«Однажды я буду свободной. Книга о Катарине Тайкон» Лавен Мохтади
2 августа отмечается Международный день Холокоста ромов. В этот день в 1944 году в Освенциме были уничтожены все находившиеся там представители этой этнической группы (почти три тысячи детей, женщин и стариков), однако на Нюрнбергском процессе геноцид ромов не обсуждался. Оказывается, даже среди жертв есть менее и более достойные сострадания и справедливости. Хотя если честно, я не удивлена.
Катарина Тайкон - писательница и активистка, родившаяся в 1932 году в семье шведки и цыгана недалеко от Гетеборга. Именно она написала роман, где впервые рассказ о жизни ромов прозвучал от первого лица. А ещё с друзьями в 1967 году основала журнал, благодаря которому огромное количество шведов узнали о геноциде европейских ромов во время Второй мировой.
«Однажды я буду свободной» - биография Катарины Тайкон, написанная шведской журналисткой курдского происхождения Лавен Мохтади. Разворачивая остросюжетную панораму жизни Катарины и ее семьи, авторка подробно фиксирует лицемерие шведского правительства и местных жителей, которые десятилетиями притесняли ромов на законодательном и культурном уровне, но при этом притворялись нацией, победившей расизм. Дискриминация была настолько нормализована в Швеции 1960-х годов, что за дискриминацию и не считалась - так, закон жизни. «Мне не свойственна расовая ненависть, но я считаю, что эти грязные цыганские бабы могли бы сбросить свои карнавальные платья и одеться как обычные люди» - лишь одно из писем, направленое в редакцию «Стокхольмс-тиднингег», на которое газетчики попросили Катарину дать ответ просвещения ради. Кстати, все из-за тех же тупых расистских законов и стереотипов Катарина научилась писать и читать только в двадцать лет, притом что замуж ее успели выдать в четырнадцать. Ее главным активистским делом в 1960-е стал доступ ромов к образованию: она готовила доклады, писала статьи, посещала чиновников и политиков и добилась своего.
До недавнего времени познакомиться с художественными произведениями Катарины у русскоязычных читательниц и читателей шансов не было. Только в прошлом году в издательстве «Белая ворона» вышла первая из тринадцати автобиографических книг о девочке по имени Катици. Большой шаг, надо обязательно почитать.
«Книги Катарины излучали надежду. Их встречали неизменными похвалами. За год до известия о медали Стокгольмский муниципалитет вручил ей престижную стипендию для работников культуры. На церемонию награждения Катарина пришла в ромском платье, украшенном серебряным поясом работы Розы. Аплодисменты долго не умолкали: вот она, девочка из табора, которая без устали задавала вопросы, вмешиваясь во взрослые дела. Которая не понимала, почему она и ее братья и сестры всегда должны быть послушней и чище остальных. Почему старшие сестры отругали ее, когда она во время переезда хотела взять с собой чужую куклу. Девочка с мозолями от тяжёлых вёдер на ладонях. Девочка, которая злилась, что семья живет так далеко от колодца. Которую дразнили, когда они с сестрой тащили полные ведра, а вода плескала через край. «Не обращай внимания», - говорила сестра. А девочка думала: «Я знаю, что вы считаете меня дерзкой. Отец говорит, что я наживу себе неприятностей, что я слишком много говорю, но мне дела нет до вас, потому что однажды я буду свободна…»
#нонфикшн
2 августа отмечается Международный день Холокоста ромов. В этот день в 1944 году в Освенциме были уничтожены все находившиеся там представители этой этнической группы (почти три тысячи детей, женщин и стариков), однако на Нюрнбергском процессе геноцид ромов не обсуждался. Оказывается, даже среди жертв есть менее и более достойные сострадания и справедливости. Хотя если честно, я не удивлена.
Катарина Тайкон - писательница и активистка, родившаяся в 1932 году в семье шведки и цыгана недалеко от Гетеборга. Именно она написала роман, где впервые рассказ о жизни ромов прозвучал от первого лица. А ещё с друзьями в 1967 году основала журнал, благодаря которому огромное количество шведов узнали о геноциде европейских ромов во время Второй мировой.
«Однажды я буду свободной» - биография Катарины Тайкон, написанная шведской журналисткой курдского происхождения Лавен Мохтади. Разворачивая остросюжетную панораму жизни Катарины и ее семьи, авторка подробно фиксирует лицемерие шведского правительства и местных жителей, которые десятилетиями притесняли ромов на законодательном и культурном уровне, но при этом притворялись нацией, победившей расизм. Дискриминация была настолько нормализована в Швеции 1960-х годов, что за дискриминацию и не считалась - так, закон жизни. «Мне не свойственна расовая ненависть, но я считаю, что эти грязные цыганские бабы могли бы сбросить свои карнавальные платья и одеться как обычные люди» - лишь одно из писем, направленое в редакцию «Стокхольмс-тиднингег», на которое газетчики попросили Катарину дать ответ просвещения ради. Кстати, все из-за тех же тупых расистских законов и стереотипов Катарина научилась писать и читать только в двадцать лет, притом что замуж ее успели выдать в четырнадцать. Ее главным активистским делом в 1960-е стал доступ ромов к образованию: она готовила доклады, писала статьи, посещала чиновников и политиков и добилась своего.
До недавнего времени познакомиться с художественными произведениями Катарины у русскоязычных читательниц и читателей шансов не было. Только в прошлом году в издательстве «Белая ворона» вышла первая из тринадцати автобиографических книг о девочке по имени Катици. Большой шаг, надо обязательно почитать.
«Книги Катарины излучали надежду. Их встречали неизменными похвалами. За год до известия о медали Стокгольмский муниципалитет вручил ей престижную стипендию для работников культуры. На церемонию награждения Катарина пришла в ромском платье, украшенном серебряным поясом работы Розы. Аплодисменты долго не умолкали: вот она, девочка из табора, которая без устали задавала вопросы, вмешиваясь во взрослые дела. Которая не понимала, почему она и ее братья и сестры всегда должны быть послушней и чище остальных. Почему старшие сестры отругали ее, когда она во время переезда хотела взять с собой чужую куклу. Девочка с мозолями от тяжёлых вёдер на ладонях. Девочка, которая злилась, что семья живет так далеко от колодца. Которую дразнили, когда они с сестрой тащили полные ведра, а вода плескала через край. «Не обращай внимания», - говорила сестра. А девочка думала: «Я знаю, что вы считаете меня дерзкой. Отец говорит, что я наживу себе неприятностей, что я слишком много говорю, но мне дела нет до вас, потому что однажды я буду свободна…»
#нонфикшн
«Женщина» Анни Эрно
Написать книгу можно по множеству причин - от искреннего счастья до бездонного горя. Будь то фантастическая вселенная или русская деревня, в ней всегда найдётся место человеку, который все это придумал, и тем эмоциям, которые подошли вплотную и кроме как на бумаге, им негде было найти покоя. Роулинг начала писать книгу во время развода, за Мумидол Туве Янссон взялась военной зимой 1939 года. Французская писательница Анни Эрно, с которой, я надеюсь, вы уже знакомы по книге или фильму «Событие», написала «Женщину» после смерти матери в апреле 1986 года.
«Завтра будет три недели с похорон. Только позавчера я сумела преодолеть страх и написать на белом листе бумаги в самом верху: „Мама умерла“ - как начало книги, не письма».
Целью своего письма Эрно видит возможность запечатлеть реальную женщину, которая была не только матерью. Описать, как складывалась ее жизнь в семье сельских работяг и после того, как она ее покинула, выйдя замуж в 1928 году. Правда - вот чего она хотела бы добиться, только вот непонятно, как она выглядит и где прячется: в личных воспоминаниях или биографических фактах и социально обусловленных жизненных обстоятельствах.
«Я стараюсь не воспринимать насилие, приступы нежности и упреки моей матери исключительно как ее личные черты, а рассматривать их в контексте ее жизни и социального положения. Кажется, когда я пишу так, у меня лучше получается приблизиться к правде: я выхожу из мрака и неопределённости личных воспоминаний в поисках более объективного подхода. И все же что-то во мне сопротивляется, желая сохранить маму в одних лишь эмоциях - любви, слезах - и не искать им никакого рационального объяснения».
Этот текст короткий, а оттого очень ясный. В нем нашлось место самым разным чувствам, пусть что-то наверняка и осталось за его пределами. Пересказать другого человека полностью - непосильная задача даже для очень хороших писательниц, как мне кажется. Можно лишь уловить мгновение и себя в нем, и поверить, что именно так все и было.
«Никто не знает, что я пишу о маме. Но в каком-то смысле я о ней и не пишу, а, скорее, перемещаюсь вместе с ней в то время, в те места, где она ещё жива. Дома я иногда натыкаюсь на ее вещи: позавчера нашла напёрсток, который она надевала на палец, поврежденный станком на канатной фабрике. И тогда осознание ее смерти вдруг накрывает меня с головой; я возвращаюсь в настоящее, где ее больше никогда не будет. В этих обстоятельствах публикация книги может означать лишь одно: окончательную смерть моей матери. И мне хочется послать подальше тех, кто с улыбкой спрашивает: „Ну что, когда ждать следующую книгу?„».
#нонфикшн #зарубежнаялитература
Написать книгу можно по множеству причин - от искреннего счастья до бездонного горя. Будь то фантастическая вселенная или русская деревня, в ней всегда найдётся место человеку, который все это придумал, и тем эмоциям, которые подошли вплотную и кроме как на бумаге, им негде было найти покоя. Роулинг начала писать книгу во время развода, за Мумидол Туве Янссон взялась военной зимой 1939 года. Французская писательница Анни Эрно, с которой, я надеюсь, вы уже знакомы по книге или фильму «Событие», написала «Женщину» после смерти матери в апреле 1986 года.
«Завтра будет три недели с похорон. Только позавчера я сумела преодолеть страх и написать на белом листе бумаги в самом верху: „Мама умерла“ - как начало книги, не письма».
Целью своего письма Эрно видит возможность запечатлеть реальную женщину, которая была не только матерью. Описать, как складывалась ее жизнь в семье сельских работяг и после того, как она ее покинула, выйдя замуж в 1928 году. Правда - вот чего она хотела бы добиться, только вот непонятно, как она выглядит и где прячется: в личных воспоминаниях или биографических фактах и социально обусловленных жизненных обстоятельствах.
«Я стараюсь не воспринимать насилие, приступы нежности и упреки моей матери исключительно как ее личные черты, а рассматривать их в контексте ее жизни и социального положения. Кажется, когда я пишу так, у меня лучше получается приблизиться к правде: я выхожу из мрака и неопределённости личных воспоминаний в поисках более объективного подхода. И все же что-то во мне сопротивляется, желая сохранить маму в одних лишь эмоциях - любви, слезах - и не искать им никакого рационального объяснения».
Этот текст короткий, а оттого очень ясный. В нем нашлось место самым разным чувствам, пусть что-то наверняка и осталось за его пределами. Пересказать другого человека полностью - непосильная задача даже для очень хороших писательниц, как мне кажется. Можно лишь уловить мгновение и себя в нем, и поверить, что именно так все и было.
«Никто не знает, что я пишу о маме. Но в каком-то смысле я о ней и не пишу, а, скорее, перемещаюсь вместе с ней в то время, в те места, где она ещё жива. Дома я иногда натыкаюсь на ее вещи: позавчера нашла напёрсток, который она надевала на палец, поврежденный станком на канатной фабрике. И тогда осознание ее смерти вдруг накрывает меня с головой; я возвращаюсь в настоящее, где ее больше никогда не будет. В этих обстоятельствах публикация книги может означать лишь одно: окончательную смерть моей матери. И мне хочется послать подальше тех, кто с улыбкой спрашивает: „Ну что, когда ждать следующую книгу?„».
#нонфикшн #зарубежнаялитература
В мае у меня в квартире появилась собака - лохматая смесь болонки, терьера и кого-то еще по имени Добби. Последний раз такое было в 2015 году, когда я уговорила себя и маму, что пёс - это то, что нам нужно. Мы взяли его с рук у девушки, которая обнаружила его возле кинотеатра в центре Красноярска. К тому моменту Рэй жил на улице примерно 9 месяцев, то есть всю свою жизнь. Честно сказать, тогда я совсем не понимала, что значит взять собаку, которая никогда не жила с людьми - насколько это может быть тяжело. Рэй постоянно жил в стрессе, на прогулках ел все подряд, включая камни и жвачку, его почти невозможно было успокоить, он писался от радости встречи, не мог оставаться один дома, рычал и лаял. В те далёкие времена я ничего не слышала о зоопсихологии и коррекции поведения, под рукой не было ни одного песьего блогера, курса или книги. Я истолковывала все действия собаки с точки зрения человека, так что счастлив в этих отношениях не был никто: ни я, ни Рэй.
Опыт изматывающей жизни с собакой все эти семь лет был со мной. Где-то рядом было и желание вновь завести собаку, но подойти к этому более обдуманно, подготовить себя и свою жизнь к приходу шерстяного дружочка.
Именно с этой целью на моей книжной полке в прошлом году появилась книга «Гладь, люби, хвали» Анастасии Бобковой и Надежды Пигаревой. Книжка одновременно призывающая к безусловной любви и ответсвенности, нейтрализующая страхи через их принятие. Что немаловажно, книга еще и очень весёлая. Я прочитала ее и успокоилась, потому что поняла, что теперь знаю на что обращать внимание и как помочь собаке и себе, а если не справлюсь, то знаю кого попросить о помощи. Май оказался тем самым месяцем, когда я поняла, что именно сейчас хочу исполнить своё желание. Было важно на практике себе же продемонстрировать, что у меня в принципе еще есть возможность делать то, что хочется.
А летом я увидела, что в издательстве «Самокат» к выходу готовится книга иллюстратора Лены Булай «Твоя собака». Мне настолько понравились рисунки, что я оформила предзаказ. Книга сейчас лежит у меня дома прочитанная и оказалось, что это такая детская версия «Гладь, люби, хвали», хотя в некоторых вопросах мнения их создательниц и не совпадают.
В книге Лена рассказывает свою истории знакомства с Джо - как им было тяжело привыкнуть к друг другу, зарисовывает все съеденные вещи и каждое пятнышко своей собаки. Вместе с этим она делится информацией, какой может быть жизнь с собакой и как к ней подготовиться: что купить перед приездом пса, как общаться, как кормить. Идеально будет вручить эту книгу ребёнку, который форсирует появление в квартире четвероногого.
#нонфикшн
Опыт изматывающей жизни с собакой все эти семь лет был со мной. Где-то рядом было и желание вновь завести собаку, но подойти к этому более обдуманно, подготовить себя и свою жизнь к приходу шерстяного дружочка.
Именно с этой целью на моей книжной полке в прошлом году появилась книга «Гладь, люби, хвали» Анастасии Бобковой и Надежды Пигаревой. Книжка одновременно призывающая к безусловной любви и ответсвенности, нейтрализующая страхи через их принятие. Что немаловажно, книга еще и очень весёлая. Я прочитала ее и успокоилась, потому что поняла, что теперь знаю на что обращать внимание и как помочь собаке и себе, а если не справлюсь, то знаю кого попросить о помощи. Май оказался тем самым месяцем, когда я поняла, что именно сейчас хочу исполнить своё желание. Было важно на практике себе же продемонстрировать, что у меня в принципе еще есть возможность делать то, что хочется.
А летом я увидела, что в издательстве «Самокат» к выходу готовится книга иллюстратора Лены Булай «Твоя собака». Мне настолько понравились рисунки, что я оформила предзаказ. Книга сейчас лежит у меня дома прочитанная и оказалось, что это такая детская версия «Гладь, люби, хвали», хотя в некоторых вопросах мнения их создательниц и не совпадают.
В книге Лена рассказывает свою истории знакомства с Джо - как им было тяжело привыкнуть к друг другу, зарисовывает все съеденные вещи и каждое пятнышко своей собаки. Вместе с этим она делится информацией, какой может быть жизнь с собакой и как к ней подготовиться: что купить перед приездом пса, как общаться, как кормить. Идеально будет вручить эту книгу ребёнку, который форсирует появление в квартире четвероногого.
#нонфикшн
Так получилось, что я начала читать графическое эссе немецкой художницы Норы Круг «Родина» в тот день, когда купила билет в один конец, чтобы начать жить какую-то новую жизнь вдали от того места, где родилась. Эта новая жизнь не была обдуманным со всех сторон решением, я не готовилась к ней, не перебирала варианты, просто получилось как получилось. Я не хотела и не хочу уезжать, но совершенно точно это не главная проблема к этому часу ни в моей личной жизни, ни в мире в принципе. Очередная неизвестная в очень сложном уравнении - я уже начинаю привыкать.
Большую часть своей жизни Нора Круг жила со стыдом за ту часть своей идентичности, которую она никак не могла изменить - немка, племянница солдата СС, внучка члена Национал-социалистической немецкой рабочей партии. Что значит быть соотечественницей тех, кто причинил так много боли? Может ли она назвать Германию своей родиной без оглядки на стыд и вину? Зарываясь в семейные фотоальбомы, письма и архивы Нора пытается восстановить историю мужской половины своей семьи, о моральном выборе которых она больше всего переживала. Она думает, что узнав, что конкретно они делали в 1930-1940-е годы, она наконец сможет понять кто она такая и какое место занимает в истории.
#нонфикшн #зарубежнаялитература #комиксы
Большую часть своей жизни Нора Круг жила со стыдом за ту часть своей идентичности, которую она никак не могла изменить - немка, племянница солдата СС, внучка члена Национал-социалистической немецкой рабочей партии. Что значит быть соотечественницей тех, кто причинил так много боли? Может ли она назвать Германию своей родиной без оглядки на стыд и вину? Зарываясь в семейные фотоальбомы, письма и архивы Нора пытается восстановить историю мужской половины своей семьи, о моральном выборе которых она больше всего переживала. Она думает, что узнав, что конкретно они делали в 1930-1940-е годы, она наконец сможет понять кто она такая и какое место занимает в истории.
#нонфикшн #зарубежнаялитература #комиксы
На исходе года со мной случилась автобиографическая повесть «Верю каждому зверю», в равной степени наполненная теорией и мифом. Создала ее антрополог из Франции Настасья Мартен, много лет изучавшая анимистические представления эвенков и пережившая нападение медведя в одной из камчатских экспедиций. Острые зубы хищника вонзились в череп Мартен - она лишилась части челюсти, пережила четыре операции, но осталась жива.
Сколько в вашей жизни было поворотных моментов? Встреча Настасьи и медведя один из них - редкий и смертельно опасный случай, разрезающий время на до и после. Исследовательница не просто пережила то, что удалось бы немногим, но и почувствовала с этим событием особую связь. Местные теперь зовут ее мьедкой - той, кто принадлежит двум мирам: наполовину человек, наполовину медведица. Примет ли Настасья этот новый статус или отправится на поиски прежней себя?
«Я видела слишком иной мир зверей и слишком человеческий мир больниц. Я потеряла свое место, я ищу себе зазор между этими мирами. Место, в котором я могла бы обрести себя заново. Этот шаг в сторону или назад может помочь душе воспрять.
Потому что эти мосты и двери между мирами, их все же придется выстроить; потому что для отречения никогда не находилось статьи в моем внутреннем словаре».
Большую часть книги Мартен и правда как будто заколдована. Физически она пошла на поправку намного быстрее, чем ментально. Пережитое слишком необычно, чтобы его осмыслить требуется больше времени и сил. «Вера в каждого зверя» - предисловие будущего исцеления, во многом неровное, как и подобает жанру, но одно его наличие внушает надежду.
#зарубежнаялитература #нонфикшн
Сколько в вашей жизни было поворотных моментов? Встреча Настасьи и медведя один из них - редкий и смертельно опасный случай, разрезающий время на до и после. Исследовательница не просто пережила то, что удалось бы немногим, но и почувствовала с этим событием особую связь. Местные теперь зовут ее мьедкой - той, кто принадлежит двум мирам: наполовину человек, наполовину медведица. Примет ли Настасья этот новый статус или отправится на поиски прежней себя?
«Я видела слишком иной мир зверей и слишком человеческий мир больниц. Я потеряла свое место, я ищу себе зазор между этими мирами. Место, в котором я могла бы обрести себя заново. Этот шаг в сторону или назад может помочь душе воспрять.
Потому что эти мосты и двери между мирами, их все же придется выстроить; потому что для отречения никогда не находилось статьи в моем внутреннем словаре».
Большую часть книги Мартен и правда как будто заколдована. Физически она пошла на поправку намного быстрее, чем ментально. Пережитое слишком необычно, чтобы его осмыслить требуется больше времени и сил. «Вера в каждого зверя» - предисловие будущего исцеления, во многом неровное, как и подобает жанру, но одно его наличие внушает надежду.
#зарубежнаялитература #нонфикшн
До того как я прочитала книгу с заголовком «Зачем быть счастливой, если можно быть нормальной», я думала, что в ней ставится под сомнение концепция счастья как единственного варианта жить эту жизнь. Типа обычно и нормально — это тоже ок, а не только счастливо, лучше всех и так далее. Однако огромнейшее значение как всегда имеет контекст. И в этом тексте он оказался совершенно другим.
Джанет Уинтерсон, известная на весь мир писательница, в самом начале своей жизни попала в приют — биологическая мать оставила ее. Переживание этой утраты и ощущение собственной нежеланности — основа книги и жизненного пути Уинтерсон.
В приюте Джанет пробыла недолго, ее усыновила английская пара из рабочего класса. Религиозная мать в депрессии и отстраненный отец — такое у Джанет следующие шестнадцать лет было окружение. Безопасность, принятие, покой — ничего из этого в комплекте с бумагами об усыновлении не шло. Никакая волшебная фея в сюжет не вмешалась и Джанет, растущая посреди запретов, неоправданных ожиданий и подозрений, превратилась в человека не способного в полной мере почувствовать, что значит быть любимой и как любить в ответ.
«Все те шестнадцать лет, что я прожила дома, отец либо отрабатывал смену на заводе, либо был в церкви. Такая у него была жизнь. Моя мать по ночам не спала, а днем пребывала в депрессии. Такая у нее была жизнь. Я ходила в школу, в церковь, гуляла по холмам или тайком читала. Такая у меня была жизнь. Я рано научилась прятаться. Не показывать, что у меня на душе. Скрывать свои мысли. Единожды решив, что я из чужой колыбели, моя мать только укреплялась в этом убеждении, что бы я ни делала. Она высматривала во мне признаки одержимости демонами».
Стоит ли говорить, что спасением для будущий писательницы стали книги. Это прямо какой-то отдельный литературный сюжет: героиня в беде — героиню спасают романы сестер Бронте. «Чем больше я читала, тем глубже училась чувствовать, тем крепче становилась моя связь с жизнями других людей. Я больше не была сама по себе» — хотя бы однажды, но вы наверняка чувствовали что-то подобное. В этом и вся магия — текст не имеет фактического адресата, но все равно способен спасти конкретного человека или сразу нескольких.
Джанет написала книгу во имя стремления к счастью с оглядкой на травмирующее прошлое, где ей чаще показывали как сильно ею разочарованы, чем рады, что она такая на свете есть. Жить зная, что счастье конкретно для тебя возможно, пусть и длится всего мгновение — важная человеческая потребность в любом возрасте. И не имеет значения какой у этого счастья источник — лишь бы был. У Уинтерсон самым волшебным образом вышел текст полный отчаяния и надежды — до слез правдоподобно.
«— Джанет, ты объяснишь мне почему?
— Что почему?
— Ты знаешь, что почему…
Но я не знала, что почему... почему я такая, какая есть... почему не могу ей угодить. Чего она хочет. И почему я — не то, чего она хочет. Чего и почему хочу я. Но одно я знала точно.
— Когда я с ней, я счастлива. Счастлива и всё тут.
Она кивнула. Она, казалось, поняла меня, и я даже подумала в это мгновение, что она передумает, мы поговорим и окажемся по одну сторону стеклянной стены. Я замерла. А она произнесла:
— Зачем быть счастливой, если можно быть нормальной».
#зарубежнаялитература #нонфикшн
Джанет Уинтерсон, известная на весь мир писательница, в самом начале своей жизни попала в приют — биологическая мать оставила ее. Переживание этой утраты и ощущение собственной нежеланности — основа книги и жизненного пути Уинтерсон.
В приюте Джанет пробыла недолго, ее усыновила английская пара из рабочего класса. Религиозная мать в депрессии и отстраненный отец — такое у Джанет следующие шестнадцать лет было окружение. Безопасность, принятие, покой — ничего из этого в комплекте с бумагами об усыновлении не шло. Никакая волшебная фея в сюжет не вмешалась и Джанет, растущая посреди запретов, неоправданных ожиданий и подозрений, превратилась в человека не способного в полной мере почувствовать, что значит быть любимой и как любить в ответ.
«Все те шестнадцать лет, что я прожила дома, отец либо отрабатывал смену на заводе, либо был в церкви. Такая у него была жизнь. Моя мать по ночам не спала, а днем пребывала в депрессии. Такая у нее была жизнь. Я ходила в школу, в церковь, гуляла по холмам или тайком читала. Такая у меня была жизнь. Я рано научилась прятаться. Не показывать, что у меня на душе. Скрывать свои мысли. Единожды решив, что я из чужой колыбели, моя мать только укреплялась в этом убеждении, что бы я ни делала. Она высматривала во мне признаки одержимости демонами».
Стоит ли говорить, что спасением для будущий писательницы стали книги. Это прямо какой-то отдельный литературный сюжет: героиня в беде — героиню спасают романы сестер Бронте. «Чем больше я читала, тем глубже училась чувствовать, тем крепче становилась моя связь с жизнями других людей. Я больше не была сама по себе» — хотя бы однажды, но вы наверняка чувствовали что-то подобное. В этом и вся магия — текст не имеет фактического адресата, но все равно способен спасти конкретного человека или сразу нескольких.
Джанет написала книгу во имя стремления к счастью с оглядкой на травмирующее прошлое, где ей чаще показывали как сильно ею разочарованы, чем рады, что она такая на свете есть. Жить зная, что счастье конкретно для тебя возможно, пусть и длится всего мгновение — важная человеческая потребность в любом возрасте. И не имеет значения какой у этого счастья источник — лишь бы был. У Уинтерсон самым волшебным образом вышел текст полный отчаяния и надежды — до слез правдоподобно.
«— Джанет, ты объяснишь мне почему?
— Что почему?
— Ты знаешь, что почему…
Но я не знала, что почему... почему я такая, какая есть... почему не могу ей угодить. Чего она хочет. И почему я — не то, чего она хочет. Чего и почему хочу я. Но одно я знала точно.
— Когда я с ней, я счастлива. Счастлива и всё тут.
Она кивнула. Она, казалось, поняла меня, и я даже подумала в это мгновение, что она передумает, мы поговорим и окажемся по одну сторону стеклянной стены. Я замерла. А она произнесла:
— Зачем быть счастливой, если можно быть нормальной».
#зарубежнаялитература #нонфикшн
«Подпольные девочки Кабула» Дженни Нордберг
Что объединяет королеву Сирии Зенобию, Хуа Мулан и Жанну Д’Арк? Все они притворялись мужчинами, чтобы добиться своего - защитить родину от римлян, спасти отца, помочь в войне против англичан. Вынужденной смене гендерной роли посвящена и книга журналистки Дженни Нордберг. Она рассказывает о распространенной в Афганистане культурной практике переодевания дочерей в сыновей. Бача пош - так называют ребенка, который и не сын, и не дочь. Нордберг несколько лет прожила в Кабуле и записала интервью с женщинами, которые превратили дочерей в бача пош или сами когда-то ими были или остаются до сих пор.
Не секрет, что наиболее консервативные страны заинтересованы в рождении сыновей - именно они наследуют и защищают. Те семьи, у кого сыновей нет, готовы на многое - например, сделать вид, что очередная родившаяся девочка - мальчик. В большинстве случаев бача пош якобы становились волшебной приманкой в чрево матери нужного сочетания хромосом. Предрассудки в этом деле сильнее научных фактов. Многие афганские девочки соглашались на «смену пола» с радостью. Ведь только так они становились свободными. Можно было выходить из дома, громко разговаривать, смотреть людям в глаза, бегать, высказывать свое мнение и много чего еще. Правда, были нюансы.
«Хотя ни одна из девочек не выбирала мальчишество добровольно, большинство говорят, что им по душе заимствованный статус. Отношение зависит от того, что им приходится с этим статусом делать. Для каждого ребенка вопрос сводится к сопоставлению выгод и обременительных обязанностей. Те, кто, подобно Мехран, растет в семьях высшего и среднего класса, часто служат символами престижа и чести своих семей, упиваются возможностью смело подавать голос в школе и играть в энергичные игры на свежем воздухе в своей округе. Другие, из бедных семей, надломлены навязанным им детским трудом, как и настоящие мальчишки в том же положении. «Пусть это ужасное место для женщины. Но и для мужчины в нем нет ничего особенно хорошего», – любит говорить Кэрол ле Дюк. Среди уличных детей, занятых в торговле, продающих жевательную резинку, полирующих обувь или предлагающих на улицах помыть стекла машины, некоторые действительно мальчики, а другие – замаскированные девочки. Все они – часть подбрюшья Кабула, и для посторонних, мимохожих-мимоезжих, они по большей части просто невидимы».
Героини книги прожили мальчиками разное количество лет: кто-то обратился в женщину в 12, через пару лет вышел замуж и нарожал детей, а кто-то и к 40 годам не намерен возвращаться обратно к юбкам и платку. В желании девочек притворяться мальчиками авторка, как и многие ученые, видят один из явных симптомов сегрегированного общества.
«На деле история Надер, Шахед и других женщин, которые живут в Афганистане как мужчины, заключается не столько в том, как они нарушают гендерные нормы или кем становятся. Скорее, речь вот о чем: если выбирать между гендером и свободой, то свобода – более масштабная и значимая идея. И в Афганистане, и во всем мире. Определение гендера становится вопросом, требующим решения, лишь после того, как достигнута свобода. Тогда человек может начать наполнять это слово новым значением».
И хотя «Подпольные девочки» сфокусированы на судьбах афганских бача пош, Нордберг делится выдержками из актуальных исследований по всему миру, а также критикует белый феминизм и гуманитарные миссии, которые постоянно сменяли друг друга в Афганистане, но так и не принесли стране мир и безопасность. Абзацы про прямую связь уровня насилия над женщинами с уровнем агрессии государства по отношению к соседним странам так вообще ужасно созвучны дню сегодняшнему.
«Параллели бача пош во всех странах, где у женщин мало прав, – это параллели не западные или восточные, не исламские или неисламские. Это человеческий феномен, и он существует на протяжении всей нашей истории, в самых разных местах, при разных религиях и на многих языках. Выдавать себя за кого-то или что-то иное, чем ты есть, – это судьба многих женщин и мужчин, которые живут в угнетении и рвутся к свободе».
#нонфикшн
Что объединяет королеву Сирии Зенобию, Хуа Мулан и Жанну Д’Арк? Все они притворялись мужчинами, чтобы добиться своего - защитить родину от римлян, спасти отца, помочь в войне против англичан. Вынужденной смене гендерной роли посвящена и книга журналистки Дженни Нордберг. Она рассказывает о распространенной в Афганистане культурной практике переодевания дочерей в сыновей. Бача пош - так называют ребенка, который и не сын, и не дочь. Нордберг несколько лет прожила в Кабуле и записала интервью с женщинами, которые превратили дочерей в бача пош или сами когда-то ими были или остаются до сих пор.
Не секрет, что наиболее консервативные страны заинтересованы в рождении сыновей - именно они наследуют и защищают. Те семьи, у кого сыновей нет, готовы на многое - например, сделать вид, что очередная родившаяся девочка - мальчик. В большинстве случаев бача пош якобы становились волшебной приманкой в чрево матери нужного сочетания хромосом. Предрассудки в этом деле сильнее научных фактов. Многие афганские девочки соглашались на «смену пола» с радостью. Ведь только так они становились свободными. Можно было выходить из дома, громко разговаривать, смотреть людям в глаза, бегать, высказывать свое мнение и много чего еще. Правда, были нюансы.
«Хотя ни одна из девочек не выбирала мальчишество добровольно, большинство говорят, что им по душе заимствованный статус. Отношение зависит от того, что им приходится с этим статусом делать. Для каждого ребенка вопрос сводится к сопоставлению выгод и обременительных обязанностей. Те, кто, подобно Мехран, растет в семьях высшего и среднего класса, часто служат символами престижа и чести своих семей, упиваются возможностью смело подавать голос в школе и играть в энергичные игры на свежем воздухе в своей округе. Другие, из бедных семей, надломлены навязанным им детским трудом, как и настоящие мальчишки в том же положении. «Пусть это ужасное место для женщины. Но и для мужчины в нем нет ничего особенно хорошего», – любит говорить Кэрол ле Дюк. Среди уличных детей, занятых в торговле, продающих жевательную резинку, полирующих обувь или предлагающих на улицах помыть стекла машины, некоторые действительно мальчики, а другие – замаскированные девочки. Все они – часть подбрюшья Кабула, и для посторонних, мимохожих-мимоезжих, они по большей части просто невидимы».
Героини книги прожили мальчиками разное количество лет: кто-то обратился в женщину в 12, через пару лет вышел замуж и нарожал детей, а кто-то и к 40 годам не намерен возвращаться обратно к юбкам и платку. В желании девочек притворяться мальчиками авторка, как и многие ученые, видят один из явных симптомов сегрегированного общества.
«На деле история Надер, Шахед и других женщин, которые живут в Афганистане как мужчины, заключается не столько в том, как они нарушают гендерные нормы или кем становятся. Скорее, речь вот о чем: если выбирать между гендером и свободой, то свобода – более масштабная и значимая идея. И в Афганистане, и во всем мире. Определение гендера становится вопросом, требующим решения, лишь после того, как достигнута свобода. Тогда человек может начать наполнять это слово новым значением».
И хотя «Подпольные девочки» сфокусированы на судьбах афганских бача пош, Нордберг делится выдержками из актуальных исследований по всему миру, а также критикует белый феминизм и гуманитарные миссии, которые постоянно сменяли друг друга в Афганистане, но так и не принесли стране мир и безопасность. Абзацы про прямую связь уровня насилия над женщинами с уровнем агрессии государства по отношению к соседним странам так вообще ужасно созвучны дню сегодняшнему.
«Параллели бача пош во всех странах, где у женщин мало прав, – это параллели не западные или восточные, не исламские или неисламские. Это человеческий феномен, и он существует на протяжении всей нашей истории, в самых разных местах, при разных религиях и на многих языках. Выдавать себя за кого-то или что-то иное, чем ты есть, – это судьба многих женщин и мужчин, которые живут в угнетении и рвутся к свободе».
#нонфикшн
Давно со мной такого не было, но вот она я: расстелила плед в парке и не отрываясь читаю новую потрясающую книгу. Книгу о поэзии, цветущих садах и добровольном затворничестве - идеальное сочетания для теплого выходного дня без смартфона и наедине со своими мыслями.
«Города на бумаге» канадской писательницы Доминик Форьте рассказывают фантазийную, хоть и основанную на документальных текстах, историю жизни американской поэтессы Эмили Дикинсон. Вы наверняка слышали, что та большую часть жизни провела в четырех стенах своего дома, не путешествовала, не завела мужа и детей, не стремилась к писательской славе. Все это так, вот только в этом сценарии не было никаких сожалений и трагических событий, отвернувших Дикинсон от мира. Она наоборот, развернулась к миру всем сердцем и до последних дней слушала, что он ей говорит.
Фортье мастерски удалось выразить на бумаге процесс знакомства одного человека с другим. Постепенно узнавая друг друга, мы редко слышим линейный рассказ: воспоминания о жизни до встречи фрагментарны, идут не в хронологическом, а случайном порядке. Также Доминика представляет нам Эмили: не спеша, не констатируя, а пытаясь передать суть. Чего в этих рассказах больше - правды или вымысла, - мы не узнаем, но это и не обязательно. Версия Дикинсон, которая живет на страницах этой книги - замечательная. Мне хочется верить, что женщина, родившаяся в 1830 году, прожила свою жизнь так, как сама этого хотела. Изучала ботанику, математику и астрономию, пекла хлеб, нянчилась с племянником, читала книги, наблюдала за миром из окна, писала стихи.
«В ящик своего письменного стола она складывает стихи, нацарапанные вот так, наспех, на клочке какой-нибудь обертки. Когда она достает их оттуда, то узнает по запаху: некоторые пахнут мукой, другие испускают ароматы перца или грецкого ореха. Любимое стихотворение пахнет шоколадом».
Мне сегодняшней очень нравится как жила Эмили. В её затворничестве я не вижу негативного контекста. И пусть она оставила привычную нам рутину, у нее было несколько своих миров - сад под окнами и книги на полках.
«Неправда, будто у нее есть одна лишь её комната. У нее есть пение скворцов, чернила ноябрьских ночей, короткие весенние ливни, родные голоса, которые доносятся снизу вместе с западом свежеиспеченного хлеба, аромат цветущих яблонь, жар нагретых солнцем камней на исходе дня: все то, чего нам не хватает, когда мы умираем».
После смерти Эмили остались не только тысячи стихов, но и гербарии. 480 подписанных образцов цветов и растений на 66 страницах хранятся в библиотеке Хоутона Гарвардского университета. Трогать их не разрешают никому, даже ученым, но увидеть их все равно есть возможность - каждый цветок и лепесток оцифрован и доступен вот по этой ссылке. Гербарии Дикинсон также стали частью обложки «Городов на бумаге».
«Так на первой странице своего гербария Эмили собирает все, что необходимо писателю, которым она уже является, хотя ещё не знает об этом (а может, и знает), - цветок, чтобы делать чернила, которыми она будет писать и рисовать; цветок, чтобы делать ярче краски; цветок, чтобы привлекать бабочек; бальзам, чтобы согреваться в холода, - и цветы, чтобы заваривать чай».
Дочитав книгу до конца, в том случае, конечно, если у вас бумажная версия, вам обязательно захочется сорвать какую-нибудь травинку и оставить её между страниц в память об Эмили Дикинсон. Так что выбирайте для её чтения ближайшую скамеечку в парке и да пребудет с вами пару часов спокойствия.
#нонфикшн #зарубежнаялитература
«Города на бумаге» канадской писательницы Доминик Форьте рассказывают фантазийную, хоть и основанную на документальных текстах, историю жизни американской поэтессы Эмили Дикинсон. Вы наверняка слышали, что та большую часть жизни провела в четырех стенах своего дома, не путешествовала, не завела мужа и детей, не стремилась к писательской славе. Все это так, вот только в этом сценарии не было никаких сожалений и трагических событий, отвернувших Дикинсон от мира. Она наоборот, развернулась к миру всем сердцем и до последних дней слушала, что он ей говорит.
Фортье мастерски удалось выразить на бумаге процесс знакомства одного человека с другим. Постепенно узнавая друг друга, мы редко слышим линейный рассказ: воспоминания о жизни до встречи фрагментарны, идут не в хронологическом, а случайном порядке. Также Доминика представляет нам Эмили: не спеша, не констатируя, а пытаясь передать суть. Чего в этих рассказах больше - правды или вымысла, - мы не узнаем, но это и не обязательно. Версия Дикинсон, которая живет на страницах этой книги - замечательная. Мне хочется верить, что женщина, родившаяся в 1830 году, прожила свою жизнь так, как сама этого хотела. Изучала ботанику, математику и астрономию, пекла хлеб, нянчилась с племянником, читала книги, наблюдала за миром из окна, писала стихи.
«В ящик своего письменного стола она складывает стихи, нацарапанные вот так, наспех, на клочке какой-нибудь обертки. Когда она достает их оттуда, то узнает по запаху: некоторые пахнут мукой, другие испускают ароматы перца или грецкого ореха. Любимое стихотворение пахнет шоколадом».
Мне сегодняшней очень нравится как жила Эмили. В её затворничестве я не вижу негативного контекста. И пусть она оставила привычную нам рутину, у нее было несколько своих миров - сад под окнами и книги на полках.
«Неправда, будто у нее есть одна лишь её комната. У нее есть пение скворцов, чернила ноябрьских ночей, короткие весенние ливни, родные голоса, которые доносятся снизу вместе с западом свежеиспеченного хлеба, аромат цветущих яблонь, жар нагретых солнцем камней на исходе дня: все то, чего нам не хватает, когда мы умираем».
После смерти Эмили остались не только тысячи стихов, но и гербарии. 480 подписанных образцов цветов и растений на 66 страницах хранятся в библиотеке Хоутона Гарвардского университета. Трогать их не разрешают никому, даже ученым, но увидеть их все равно есть возможность - каждый цветок и лепесток оцифрован и доступен вот по этой ссылке. Гербарии Дикинсон также стали частью обложки «Городов на бумаге».
«Так на первой странице своего гербария Эмили собирает все, что необходимо писателю, которым она уже является, хотя ещё не знает об этом (а может, и знает), - цветок, чтобы делать чернила, которыми она будет писать и рисовать; цветок, чтобы делать ярче краски; цветок, чтобы привлекать бабочек; бальзам, чтобы согреваться в холода, - и цветы, чтобы заваривать чай».
Дочитав книгу до конца, в том случае, конечно, если у вас бумажная версия, вам обязательно захочется сорвать какую-нибудь травинку и оставить её между страниц в память об Эмили Дикинсон. Так что выбирайте для её чтения ближайшую скамеечку в парке и да пребудет с вами пару часов спокойствия.
#нонфикшн #зарубежнаялитература
Дочитала книгу психолога Елены Фоер и писательницы Марии Рамзаевой «Смерть в большом городе. Почему мы так боимся умереть и как с этим жить» и вспомнила себя из прошлого — девочку-подростка, непонимающую похоронных ритуалов из мира взрослых и рано узнавшую на примере самых разных родственников, каким беспощадным может быть горе, если отрицать свои чувства или наоборот отдаться им, забыв обо всем.
У книги две стороны: теоретическая и практическая. Сначала Мария Рамзаева рассказывает о культуре смерти: о традиционном и современном взгляде на нее. Главная трансформация произошла в конце XIX века, когда зародился страх перед открытым обсуждением смерти.
«Табуирование темы смерти привело к тому, что её преподносят так, как изображают секс в порнографии. В порнографии практически не показывают естественные, самые привычные и распространенные отношения, например типичный пятничный секс пары, давно состоящей в браке. Скорее там покажут нечто необычное: секс в публичном месте, групповой, инцест. С показом смерти дело обстоит так же. Ни в новостях, ни в сериале мы не увидим историю старика, умирающего в деменции от проблем с сердцем. Скорее это будет смерть в перестрелке, от взрыва, самоубийство, а если смерть в больнице, то обязательно молодого человека и от какой-то необычной болезни».
От социокультурного контекста авторки переходят к психологии смерти. Елена Фоер, много работающая с людьми с травмой и пограничным расстройства личности, пишет, что о смерти думают академические психологи, философы, врачи, биологи и другие исследователи, а также, как психологи работаю с запросами, связанными со смертью, и как нам — читательницам и читателям этой книги — найти хорошего специалиста, если мысли о смерти мешают жить.
С нерегулярной периодичностью пару часов перед сном я, как и многие из вас, провожу в мыслях о своей трагической кончине — меня до ужаса пугает перспектива исчезнуть, перестать быть частью мира, который большую часть времени конечно дерьмо полнейшее, но другого нет, так что люблю этот. Оффтопов в эти мои личные размышления книга подкинула немало.
Например, узнала, что широкоизвестная пятиступенчатая модель проживания горя, которую в 1969 году разработала психиаторка Элизабет Кюблер-Росс, не универсальна и выделенные ею состояния не идут одно за другим: «они все происходят одновременно, приобретая пиковые значения в разное время для разных людей». А ещё пока читала много думала о методах когнитивно-поведенческой терапии при работе с травмой. Один из них меня особенно поразил, называется «пролонгированная экспозиция». На приеме у психолога вам предлагают рассказать в настоящем времени о событии, которое вызвало травматическую реакцию. Весь рассказ записывается на диктофон и затем слушается вами каждый день.
«На практике постоянно оказывается, что рассказывать о произошедшем не так страшно, как ожидалось. Ужасно, но меньше, чем могло быть. Клиент сталкивается с тем, чего боится, выживает и остается цел и его мозг, независимо от желания клиента, заново, уже иначе рассчитывает риски и угрозы. В этом красота протокола пролонгированной экспозиции. Уинстону Черчиллю приписывают фразу: «Если ты проходишь через ад, главное — продолжать идти», и она отлично описывает для меня экспозиционную терапию как пугающую, но работающую альтернативу существованию в своем индивидуальном аду».
Книга от страха перед небытием, конечно же, не убережет — он вечен и это нормально, но покажет варианты, как облегчить существование.
#нонфикшн
У книги две стороны: теоретическая и практическая. Сначала Мария Рамзаева рассказывает о культуре смерти: о традиционном и современном взгляде на нее. Главная трансформация произошла в конце XIX века, когда зародился страх перед открытым обсуждением смерти.
«Табуирование темы смерти привело к тому, что её преподносят так, как изображают секс в порнографии. В порнографии практически не показывают естественные, самые привычные и распространенные отношения, например типичный пятничный секс пары, давно состоящей в браке. Скорее там покажут нечто необычное: секс в публичном месте, групповой, инцест. С показом смерти дело обстоит так же. Ни в новостях, ни в сериале мы не увидим историю старика, умирающего в деменции от проблем с сердцем. Скорее это будет смерть в перестрелке, от взрыва, самоубийство, а если смерть в больнице, то обязательно молодого человека и от какой-то необычной болезни».
От социокультурного контекста авторки переходят к психологии смерти. Елена Фоер, много работающая с людьми с травмой и пограничным расстройства личности, пишет, что о смерти думают академические психологи, философы, врачи, биологи и другие исследователи, а также, как психологи работаю с запросами, связанными со смертью, и как нам — читательницам и читателям этой книги — найти хорошего специалиста, если мысли о смерти мешают жить.
С нерегулярной периодичностью пару часов перед сном я, как и многие из вас, провожу в мыслях о своей трагической кончине — меня до ужаса пугает перспектива исчезнуть, перестать быть частью мира, который большую часть времени конечно дерьмо полнейшее, но другого нет, так что люблю этот. Оффтопов в эти мои личные размышления книга подкинула немало.
Например, узнала, что широкоизвестная пятиступенчатая модель проживания горя, которую в 1969 году разработала психиаторка Элизабет Кюблер-Росс, не универсальна и выделенные ею состояния не идут одно за другим: «они все происходят одновременно, приобретая пиковые значения в разное время для разных людей». А ещё пока читала много думала о методах когнитивно-поведенческой терапии при работе с травмой. Один из них меня особенно поразил, называется «пролонгированная экспозиция». На приеме у психолога вам предлагают рассказать в настоящем времени о событии, которое вызвало травматическую реакцию. Весь рассказ записывается на диктофон и затем слушается вами каждый день.
«На практике постоянно оказывается, что рассказывать о произошедшем не так страшно, как ожидалось. Ужасно, но меньше, чем могло быть. Клиент сталкивается с тем, чего боится, выживает и остается цел и его мозг, независимо от желания клиента, заново, уже иначе рассчитывает риски и угрозы. В этом красота протокола пролонгированной экспозиции. Уинстону Черчиллю приписывают фразу: «Если ты проходишь через ад, главное — продолжать идти», и она отлично описывает для меня экспозиционную терапию как пугающую, но работающую альтернативу существованию в своем индивидуальном аду».
Книга от страха перед небытием, конечно же, не убережет — он вечен и это нормально, но покажет варианты, как облегчить существование.
#нонфикшн
В городе на меня нападали, меня хватали за руки, обсуждали мою внешность и начинали разговоры, которых я не хотела. В городе мне в голову приходили важные мысли, я встречала близких мне людей, прохожие улыбались и пытались помочь. Блуждая по улицам я могу побыть наедине с собой — это ценно. Блуждая по улицам я могу почувствовать угрозу — это проблема.
«Феминистский город» Лесли Керн — книга об опыте жизни в городе с точки зрения гендера. Не думаю, что вы удивитесь, если услышите, что градостроительство всегда было делом белых цисгендерных гетеросексуальных мужчин (пора уже какую-то аббревиатуру для них придумать). Итог такой монополии — всем остальным в городах бывает не безопасно и не удобно. Что, как и почему причиняет вред исследует феминистская география — именно в этой области работает Керн.
«Будучи женщиной, я имею глубоко гендерно-специфичный опыт повседневного взаимодействия с городом. Моя гендерная идентичность определяет, как я перемещаюсь по городу, как проходит моя повседневная жизнь и какие опции мне доступны. Мой гендер — больше, чем мое тело, но мое тело — это то, посредством чего я переживаю опыт, где моя идентичность, история и места, где я жила, встречаются, взаимодействуют и оставляют свой оттиск на моей плоти. Это пространство, из которого я пишу. Это пространство, где мой опыт заставляет меня задаваться вопросами: «Почему моя коляска не влезает в трамвай?», «Почему я вынуждена выбирать безопасный путь домой, который на полмили длиннее опасного?», «Кто заберет моего ребенка из лагеря, если меня арестуют на протесте против „Большой двадцатки"?». Это не просто личные вопросы. Они приближаются вплотную к самой сути того, почему и каким образом большие города держат женщин „на своем месте“».
Одно из мерил хорошей книги для меня — чаще обычного делать мыслительные остановки вроде «как круто сформулировано, надо об этом подумать». И в книге Керн этого более чем достаточно. В тексте шесть глав: город матерей, город подруг, город на одного, город протеста, город страха и город возможностей. Важного я для себя нашла в каждой.
Начнём с плохого. Стартер-пак «женская гендерная социализация» включает страх перед незнакомцами в темных переулках. Его обычно передают старшие родственницы, а закрепляет сводка вечерних новостей. Да, ужасное происходит в темных подворотнях. Но чаще всего акторы ужасного — знакомые мужчины: бывшие и нынешние партнеры, родственники, друзья, одноклассники. Почему же большую часть жизни женщин пугают далеким и неизвестным?
«С позиции феминизма эта разница в уделяемом внимании способствует перенаправлению приоритетов женщин вовне, в сторону от дома и семьи, укрепляя такие патриархальные институты, как нуклеарная семья, и заставляя женщин опираться на гетеросексуальные отношения в надежде получить видимость безопасности. Формируя замкнутый круг, это приводит к стигматизации насилия, происходящего в «безопасном» пространстве дома, и уводит его дальше из поля зрения».
Вот так ужасно просто: общественная функция женского страха — это контроль над женщинами. Керн ни раз замечает, что женщин можно заменить на любую уязвимую группу по гендеру, ориентации, расе или классу — итог один. Вспомните, сколько раз вы отказывались от приглашений или уезжали домой пораньше, потому что знали, что так будет безопасней? Очень утомительно и нервно так жить.
Закончу хорошим. Город подруг — пожалуй, одна из самых комфортных для чтения глав. Во-первых, там говорится о многих классных сериалах и фильмах, которые я никогда не смотрела. Во-вторых, утверждается необходимость дружбы. Керн уходит от стереотипного образа женской дружбы как завистливых и токсичных отношений, считая её, — одним из инструментов выживания.
«Общение с подругами помогло мне бросить вызов глубоко укоренившемуся подсознательному убеждению, что я должна занимать очень мало пространства физически, эмоционально и вербально. Они помогли мне направить мою фрустрацию на образовательные учреждения, системы и структуры, а не на других женщин, почувствовать себя более сильной и храбрый».
#нонфикшн
«Феминистский город» Лесли Керн — книга об опыте жизни в городе с точки зрения гендера. Не думаю, что вы удивитесь, если услышите, что градостроительство всегда было делом белых цисгендерных гетеросексуальных мужчин (пора уже какую-то аббревиатуру для них придумать). Итог такой монополии — всем остальным в городах бывает не безопасно и не удобно. Что, как и почему причиняет вред исследует феминистская география — именно в этой области работает Керн.
«Будучи женщиной, я имею глубоко гендерно-специфичный опыт повседневного взаимодействия с городом. Моя гендерная идентичность определяет, как я перемещаюсь по городу, как проходит моя повседневная жизнь и какие опции мне доступны. Мой гендер — больше, чем мое тело, но мое тело — это то, посредством чего я переживаю опыт, где моя идентичность, история и места, где я жила, встречаются, взаимодействуют и оставляют свой оттиск на моей плоти. Это пространство, из которого я пишу. Это пространство, где мой опыт заставляет меня задаваться вопросами: «Почему моя коляска не влезает в трамвай?», «Почему я вынуждена выбирать безопасный путь домой, который на полмили длиннее опасного?», «Кто заберет моего ребенка из лагеря, если меня арестуют на протесте против „Большой двадцатки"?». Это не просто личные вопросы. Они приближаются вплотную к самой сути того, почему и каким образом большие города держат женщин „на своем месте“».
Одно из мерил хорошей книги для меня — чаще обычного делать мыслительные остановки вроде «как круто сформулировано, надо об этом подумать». И в книге Керн этого более чем достаточно. В тексте шесть глав: город матерей, город подруг, город на одного, город протеста, город страха и город возможностей. Важного я для себя нашла в каждой.
Начнём с плохого. Стартер-пак «женская гендерная социализация» включает страх перед незнакомцами в темных переулках. Его обычно передают старшие родственницы, а закрепляет сводка вечерних новостей. Да, ужасное происходит в темных подворотнях. Но чаще всего акторы ужасного — знакомые мужчины: бывшие и нынешние партнеры, родственники, друзья, одноклассники. Почему же большую часть жизни женщин пугают далеким и неизвестным?
«С позиции феминизма эта разница в уделяемом внимании способствует перенаправлению приоритетов женщин вовне, в сторону от дома и семьи, укрепляя такие патриархальные институты, как нуклеарная семья, и заставляя женщин опираться на гетеросексуальные отношения в надежде получить видимость безопасности. Формируя замкнутый круг, это приводит к стигматизации насилия, происходящего в «безопасном» пространстве дома, и уводит его дальше из поля зрения».
Вот так ужасно просто: общественная функция женского страха — это контроль над женщинами. Керн ни раз замечает, что женщин можно заменить на любую уязвимую группу по гендеру, ориентации, расе или классу — итог один. Вспомните, сколько раз вы отказывались от приглашений или уезжали домой пораньше, потому что знали, что так будет безопасней? Очень утомительно и нервно так жить.
Закончу хорошим. Город подруг — пожалуй, одна из самых комфортных для чтения глав. Во-первых, там говорится о многих классных сериалах и фильмах, которые я никогда не смотрела. Во-вторых, утверждается необходимость дружбы. Керн уходит от стереотипного образа женской дружбы как завистливых и токсичных отношений, считая её, — одним из инструментов выживания.
«Общение с подругами помогло мне бросить вызов глубоко укоренившемуся подсознательному убеждению, что я должна занимать очень мало пространства физически, эмоционально и вербально. Они помогли мне направить мою фрустрацию на образовательные учреждения, системы и структуры, а не на других женщин, почувствовать себя более сильной и храбрый».
#нонфикшн
Приз в категории «Самое долгое чтение» в этом году уходит книге Изабель Грав «В другом мире. Заметки 2014-2017 годов». Честно признаюсь, я купила ее в августе в любимых «Подписных изданиях» только из-за обложки — очень красивая. Сфотографировала я ее, кстати, на Финском заливе — это был лучший день той поездки в Петербург.
Вообще я часто захожу в независимые книжные, рассматриваю незнакомое и покупаю что-то наугад — так со мной случилось уже много хорошего читательского.
И вот спустя четыре месяца я этот сборник дочитала. Это не открывающее жизнь заново чтение, оно очень будничное, но этим и ценное. Изабель, кураторка и издательница из Германии, пишет о самых разных вещах: любимых произведениях искусства, увиденных спектаклях, победе Трампа на выборах, различиях психотерапии и коучинга, этикетках в музеях и всяким другом. Но самые интересные части они о личном — о сиротстве во взрослом возрасте и рождении дочери. С авторкой вы никогда не встретитесь, но смотря на её мир через текст, может быть что-то по пути заметите и в своем — новое или знакомое, близкое или далекое, захватывающее или отталкивающее.
«Переходы между личным, политическим, социологическим, искусствоведческим и эстетическим могут показаться слишком резкими, однако эта карусель тем иллюстрирует жизнь в сегодняшней экономике, настроенной на постоянное производство проблем и шоковых состояний»
#нонфикшн
Вообще я часто захожу в независимые книжные, рассматриваю незнакомое и покупаю что-то наугад — так со мной случилось уже много хорошего читательского.
И вот спустя четыре месяца я этот сборник дочитала. Это не открывающее жизнь заново чтение, оно очень будничное, но этим и ценное. Изабель, кураторка и издательница из Германии, пишет о самых разных вещах: любимых произведениях искусства, увиденных спектаклях, победе Трампа на выборах, различиях психотерапии и коучинга, этикетках в музеях и всяким другом. Но самые интересные части они о личном — о сиротстве во взрослом возрасте и рождении дочери. С авторкой вы никогда не встретитесь, но смотря на её мир через текст, может быть что-то по пути заметите и в своем — новое или знакомое, близкое или далекое, захватывающее или отталкивающее.
«Переходы между личным, политическим, социологическим, искусствоведческим и эстетическим могут показаться слишком резкими, однако эта карусель тем иллюстрирует жизнь в сегодняшней экономике, настроенной на постоянное производство проблем и шоковых состояний»
#нонфикшн
Как только начну, так сразу и устану считать, сколько раз мысли о моем теле и взгляды на него расстраивали и злили меня. Как бы я ни выглядела, сколько бы ни весила, я обязательно найду, что в себе исправить — рост, объем бедер, ширину щиколоток…
Хороших книг на русском языке о том, как общество в лице незнакомых и близких людей доводит девочек и женщин до беды, в том числе до расстройств пищевого поведения, не так уж и много. Книга клинического психолога Юлии Лапиной «Тело, еда, секс и тревога», «Миф о красоте» Наоми Вульф, «Тело дрянь» Мары Олтман — все, что смогла вспомнить.
Недавно я дочитала автофикшен-роман Кати Ненаховой «Посмотри на себя», который теперь к этому списку можно смело прибавить. Первым делом, ещё в раннем детстве, Катя очень хорошо научилась свое тело ненавидеть, а потом решила попробовать его принять. Состояние, в котором она находилась с восьми лет, она называет «потерей тела». Желание изменить себя ходило за ней по пятам — она терпела едкие комментарии от мамы, занималась изнуряющим спортом, голодала, с ужасом смотрела на свои фото, лечилась от нервной анорексии. Примеров потери тела в книге много, в некоторых узнала себя.
«Меня не существовало в фильмах, которые я смотрела с самого детства. Меня не существовало в книгах, которые нам задавали читать на уроках литературы. Меня не существовало в магазине одежды»
Восхищает честность, с которой Катя рассказывает о своем теле и своем переменчивом к нему отношении. Еще больше восхищает отсутствие дистанции между пишущей и читающими — Катя до самого конца остается живым человеком, а не ПРИМЕРОМ. Сегодня она не считает калории и не видит в продуктах врагов, но это не значит, что её тело вернулось к ней целиком и полностью. У принятия себя есть начало, но нет конца.
«Думаю, „лечить“ однажды потерянное тело вообще бессмысленно. В самом этом определении сквозит неуважение к нему. Принятие себя — это процесс. Некоторые люди говорят, что он не заканчивается никогда, и, наверное, это действительно так. Для меня принятие похоже на жизнь растения: эта жизнь очень хрупка, и она может прерваться, если её не поддерживать, а ещё требует терпения, потому что маленький росток не может стать ветвистым стволом за один день. Его нельзя торопить»
Текст Кати вы пока не найдете в магазинах, это самиздат. Он ждёт вас в открытом доступе здесь.
#нонфикшн
Хороших книг на русском языке о том, как общество в лице незнакомых и близких людей доводит девочек и женщин до беды, в том числе до расстройств пищевого поведения, не так уж и много. Книга клинического психолога Юлии Лапиной «Тело, еда, секс и тревога», «Миф о красоте» Наоми Вульф, «Тело дрянь» Мары Олтман — все, что смогла вспомнить.
Недавно я дочитала автофикшен-роман Кати Ненаховой «Посмотри на себя», который теперь к этому списку можно смело прибавить. Первым делом, ещё в раннем детстве, Катя очень хорошо научилась свое тело ненавидеть, а потом решила попробовать его принять. Состояние, в котором она находилась с восьми лет, она называет «потерей тела». Желание изменить себя ходило за ней по пятам — она терпела едкие комментарии от мамы, занималась изнуряющим спортом, голодала, с ужасом смотрела на свои фото, лечилась от нервной анорексии. Примеров потери тела в книге много, в некоторых узнала себя.
«Меня не существовало в фильмах, которые я смотрела с самого детства. Меня не существовало в книгах, которые нам задавали читать на уроках литературы. Меня не существовало в магазине одежды»
Восхищает честность, с которой Катя рассказывает о своем теле и своем переменчивом к нему отношении. Еще больше восхищает отсутствие дистанции между пишущей и читающими — Катя до самого конца остается живым человеком, а не ПРИМЕРОМ. Сегодня она не считает калории и не видит в продуктах врагов, но это не значит, что её тело вернулось к ней целиком и полностью. У принятия себя есть начало, но нет конца.
«Думаю, „лечить“ однажды потерянное тело вообще бессмысленно. В самом этом определении сквозит неуважение к нему. Принятие себя — это процесс. Некоторые люди говорят, что он не заканчивается никогда, и, наверное, это действительно так. Для меня принятие похоже на жизнь растения: эта жизнь очень хрупка, и она может прерваться, если её не поддерживать, а ещё требует терпения, потому что маленький росток не может стать ветвистым стволом за один день. Его нельзя торопить»
Текст Кати вы пока не найдете в магазинах, это самиздат. Он ждёт вас в открытом доступе здесь.
#нонфикшн
Крутых русскоязычных текстов издают все больше — это факт. Когда я начинала вести этот блог все было совсем по-другому, а теперь только и успеваю, что в список для чтения заносить новые имена.
Итак, знакомьтесь — Таня Коврижка и ее автофикшен о материнстве «Яд». А если точнее — о разоблачении Легенды о легкости и естественности материнства. У автогероини есть муж Максим и две дочери — старшая Диана и младшая Алиса. Именно Алиса вытащила из мусорки пожелтевший лист ядовитой диффенбахии и попробовала его на вкус. Итог трагический, но не летальный. Девочка выжила, вернулась из больницы домой, а вместе с ней в гости к маме пришло чувство вины — не досмотрела. Героиня по минутам разбирает тот самый день, стараясь понять как все случилось, а главное — насколько в случившемся виновата именно она?
В каждой статье про отравленцев и проглотышей читаю: «Ребенок остался без присмотра». Но что конкретно это означает? Родитель был в соседней комнате? Или в соседнем городе? Дети находятся под присмотром родителя, только когда он глядит на них в упор. Стоит зайти в туалет, например, защелкнуть дверь, сесть на унитаз, и вот уже «ребенок остался без присмотра». Является ли преступлением акт дефекации, если ты единственный взрослый в доме? Или это только нежелательное и потенциально опасное поведение? Можно ли сказать, что ты плохая родительница, если захотела умыться, сполоснуть блевоту с плеча в коротком душе, поговорить с матерью по телефону (умер пес, ваш старый домашний питомец, и ей нужно было утешение)? Что из этого уважительная причина, а что нет?
Таня — не первая женщина в истории этого мира, которая не досмотрела/не уберегла/не защитила. Реальность с болезнями, несчастными случаями и жестокими людьми готова в любую минуту постучаться в любую дверь. Коврижка пишет: «Лишь стечение обстоятельств отделяет женщину с жизненным опытом от женщины с чувством вины» — и это чувство отлично знакомо матерям, даже при живых и включенных отцах. Если мужчина задерживается на работе, у него не спрашивают, кто накормит его детей. Если мужчина едет в отпуск один, его не спрашивают, кто позаботиться о его сыновьях и дочерях. Обо всем этом должна позаботиться женщина. Страшно, когда дети болеют или умирают. Страшно, когда причиной их страданий по дефолту является мать.
Осознанно или нет, но за последние годы я посмотрела десятки фильмов и сериалов о женщинах, которые облажались, но все равно продолжили жить. И все эти истории потрясают меня. Особенно тем, что в разделе жанров не указан тег «фантастика». А иначе как объяснить переданные зрителю посылы? Ведь выходит, что женщина тоже человек? Она может ошибаться, не справляться, а то и вовсе быть не приспособленной для материнства? Она может быть испуганной, неуверенной, растерянной. Она может не знать всего или вообще ничего не знать.
#нонфикшн #русскаялитература
Итак, знакомьтесь — Таня Коврижка и ее автофикшен о материнстве «Яд». А если точнее — о разоблачении Легенды о легкости и естественности материнства. У автогероини есть муж Максим и две дочери — старшая Диана и младшая Алиса. Именно Алиса вытащила из мусорки пожелтевший лист ядовитой диффенбахии и попробовала его на вкус. Итог трагический, но не летальный. Девочка выжила, вернулась из больницы домой, а вместе с ней в гости к маме пришло чувство вины — не досмотрела. Героиня по минутам разбирает тот самый день, стараясь понять как все случилось, а главное — насколько в случившемся виновата именно она?
В каждой статье про отравленцев и проглотышей читаю: «Ребенок остался без присмотра». Но что конкретно это означает? Родитель был в соседней комнате? Или в соседнем городе? Дети находятся под присмотром родителя, только когда он глядит на них в упор. Стоит зайти в туалет, например, защелкнуть дверь, сесть на унитаз, и вот уже «ребенок остался без присмотра». Является ли преступлением акт дефекации, если ты единственный взрослый в доме? Или это только нежелательное и потенциально опасное поведение? Можно ли сказать, что ты плохая родительница, если захотела умыться, сполоснуть блевоту с плеча в коротком душе, поговорить с матерью по телефону (умер пес, ваш старый домашний питомец, и ей нужно было утешение)? Что из этого уважительная причина, а что нет?
Таня — не первая женщина в истории этого мира, которая не досмотрела/не уберегла/не защитила. Реальность с болезнями, несчастными случаями и жестокими людьми готова в любую минуту постучаться в любую дверь. Коврижка пишет: «Лишь стечение обстоятельств отделяет женщину с жизненным опытом от женщины с чувством вины» — и это чувство отлично знакомо матерям, даже при живых и включенных отцах. Если мужчина задерживается на работе, у него не спрашивают, кто накормит его детей. Если мужчина едет в отпуск один, его не спрашивают, кто позаботиться о его сыновьях и дочерях. Обо всем этом должна позаботиться женщина. Страшно, когда дети болеют или умирают. Страшно, когда причиной их страданий по дефолту является мать.
Осознанно или нет, но за последние годы я посмотрела десятки фильмов и сериалов о женщинах, которые облажались, но все равно продолжили жить. И все эти истории потрясают меня. Особенно тем, что в разделе жанров не указан тег «фантастика». А иначе как объяснить переданные зрителю посылы? Ведь выходит, что женщина тоже человек? Она может ошибаться, не справляться, а то и вовсе быть не приспособленной для материнства? Она может быть испуганной, неуверенной, растерянной. Она может не знать всего или вообще ничего не знать.
#нонфикшн #русскаялитература
«Нагори» Рёко Секигути — идеальная книга для прощания с летом, ведь оно, как и любой другой сезон, не встаёт и не уходит по календарю. Возможно, вы начали прощаться, когда под ногами хрустнул первый желтый листок, или когда впервые заметили, что темнеет слишком рано, или когда съели чуть перезрелую сливу.
Об уходящих и снова приходящих в нашу жизнь сезонах Секигути размышляет с помощью всем понятной категории — связи сезонов с продуктами. И здесь авторке, японке по происхождению, живущей во Франции, очень помогает сохранившаяся связь с родными просторами.
«У японцев особые отношения с сезонами: это знают всюду, в том числе и во Франции, об этом много написано. Куда меньше известно о понятии, которое между тем заслуживает внимания, — его можно было бы назвать жизнью сезона. Это не только год в виде круга из четырех частей, который сравнивают с человеческой жизнью: каждый сезон — уже целая жизнь, в ней участвуют разные существа, и у каждого — жизнь своя, отдельная»
Эти отдельные периоды жизни можно поделить на три: хасири — ранний, сакари — созревший в разгар сезона, нагори — поздний или даже запоздалый, пронизанный «тоской по уходящему сезону».
Последнему — нагори — в большей степени и посвящена эта небольшая книга, где кулинария встречается с хайку, а тоска с надеждой. Кажется, что эта книга может согреть при любой погоде, а я все сильнее убеждаюсь, что решение в следующем году всем ветрам назло попасть в Японию — самое верное их всех возможных.
«Каждый сезон мы проживаем вместе с птицами, зверями, рыбами и растениями. Времена года — они для всего живого. Только пора молодости у каждого живого существа своя, как и у каждого человека. А значит, в разное время ко всем приходит и нагори»
#нонфикшн #зарубежнаялитература
Об уходящих и снова приходящих в нашу жизнь сезонах Секигути размышляет с помощью всем понятной категории — связи сезонов с продуктами. И здесь авторке, японке по происхождению, живущей во Франции, очень помогает сохранившаяся связь с родными просторами.
«У японцев особые отношения с сезонами: это знают всюду, в том числе и во Франции, об этом много написано. Куда меньше известно о понятии, которое между тем заслуживает внимания, — его можно было бы назвать жизнью сезона. Это не только год в виде круга из четырех частей, который сравнивают с человеческой жизнью: каждый сезон — уже целая жизнь, в ней участвуют разные существа, и у каждого — жизнь своя, отдельная»
Эти отдельные периоды жизни можно поделить на три: хасири — ранний, сакари — созревший в разгар сезона, нагори — поздний или даже запоздалый, пронизанный «тоской по уходящему сезону».
Последнему — нагори — в большей степени и посвящена эта небольшая книга, где кулинария встречается с хайку, а тоска с надеждой. Кажется, что эта книга может согреть при любой погоде, а я все сильнее убеждаюсь, что решение в следующем году всем ветрам назло попасть в Японию — самое верное их всех возможных.
«Каждый сезон мы проживаем вместе с птицами, зверями, рыбами и растениями. Времена года — они для всего живого. Только пора молодости у каждого живого существа своя, как и у каждого человека. А значит, в разное время ко всем приходит и нагори»
#нонфикшн #зарубежнаялитература
