Из показаний Бориса Савинкова советскому суду, где он описал свои скандальные переговоры с Черчиллем (Савинков был арестован при переходе польско-советской границы в конце августа 1924 года):

- Черчилль мне показал карту юга России, где флажками были указаны деникинские и ваши войска. Помню, как меня потрясло, когда я подошел с ним к этой карте, и он показал мне деникинские флажки и вдруг сказал: «Вот это моя армия». Я ничего не ответил, у меня приросли ноги к полу, я хотел выйти, но я сейчас же представил себе: вот я хлопну дверью и выйду со скандалом из этого кабинета, а там — на далеком фронте, какие ни на есть русские добровольцы будут ходить без сапог.

Интересно, что на допросе бывший эсер сообщил, будто догадывался о подстроенной ловушке: «Я решил, во что бы то ни стало, вернуться в Россию. И знаете почему? Я решил прекратить борьбу против вас».

Отрывок из дневника командира Путивльского партизанского отряда Сидора Ковпака за 21 сентября 1943 года (запись сделана во время легендарного 100-дневного Карпатского рейда):

«Установили связь с польскими партизанскими отрядами им. Дзержинского и Вуйтко. Отряд [им.] Дзержинского организовали из местного населения, а Вуйтко пришел из-за Буга. Посетил отряд Вуйтко, встретили с почетным караулом, в штабе увидел портрет Пилсудского. Командир в разговоре заявил, что мы без всякой политики бьем немцев и все».

Интересно, что в своем дневнике Ковпак описывает несколько встреч с поляками-подпольщиками, которые произошли у него во время рейда. И всякий раз повстанцы говорили, что они вне политики. Однако целью польских отрядов были иногда не немцы, а украинцы. Конфликты поляков и украинцев, которые сначала ограничивались стычками вооруженных националистических отрядов, вскоре охватывали целые деревни, превращаясь в крупномасштабную межнациональную резню. Сами командиры польских отрядов признавали, что провоцировали эту «аполитичную» резню немцы, однако остановить ее уже не было никакой возможности.

Красноармейский антисавинковский юмор из сентябрьской "Красноармейской правды" за 1924 год.

Толстый питерский троллинг образца 1906 года. Объявление опубликовано в сатирическом журнале "Пули" (издатель Сергей Новиков успел выпустить всего девять номеров)

В 1936 году советский дипломат и писатель Георг Борн (он же Давид Штерн) опубликовал свою фантастическую повесть «Гулливер у арийцев», действие которой происходит в 541-м году «нашей эры, датирующейся Октябрьской революцией в России». Герой повести, профессор Эдинбургского университета по фамилии Гулливер, из-за аварии стратоплана попадает на неизвестный ему остров Арии, где обитают окончательно деградировавшие потомки нацистов.

Вот, например, диалог с одним из арийцев, которым, вероятно, вдохновлялся Майк Джадж, снимая свою "Идиократию":

«Зигфрид вынул из мешка какие–то предметы, которых я не мог рассмотреть в полутьме, и спросил меня: «Что это такое?» Я повернул голову и увидел в руках старика мои электрические часы. Я объяснил Зигфриду, что этот прибор служит для точного определения времени.

Он был разочарован и заметил:

— У нас все это проще и лучше. У нас есть двойная тыква: когда песок высыпается из верхней половины в нижнюю, это значит, что прошел час; тогда бесплодный раб ударяет молотком в железный лист, и все на острове это слышат».

Повесть местами очень смешная, а вот судьба Борна – не очень. 13 мая 1937 года он был арестован по обвинению в шпионаже в пользу Германии и умер 26 июня 1937, то есть вскоре после ареста, в камере Бутырской тюрьмы, объявив голодовку (писателя забрали из больницы, где он лежал с диабетом и пневмонией).

В романе Пастернака «Доктор Живаго» есть очень неприятный персонаж - солдатка Злыдариха (она же Кубариха), которую автор представляет «скотьей лекаркой», занимающейся ворожбой. Благодаря ее появлению становится понятно, насколько просто было во время Гражданской войны разагитировать темного крестьянина в сторону белых или красных. Интересно, что к своей антисоветской агитации Злыдариха подступала издалека:

«Или к примеру погляди, куда я кажу. Не туда смотришь, милая. Ты глазами гляди, а не затылком, и гляди куда я пальцем тыкаю. Во, во. Ты думаешь это что? Думаешь, птица гнездо вить задумала? Как бы не так. Это самая настоящая затея бесовская. Русалка это дочке своей венок плела. Слышит, люди мимо идут, — бросила. Спугнули. Ночью кончит, доплетет, увидишь.

Или опять это ваше знамя красное. Ты что думаешь? Думаешь, это флак? Ан вот видишь совсем оно не флак, а это девки моровухи манкой малиновый платок, манкой, говорю, а отчего манкой? Молодым ребятам платком махать подмигивать, молодых ребят манить на убой, на смерть, насылать мор. А вы поверили, — флак, сходись ко мне всех стран пролета и беднота».

Кстати, о том, какой огромной проблемой для советских врачей в 20-х годах были сельские знахари, хорошо написал американский социалист Альберт Рис Вильямс в своем сборнике очерков «Русская земля». Это как раз в тему наших дремучих ковид-диссидентов.

Осень 1918 года – это время, когда чуть было не случилась мировая революция. По мнению Ленина, старт ей должна была дать ослабленная Первой Мировой войной Германия, у правителей которой власть буквально вываливалась из рук.

1 октября 1918 года Ленин написал Свердлову очень эмоциональное письмо-инструкцию, в котором призывал немедленно оповещать население о начале революции в Германии. Далее – цитата из самого письма:

«Никаких союзов ни с правительством Вильгельма, ни с правительством Вильгельма II + Эберт и прочие мерзавцы. Но немецким рабочим массам, немецким трудящимся миллионам, когда они начали своим духом возмущения (пока еще только духом), мы братский союз, хлеб, помощь военную начинаем готовить.

Все умрем за то, чтобы помочь немецким рабочим в деле движения вперед начавшейся в Германии революции.

Вывод: 1) вдесятеро больше усилий на добычу хлеба (запасы все очистить и для нас и для немецких рабочих).

2) вдесятеро больше записи в войско. Армия в 3 миллиона должна быть у нас к весне для помощи международной рабочей революции. Эта резолюция должна в среду ночью пойти всему миру по телеграфу».

По языку письма Ленина складывается впечатление, что он необычайно бодр, однако всего месяц назад на него было совершено покушение, и он еще не успел оправиться от ранений. Первое публичное выступление Ленина после покушения состоялось только 22 октября 1918 года.

Что касается оккупационных немецких войск, то они, как и предсказывал Ленин, моментально начали разлагаться. В частях были образованы солдатские комитеты, и офицерам никто уже не подчинялся. А на иллюстрации – картина Анатолия Пономаренко «Могилев 31 октября 1918 года. Вступление Красной Армии в город». Этот город, благодаря Ноябрьской революции, был освобожден от оккупантов одним из первых.

Стихотворение из «Рабочей газеты» за 9 июля 1922 года о том, как правильно вешать кайзера.

Иллюстрации сделаны одним из ведущих художников «Окон сатиры РОСТА» Иваном Малютиным.

Помните заключительную сцену в фильме «Мгла» Фрэнка Дарабонта по Стивену Кингу? Там главный герой, примерный семьянин Дэвид Дрэйтон, убивает своего сына и еще несколько спасенных человек, чтобы они не попали в лапы монстрам, появляющимся из тумана. Сразу после этого выясняется, что сделал все это Дэвид зря – появляются спасители в виде военных.

В пастернаковском «Докторе Живаго» есть похожая сцена с участием партизана Памфила Палых. Палых сходит с ума от любви к своей семье, и самое страшное для него – если жена и дети попадут в плен к колчаковцам. После того, как в лагерь приползает человек, изуродованный белыми (мужчине колчаковцы отрубили руку и ногу, привязав их к спине вместе с запиской-ультиматумом), партизан теряет рассудок:

«Его постоянный страх за судьбу своих в случае его смерти охватил его в небывалых размерах. В воображении он уже видел их отданными на медленную пытку, видел их мукою искаженные лица, слышал их стоны и зовы на помощь. Чтобы избавить их от будущих страданий и сократить свои собственные, он в неистовстве тоски сам их прикончил. Он зарубил жену и трех детей тем самым, острым, как бритва, топором, которым резал им, девочкам и любимцу сыну Фленушке, из дерева игрушки».

Как и в фильме «Мгла», буквально после этой сцены выясняется, что угрозы больше нет – колчаковцы отступают по всем фронтам.

Картина жуткая, но атмосферу гражданской войны передает хорошо. Правда, для Пастернака, судя по книге, нет разницы между белым и красным террором. По его словам, «изуверства белых и красных соперничали по жестокости, попеременно возрастая одно в ответ на другое, точно их перемножали». Собственно, за эту позицию - «над схваткой» - Пастернака в СССР и не любили.

Собственно, за эту позицию - «над схваткой» - Пастернака в СССР и не любили.

https://t.me/rotfront_1917_1945/3372

Не соглашусь: авторской «надсхваточности» в «Живаго» нет (Пастернак не просто так тусил с футуристами, участвовал в ЛЕФе и написал «Шмидта» и «Девятьсот пятый год») — она есть у героя; собственно, об этом и роман — Живаго очень хочет быть даже не «над», а вне схватки, только Большая История желаниями отдельных людей как-то не очень интересуется; и во многом это своеобразный комментарий к «Интеллигенции и революции» Блока с его язвительным «сами же костёр разжигали, а теперь бегаете и жалуетесь "Ах. горим!"».

Я когда читал первый раз, ещё в 989-м, никак не мог понять, почему «Живаго» (куда более сдержанного, чем хтоничный эпос «Тихого Дона») нельзя было опубликовать в Союзе, тем более, что все претензии касались фраз, Пастернаку особо не нужных, и он без проблем соглашался их выкинуть; а в результате вышел грандиозный скандал на ровном месте и по инициативе буквально полутора десятков человек и их «большой личной неприязни».

(Забавно, что когда через 20 лет почти то же самое написал в «Старике» Юр.Трифонов — покривились, конечно, но напечатали, и даже упоминания Троцкого вычёркивать не стали.)