#шустьяковы
Отпуск этим двоим только снится, но пару дней с Илюшей Макс радостно урвал, сорвавшись к нему на выходные. Просто по парку пройтись, просто оставить парочку воспоминаний о лете, пока оно не торопится кончаться.
Отпуск этим двоим только снится, но пару дней с Илюшей Макс радостно урвал, сорвавшись к нему на выходные. Просто по парку пройтись, просто оставить парочку воспоминаний о лете, пока оно не торопится кончаться.
#шустьяковы
— Илюш, душа моя… — Макс крикнул из кухни.
— Чего тебе?
— Сюда иди, любить буду.
Илья метнулся моментально. Любить — не пиздить.
— Ты знаешь, какой сегодня день? — Макс закрыл духовку с мясом, хитро глянул.
— День ВДВ? — а какой ещё, в общем-то?
— Не только… Во-первых, день железнодорожника, — Макс глубокомысленно поднял палец вверх.
— Ну, поздравляю их всех. А в честь чего меня любить? — Илья не понял.
— Ещё и день Ильи. Так что, Илюша мой, готовь жопу.
Жопа сжалась. Как и всегда, когда Макс обрисовывал перспективы.
— Прям так, да? Без предупреждения?
— Ты же всегда почти готов, сладкий, — Макс поиграл бровями.
— Почти-то да… А вот морально… — Илья картинно задумался. Хотя внутри все разгорелось. Член Макса в нем, прекрасно же. Будет растягивать, трахать… Как он любит. Как они оба любят.
— Тебя морально подготовить в твой праздник? — Макс подошёл ближе. Горячий и полуголый.
— Давай, — Илья запрокинул голову.
Макс поцеловал его, притянул к себе за талию. После душа, жаркого, в одних трусах. Сгреб яйца в горсть, перебрал. Сука.
— Считай, подготовил, еби давай, — Илья рассмеялся ему в губы.
Макс вырубил духовку, подтолкнул его к дивану. Медленно, хищно. Непривычно для него. Опрокинул, влез коленом между ног. Впился в шею и зарычал. Что с ним, черт возьми… Они же трахались вчера. Но Макс не унимался, трогал, гладил, лез в трусы. Илья знал бы — дома голым бы ходил. И с растянутой жопой. Такое редко нападает на обычно нежного Макса.
Он достал смазку. Нагло, резко перевернул Илью на спину, пролез языком между ягодиц. Как же Илья это любил, слов нет. Его мягкий, упругий язык, его дыхание на чувствительной коже. Его скользкие пальцы, огромные, осторожные. Он стонал, не стесняясь, насаживался на них. Сам себя ебал Максом. Такой кайф.
Макс вставил ему. Без гондона, куда они сейчас? Подхватил за бедра и принялся трахать, быстро, резко. С праздником, бля. Илья царапал простыню, кусал руку. Накрывало с головой. Любимый…
Он выстонал это слово, давясь воздухом. Любимый, самый лучший. Его Макс… Илья подставил бедра, выгнулся, зажмурился. Опять без прикосновений кончит? Да что же это такое, как он это делает?
Макс толкнулся внутрь ещё, ещё. Грубо для него, сильно. Так непривычно. И Илья кончил, вздрогнув, застонал в голос, почти заорал.
— Макс, что же ты…
И слова оборвались, когда он почувствовал горячую сперму внутри себя. Стало невыносимо хорошо. Особенно, когда Макс вынул и слизнул то, что вытекало. И ввинтился языком глубже, в мягкое и растраханное. Пиздец. Илье настал пиздец.
— С праздником, сладкий, — Макс лег рядом, сгреб его в объятия.
— Я тебя… Ну ты понял.
— Понял, Илюшка. Я тебя всегда пойму.
Поэтому Макс и был для него идеальным. Он всегда поймет. Без лишних слов.
— Илюш, душа моя… — Макс крикнул из кухни.
— Чего тебе?
— Сюда иди, любить буду.
Илья метнулся моментально. Любить — не пиздить.
— Ты знаешь, какой сегодня день? — Макс закрыл духовку с мясом, хитро глянул.
— День ВДВ? — а какой ещё, в общем-то?
— Не только… Во-первых, день железнодорожника, — Макс глубокомысленно поднял палец вверх.
— Ну, поздравляю их всех. А в честь чего меня любить? — Илья не понял.
— Ещё и день Ильи. Так что, Илюша мой, готовь жопу.
Жопа сжалась. Как и всегда, когда Макс обрисовывал перспективы.
— Прям так, да? Без предупреждения?
— Ты же всегда почти готов, сладкий, — Макс поиграл бровями.
— Почти-то да… А вот морально… — Илья картинно задумался. Хотя внутри все разгорелось. Член Макса в нем, прекрасно же. Будет растягивать, трахать… Как он любит. Как они оба любят.
— Тебя морально подготовить в твой праздник? — Макс подошёл ближе. Горячий и полуголый.
— Давай, — Илья запрокинул голову.
Макс поцеловал его, притянул к себе за талию. После душа, жаркого, в одних трусах. Сгреб яйца в горсть, перебрал. Сука.
— Считай, подготовил, еби давай, — Илья рассмеялся ему в губы.
Макс вырубил духовку, подтолкнул его к дивану. Медленно, хищно. Непривычно для него. Опрокинул, влез коленом между ног. Впился в шею и зарычал. Что с ним, черт возьми… Они же трахались вчера. Но Макс не унимался, трогал, гладил, лез в трусы. Илья знал бы — дома голым бы ходил. И с растянутой жопой. Такое редко нападает на обычно нежного Макса.
Он достал смазку. Нагло, резко перевернул Илью на спину, пролез языком между ягодиц. Как же Илья это любил, слов нет. Его мягкий, упругий язык, его дыхание на чувствительной коже. Его скользкие пальцы, огромные, осторожные. Он стонал, не стесняясь, насаживался на них. Сам себя ебал Максом. Такой кайф.
Макс вставил ему. Без гондона, куда они сейчас? Подхватил за бедра и принялся трахать, быстро, резко. С праздником, бля. Илья царапал простыню, кусал руку. Накрывало с головой. Любимый…
Он выстонал это слово, давясь воздухом. Любимый, самый лучший. Его Макс… Илья подставил бедра, выгнулся, зажмурился. Опять без прикосновений кончит? Да что же это такое, как он это делает?
Макс толкнулся внутрь ещё, ещё. Грубо для него, сильно. Так непривычно. И Илья кончил, вздрогнув, застонал в голос, почти заорал.
— Макс, что же ты…
И слова оборвались, когда он почувствовал горячую сперму внутри себя. Стало невыносимо хорошо. Особенно, когда Макс вынул и слизнул то, что вытекало. И ввинтился языком глубже, в мягкое и растраханное. Пиздец. Илье настал пиздец.
— С праздником, сладкий, — Макс лег рядом, сгреб его в объятия.
— Я тебя… Ну ты понял.
— Понял, Илюшка. Я тебя всегда пойму.
Поэтому Макс и был для него идеальным. Он всегда поймет. Без лишних слов.
#шустьяковы
Откусывая от лета большими кусками и заметая крошки под ковёр, осень стремилась вступить в свои права, чем неимоверно радовала Третьякова. Может, наконец, меньше будет утопленных по собственной глупости? Или отравленных несвежим шашлыком. О, и его любимых конечно, накидавшихся на жаре холодненькой сорокоградусной и свалившихся задолго до того, как тот самый шашлык будет готов.
Мечтать не вредно, Илюша. Вредно... да жить вредно. Будь у него отпуск, а не непрекращающаяся ебля с работой, он бы тоже рискнул. Докопался бы до хмурой Серёгиной морды, позвал бы девчонок, благо, в них дефицита не было.
Но отпуск ему теперь даже не снится. Да и похолодало уже. Буквально за одну ночь, что ему сразу из футболки пришлось в старую джинсовку влезть, отогревая мёрзнущие руки в карманах. Убитые руки – горе в семье, так сказать, но уже поздно за них переживать. Годы практики и чистящих средств ни один гель алоэ не восстановит.
По крайней мере, настроение боевое. Если бы носил наушники, так сейчас точно напевал бы себе под нос, выбираясь из подземного перехода буквально в двух шагах из больнички. А так – просто вышагивает бодро, не поскупившись на взгляд в сторону кудрявого мужика в светло-голубой ветровке.
Хорошо всё-таки, что при наушники не носит, а то б в жизни не услышал, как грузно осело тело за его спиной, стоило Илье отвернуться.
Развернувшись на носках, Третьяков с ходу оценивает побледневшее лицо, посиневшие губы и то, что грудная клетка приподнимается совсем слабо, хотя глотка при этом дёргается, пытаясь поймать воздуха.
Ну вот же блять, а так хорошо всё начиналось. Мог бы этот кудрявый, как в ромкомах, за ним пойти, схватить за руку, выспросить имя, а потом на свиданку позвать... Придётся его рот своим трогать ещё до свиданок. Ещё спасибо скажет. Илья на это надеется, бросая рюкзак в сторону и пристраивая ладони на грудине.
– Не в мою смену, мужик, не в мою смену умирать. Давай, блять!
Хруст кости в чувство Третьякова не приводит, а вот звук прорывающего дыхания вместе с запустившимся сердцем – очень даже.
– Славтехоспаде, – выпаливает он на одном дыхании, опускаясь на землю задницей, чтобы вытащить из рюкзака телефон и набрать своей бригаде. Вот они обрадуются, восемь утра, пересменок, и уже выезд!
Бессознательное тело рядом с ним ровно дышит, и Илья невольно засматривается, протягивая руку к запястью, посчитать пульс.
Эх, встретить бы его при других обстоятельствах. Там наверху вон уже, сирены СМП орут. Один плюс – доедет с ветерком, да ещё налюбоваться успеет.
[⤵️]
Откусывая от лета большими кусками и заметая крошки под ковёр, осень стремилась вступить в свои права, чем неимоверно радовала Третьякова. Может, наконец, меньше будет утопленных по собственной глупости? Или отравленных несвежим шашлыком. О, и его любимых конечно, накидавшихся на жаре холодненькой сорокоградусной и свалившихся задолго до того, как тот самый шашлык будет готов.
Мечтать не вредно, Илюша. Вредно... да жить вредно. Будь у него отпуск, а не непрекращающаяся ебля с работой, он бы тоже рискнул. Докопался бы до хмурой Серёгиной морды, позвал бы девчонок, благо, в них дефицита не было.
Но отпуск ему теперь даже не снится. Да и похолодало уже. Буквально за одну ночь, что ему сразу из футболки пришлось в старую джинсовку влезть, отогревая мёрзнущие руки в карманах. Убитые руки – горе в семье, так сказать, но уже поздно за них переживать. Годы практики и чистящих средств ни один гель алоэ не восстановит.
По крайней мере, настроение боевое. Если бы носил наушники, так сейчас точно напевал бы себе под нос, выбираясь из подземного перехода буквально в двух шагах из больнички. А так – просто вышагивает бодро, не поскупившись на взгляд в сторону кудрявого мужика в светло-голубой ветровке.
Хорошо всё-таки, что при наушники не носит, а то б в жизни не услышал, как грузно осело тело за его спиной, стоило Илье отвернуться.
Развернувшись на носках, Третьяков с ходу оценивает побледневшее лицо, посиневшие губы и то, что грудная клетка приподнимается совсем слабо, хотя глотка при этом дёргается, пытаясь поймать воздуха.
Ну вот же блять, а так хорошо всё начиналось. Мог бы этот кудрявый, как в ромкомах, за ним пойти, схватить за руку, выспросить имя, а потом на свиданку позвать... Придётся его рот своим трогать ещё до свиданок. Ещё спасибо скажет. Илья на это надеется, бросая рюкзак в сторону и пристраивая ладони на грудине.
– Не в мою смену, мужик, не в мою смену умирать. Давай, блять!
Хруст кости в чувство Третьякова не приводит, а вот звук прорывающего дыхания вместе с запустившимся сердцем – очень даже.
– Славтехоспаде, – выпаливает он на одном дыхании, опускаясь на землю задницей, чтобы вытащить из рюкзака телефон и набрать своей бригаде. Вот они обрадуются, восемь утра, пересменок, и уже выезд!
Бессознательное тело рядом с ним ровно дышит, и Илья невольно засматривается, протягивая руку к запястью, посчитать пульс.
Эх, встретить бы его при других обстоятельствах. Там наверху вон уже, сирены СМП орут. Один плюс – доедет с ветерком, да ещё налюбоваться успеет.
[⤵️]
#шустьяковы #новогодниеноги
По мнению Макса, есть топ-три людей, которым не занимать упрямства. Первые, без сомнения, доктора. Если вступить с одним в спор, он тебя, грубо говоря, выебет и высушит.
Вторыми были педагоги. Какой ещё идиот, накидавшись таблетками, с температурой сорок и без голоса, поползет передавать знания молодому поколению? Так и передаст ведь. Хоть языком жестов, хоть как, но задачу выполнит.
Третий тип, самый страшный – Илья Третьяков. Совместил в себе лучшие качества работника хирургии и семьи, где маменька всю свою жизнь провела на посту преподавателя химии. Переспорить Третьякова, если он что-то вбил себе в голову, было просто невозможно.
Например, буквально вчера Макс твердил: надень шапку. Ты таскаешь свою модную по осени, а зимой тебя распирает показать, какая шикарная у тебя шевелюра.
Илья едва не шипел на него рассерженным котом. Не надел, согласился на капюшон.
Сегодня, кашляя до хрипов в груди, Третьяков перестал спорить о шапке, зато шипел на требование остаться дома.
– Ничего со мной не случится. Если я этих идиотов хотя бы не проверю, мне потом вместо отделения часовую бомбу вернут! – заверял он, впихивая ноги в сапоги. Шустов качал головой, утаскивая с вешалки куртку Ильи и прижимая ее к своей груди. Отбери, мол. Ты может и хитрый, и сильный, а всё равно в плечах меньше и на половину головы ниже.
– Не отдам. – сразу же сообщает Макс, когда его встречает недовольный взгляд. – Звони в больницу и говори, что у тебя больничный. К терапевту я сам тебя отвезу. К нормальному!
Играть в гляделки они могут долго. Победа часто достаётся Илье, но когда Макс что-то решил, он превращается разом и во врача, и в педагога, и в самого непредвзятого депутата. Куртку только сильнее к себе прижимает, порываясь взять и просто спрятать ее за спину, будто они играют.
Илья, снова закашлявшись, первым разрывает визуальный контакт. Хочет было снова зацепиться взглядами, уже рукой взмахивает театрально, собираясь выдать самую матную тираду, которую только знает... Передумывает на полпути, сгибаясь, чтобы развязать шнурки на ботинках.
– Моему главному сам звонить будешь. – бурчит он недовольно, топая в сторону спальни. Макс ловит его на полпути, ловко перебрасывая куртку на диван, а Илюшу чмокая в висок.
– Щас всё будет. И чаю тебе организую, товарищ командир. И список мне напиши, какие лекарства тебе нужны!
Их домашняя аптечка разрывается от средств разного действия и толка, а всё равно всегда чего-то не хватает. Максу поухаживать приятно.
К вечеру Илья остывает во всех смыслах. Назойливые тридцать восемь и один сбиваются, он упорно потеет в двух одеялах, толстовке Макса и шерстяных носках на диване, пока Шустов суетится рядом, заменяя остывший совсем чай на тёплый и подкидывая на колени Третьякову пачку печенья.
Задобрить пытается, чтобы в самый неожиданный момент подобраться поближе и обнять этот комок из одеял, прижимая к себе, насколько возможно.
– Да, да, давай, заражайся.
Илья может строить недовольство сколько ему влезет, но это не мешает ему устроить голову у Макса на груди, прикрывая глаза.
Он бы радостно пропотел другими способами, были бы силы. Да и ладно. У него тут печка вон какая. Довольная, лыбу давит, даже видеть не надо. Самая любимая печка на эту и всё последующие зимы.
По мнению Макса, есть топ-три людей, которым не занимать упрямства. Первые, без сомнения, доктора. Если вступить с одним в спор, он тебя, грубо говоря, выебет и высушит.
Вторыми были педагоги. Какой ещё идиот, накидавшись таблетками, с температурой сорок и без голоса, поползет передавать знания молодому поколению? Так и передаст ведь. Хоть языком жестов, хоть как, но задачу выполнит.
Третий тип, самый страшный – Илья Третьяков. Совместил в себе лучшие качества работника хирургии и семьи, где маменька всю свою жизнь провела на посту преподавателя химии. Переспорить Третьякова, если он что-то вбил себе в голову, было просто невозможно.
Например, буквально вчера Макс твердил: надень шапку. Ты таскаешь свою модную по осени, а зимой тебя распирает показать, какая шикарная у тебя шевелюра.
Илья едва не шипел на него рассерженным котом. Не надел, согласился на капюшон.
Сегодня, кашляя до хрипов в груди, Третьяков перестал спорить о шапке, зато шипел на требование остаться дома.
– Ничего со мной не случится. Если я этих идиотов хотя бы не проверю, мне потом вместо отделения часовую бомбу вернут! – заверял он, впихивая ноги в сапоги. Шустов качал головой, утаскивая с вешалки куртку Ильи и прижимая ее к своей груди. Отбери, мол. Ты может и хитрый, и сильный, а всё равно в плечах меньше и на половину головы ниже.
– Не отдам. – сразу же сообщает Макс, когда его встречает недовольный взгляд. – Звони в больницу и говори, что у тебя больничный. К терапевту я сам тебя отвезу. К нормальному!
Играть в гляделки они могут долго. Победа часто достаётся Илье, но когда Макс что-то решил, он превращается разом и во врача, и в педагога, и в самого непредвзятого депутата. Куртку только сильнее к себе прижимает, порываясь взять и просто спрятать ее за спину, будто они играют.
Илья, снова закашлявшись, первым разрывает визуальный контакт. Хочет было снова зацепиться взглядами, уже рукой взмахивает театрально, собираясь выдать самую матную тираду, которую только знает... Передумывает на полпути, сгибаясь, чтобы развязать шнурки на ботинках.
– Моему главному сам звонить будешь. – бурчит он недовольно, топая в сторону спальни. Макс ловит его на полпути, ловко перебрасывая куртку на диван, а Илюшу чмокая в висок.
– Щас всё будет. И чаю тебе организую, товарищ командир. И список мне напиши, какие лекарства тебе нужны!
Их домашняя аптечка разрывается от средств разного действия и толка, а всё равно всегда чего-то не хватает. Максу поухаживать приятно.
К вечеру Илья остывает во всех смыслах. Назойливые тридцать восемь и один сбиваются, он упорно потеет в двух одеялах, толстовке Макса и шерстяных носках на диване, пока Шустов суетится рядом, заменяя остывший совсем чай на тёплый и подкидывая на колени Третьякову пачку печенья.
Задобрить пытается, чтобы в самый неожиданный момент подобраться поближе и обнять этот комок из одеял, прижимая к себе, насколько возможно.
– Да, да, давай, заражайся.
Илья может строить недовольство сколько ему влезет, но это не мешает ему устроить голову у Макса на груди, прикрывая глаза.
Он бы радостно пропотел другими способами, были бы силы. Да и ладно. У него тут печка вон какая. Довольная, лыбу давит, даже видеть не надо. Самая любимая печка на эту и всё последующие зимы.
#шустьяковы #ногивлюбви
Если у Ильи Евгеньевича спросить, ненавидит ли он 14 февраля, то ответ будет неожиданным. Пятнадцатое, он ненавидит пятнадцатое февраля, потому что все самые ебанутые травмы к ним поступают после праздника. Четырнадцатое, как правило, рабочий день, и максимум на пару человек больше привезут поскользнувшихся на льду по пути в магазины или траванувшихся бухлом из-за любовных печалек. Ворох картона от пациентов и медсестер неизменно оставляет Илью равнодушным, не раздражает и не радует. У него целый мешок с такими за все годы, все надеется, однажды пригодится. Печку там растопить или еще на что.
В этом году четырнадцатое ощущается почти праздником, потому что удается выбить у министерства два новых аппарата прямо накануне этого дня, потому что Илья выспался и планировал после смены отлично провести время с пивком и кино, в гордом одиночестве. Серега навострил лыжи к какой-то деве. А еще потому, что на утреннем обходе обнаружил любимую улыбчивую морду. Нет, радоваться болезни парня, который тебе вроде как нравится, конечно, верх цинизма. Но и Илья был не розовым пони. А по Шустову успел соскучиться. Да и кайф ситуации был в том, что залетел он в их заведение не с очередной травмой или ожогом, а на плановое расширенное обследование. После сильной травмы, во время которой они и познакомились с пожарным, Шустова периодически прогоняли через всю диагностику, как особо ценного и с повышенными рисками ухудшения здоровья. Эту фигню можно было и на дневном стационаре проходить, но Шустов сам напросился. И конечно не в Терапию, как полагалось, а в Хирургию, под предлогом необходимости множественных консультаций с хирургом по своим операциям. Илья только диву давался, как Максим ловко перескакивал бюрократические препоны, словно те были горящими деревьями. И Илья не удержался, зашел к нему в одиночную палату, когда закончил свою работу. Так, поболтать. Максим тут же достал гитару и налил Илье в стакан гранатовый сок. Свежевыжатый, вкусный, как нектар божественный, Илья сто лет такого не пил, оказалось, что ему этого не хватало. Так и просидели час под тихий перебор гитары и хриплый голос Шустова, который честно старался быть потише, но все равно уши вся больница развесила, кто в соседних палатах, кто в коридоре. А Илья слушал, улыбался и не хотел домой, к киношке и пиву.
– Сыграете мне, Илья Евгеньевич? – Шустов протянул гитару и Илья не стал отказываться. Праздник все-таки. Хотя вроде бы и не их праздник. Тоже выбрал романтичную песню, а не смешную, за что получил много приятных взглядов от Максима.
– Максим, формально я сейчас не на работе, – Илья решительно отложил гитару на кровать, чтобы не упала в самый ненужный момент. – и могу себе позволить некоторые нарушения профессиональной этики.
Максиму большего разрешения и не нужно было, слишком давно и томительно между ним с Ильей тянулась эта взаимная симпатия. И не зря же он всем мозги вынес, чтобы попасть к Третьякову в отделение именно в этот праздник. Потянулись они друг к другу одновременно, поцелуй получился почти столкновением, но только они быстро и легко на одну волну настроились. Теперь положительных ассоциаций от четырнадцатого февраля у Ильи стало намного больше. Его личный праздник. Их, с Максимом. Двух сумасшедших по своей работе одиночек, которые нашли друг в друге свое счастье и паузу, когда весь мир подождет.
Если у Ильи Евгеньевича спросить, ненавидит ли он 14 февраля, то ответ будет неожиданным. Пятнадцатое, он ненавидит пятнадцатое февраля, потому что все самые ебанутые травмы к ним поступают после праздника. Четырнадцатое, как правило, рабочий день, и максимум на пару человек больше привезут поскользнувшихся на льду по пути в магазины или траванувшихся бухлом из-за любовных печалек. Ворох картона от пациентов и медсестер неизменно оставляет Илью равнодушным, не раздражает и не радует. У него целый мешок с такими за все годы, все надеется, однажды пригодится. Печку там растопить или еще на что.
В этом году четырнадцатое ощущается почти праздником, потому что удается выбить у министерства два новых аппарата прямо накануне этого дня, потому что Илья выспался и планировал после смены отлично провести время с пивком и кино, в гордом одиночестве. Серега навострил лыжи к какой-то деве. А еще потому, что на утреннем обходе обнаружил любимую улыбчивую морду. Нет, радоваться болезни парня, который тебе вроде как нравится, конечно, верх цинизма. Но и Илья был не розовым пони. А по Шустову успел соскучиться. Да и кайф ситуации был в том, что залетел он в их заведение не с очередной травмой или ожогом, а на плановое расширенное обследование. После сильной травмы, во время которой они и познакомились с пожарным, Шустова периодически прогоняли через всю диагностику, как особо ценного и с повышенными рисками ухудшения здоровья. Эту фигню можно было и на дневном стационаре проходить, но Шустов сам напросился. И конечно не в Терапию, как полагалось, а в Хирургию, под предлогом необходимости множественных консультаций с хирургом по своим операциям. Илья только диву давался, как Максим ловко перескакивал бюрократические препоны, словно те были горящими деревьями. И Илья не удержался, зашел к нему в одиночную палату, когда закончил свою работу. Так, поболтать. Максим тут же достал гитару и налил Илье в стакан гранатовый сок. Свежевыжатый, вкусный, как нектар божественный, Илья сто лет такого не пил, оказалось, что ему этого не хватало. Так и просидели час под тихий перебор гитары и хриплый голос Шустова, который честно старался быть потише, но все равно уши вся больница развесила, кто в соседних палатах, кто в коридоре. А Илья слушал, улыбался и не хотел домой, к киношке и пиву.
– Сыграете мне, Илья Евгеньевич? – Шустов протянул гитару и Илья не стал отказываться. Праздник все-таки. Хотя вроде бы и не их праздник. Тоже выбрал романтичную песню, а не смешную, за что получил много приятных взглядов от Максима.
– Максим, формально я сейчас не на работе, – Илья решительно отложил гитару на кровать, чтобы не упала в самый ненужный момент. – и могу себе позволить некоторые нарушения профессиональной этики.
Максиму большего разрешения и не нужно было, слишком давно и томительно между ним с Ильей тянулась эта взаимная симпатия. И не зря же он всем мозги вынес, чтобы попасть к Третьякову в отделение именно в этот праздник. Потянулись они друг к другу одновременно, поцелуй получился почти столкновением, но только они быстро и легко на одну волну настроились. Теперь положительных ассоциаций от четырнадцатого февраля у Ильи стало намного больше. Его личный праздник. Их, с Максимом. Двух сумасшедших по своей работе одиночек, которые нашли друг в друге свое счастье и паузу, когда весь мир подождет.
Media is too big
VIEW IN TELEGRAM
автор: пуша
трек: немного нервно — пожар
Последнее "прости", сказанное Максом в прокаленный пожаром воздух, Илья так и не услышал.
#шустьяковы
трек: немного нервно — пожар
Последнее "прости", сказанное Максом в прокаленный пожаром воздух, Илья так и не услышал.
#шустьяковы
This media is not supported in your browser
VIEW IN TELEGRAM
авторка: any.uha
трек: Engelbert Humperdinck – A Man Without Love
ib: tiktok, user «voron_iz_podvorotney»
а ой
#шустьяковы
трек: Engelbert Humperdinck – A Man Without Love
ib: tiktok, user «voron_iz_podvorotney»
а ой
#шустьяковы
#приглашенныйавтор #шустьяковы
автор: Сава
#шустявгуст день 3: кинки
Макс помнит каждый из своих шрамов. Сложно забыть огонь на одежде, на теле, в лёгких и горле – везде. Бесконтрольный страх перед ним.
Он уговаривал себя тогда, что он дома, лежал, жмурясь, цепляясь пальцами за сухую траву, и говорил себе, что вот она – кровать с одеялом в мелкий цветочек, почти мягкая, он почти ощущал, как земля продавливалась под ним, как матрас. Но кожа стягивала ребра, мешала дышать, не прекращался треск горящего леса, а платок, прижатый ко рту пропитался потом.
Да, именно страх, истинный ужас.
Шрамы – чувственное место Шустова. Как оказалось, и в духовном, и в прямом смысле.
Констрасные ощущения ото льда на них отзываются ярко, до дрожи. Отдать себя полностью уже не так и страшно, когда тихий нахальный голос обжигает ухо похвалой, после чего прикусывает мочку.
автор: Сава
#шустявгуст день 3: кинки
Макс помнит каждый из своих шрамов. Сложно забыть огонь на одежде, на теле, в лёгких и горле – везде. Бесконтрольный страх перед ним.
Он уговаривал себя тогда, что он дома, лежал, жмурясь, цепляясь пальцами за сухую траву, и говорил себе, что вот она – кровать с одеялом в мелкий цветочек, почти мягкая, он почти ощущал, как земля продавливалась под ним, как матрас. Но кожа стягивала ребра, мешала дышать, не прекращался треск горящего леса, а платок, прижатый ко рту пропитался потом.
Да, именно страх, истинный ужас.
Шрамы – чувственное место Шустова. Как оказалось, и в духовном, и в прямом смысле.
Констрасные ощущения ото льда на них отзываются ярко, до дрожи. Отдать себя полностью уже не так и страшно, когда тихий нахальный голос обжигает ухо похвалой, после чего прикусывает мочку.