☝️и научил других...

Однажды Владимир ВАСИЛЬЕВИЧ был чекистом, т.е. буквально всегда был начеку.

Днем это было ещё терпимо, но вот ночью, чека постоянно колола бок и мешала пересчитывать розовых пони.

Но хуже всего было в бане. Когда все раздевались и снимали кто трусы, а кто крестик ВАСИЛИЧ вынужден был зажимать чеку в кулаке, чтобы чего не вышло.

Именно поэтому ничего и не выходило.

Работа старшего инженера управления реактором (СИУРа) — одна из наиболее сложных на атомной станции. Среди параметров для контроля есть несколько основных, за которыми он следит особенно внимательно. Но всего их — четыре тысячи.

Сегодня эту работу выполняет 25-летний Леонид Топтунов. Его опыт в этой должности — 2 месяца.

Чтобы облегчить СИУРу его невероятно сложную работу, существует локальный автоматический регулятор. Он хорош на больших мощностях, но на малых работает неудовлетворительно.

Решено перейти с локального на обычный регулятор, который предназначен для работы именно на малой мощности.

Едва заступив на смену, Леониду Топтунову помимо массы других операций приходится контролировать переход с локального на обычный регулятор мощности. В цейтноте Топтунов не справляется с выправлением его разбалансировки, и мощность реактора начинает проваливаться, устремляясь к 1%.

— Держи мощность! — командует Топтунову его начальник Александр Акимов (на фото).

«Вообще-то это была незапрограммированная вещь, но она меня нисколько не взволновала, — вспоминает начальник вечерней смены Юрий Трегуб, оставшийся после работы понаблюдать за экспериментом. — Конечно, нехорошо, что СИУР это проморгал, включил не вовремя. Ну и что? Это все поправимо»

Чтобы вернуть мощность реактора, Топтунов начинает извлекать из него стержни. Почему-то он «тянет» их преимущественно с 3-го и 4-го квадрантов. Мощность продолжает падать.

— Что же ты неравномерно тянешь? — поправляет его начальник вечерней смены Юрий Трегуб. — Вот здесь надо тянуть.

«И с этого момента я стал ему подсказывать, какие стержни свободны для того, чтобы их извлекать. Поднимать стержни — это прямая обязанность Топтунова. Но у нас как практиковалось? Когда такая ситуация, то кто-нибудь подсказывает, какие стержни правильно выбрать. Надо равномерно вынимать. Я ему советовал. В одних случаях он соглашался, в других нет. Я говорю: „Вот свободный и вот свободный стержень. Можешь извлекать“. Он или этот брал, или делал по-своему», — вспоминает Трегуб.

Пока ночная смена борется за восстановление мощности реактора, Дятлов успевает осмотреть помещения с повышенной радиационной опасностью и вернуться на щит управления. Глядя на приборы, он замечает, что реактор работает на мощности 50-70 мегаватт (около 2%):

— Почему такая низкая мощность?

— Да вот, при смене автоматического регулятора мощность провалилась до 30 мегаватт, — отвечает начальник ночной смены Александр Акимов.

«Меня это нисколько не взволновало и не насторожило, — вспоминает Дятлов. — Отнюдь не из ряда вон выходящее явление. Разрешил подъём дальше и отошёл от пульта».

«Ни слова недовольства ни [начальнику смены] Акимову, ни [старшему инженеру] Топтунову я не высказал. Да и причин не было, — объясняет свое спокойствие Дятлов. — Я не знаю таких операторов, которые бы не проваливали мощность по тем или иным причинам. Это во-первых. Во-вторых, человеку за пультом нельзя выговаривать, можно только подсказать»

Когда мощность реактора падает ниже 10%, СИУР перестает получать информацию от датчиков, расположенных внутри активной зоны. С этого момента он вынужден полагаться лишь на датчики, расположенные снаружи активной зоны, которые не передают общей картины. А главным образом, надеяться на свой опыт и интуицию.

В таких условиях от СИУРа по-прежнему требуется выполнение до тысячи действий в час.

После того как Топтунову помогают извлечь стержни из другой половины реактора, мощность поднимается с 30 до 200 мегаватт (с 1% до 6%). Реактор наконец удается поставить на автомат.

«Все успокоились. Правда, мне не нравились эти 200 мегаватт. Я ведь был когда-то СИУРом и считаю, что это не самый лучший режим для реактора РБМК. Но здесь не я решал. Двести так двести», — вспоминает начальник вечерней смены Юрий Трегуб.

Принятое мимоходом решение проводить эксперимент на мощности не 700, а 200 мегаватт, по оценке МАГАТЭ, становится самой грубой ошибкой персонала.

«Наибольшего осуждения заслуживает то, что неутвержденные изменения в программу испытаний были сразу же преднамеренно внесены на месте, хотя было известно, что установка находится совсем не в том состоянии, в котором она должна была находиться при проведении испытаний», — будет сказано в докладе организации.

35-летнему инженеру-наладчику Владимиру Шашенку во время эксперимента предстоит контролировать параметры оборудования. Перед тем как отправиться к питательному узлу реактора, он заглядывает к электронщикам информационно-вычислительного комплекса «Скала»:

— Есть ли у вас связь с помещением на 24-й отметке (на высоте 24 метра — прим.)?

— Да, связь есть.

— Ребята, если мне нужна будет связь, я через вас буду связываться.

— Пожалуйста.

Дятлов собирает участников эксперимента для последнего инструктажа. Условлено, что сигналом к началу будет команда «Осциллограф — пуск!». По ней будут выполнены три действия:

1. Закрытие стопорных клапанов подачи пара на турбину.

2. Нажатие кнопки МПА (максимальной проектной аварии). Она подаст системам безопасности сигнал о потере электропитания и запустит аварийные дизельные генераторы.

3. Нажатие кнопки АЗ-5 (аварийная защита) для глушения реактора.

Разработчик программы эксперимента Геннадий Метленко громко командует: «Осциллограф — пуск!»

Инженер управления турбиной Игорь Киршенбаум перекрывает подачу пара на турбину. Она продолжает крутиться по инерции, но замедляется. С каждым оборотом количество вырабатываемого ей электричества падает. Его начинает не хватать насосам, подающим в реактор охлаждающую воду.

Мастер электроцеха Григорий Лысюк нажимает кнопку МПА (максимальной проектной аварии). Она должна запустить аварийные дизельные генераторы, чтобы подать на насосы полноценное электропитание. Но это должно произойти только через 45 секунд.

Насосы всё медленнее прокачивают воду через реактор. Она нагревается сильнее и начинает превращаться в пар. Пар поглощает меньше нейтронов, чем вода. Реактивность реактора возрастает. Он выделяет еще больше тепла. Еще бóльшая часть воды превращается в пар. Замкнутый круг.

Инженер управления реактором Леонид Топтунов нажимает кнопку АЗ-5 (автоматическая защита), которая должна заглушить реактор. Туда одновременно опускаются 187 стержней. И хотя сами они из бора, замедляющего реакцию, наконечники — из графита, который ее ускоряет.

Тепловыделяющие элементы перегреваются и разрушают оболочки каналов, внутри которых они находятся. Пар с огромной силой вырывается из них наружу, поднимая в воздух крышку реактора весом в 2000 тонн.

Испарившаяся вода больше не охлаждает реактор и не поглощает часть нейтронов. Его мощность повышается до запредельных значений, составляя 12 миллиардов ватт. Температура внутри реактора вырастает до 4650 °С.

Вспоминает начальник вечерней смены Юрий Трегуб, оставшийся после работы понаблюдать за экспериментом.

…Прозвучал удар.

[Инженер управления турбиной Игорь] Киршенбаум крикнул: «Гидроудар в деаэраторах!» Удар этот был не очень. По сравнению с тем, что было потом. Хотя сильный удар. Сотрясло БЩУ (блочный щит управления — прим.).

Я заметил, что заработала сигнализация главных предохранительных клапанов. Мелькнуло в уме: «Восемь клапанов — открытое состояние!» Открытие одного ГПК — это аварийная ситуация, а восемь ГПК — это уже было что-то сверхъестественное.

И в это время последовал второй удар. Вот это был очень сильный удар. Посыпалась штукатурка, все здание заходило. Свет потух, потом восстановилось аварийное питание.

Все были в шоке. Все с вытянутыми лицами стояли. Я был очень испуган. Полный шок. Такой удар — это землетрясение самое натуральное.

Жительница Припяти Дина Королёва записывает музыку в своей квартире с четырьмя музыкантами. Она слышит взрывы на ЧАЭС, похожие на отдалённый гром.

— Ребята, что это?

— Ну, что ты, не привыкла, что ли? Пары выбрасывает станция, вот и всё.

Первым посмотреть, что случилось, в машинный зал выскакивает инженер Сергей Газин. В зале — тьма. Видны лишь сполохи коротких замыканий. Валит пар. Сильный запах гари.

Газин бежит обратно на щит управления и просит начальника смены Александра Акимова срочно вызывать пожарных.

Первой жертвой чернобыльской катастрофы становится оператор главного циркуляционного насоса Валерий Ходемчук.

Его тело будут долго разыскивать при ликвидации последствий аварии, но так никогда и не найдут.

Ходемчук считается единственным человеком, похороненным в реакторе.