас.

Знаете, что ещё для меня ужасно дорого в этой выставке? Деконструкция романтического мифа об исследователях и первооткрывателях. Без всей этой удали и ухарства, будто открытия совершаются на одной только вере в прекрасное далёко. Нет, этому открытию предшествовала неподъёмная работа, когда надо было создать едва ли не с нуля инфраструктуру и базу знаний, притом ни в какой момент ничего этому не благоволило. Это потрясает меня больше всего.

Каждый год уходят важные люди. И так работает время, что постоянно формируются новые связи и каждый год потери ощущаются все ближе. Сегодня ушёл Геннадий Иванович Вдовин, и для меня это ощутимая потеря не только в связи с масштабом личности, а потому что я воспринимаю его, как человека, которого знаю.

Он был директором музея-усадьбы «Останкино», где я даже не была никогда. Но ещё у меня в одном из старых блокнотов последние страницы исписаны пометками с этой беседы во Владивостоке в марте 2020 года. И от этого голова кружится нехорошо.

Видеозапись той беседы, о которой я говорю. Двое директоров музеев сидят в старинном здании во Владивостоке и обсуждают, что связывает музей и горожан. И здесь меня накрывает мысль, которую мне очень хочется считать когнитивным искажением — когда кажется, что участники таких бесед один за другим уходят, а подхватить начатые дела и слова некому. Не потому что всем все равно, а потому что людей такого калибра нет

https://youtu.be/Qn_tEGo-2kw

Честно полюбила формат «выставка одного шедевра». На некоторые вещи надо смотреть сосредоточенно и не один раз. Даже так: на любую вещь полезно посмотреть пристально, даже если это не произведение искусства и не уникальный артефакт. «Петроградская Мадонна» Петрова-Водкина — вещь, которая пристального взгляда точно заслуживает. С 27 ноября она — в Приморской картинной галерее.

Главный городской перформанс последних недель — когда на Новосильцевской батарее собрались противники вакцинации и рассказывали про трансгуманизм и подключение мозга к компьютеру на молекулярном уровне. Лучше любых выставок саенс, извините, арта.

Главная городская экспозиция — на месте сноса заведений на городской набережной. Там уже все убрали, конечно, но, судя по моей ленте, горожане успели порадоваться: шутки про Дюшана — check, фото на унитазах — check, романтические кадры с унитазами на фоне заката — check. Никакие кураторы на такое не осмелятся.

Фото: Татьяна Мазнева

Шли дворами, попали на открытие выставки украшений «Красный прилив». Украшения — огонь, носила бы каждое третье.

Про что выставка? Красный прилив — это отсылка к истории о массовой гибели морских организмов в Авачинском заливе на Камчатке. Заявлено, что выставка «поднимает тему доверия и его отсутствия в обществе»: ненадёжные источники, уверенность в своей правоте, тень фейковых новостей. Украшения — потому что это детали и акценты, которые «раскрывают то, что мы хотим сказать миру». Серый фон работы Кирилла Крючкова — это «серая зона», противовес черно-белой картине мира, во вступительном слове к выставке добавили, что это черно-белое видение свойственно «людям, настроенным критично». Простила бы этой выставке беззубость и декоративность, но вот тут меня задело. Критика и «критический настрой» — это никогда не позиция «вы неправы, я прав». Разве это ещё надо объяснять? Вот поэтому, как говорится, мы с вами так и живём.