Игрушки

На удивление долго задержался Новый год. Не он сам, а его приятные атрибуты. Елки, шарики, гирлянды. Игрушки здесь, там, везде. Разные, яркие. Красивые. Среди них памятные. Свисают на веревочках с ветвей. Играют светом, отражением огней в себе. Жизнь их незавИдна: время пришло, пора настала на покой в коробки, ожидать кануна следующего года. Большую часть жизни пролежать в забвении, бессмысленно занимая место на антресолях или в гараже. Всё время ждать окно возможностей себя продемонстрировать, сделать что-то доброе. Как потом окажется, мало кому нужное. Но быть востребованным хочется, уверен, и игрушкам в их пустой стеклянной голове. Это естественное желание. Быть нужным - счастье. Так в одной известной песне спето.

В миг вешания на елку разум отступает. Мишке, мальчику,звездочке и даже шарику кажется, что так всегда и будет. В самом центре быть судьба. Сначала дарить красоту, потом резонировать от звуков радости, купаться в конфети и брызгах настоящего шампанского. Жаль, в пляс пуститься не дает веревка. Держит долг игрушечный. При исполнении нельзя. Равнение на ель. Крепки ее иголки, ветви. Аромат разносится везде. Он с ума сводит, дарит ощущение жизни. Закрыв глаза, игрушки представляют лес. Костер, вокруг которого собрались месяцы. Двенадцать их, как в сказке. Обратившись к ним, ты можешь попросить о чем угодно. Каждый знает это.

Вечно висеть. Желание достойное. Как ни крути, на месте на своем. Видишь мир ты свысока. Кажется игрушкам, радуют они собой других. Сначала так и есть, но если не снимать их, весны не будет. Вечная зима настанет. Все ли этого хотят? Игрушке всё равно. Ей так не хочется в коробку. Висеть же лучше. Да и остальные тоже не желают на покой. Игрушечный мир образовался на высохшей, но еще зеленой ёлке. Каждый ветке на своей. Они для нас иль мы для них. Кто у кого на привязи. Кто дергает за нитки. Марионетками мы стали сами. Лень. Огнями елки, давно уж умершей, мы разбавляем жизнь. Рутина приучила, глядя на нее, считать, что мы не такие, как другие. На красную звезду, игрушек сотню. Сплошная мишура у смотрящего на ель в его привыкшей к такой жизни голове. Как смелости набраться и убрать ее до следующей зимы. Весны так хочется и солнечного лета.

Утро вечера мудренее

Вечер пьянит, светит яркими красками. Огнями теплыми. Контрастирует белизной снега со смолянисто-черной темнотой ночи. Рассыпается огнями вдоль дорог. Отпускает. Являет собой предтечу покоя, сна. Времени, безальтернативно предоставленного тебе для себя. Поздним вечером не замечаешь многого. Глаз на положительное настроен. Фокус держит не так строго. Бережет тебя. Ты внемлишь то, что с самого утра не мог бы. В вечере терпения больше напряженного утра. Звонок. Один, другой. И, наконец, замолк он. Ты можешь позабыть, оставить его, выключить. Он больше не произнесет ни слова. Мгновеньем счастья наполнен каждый вечер. Слегка растягиваешь его, пригубляя. Не уснуть бы сразу. Голову поднял - снова утро. Заново всё начинается, пора.

Взгляд утренний другой. Он требует отчета. Всему ты рад был здесь еще вечером вчера. Свет утра проясняет, видит недостатки. Не зря же говорят, что утро мудренее вечера. Вчера ты очарован был. Шел по улице, восхищался. Утром посмотрел, и тебе не достает чего-то. Уже не так всё, как казалось. День видит лучше худшее. Сворачивает в негатив вчера. Не оставляет, светом проливаясь, шанса на успех. Так с Питером случается. Вечер, как прищур, тебя очаровал увиденным. Влюбил тебя в изгибы обрамленных камнем рек. Себя ты ощущал счастливым. Обредшим почву под ногами, вросшим в город. А утром снова чувствуешь приезжим, натыкаясь на разруху в закоулках. Сосулей гроздья и обледенение тротуаров. Ничейным кажется с утра любимый город. Как приемным. Что Петербург? Тверь, Новгород, Владимир. Полно начальников, хозяев нет. Как в коридорах коммуналок, всё чье-то, но ничейным кажется. Спер лампочку. Отлично. Всё привычно всем, темно.

Зачем нам сумрак? Чтобы радость испытать? Почему при свете мы замечаем мерзость, неприязнь и наготу царей. Давайте жить в немного приглушенном свете. Традиционно у лучины. Незаметны станут нам огрехи. Свои и всех вокруг. Так будет веселее. С ростом темноты и света угасанием мы сможем не заметить всё. И совесть ни при чем. Не знаю! Я не видел! Оставим порицания. Всё в приглушенном свете. Сумрак, уж скоро вовсе свет погаснет. Станет всем так здорово, темно. Жаль, обоняние не подводит. Величие свое провозглашая, темнота лень пробудила. Она под себя, зараза, ходит. И усом не ведет. Не видно ж нихрена. Утро настанет. Свет проявит всё. Счастливым нужно быть не только вечером. При свете. Желательно при солнечном. Возможно, нас порадует своим явлением оно.

Легенда о мире

Место, которому почти сто лет, неминуемо обрастает за свою жизнь множеством легенд. А если в нем за это время побывали миллионы детей, и того больше. Ребенок фантазирует, домысливает и верит в придуманное. Передает из уст в уста истории, обретшие за время пересказов устойчивые формы. Воплощает их в песнях, представлениях, спектаклях. Изображает, кричит голосами их героев. Рождает легенды. В том месте их много. Одна из самых известных - о девочке, спасшей мир от неминуемой войны. Ей посвящена аллея. Возведен небольшой памятник. Это место - Артек. Девочку звали Саманта Смит.

Я всегда не доверял рассказанному о ней даже очевидцами. Считал, что в этой истории план превалировал над жизнью. Его создателями были не только дети. Вся цепочка событий неслучайное совпадение. Не везение и промысел. А что-то еще. Холодное и рассудительное действие, закончившееся трагедией. Авиакатастрофой. Странно, да. Только и всего. Прожившая только тринадцать лет, девочка явилась образом, знаком мира на планете. Очень красивой формой для действий, которые нельзя было бы осуществить без нее. Часто так кажется, что невесомы слова произнесенные детские. Спетые песни, клятвы, послания, запечатанные в бутылки, покоящиеся десятилетиями на дне морском. Нет. Есть в этом смысл. Лучше так, чем продолжать не делать ничего.

Ее нужно было выдумать. Она гениальное решение. Произнесенное губами детскими. Которые нельзя подозревать ни в чем. Доверие человеческое ее написанным и сказанным словам бесконечное. Порокам неподвластны инициативы детские. Если, конечно, детей толпу не превратить в движение. Тусовку съездом не назвать. Повесткой всё объединить, раздать всем бюллетени. Их по команде поднимать: еще раз, снова и еще. Ведь может всё, как в сказке, быть. Ребенок вдруг предложит то, что не мог никто. А взрослый просьбу удовлетворить. Тогда же всё прошло. Жаль не ребенок я. За сказанное можно угодить. Но может стоит снова побудить кого-нибудь легендой быть? Голос новой Саманты сможет всё остановить всем обстоятельствам назло?

Ностальгия

Я помню, как свобода пробивалась из толщ всего запрещенного. Монотонного, одинакового, скованного, закрепощенного. Казалось, что она там была. Ждала своего часа и при первой возможности протиснулась, сквозь все ограничения прошла. Свобода эта не вседозволенность. Казалось так на общем фоне невозможного. Мы явно не были балованы. Ограничения во всем. Давайте будем честными, начиная с самого первоочередного. Носили, ели, пили одинаковое, скромное. Как будто жили под одной крышей, сидели за одним столом. Утопией обернулась антиутопия. Мы дивный мир построили. Сегодня, вспоминая, удивляемся, как мы жили в нем.

Вдруг всё открылось. Занавес, как толстое стекло огнеупорное. В момент рассыпался, всё запылало вдруг огнем. Потом стихло и зажило своим привычным чередом. Провозгласили все «что стало можно» - ценностью. Как губки мы всё впитывали. Вкус, правда, с опытом приходит, а не с быстро съеденным, надетым или много выпитым. Пестрело всё свободою кругом. Подуспокоились, решили стать цивилизованными. Европой вдохновлялись, жили, ездили, кто мог. Обзавелись домами или, на худой конец, квартирами. Уж очень стали мы европеизированными. Гуманными, терпимыми. Уверенными в своих силах и абсолютной правоте. Но вот беда: придумать что-то новое мы оказались не особо в силах. Людей объединяет миф. Образ будущего. Жизнь есть дорога до него. Наш миф сегодняшний вчера. Им стало наше прошлое. Желание забрать всё настоящее в него.

Когда же мы лукавили? Сейчас или тогда? Нельзя любить друг другу противоположное. Хотеть свободы, наслаждаясь жизнью в кандалах. Любить людей, бросая их на смерть за что угодно. Любить цивилизации плоды и ненавидеть способ их же производства. Как долго все терпели. Жили мы, а они выжидали осторожно. Время защиты: прав не твоих, величия страны, которым можно оправдать любые жертвы. Жизни людей, свободу и права свои мы, словно воду, носим в собственных ладонях, как конвертах. И, цепенея, медленно, всего боясь, мы разжимаем пальцы понемногу. За каплей капля утекает, кожа сохнет, но всегда есть шанс, что кто-то воду сохранит за нас. Желая мира в будущем и не ностальгируя по прошлому.

#картинкипосубботам Елена Балановская
Лучше иногда падать, чем никогда не летать (с)

Рабская жизнь

Я давно начал делать вещи, которые мне не хочется. Не то, чтобы по принуждению, а находя причины и основания. Объясняя себе их необходимость, обязательность. Свою обязанность делать не только то, что в кайф. А иногда испытывая его по окончанию действия. На последнем аккорде. В момент звонка. Стал и в миг повзрослел. Перестал чувствовать себя ребенком. Как все дети, стремился, а когда обрел взрослость, почувствовал ностальгию. По времени без обязанностей и обязательств. По возможности вести себя и делать то, что хочется. Не принимая условностей взрослых. Прыгая со стола выше тебя ростом. В футболке и шортах. Веселя и дразня себя. Зачем? А так просто. В кайф.

Детей взрослость манит возможностью. Самостоятельностью. Ведь даже если очень не хочется, право принять решение делать остается в руках взрослых. Лишая и ограничивая себя для того, что кажется тебе ценным. Неважно на самом деле для чего. Хуже, когда не хочется, и отказаться нет возможности. Отсутствие права принять решение рабством называется. Видимо, это хуже всего. День за днем в постоянном неведении. Делая, делая, делая. Не то, что нравится и совсем не хочется, по воле не твоей, решению принятому за тебя. Без права направо или налево, назад или вперед. Рабом родиться страшно. Стать им страшнее, смириться и начать ощущать себя невольником. Наверное, было бы проще, если б память отключалась. Раз, и стер все воспоминания о прошлом. Том, в котором ты и не думал быть рабом.

Нам повезло, все мы взрослые, живем в то замечательное время, когда никто из нас не чувствует себя рабом. Хотя признаться стоит в том, что тратим времени на то, что нам не нравится, вагон. Сначала выбираем то, что нужно, но не хочется. Всё трезво, правильно осознанно. Потом внутри принятых решений как будто забываем про условия. Нам начинают даже нравиться ограничения наших норм. Невольно мы ограничиваем волю. Или же вполне осознанно. Всё больше отдавая времени жизни в пользование. Уже и не замечаем, когда сами. Всё не по тобой расписанию созданному живем, не думаем, живем. В какой-то миг нам начинает нравится жизнь не тобой планируемая, собственная. Особенно, если ты накормлен. Телевизор добавляет радостей, удовлетворяет чувство собственного достоинства. Он вторит мне. Мы вместе. Он со мной. Мы так решили, выбираем мы воодушевленно. Нам кажется. Мы так чувствует. «Я» забыли. Весело живем. Раб знает, что он раб. Хранит он свое я где-то далеко осознано. Боится. Но момента ждет. Мы же сдали «я» свои все сами. Кто за что. Без сопротивления особенного. Ну пишем, говорим. Щеки раздуваем. Сами не признавая, давно уж жизнью рабской все живем.

Истоки национализма

В моих жилах течет кровь различных народов. Думаю, красноречивее всего об этом говорит моя физиономия. Она совсем уж не народная, скорее многоликая, немного инородная. Небритая, лохматая. Уже изрядно жизнью измотанная. Вниманием людским не обделенная. А значит, симпатичная еще. За пределами страны за нашего редко признаваемая. Всем, как своя, пригодная. Космополитизмом слегка приправленная, для жизни годная. Какая есть, нельзя сменить ее.

Я с детства помню, как меня ей попрекали. Вспоминали национальность, часто угнетаемую разными народами. Со времен египетских еще. Мне не всё про это было ведомо. Но неприятно было. Всё внутри сжималось. Требовало отсоединения. Неблизко было мне с дворовым детским людом единение. Культура отторгала притеснение. На самом деле я не понимал за что. Родился, жил, говорил. Читал, как все, Евгения Онегина. Но на излете народов братских в союзе объединения я начал ощущать изъяны отношения. Их ко мне. Да и моего. Чужд мне был принцип обобщения. Национального народа единение. Как лишним ощущал себя. Всё общее, но не мое.

Потом всё стало легче. Общее частному как будто уступило. В тот момент, мне кажется по ощущениям, не обращали мы внимание на крови происхождение. Заболевание прошло. Может, временно, но ощущая каждый за себя ответственность самонадеянно, сам за себя, семью, круг расширялся. Вдруг до меня дошло, что русский я, страна моя Россия. Нет разницы в происхождении. Лишь перспектива самый важный довод для народа самоопределения. Не стоит исключать язык, культуру, место твоего рождения. Но важно будущего ощущение. Прошлое на то и прошлое. Оно уже прошло.

Туманно будущее снова. Нет уверенности в нем. Снова мы решили возвращаться, вспять направить время. И тут же в обществе проснулось ощущение, что русское это только чье-то. Не мое. Когда идешь вперед, ты расширяешь о стране своей людское представление. Ты создаешь, преумножаешь благо. У идущих в том же направление нет страха, что ты отнимешь не свое. Скукоживаясь в прошлое, воссоздавая сделанное, не создавая нового, - основное действие деления. В нем тут же вспоминают всех происхождение. Как фактор дополнительный для исключения. Страна сразу Родиной становится. Она таит сомнение в том, кто может ее искренне любить. Не тот состав этнический крови, патриотизма недостаточно? Ну всё.

Опасные привычки

Будни родителя неминуемо связаны с недосыпом. Даже такого, как я. Рост через боль сопровождается криками утром, днем, вечером. Иногда по ночам. Сложно предъявить претензию тому, кто орет или всхлипывает. Во-первых, потому что больно. Во-вторых, страдающий не может осознать, что с ним происходит, сам. Логично, что он голосит, призывая к себе плачем, покрикивает. Взрослый его обязательно услышит, даже если крепко спит. Так устроено, и много раз испытано. Ответственность пробуждает сын в родителях своими криками. Мозолью нарастает чувство. Часто его зовут любовью. Но пусть каждый определяет сам.

Наоборот устроено всё у домашней живности. Кур, кошек и собак. Как чувствуют недуг - все сразу тихие. Не знаю, почему. Недавно болен кот был. Даже голос потерял. Он тряпочкой лежал. Не ел, не пил. Если не знать, то можно было его и не увидеть. Забившись под комод, он долго там лежал. Мы начали трясти его, ветеринара вызвали. Изрядно похудев, наш Рыжий выкарабкался. Откормил рожу, снова замурчал. Пернатые, как заболевают, тоже тихие. Забьются в гнездышко и клюв на свет не высунут. Жизнь в коллективе приучила к бдительности. Если ты слаб, не подавай об этом виду. Не дай собратьям заклевать тебя.

Как странно жизнь устроена. Мы с возрастом к звериному всему так привыкаем. Боимся, если больно, рот открыть. Все ухмыляемся, лукавим. Ведь заклюют те, кто с тобой по жизни казался близким. Рожденные для чувств возвышенных и отношений, друг друга мочим. Как курицы, мы прикрываем всё, что сзади. Тогда, когда от боли уже и крик не слышен. Рот открыт. Губами шевелим. И только те нас понимают, кто безмолвен сам. Немногие плечами пожимают. Крик не уйдет. Чем дольше его не замечать, тем опаснее бывает. Об этом опыт в воспитании детей нам говорит. Да что детей! Каждый помнит это ощущение из детства сам.

Обыскусствление естественного

На заре своего образовательного взросления я увлекался изучением работ Щедровицкого - отца, Георгия Петровича. Наверное, самого большого отечественного философа двадцатого века. Так случилось, что вокруг меня было немало его учеников. Они говорили его терминами, цитировали. Нельзя было ударить в грязь лицом. Среди прочего - обыскусствление естественных потребностей, как место приложения гения предпринимательства, мне особенно показалось ясным. Четко определяющим, кто есть предприниматель, и почему он может быть состоятелен. Что в его образе жизни, деятельности и даже работе стоит много, а что необязательно. Это сейчас предпримчив тот, кто договорился. А исходя из определения классика, им является созидатель, тот, кто придумал и технологизировал способ создания продукта, упрощающего жизнь людей. Сначала придумавший, а потом реализовавший человеческую мечту.

Так, оформив потребность общаться в трубку телефона, появился предприниматель. А тот, кто этот продукт дизайном превратил в атрибут, узнаваемым, отличным от всех внешним видом, перевел в статус обязательного условия вхождения в «круг» - гением. Упрощая и улучшая жизнь, они быстро или неочень, но разгоняли экономику страны. Создавали, конкурировали и боролись. Как не пафосно это звучит, делали мир лучше, приучая его к новым стандартам. Как в школе, подтягивали знания отстающих, предлагая им удобные сервисы, дополнительные занятия. Находили пути роста соответствия. Эта предприимчивость дарила ощущение возможности всем и во всем. Быть лучше, жить лучше. Уж кто как это видит. Часть поняла, что их «лучше» связано не только с ними. Забором от мира не отгородишься. И начали делать лучше мир вокруг. Примеров полно. Сейчас мы их видим. Например, Суздаль, Плес. Их делали люди для лучшей жизни. В этой атмосфере происхождение и круг не были предопределяющими факторами. И хотя так часто в те годы не говорили о социальных лифтах, их было больше и работали они «чище». Без заранее согласованных сценариев, а по результатам. Так должно быть в жизни. Это улучшает ее.

Так что, слова Щедровицкого нынче забыли? И предприниматели перевелись? Те, да. Появились другие. Если школьников сложно научить, можно понизить им планку требований. Все, ничего не делая, будут хлопать в ладоши такому человеку «предприимчивому». Зачем зубрить, считать, читать. Булгакова, например. Мне в девятом классе тоже было почти невмоготу. Особенно сцены из истории древнего Рима. Так же, как и французская часть Войны и Мира. Так зачем читали, зубрили? Кинематографический комикс - современная экранизация - сегодняшняя предпринимательская инициатива. Лень и пороки человеческие продолжает обыскусствлять. Работает эффективно. По запросу дарит массам ощущение величия. Сохраняя ценности, традиции, обычаи. Да неважно что. Обыскусствляя единственную Емелину мечту.

#картинкипосубботам Елена Балановская
Мы в радости доверчивы, как дети (с)

Бабушка

Как холодеют стены в доме, из которого уходит человек в свой последний путь. Вдруг всё, что было организовано и расставлено, становится хламом. Человек превращается в тело, а всё нажитое теряет смысл. Рушится. Пропадает домашний уют. Из дома становится складом вещей. Которые теперь никому не нужны. Сиротливо стоят, лежат. Уже ничего не ждут. Живой человек их, как нитка, нанизывает на себя, собирает. Они его дополняют, характеризуют. Теперь без дела стоят, загромождают собой пространство. Мешают. Враз стали ветошью, макулатурой, ненужным антиквариатом. Их ценили, собирали, складывали. Как всё это бессмысленно рядом с человеком, которого не вернуть.

Такая короткая эта жизнь. Ей был 91. В памяти крутятся воспоминания. Яркие. Они собрались в небольшой калейдоскоп длиной в несколько минут. С самого детства. Еще у подъезда можно в сторону горки взглянуть. Там мы проводили много времени с братом. Бабушка подарила нам снегоход. Он лучше санок. У него есть руль. Парковка была футбольным полем. Пролесок. Если стоишь спиной к подъезду - справа. Тогда казался лесом. Сколько раз в нем мы прокладывали путь. Подъезд. Лифт, долго закрывающийся. Ты дома. Эта квартира в детстве казалась раем. Трехкомнатная, две спальни. Образ советского счастья. Цена за отказ от любимой работы, настоящей. Так она и не стала доктором медицинских наук. Паркет мелкий. Скрипучий, но настоящий. Холодильник ненужный, на ходу стоящий. Все собрались. Она нас заставила, сама того уже не зная. Редкий случай. Повод неприятный. Глупые мы живые. Жуть.

Не знаю за что, но она меня любила. Выбрала и плохо скрывала. Сейчас это всё уже неважно. Уже не приедешь сюда, не увидишь ее перед телевизором сидящей. Не услышишь голос, слегка хрипящий. Не вдохнешь запах дома, никогда из него не уходящий. В туалете не откроешь дверцу, за которой инструменты деда. Каждый на своем месте. Ей всё время что-то было надо. Невзначай, если получится. Заскочить, лампочку ввернуть. Не посмотришь с балкона. На дом с шаром, в Крылатском стоящий. Это последний путь. Почти век, упакованный в папку фотографий, текст, аромат. Как важно всё не растерять, не выдохнуть. Теперь это всё в нас, сейчас провожающих, скорбящих. Не сказанное, не сделанное комком в горле встало. Не продохнуть. Она долго со смертью жила. Заигрывала. Сил было мало. Близко не пускала. Ей казалось, укротит. Нет. Только жизнь не дает смерти в живых себя вдохнуть.

Обёртки

В школе, наверное, классе в четвертом-пятом, главной ценностью были фантики. Обертки иностранных жвачек, вкладыши с разными картинками. Чаще всего их обладатель мог и не употреблять их содержимого. Кто-то сделал это раньше. Потом на них играли, меняли. Даже покупали. Пачка фантиков в кармане грела больше денег. Последних просто не было ни у кого. До сих пор помню их запах. Приторно-сладкий аромат, пьянящий. Вкушая его, можно было жизнь представить, где везде есть жвачки. Разные. Их обёртки лишь никому ненужные бумажки. Захламляют собой всё.

За жвачками шоколадки, колы, фанты, банки, бутылки на кухонных гарнитурах, сверху стоящие. Как фантики, демонстрирующие знакомство с их содержимым. Больше ничего. У взрослых просто свои обёртки, фантики. За бутылками появились слегка поношенные машины, бирки на одежде спрятанные. Потом вывернутые наизнанку, крупно написанные на рукавах пиджаков. Все, глядя друг на друга, носят одинаковое. У кого как получается. Смотришь и с собой сличаешь. Ботинки - галочка, галстук - еще одна. Узнаваемый знак на джинсах - значит, всё хорошо. Ресторан как коллективная декорация состоятельности. Место работы о себе говорящее. Дом, квартира… у кого сколько фантазии хватит. Главное, не хуже. Так же, как у того, того, того. Школа, чтобы на парковке не оказаться в самой дорогой машине блестящей. Жены в побрякушках, ценой о себе говорящие. Сумки - для вида. Носить там особенно нечего. Все надушены духами сладкими. Глупые разговоры, ни о чем говорящие. Как фантики, шуршащие, голосами звенящие. Пустые обёртки жизни. Внутри ничего.

Вчера атеисты, сегодня верующие православные. Цепь, крест. Службы долгие отрезвляющие. Селфи. Да много еще всего. Сыны демократии, сегодня патриотизмом всех своим разящие. Немецкое на китайское с трудом меняющие. Туризм внутренний по вынужденности развивающие. То, от чего в восторге были, читали, смотрели, отказывающиеся легко. На генетическом уровне униженные и оскорбленные, посаженные и убитые. Опасающиеся всего. Страхом оправдывающие действия свои, не всегда красивые. Мы - люди - обёртки для всего. Что можно и нельзя. Что происходит. Это не мы. Мы же не виноваты. Лишь бы не касалось нас, мимо пронесло.

Любовь

Пятнадцатое февраля. Самое время поговорить о любви. Отшумел непразднуемый ныне День всех влюбленных. Только цветочные не могли скрыть своих желаний, а проходящие мимо - чувств. Думаю, парочку-троечку владельцев по участливому слову недолюбленных завистников обвинили во всех грехах. Но я не об этом. Я о любви, влюбленности и о продолжительности ее жизни. Проблемах и противоречиях, не всегда дающих сохранить ее. Не претендую на истинность высказанных мной мыслей, так как они лишь осмысленный опыт переживаний многочисленных, рефлексия на случившееся не раз в моей жизни. Опыт мой.

Не будем рассуждать о причинах случившегося. Это бесполезно и не может быть осмысленно. Чувства нелогичны. Они, если настоящие, беспричинны. Их продолжительность, устойчивость силу имеет, смысл анализировать. Если и верить бездоказуемо, то в любовь. Так что же с ней происходит, как и почему портится она от времени. Почему ортодоксальные религии требуют смирения, терпения. Видимо, понимая возможные ее ограничения. Ее даже самой яркой тление. Неумелое применение людьми этой субстанции приводит к временности. Так что же рушит, бьет, заставляет умереть любовь? Многие скажут, хрупкое слишком явление. Не терпит оно давления. Накладывает ограничения. Требует, просит. Приводит к самостоятельному закрепощению, скрепленному подписями в присутствии свидетелей. Ну так уж повелось.
Потом плодами зарастает. От тяжести их нужд не до прежнего веселья. И как-то само собой развеялось. Как аромат исчез. А вокруг всяческие дуновения. И раскололось всё. Даже с трудом склеенное былым уже не кажется. Умерла любовь.

Позвольте, это же последствия. Всему причина лень. Нет места у любви терпению, успокоению. Влюбляться нужно ежедневно, бесконечно. Если повезет, в одну и ту же. Лишь бы хватило сил объекту вожделения. Фантазии. Потому ценна она, любовь людская, человеческая. Торчащие из-под одеяла две пары ног еще не есть залог любви много-долго-летней. Хотя и там пофантазировать бы стоило. Тогда подольше бы желалось. Добавляла красок в то, что ценно. Нет хуже успокоенности. Надежность в нас, а не в партнерах. В каждом нашем действии. Привычка - смерть любви. Ее надгробный камень. Излюбленный Ахилл. Человек это лишь то, во что он верит. Я верю в жизнь, справедливость и любовь.

Бары, пабы, ресторанчики

Сколько нужно терпеть. Мой товарищ Андрей Рожко, выступающий под сценическим именем СНЕГОВ, после шестнадцати лет молчания, наконец, выпустил первую песню. Как бы сказал Градский, наверное, хорошо жил. Не знаю. Но мне приятно, что из него вырвалось то, что составляет его жизнь. Стоит оказаться там, где он есть, видеть то, что происходит вокруг, чтобы сформулировать это в текст, облеченный музыкой. Мне приятно, что я его, как мог, к этому подталкивал, услышав, как он поет первый раз на моей свадьбе. Если ты так можешь - не петь нельзя. То, что сегодня вы услышите, шутка. Но даже в ней часто больше правды. Надеюсь, за ней будут опубликованы песни более глубокие и дерзкие. Верь в себя и делай то, для чего ты создан!
Послушать можно здесь.

#картинкипосубботам Елена Балановская

О ценности критического мышления

С кем и когда я только не спорил. Уместно и не очень, но страстно и до конца. Произвольно, неспециально, я так устроен. Имел свое мнение, не держалось оно во мне. Встревало везде и всегда. Видимо, я с детства был настроен на возможность выбрать против. ЗА - успеется всегда. Критике подверг я все устои. Она как лучший способ на мир открыть глаза. Почувствовать его, понять, что чего стоит. Устойчиво лишь то, что не боится, держит критики удар. Считал долгом, своей работой сомневаться, спорить. С родителем, учителем, начальником. Бывало, забывал вовремя нажать на тормоза. Однажды спросил руководителя после яростного спора: «Зачем Вы терпите?» Он мудр был и ответил, что он ЗА критику. И люди критикующие чего-то стоят. На них можно опереться. Только они могут быть, а не казаться ЗА.

Когда ты управляешь - всё по-другому. Кажется, что все спорят, спорят. Ведь ясно всё, как божий день. Протрите от сомнений все глаза. Я выше, вижу дальше. Там, куда вы предлагаете, не стоит. Но если все согласны, закрываешь ты глаза. Как пеленой, общее одобрение тебя накроет. Все перестало ехать, увязло в возгласах неискренних, аплодисментах. Никто не критикует даже за глаза. Мхом зарастает даже плодородная земля. Ты должен взять себе в помощники тех, кто может спорить. Не согласиться и четко сформулировать, с чем он не согласен, спорить. Своими аргументами критик расширяет кругозор критикуемого. Помогает значительно сильнее тех, кто ЗА. Вопрос лишь в том, как всё это настроить, чтобы не качалась сильно лодка. Вам скажут люди моря, что штиль самая страшная зараза. Нет вариантов сдвинуться. Даже сильный ветер против лучше, чем стоячая вода.

Позвольте, но лишь тот, кто спорит, может сделать что-то сам. Создать, а не исполнить. Выдумать, придумать, отвергая, предлагать и строить. В нем воля есть. В том, кто согласен, передана она в пользование. И лучше подороже. С самого детства искушают нынче каждого. Контрактом связывают руки, ноги. Воля угасает. Разучается быть произвольной. Нас много, и мы по контракту ЗА. Тогда не стоит ждать открытий, нового. Средь тех, кто продал волю, без критики мы лишь воспроизводим. И с каждым разом хуже, медленнее. На лучшее потребуется воля. А без нее согласны мы на то, что есть. Пусть укажут, мы ответим вместе - ЗА.

Пустота

День прошел. Еще один. Проезжая мимо знакомого места, перелистывая записную книгу, натыкаешься воображением на образ человека, которого уже нет. Близкого тебе. Это как что-то из тебя достали. Было плотно всё разложено, а теперь пустота образовалась где-то. Тянет, режет в животе. Заставляет остановиться. Время медлит, замирает. И ты один на один с этой карой, которая никак не отпускает. Свидетельство твоей человечности. Наличия совести в тебе. Вечного поиска несделанного, недосказанного. Осознания причин в себе. Лишь время лечит свое замедление. Нет противоядия внешнего. Всё в тебе.

Сложнее всего ощущать течение времени. Как бессонной ночью биение сердца, стучит в голове. Раз-два. Тик-так. Скрежещет шестеренками часов, поглощает тебя. Прокатывая между зубьцами, заставляет ощутить, прочувствовать мгновения. Они, как резина, тянутся, и ты не можешь с этим ничего поделать. Привыкай. Здесь будет пусто. Только время и его протяжная долгота. Сначала боль будет острой. Потом, зарастая, станет похожа на уплотнение, каждый раз замедляя течение времени. Как движение автомобиля на неровности дороги в повседневной суете.

Обезболивающие, успокоительные, алкоголь. Инструменты безвременья. Вытаскивают тебя из его жерновов. Ты ловишь это ощущение. Быть свободным от времени - небытие. Жить долго не значит медленно. Не зря полет - метафора счастья. Отсутствие ощущения времени лишает нас веса, поднимает в небеса. Так бывает. Любимое занятие, близкие отношения, приятное доверительное общение - всё это заставляет не замечать времени. Проходит пустота. Как влагой, проливается засушенное, обветренное. Прорастает памятью в живущих на земле.