М.О. — «Мальчишка Океан» — это аббревиатура на хулиганской афише выставки, посвящённой памяти Мандельштама. Во Владивостоке эта память не подкреплена никакими материальными следами — на месте предполагаемого захоронения поэта и других заключённых Дальлага давно вырос жилой квартал с типовой застройкой, разбитыми бордюрами, затеганными подъездами. Этот урбанистический колорит сказывается и на выставке: от заклеенной афишами стены до неоновых огней, которые не дают уснуть. Выставка получилась не выставка, а я бы сказала — гибрид музея и современного театра, где декорации существуют параллельно предметам из фондов, а повествование рождается из ассоциативных рядов. Приходите обязательно и приходите несколько раз. На этих выходных по выставке можно пройти с куратором Александром Бондаревым.
Ещё одна история о Мандельштаме разворачивается в форме аудиопроменада на Второй речке. Это проект драматурга Виктории Костюкевич и команды владивостокских художников и других поэтов. Полный список участников, а также карта, инструкция по применению и аудио — на сайте http://osipm.ru
— Кристина, а почему ты перестала писать?
У меня было много ответов на этот вопрос.
- мне правда не нравится большинство выставок во Владивостоке сейчас, и я не чувствую желания хвалить что-то на сером фоне
- я очень заболела своей работой, и сейчас больше делаю, чем рассказываю
- это не значит, что художественная жизнь Вл остановилась; просто в какой-то момент я ещё и ощутила, как будто стала неубедительно писать. Ну вот сейчас выставка Зинаиды Серебряковой в Картинной галерее. Это же уоооооо! А кроме уооо и не выходит написать ничего (ничегооооу).
Как известно, нет способа бороться с писательским блоком, кроме как писать обо всем подряд. Вы там сильно не отписывайтесь? А то я скучаю не только по выставкам, но и по сообщениям от подписчиков.
У меня было много ответов на этот вопрос.
- мне правда не нравится большинство выставок во Владивостоке сейчас, и я не чувствую желания хвалить что-то на сером фоне
- я очень заболела своей работой, и сейчас больше делаю, чем рассказываю
- это не значит, что художественная жизнь Вл остановилась; просто в какой-то момент я ещё и ощутила, как будто стала неубедительно писать. Ну вот сейчас выставка Зинаиды Серебряковой в Картинной галерее. Это же уоооооо! А кроме уооо и не выходит написать ничего (ничегооооу).
Как известно, нет способа бороться с писательским блоком, кроме как писать обо всем подряд. Вы там сильно не отписывайтесь? А то я скучаю не только по выставкам, но и по сообщениям от подписчиков.
Последние новости из курилки: собираемся с коллегами посмотреть «Живые Мемории» в четверг. Звучит, как будто выставка надгробий, но на самом деле — документально-АНИМАЦИОННЫЙ сериал. Я достаточно громко поясняю? Анимация, но не просто так, а про историю России, и не просто «про историю», а ещё и про Владивосток. Отправной точкой послужили все те же письма Элеоноры Прей, сколько ещё раз мы их вспомним добрым словом.
Вход бесплатный, места ещё есть, но надо записаться https://www.instagram.com/p/CMbFESEhZBi/?igshid=jfv95p8ou6lh
Вход бесплатный, места ещё есть, но надо записаться https://www.instagram.com/p/CMbFESEhZBi/?igshid=jfv95p8ou6lh
#этопоработе вот какой хэштег придумала — потому что «это по любви»
Вот, например, сегодня проснулась в выходной. А у нас последний день выставки «Мальчишка Океан» и там через полчаса экскурсия с куратором и можно на стенах порисовать. Из числа вещей, которые с этой выставкой удались, для меня эти пересечения с миром за стенами музея самые ценные:
▫️афиши на железнодорожной станции, напечатанные на черно-белом принтере
▫️цитата на картоне в арке возле музея (картон стал отваливаться и кто-то дописал слова прямо на стене)
▫️торчащая изнанка стены на входе на выставку, похожая на технические заграждения
▫️совпавший по времени аудиопроменад
▫️и вот теперь ещё лабиринт, который из мрачного многоточия в конце выставки превращается в поэтическую «раздевалку» if you know what I mean
Я уже писала, что Владивосток — родина слонов. Как город молодой и со сложной историей взросления, грешит тем, что накидывается на любые следы причастности к большой истории. Катюша наша, Штирлиц наш, Чехов наш, Моэм наш, Илья Муромец наш, Мандельштам тоже будет наш. Но эта выставка получилась каким-то терапевтическим опытом присвоения — из страшного места ссылки Владивосток стал посмертным вторым домом. Вот так мне кажется.
Вот, например, сегодня проснулась в выходной. А у нас последний день выставки «Мальчишка Океан» и там через полчаса экскурсия с куратором и можно на стенах порисовать. Из числа вещей, которые с этой выставкой удались, для меня эти пересечения с миром за стенами музея самые ценные:
▫️афиши на железнодорожной станции, напечатанные на черно-белом принтере
▫️цитата на картоне в арке возле музея (картон стал отваливаться и кто-то дописал слова прямо на стене)
▫️торчащая изнанка стены на входе на выставку, похожая на технические заграждения
▫️совпавший по времени аудиопроменад
▫️и вот теперь ещё лабиринт, который из мрачного многоточия в конце выставки превращается в поэтическую «раздевалку» if you know what I mean
Я уже писала, что Владивосток — родина слонов. Как город молодой и со сложной историей взросления, грешит тем, что накидывается на любые следы причастности к большой истории. Катюша наша, Штирлиц наш, Чехов наш, Моэм наш, Илья Муромец наш, Мандельштам тоже будет наш. Но эта выставка получилась каким-то терапевтическим опытом присвоения — из страшного места ссылки Владивосток стал посмертным вторым домом. Вот так мне кажется.
О причастности к большой истории. Слева — картина, «приписываемая Илье Чашнику», которая долгие годы гастролировала по стране как всамделишный Чашник. Справа — фото с выставки «Архитектура. Обреченные на оптимизм» на «Заре» в 2018 году.
#этопоработе
Все ещё лучшая история о работе с памятником фортификации — это когда экскурсоводы готовят фонарики для подземных экскурсий и Л. говорит:
— А сколько заряжается батарея?
А В. на автомате ей отвечает:
— Ну, зависит от типа орудий...
Все ещё лучшая история о работе с памятником фортификации — это когда экскурсоводы готовят фонарики для подземных экскурсий и Л. говорит:
— А сколько заряжается батарея?
А В. на автомате ей отвечает:
— Ну, зависит от типа орудий...
Сегодня состоялась первая музейная ночь во Владивостокской крепости, поэтому я говорю и думаю только о ней. Ночные прогулки по подземельям, электроника и джаз под стенами из бетона, зелёная аллея длиной в семь минут, которая плавно уходит в ров. Ух.
Одна из главных вещей про крепость — здесь все настоящее в каком-то фундаментальном смысле. Сооружения, которые строились для того, чтобы устоять перед любыми атаками, при этом по своей природе предназначены для того, чтобы этим атакам подвергаться. В этой железобетонной крепости все подчинено железобетонной логике выживания: авангардистский узор плитки на полу, аккуратные металлические козырьки, яйцевидные коридоры контрминных галерей, всё.
Но происходит так, что никаких атак и не происходит. Крепость, которая никогда не воевала, становится призраком самой себя — ровно до той поры, пока она не становится музеем. И вот тогда она снова становится защитницей города — в том смысле, что теперь она напоминает нам о том, кто мы, откуда (и, возможно, куда мы идём). Это не просто масштабный проект, это последний по-настоящему великий проект в истории крепостей. Такого больше не будет, и такое есть только у нас.
Ну и как её не любить?
Одна из главных вещей про крепость — здесь все настоящее в каком-то фундаментальном смысле. Сооружения, которые строились для того, чтобы устоять перед любыми атаками, при этом по своей природе предназначены для того, чтобы этим атакам подвергаться. В этой железобетонной крепости все подчинено железобетонной логике выживания: авангардистский узор плитки на полу, аккуратные металлические козырьки, яйцевидные коридоры контрминных галерей, всё.
Но происходит так, что никаких атак и не происходит. Крепость, которая никогда не воевала, становится призраком самой себя — ровно до той поры, пока она не становится музеем. И вот тогда она снова становится защитницей города — в том смысле, что теперь она напоминает нам о том, кто мы, откуда (и, возможно, куда мы идём). Это не просто масштабный проект, это последний по-настоящему великий проект в истории крепостей. Такого больше не будет, и такое есть только у нас.
Ну и как её не любить?
Это я к чему? Мы отстрелялись, а тем временем в городе начинает происходить что-то интересное. Давно пора!
Обещаю самой себе посмотреть выставки фестиваля, который устроил институт Гёте, а ещё рос-кош-ну-ю выставку из коллекции музея Нижнего Новгорода, которую показывают в Приморской картинной галерее. Абсолютный восторг! Плюс ещё буквально через пару дней откроется выставка из коллекции Кремля, а это всегда сокровища, артефакты, брильянты в прямом и переносном смысле.
В общем, будет и совриск, и все остальное, не переключайтесь и не отписывайтесь.
Обещаю самой себе посмотреть выставки фестиваля, который устроил институт Гёте, а ещё рос-кош-ну-ю выставку из коллекции музея Нижнего Новгорода, которую показывают в Приморской картинной галерее. Абсолютный восторг! Плюс ещё буквально через пару дней откроется выставка из коллекции Кремля, а это всегда сокровища, артефакты, брильянты в прямом и переносном смысле.
В общем, будет и совриск, и все остальное, не переключайтесь и не отписывайтесь.
Я не шучу: сейчас с третьей попытки вспомнила, как называется канал, чтобы в него написать.
Надо бы вам скорее пойти в музей истории Дальнего Востока, который на Светланской.
⠀
Там — выставка о Витусе Беринге, и мне кажется, что она пахнет кровью и потом. Моё «кажется» списывайте на то, что она нажала на мои чувствительные точки — для вас может быть по-другому.
⠀
Что мы с вами вообще помним о Беринге? Даже портрет в учебниках географии — не его портрет. В его честь почему-то что-то назвали, но его главная экспедиция была засекречена, выжившие — дожили свой век в безвестности, артефакты — сгорели в Кунсткамере. Что тогда показать в музее?
⠀
Здесь музей истории Дальнего Востока опять выходит на территорию современного искусства, и я даже не про сценографию, а про подбор и показ экспонатов. Но и с тем и с другим — полный вперёд.
⠀
Расскажу историю, как ее увидела я:
⠀
Командор даёт обещание императору. Император умирает — обещание остаётся и определяет всю дальнейшую судьбу Беринга.
⠀
Я верю, что выбор Беринга диктовала не только честь, но и страсть — не желание войти в историю, но желание узнать больше, чем известно человечеству.
⠀
Поэтому я физически дрожу в зале, где шумят «водоросли» — потому что там целая энциклопедия в дюжине экспонатов. Еще, конечно, впечатляет дисциплина. Это не про романтику открытий, а про масштаб замысла и тяжелый труд.
⠀
С первого зала очевидно, что проект обречён. Он не нужен никому. Вторая Камчатская экспедиция сьедает 1/6 казны империи, чиновники в столице и на местах видали её в гробу. Когда они не строят козни, тогда они ничего не делают вообще.
⠀
Чем дальше в путь, тем чаще встречаются вообще другие люди. Эти «другие» живут в другом мире. Раздавить их силой кажется проще. На практике выходит так, что грошовые подарки становятся залогом доверия (снова — к обещанию и долгу), а распри отливаются неоправданно большой кровью. Хотя, казалось бы, огонь против копий.
⠀
Последний зал — из последних сил. Страшные тени единственного креста, и больше ничего не осталось. Кое-как вырывает в реальность реконструкция лица Беринга, но от этого одновременно и триумфально, и жутко. Сколько времени должно пройти, чтобы мы узнали, как все было на самом деле? Насколько мы вообще хотим знать, даже про самих себя, как все было «на самом деле»?
⠀
Там — выставка о Витусе Беринге, и мне кажется, что она пахнет кровью и потом. Моё «кажется» списывайте на то, что она нажала на мои чувствительные точки — для вас может быть по-другому.
⠀
Что мы с вами вообще помним о Беринге? Даже портрет в учебниках географии — не его портрет. В его честь почему-то что-то назвали, но его главная экспедиция была засекречена, выжившие — дожили свой век в безвестности, артефакты — сгорели в Кунсткамере. Что тогда показать в музее?
⠀
Здесь музей истории Дальнего Востока опять выходит на территорию современного искусства, и я даже не про сценографию, а про подбор и показ экспонатов. Но и с тем и с другим — полный вперёд.
⠀
Расскажу историю, как ее увидела я:
⠀
Командор даёт обещание императору. Император умирает — обещание остаётся и определяет всю дальнейшую судьбу Беринга.
⠀
Я верю, что выбор Беринга диктовала не только честь, но и страсть — не желание войти в историю, но желание узнать больше, чем известно человечеству.
⠀
Поэтому я физически дрожу в зале, где шумят «водоросли» — потому что там целая энциклопедия в дюжине экспонатов. Еще, конечно, впечатляет дисциплина. Это не про романтику открытий, а про масштаб замысла и тяжелый труд.
⠀
С первого зала очевидно, что проект обречён. Он не нужен никому. Вторая Камчатская экспедиция сьедает 1/6 казны империи, чиновники в столице и на местах видали её в гробу. Когда они не строят козни, тогда они ничего не делают вообще.
⠀
Чем дальше в путь, тем чаще встречаются вообще другие люди. Эти «другие» живут в другом мире. Раздавить их силой кажется проще. На практике выходит так, что грошовые подарки становятся залогом доверия (снова — к обещанию и долгу), а распри отливаются неоправданно большой кровью. Хотя, казалось бы, огонь против копий.
⠀
Последний зал — из последних сил. Страшные тени единственного креста, и больше ничего не осталось. Кое-как вырывает в реальность реконструкция лица Беринга, но от этого одновременно и триумфально, и жутко. Сколько времени должно пройти, чтобы мы узнали, как все было на самом деле? Насколько мы вообще хотим знать, даже про самих себя, как все было «на самом деле»?
❤1
Выглядит весь этот театр (я все ещё настаиваю, что музей истории Дальнего Востока иногда делает не выставки, а иммерсивные спектакли) примерно так. За кадром: доспехи ительмена, череп стеллеровой коровы, инфографика, чёрные ленты на вентиляторах и другое. Надо самим смотреть!
Знаете, что ещё для меня ужасно дорого в этой выставке? Деконструкция романтического мифа об исследователях и первооткрывателях. Без всей этой удали и ухарства, будто открытия совершаются на одной только вере в прекрасное далёко. Нет, этому открытию предшествовала неподъёмная работа, когда надо было создать едва ли не с нуля инфраструктуру и базу знаний, притом ни в какой момент ничего этому не благоволило. Это потрясает меня больше всего.