Сегодня наконец хорошие новости: архангел Гавриил приходит (прилетает?) в дом Марии. Да. Он говорит ей, что скоро она родит Сына Божьего от Святого Духа.
Это любимая новость европейского искусства – расскажи своей фреской, иконой, картиной о том, что содержится в этой истории - про надежду, утешение, тайну, чудо, смирение, страх, удивление, радость, доверие миру и Богу, свободу, будущее.
Я люблю как эту евангельскую весть рассказывает Бенвенуто ди Джованни (полное его имя звучит совсем сказочно – Бенвенуто ди Джованни ди Мео дель Гуаста), художник из Сиены. Мы знаем два его Благовещения, написанных с разницей в четыре года. Первое – сияющее, сверкающее, с золотым фоном, очень «средневековое», но с фокусом. Написанное для церкви тосканского городка Вольттера в 1466 году. Бенвенуто здесь цитирует своего великого земляка – сиенца Симоне Мартини, его триптих 1333 года, который Бенвенуто не мог не видеть в Сиенском соборе (теперь – в Уффици). Голубя, символ Святого духа, лилию, символ чистоты Марии, книжку в ее руках (по утверждению монаха Отфрида Вайсенбургского, когда прилетел Гавриил, Мария читала псалмы) – все это изображали и прежде. Мартини добавил символ мира – оливковую ветвь, которую Марии вручает ангел. И Бенвенутто берет радостные оливки в свою картину. Как и золотой плоский фон Симоне Мартини. Но Мартини предельно серьезен – все-таки он рассказывает о ключевом событии в истории мира.
А Бенвенуто ди Джованни ди Мео дель Гуаста, кажется, немного хулиганит. У него здесь и легкомысленные ангелочки отовсюду выглядывают, и небесный оркестр, и на переднем крае я стою в полном шоке (я не знаю, кто это – напишите, кто знает!), тем самым ломая плоскость картины, приближая событие к нам. А главное – лицо Марии, сто лет назад оно было прежде всего непонимающим, испуганным, а теперь – нежным, спокойным, сами видите, каким. У Бенвенуто ди Джованни – радость и нежное торжество (это усиливается и историями святых, стоящих рядом, но об этом в другой раз). При этом, Мария облачена в те же одежды, книга в той же красной обложке, и если позволить себе вольность и быстро щелкать на репродукции, то увидишь стоп-кадры одного фильма – смену настроения, реакцию в развитии – с разницей в сто лет. И это правильно: ведь эта история вне нашего календаря, она всегда случается в первый раз.
В «Благовещении» 1470 года на месте и лилия, и оливковая ветвь, и книга, и голубь. Но здесь другие цвета (пурпурная обивка дивана, как в нашем доме в Тбилиси!), другое настроение. И вместо плоского золотого фона – детально прорисованные комната и пейзаж, пышные сады, горы и озера. Тосканские холмы. Всего лишь за четыре года «Средневековье» переходит во что-то новое, встречается с «Ренессансом». А выражение лица Марии становится за эти четыре года более сложным, в нем мы можем угадывать как встречаются друг с другом утешение, тайна, чудо, смирение, страх, доверие, будущее.
И главное здесь теперь есть перспектива – во всех смыслах слова. Спасибо за эти новости, Гавриил и Бенвенуто. И Мария.
Это любимая новость европейского искусства – расскажи своей фреской, иконой, картиной о том, что содержится в этой истории - про надежду, утешение, тайну, чудо, смирение, страх, удивление, радость, доверие миру и Богу, свободу, будущее.
Я люблю как эту евангельскую весть рассказывает Бенвенуто ди Джованни (полное его имя звучит совсем сказочно – Бенвенуто ди Джованни ди Мео дель Гуаста), художник из Сиены. Мы знаем два его Благовещения, написанных с разницей в четыре года. Первое – сияющее, сверкающее, с золотым фоном, очень «средневековое», но с фокусом. Написанное для церкви тосканского городка Вольттера в 1466 году. Бенвенуто здесь цитирует своего великого земляка – сиенца Симоне Мартини, его триптих 1333 года, который Бенвенуто не мог не видеть в Сиенском соборе (теперь – в Уффици). Голубя, символ Святого духа, лилию, символ чистоты Марии, книжку в ее руках (по утверждению монаха Отфрида Вайсенбургского, когда прилетел Гавриил, Мария читала псалмы) – все это изображали и прежде. Мартини добавил символ мира – оливковую ветвь, которую Марии вручает ангел. И Бенвенутто берет радостные оливки в свою картину. Как и золотой плоский фон Симоне Мартини. Но Мартини предельно серьезен – все-таки он рассказывает о ключевом событии в истории мира.
А Бенвенуто ди Джованни ди Мео дель Гуаста, кажется, немного хулиганит. У него здесь и легкомысленные ангелочки отовсюду выглядывают, и небесный оркестр, и на переднем крае я стою в полном шоке (я не знаю, кто это – напишите, кто знает!), тем самым ломая плоскость картины, приближая событие к нам. А главное – лицо Марии, сто лет назад оно было прежде всего непонимающим, испуганным, а теперь – нежным, спокойным, сами видите, каким. У Бенвенуто ди Джованни – радость и нежное торжество (это усиливается и историями святых, стоящих рядом, но об этом в другой раз). При этом, Мария облачена в те же одежды, книга в той же красной обложке, и если позволить себе вольность и быстро щелкать на репродукции, то увидишь стоп-кадры одного фильма – смену настроения, реакцию в развитии – с разницей в сто лет. И это правильно: ведь эта история вне нашего календаря, она всегда случается в первый раз.
В «Благовещении» 1470 года на месте и лилия, и оливковая ветвь, и книга, и голубь. Но здесь другие цвета (пурпурная обивка дивана, как в нашем доме в Тбилиси!), другое настроение. И вместо плоского золотого фона – детально прорисованные комната и пейзаж, пышные сады, горы и озера. Тосканские холмы. Всего лишь за четыре года «Средневековье» переходит во что-то новое, встречается с «Ренессансом». А выражение лица Марии становится за эти четыре года более сложным, в нем мы можем угадывать как встречаются друг с другом утешение, тайна, чудо, смирение, страх, доверие, будущее.
И главное здесь теперь есть перспектива – во всех смыслах слова. Спасибо за эти новости, Гавриил и Бенвенуто. И Мария.
Гульливый, гульливая, гульливые… В пятерку моих любимых слов входит великое слово «гулливый» – или еще лучше «гульливый». Мы его знаем с детства, но вы когда-нибудь слышали, чтобы его использовали? Милый, ты такой гульливый. Гулливые октябрята до вечера шлялись в поисках гулливой колбасы под гулливыми облаками. Нет такого, не встретишь. А жаль. Гульливое слово совершенно не гульливо. Но оно само по себе как свободная волна – и фонетически и графически. И знаем мы его всю жизнь благодаря таким же счастливым и свободным стихам, которые про освобождение. И конечно, здесь самое беспардонное и лихое появление слова «однако» в русской поэзии (как будто есть какой-то королевич Однако, брат Алеко).
«В синем небе звезды блещут,
В синем море волны хлещут;
Туча по небу идет,
Бочка по морю плывет.
Словно горькая вдовица,
Плачет, бьется в ней царица;
И растет ребенок там
Не по дням, а по часам.
День прошел – царица вопит…
А дитя волну торопит:
"Ты, волна моя, волна?
Ты гульлива и вольна;
Плещешь ты, куда захочешь,
Ты морские камни точишь,
Топишь берег ты земли,
Подымаешь корабли –
Не губи ты нашу душу:
Выплесни ты нас на сушу!"
И послушалась волна:
Тут же на берег она
Бочку вынесла легонько
И отхлынула тихонько.
Мать с младенцем спасена;
Землю чувствует она.
Но из бочки кто их вынет?
Бог неужто их покинет?
Сын на ножки поднялся,
В дно головкой уперся,
Понатужился немножко:
"Как бы здесь на двор окошко
Нам проделать?" – молвил он,
Вышиб дно и вышел вон.
Мать и сын теперь на воле;
Видят холм в широком поле;
Море синее кругом,
Дуб зеленый над холмом.
Сын подумал: добрый ужин
Был бы нам, однако, нужен».
«В синем небе звезды блещут,
В синем море волны хлещут;
Туча по небу идет,
Бочка по морю плывет.
Словно горькая вдовица,
Плачет, бьется в ней царица;
И растет ребенок там
Не по дням, а по часам.
День прошел – царица вопит…
А дитя волну торопит:
"Ты, волна моя, волна?
Ты гульлива и вольна;
Плещешь ты, куда захочешь,
Ты морские камни точишь,
Топишь берег ты земли,
Подымаешь корабли –
Не губи ты нашу душу:
Выплесни ты нас на сушу!"
И послушалась волна:
Тут же на берег она
Бочку вынесла легонько
И отхлынула тихонько.
Мать с младенцем спасена;
Землю чувствует она.
Но из бочки кто их вынет?
Бог неужто их покинет?
Сын на ножки поднялся,
В дно головкой уперся,
Понатужился немножко:
"Как бы здесь на двор окошко
Нам проделать?" – молвил он,
Вышиб дно и вышел вон.
Мать и сын теперь на воле;
Видят холм в широком поле;
Море синее кругом,
Дуб зеленый над холмом.
Сын подумал: добрый ужин
Был бы нам, однако, нужен».
«Что дороже всего в мире? В старинных тетрадях с синими сафьяновыми обложками шли по-русски и по-французски дневниковые записи странным маминым почерком:
“Что дороже всего в мире? Оказывается: сознавать, что ты не участвуешь в несправедливостях. Они сильней тебя, они были и будут, но пусть – не через тебя”».
Это героиня «В круге первом» пишет в 1920-е, она читательница «Аполлона», поклонница МХАТа, «человек 1910-х годов» (нигде кроме как у Солженицына не видел такого определения и вообще не уверен в нем, «человек 1900-х» понятно, но 1910-х?). Есть эпохи, когда такая позиция - не только жизненный принцип, но уже сопротивление, и никто не знает, чего оно человеку может стоит.
“Что дороже всего в мире? Оказывается: сознавать, что ты не участвуешь в несправедливостях. Они сильней тебя, они были и будут, но пусть – не через тебя”».
Это героиня «В круге первом» пишет в 1920-е, она читательница «Аполлона», поклонница МХАТа, «человек 1910-х годов» (нигде кроме как у Солженицына не видел такого определения и вообще не уверен в нем, «человек 1900-х» понятно, но 1910-х?). Есть эпохи, когда такая позиция - не только жизненный принцип, но уже сопротивление, и никто не знает, чего оно человеку может стоит.
This media is not supported in your browser
VIEW IN TELEGRAM
Прибытие. Новая надежда
Поговорили об абрикосовых деревьях, новой книге, о создателе пиратского радио, людях сопротивления в сегодняшей России, о Льве Рубинштейне. Встретились так, будто два часа ночи и зеленый Никитский бульвар через дорогу. Спасибо! https://youtu.be/cbl0LEJVr14?si=XX3HebHhrncoq0UG
YouTube
Филипп Дзядко об «ожившем» герое своей книги и истории в эпоху постправды
Новый выпуск программы «Не только о книгах» с Николаем Алекснадровым. Гость выпуска — писатель Филипп Дзядко.
Внутри:
00:00 Начало
00:55 «В Ереване было огромное чувство начала»
06:14 О роли Еревана и Тбилиси в жизни российской творческой эмиграции
12:55…
Внутри:
00:00 Начало
00:55 «В Ереване было огромное чувство начала»
06:14 О роли Еревана и Тбилиси в жизни российской творческой эмиграции
12:55…
Радуйся, много славимое Ангелами чудо. Радуйся, Ростка неувядаемого ветвь. Сегодня Похвала Богородицы, и по всему свету поют Акафист – благодарственную песнь.
Больше тысячи лет назад в осажденном и казалось, обреченном, Константинополе люди совершили крестный ход с иконой Богородицы, которую написал евангелист Лука. На море поднялась страшная буря, она разбила корабли врагов. Акафист, который поют сегодня, невероятно красив. Он сам как храм: состоит из 24-х гимнов, которые расположены соответственно 24-м буквам греческой азбуки. Каждая песнь начинается соответствующею ей по счету буквой, каждый кондак оканчивается «Аллилуйя», каждый икос — приветствием архангела «Радуйся Невесто Неневестная».
Удивительный праздник. Я верю, что и у нас все случится – силы агарян и персов – или кто там топтался – с моря и с суши отступят, город будет спасен. И восторжествует ростка неувядаемого ветвь.
Больше тысячи лет назад в осажденном и казалось, обреченном, Константинополе люди совершили крестный ход с иконой Богородицы, которую написал евангелист Лука. На море поднялась страшная буря, она разбила корабли врагов. Акафист, который поют сегодня, невероятно красив. Он сам как храм: состоит из 24-х гимнов, которые расположены соответственно 24-м буквам греческой азбуки. Каждая песнь начинается соответствующею ей по счету буквой, каждый кондак оканчивается «Аллилуйя», каждый икос — приветствием архангела «Радуйся Невесто Неневестная».
Удивительный праздник. Я верю, что и у нас все случится – силы агарян и персов – или кто там топтался – с моря и с суши отступят, город будет спасен. И восторжествует ростка неувядаемого ветвь.
Сегодня - снова о чуде, вход в Иерусалим, вербное Воскресение.
И эти стихи Тимура Кибирова:
Их-то Господь — вон какой!
Он-то и впрямь настоящий герой!
Без страха и трепета в смертный бой
Ведет за собой правоверных строй!
И меч полумесяцем над головой,
И конь его мчит стрелой!
А наш-то, наш-то — гляди, сынок —
А наш-то на ослике — цок да цок —
Навстречу смерти своей.
А у тех-то Господь — он вон какой!
Он-то и впрямь дарует покой,
Дарует-вкушает вечный покой
Среди свистопляски мирской!
На страсти-мордасти махнув рукой,
В позе лотоса он осенен тишиной,
Осиян пустотой святой.
А наш-то, наш-то — увы, сынок —
А наш-то на ослике — цок да цок —
Навстречу смерти своей.
А у этих Господь — ого-го какой!
Он-то и впрямь владыка земной!
Сей мир, сей век, сей мозг головной
Давно под его пятой.
Виссон, багряница, венец златой!
Вкруг трона его веселой гурьбой
— Эван эвоэ! — пляшет род людской.
Быть может, и мы с тобой.
Но наш-то, наш-то — не плачь, сынок —
Но наш-то на ослике — цок да цок —
Навстречу смерти своей.
На встречу со страшною смертью своей,
На встречу со смертью твоей и моей!
Не плачь, она от Него не уйдет,
Никуда не спрятаться ей!
И эти стихи Тимура Кибирова:
Их-то Господь — вон какой!
Он-то и впрямь настоящий герой!
Без страха и трепета в смертный бой
Ведет за собой правоверных строй!
И меч полумесяцем над головой,
И конь его мчит стрелой!
А наш-то, наш-то — гляди, сынок —
А наш-то на ослике — цок да цок —
Навстречу смерти своей.
А у тех-то Господь — он вон какой!
Он-то и впрямь дарует покой,
Дарует-вкушает вечный покой
Среди свистопляски мирской!
На страсти-мордасти махнув рукой,
В позе лотоса он осенен тишиной,
Осиян пустотой святой.
А наш-то, наш-то — увы, сынок —
А наш-то на ослике — цок да цок —
Навстречу смерти своей.
А у этих Господь — ого-го какой!
Он-то и впрямь владыка земной!
Сей мир, сей век, сей мозг головной
Давно под его пятой.
Виссон, багряница, венец златой!
Вкруг трона его веселой гурьбой
— Эван эвоэ! — пляшет род людской.
Быть может, и мы с тобой.
Но наш-то, наш-то — не плачь, сынок —
Но наш-то на ослике — цок да цок —
Навстречу смерти своей.
На встречу со страшною смертью своей,
На встречу со смертью твоей и моей!
Не плачь, она от Него не уйдет,
Никуда не спрятаться ей!
Лев Семенович, нам сегодня 12 лет, представляете? Повеселитесь пожалуйста там со всеми, мы по всем скучаем. У нас никелевая свадьба теперь, вот бы вы посмеялись над этим названием. И надеюсь, правда становимся крепче. Обнимаем!
«Мерцаньем звезд далеких безразлично
Был поворот дороги озарен.
Дорога шла вокруг горы Масличной,
Внизу под нею протекал Кедрон.
Лужайка обрывалась с половины.
За нею начинался Млечный путь.
Седые серебристые маслины
Пытались вдаль по воздуху шагнуть.
В конце был чей-то сад, надел земельный.
Учеников оставив за стеной,
Он им сказал: «Душа скорбит смертельно,
Побудьте здесь и бодрствуйте со мной».
Он отказался без противоборства,
Как от вещей, полученных взаймы,
От всемогущества и чудотворства,
И был теперь, как смертные, как мы.
Ночная даль теперь казалась краем
Уничтоженья и небытия.
Простор вселенной был необитаем,
И только сад был местом для житья.
И, глядя в эти черные провалы,
Пустые, без начала и конца,
Чтоб эта чаша смерти миновала,
В поту кровавом Он молил Отца.
Смягчив молитвой смертную истому,
Он вышел за ограду. На земле
Ученики, осиленные дремой,
Валялись в придорожном ковыле.
Он разбудил их: «Вас Господь сподобил
Жить в дни мои, вы ж разлеглись, как пласт.
Час Сына Человеческого пробил.
Он в руки грешников себя предаст».
И лишь сказал, неведомо откуда
Толпа рабов и скопище бродяг,
Огни, мечи и впереди — Иуда
С предательским лобзаньем на устах.
Петр дал мечом отпор головорезам
И ухо одному из них отсек.
Но слышит: «Спор нельзя решать железом,
Вложи свой меч на место, человек.
Неужто тьмы крылатых легионов
Отец не снарядил бы мне сюда?
И, волоска тогда на мне не тронув,
Враги рассеялись бы без следа.
Но книга жизни подошла к странице,
Которая дороже всех святынь.
Сейчас должно написанное сбыться,
Пускай же сбудется оно. Аминь.
Ты видишь, ход веков подобен притче
И может загореться на ходу.
Во имя страшного ее величья
Я в добровольных муках в гроб сойду.
Я в гроб сойду и в третий день восстану,
И, как сплавляют по реке плоты,
Ко мне на суд, как баржи каравана,
Столетья поплывут из темноты».
Был поворот дороги озарен.
Дорога шла вокруг горы Масличной,
Внизу под нею протекал Кедрон.
Лужайка обрывалась с половины.
За нею начинался Млечный путь.
Седые серебристые маслины
Пытались вдаль по воздуху шагнуть.
В конце был чей-то сад, надел земельный.
Учеников оставив за стеной,
Он им сказал: «Душа скорбит смертельно,
Побудьте здесь и бодрствуйте со мной».
Он отказался без противоборства,
Как от вещей, полученных взаймы,
От всемогущества и чудотворства,
И был теперь, как смертные, как мы.
Ночная даль теперь казалась краем
Уничтоженья и небытия.
Простор вселенной был необитаем,
И только сад был местом для житья.
И, глядя в эти черные провалы,
Пустые, без начала и конца,
Чтоб эта чаша смерти миновала,
В поту кровавом Он молил Отца.
Смягчив молитвой смертную истому,
Он вышел за ограду. На земле
Ученики, осиленные дремой,
Валялись в придорожном ковыле.
Он разбудил их: «Вас Господь сподобил
Жить в дни мои, вы ж разлеглись, как пласт.
Час Сына Человеческого пробил.
Он в руки грешников себя предаст».
И лишь сказал, неведомо откуда
Толпа рабов и скопище бродяг,
Огни, мечи и впереди — Иуда
С предательским лобзаньем на устах.
Петр дал мечом отпор головорезам
И ухо одному из них отсек.
Но слышит: «Спор нельзя решать железом,
Вложи свой меч на место, человек.
Неужто тьмы крылатых легионов
Отец не снарядил бы мне сюда?
И, волоска тогда на мне не тронув,
Враги рассеялись бы без следа.
Но книга жизни подошла к странице,
Которая дороже всех святынь.
Сейчас должно написанное сбыться,
Пускай же сбудется оно. Аминь.
Ты видишь, ход веков подобен притче
И может загореться на ходу.
Во имя страшного ее величья
Я в добровольных муках в гроб сойду.
Я в гроб сойду и в третий день восстану,
И, как сплавляют по реке плоты,
Ко мне на суд, как баржи каравана,
Столетья поплывут из темноты».
Подруга прислала эту фотографию из Москвы на вопрос «как дела». И по каким-то внутренним путям вспомнил эту песню. Наверное, я понял, как сильно скучаю, наверное, слова той песни очень про сегодня, которое вроде как не сегодня, наверное, эта фотография очень соответствует тому, что мне снится, наверное, что-то еще, что мы чувствуем и здесь и не здесь, наверное, что-то еще, ну и так далее, и так далее, дальше, дальше. Но точно - это снег на зеленой траве.
Не хватает 47 тысяч 700 рублей. А когда они будут, то будет книга Аронзона.
Собрание произведений – стихотворения, поэмы и пьесы, проза, письма и даже литературный сценарий. Я несколько раз покупал этот двухтомник и сразу дарил друзьям. Сейчас его купить нельзя, тираж давно закончился. Но вот – кампания по переизданию.
Это один из любимейших моих поэтов. «Каждый легок и мал, кто взошел на вершину холма, как и легок, и мал он, венчая вершину лесного холма!» Его стихи прозрачны и теплы, полны нежности. Он создает (показывает?) мир полный тайного радостного разговора, в котором живет божественное присутствие, какой-то целительной тайны. Как он пишет, «это память о рае венчает вершину холма».
Предлагаю всем по возможности поучаствовать в появлении его книги (сбор на «Планете», много классных лотов, в том числе подписка на Arzamas) – она нам всем очень нужна. И спасибо дорогому издательству Ивана Лимбаха, Ирине Кравцовой за то, что все это может быть.
Собрание произведений – стихотворения, поэмы и пьесы, проза, письма и даже литературный сценарий. Я несколько раз покупал этот двухтомник и сразу дарил друзьям. Сейчас его купить нельзя, тираж давно закончился. Но вот – кампания по переизданию.
Это один из любимейших моих поэтов. «Каждый легок и мал, кто взошел на вершину холма, как и легок, и мал он, венчая вершину лесного холма!» Его стихи прозрачны и теплы, полны нежности. Он создает (показывает?) мир полный тайного радостного разговора, в котором живет божественное присутствие, какой-то целительной тайны. Как он пишет, «это память о рае венчает вершину холма».
Предлагаю всем по возможности поучаствовать в появлении его книги (сбор на «Планете», много классных лотов, в том числе подписка на Arzamas) – она нам всем очень нужна. И спасибо дорогому издательству Ивана Лимбаха, Ирине Кравцовой за то, что все это может быть.
Forwarded from Март2022 (Зоя Светова)
4 июня 2024 года.
Сегодня день рождения Алексея Навального. Первый день рождения без него.
А вот его пост три года назад 4 июня 2021 года.
Всегда в своем деньрожденческом посте я говорю искреннее спасибо всем людям. Кто окружает меня, кто поддерживает. Семье, конечно. А в этот раз хочу поделиться важным. Думал, писать или нет. Вдруг решите, что я тронулся. Но все же напишу.
Очень много странных событий произошло со мной за год. Отравление и смерть в самолете. Странная бонусная жизнь, я учился ходить и говорить заново. Раскрытие покушения и телефонные разговоры с теми, кто хотел меня убить. Возвращение домой, арест на границе, дикие, абсурдные «суды», «Кремлевский централ» и колония, похожая на карикатурный концлагерь «Большого брата». Болезнь, отказ в медицинской помощи и голодовка.
И вот все это происходило, а я внимательно следил за собой.
Я очень не хотел озвереть. Ну, сами понимаете, такого рода события весьма способствуют превращению человека в какое-то подобие затравленного волка. Ненавидящего всех, мечтающего о расстрелах и посадках врагов. Для того, чтобы уснуть, считаешь не овец, а тех, кого повесишь в первую неделю прихода к власти. Эмоции такие мне понятны, и - честно скажу - боялся, что они станут большой частью меня. Ведь план был ровно обратный: немножко больше любить и понимать всех людей.
Вы не подумайте, я не чокнутый пацифист и не религиозный фанатик. Со своих позиций я не сдвинулся ни на миллиметр. Борьба с коррупцией и справедливый суд для злодеев - ключевая часть моей повестки. Но встречаясь с каждым и особенно с теми, про кого я первой мыслью думаю: «Ох ты гад, я бы тебя придушил», я стараюсь первую мысль отогнать и второй мыслью изо всех сил пытаюсь человека понять, простить и даже (не называйте меня извращенцем) немного полюбить. Это нелегко, но я прилагаю все возможные усилия.
Как там: «И если вы приветствуете только братьев ваших, что особенного делаете?»
Так что, надеюсь, могу сегодня сказать, что достижение года - я вроде пока держусь подальше от состояния «зверь в клетке».
И в этом очень помогаете мне вы. Получаю письма-телеграммы и всегда думаю: люди такие хорошие, как же можно их не любить?
Так что спасибо всем, всех обнимаю. Ну а то, что отмечаю в камере, - ерунда. Долетит однажды мой космический корабль - отмечу нормально сразу за все пропущенные разы 😉
Сегодня день рождения Алексея Навального. Первый день рождения без него.
А вот его пост три года назад 4 июня 2021 года.
Всегда в своем деньрожденческом посте я говорю искреннее спасибо всем людям. Кто окружает меня, кто поддерживает. Семье, конечно. А в этот раз хочу поделиться важным. Думал, писать или нет. Вдруг решите, что я тронулся. Но все же напишу.
Очень много странных событий произошло со мной за год. Отравление и смерть в самолете. Странная бонусная жизнь, я учился ходить и говорить заново. Раскрытие покушения и телефонные разговоры с теми, кто хотел меня убить. Возвращение домой, арест на границе, дикие, абсурдные «суды», «Кремлевский централ» и колония, похожая на карикатурный концлагерь «Большого брата». Болезнь, отказ в медицинской помощи и голодовка.
И вот все это происходило, а я внимательно следил за собой.
Я очень не хотел озвереть. Ну, сами понимаете, такого рода события весьма способствуют превращению человека в какое-то подобие затравленного волка. Ненавидящего всех, мечтающего о расстрелах и посадках врагов. Для того, чтобы уснуть, считаешь не овец, а тех, кого повесишь в первую неделю прихода к власти. Эмоции такие мне понятны, и - честно скажу - боялся, что они станут большой частью меня. Ведь план был ровно обратный: немножко больше любить и понимать всех людей.
Вы не подумайте, я не чокнутый пацифист и не религиозный фанатик. Со своих позиций я не сдвинулся ни на миллиметр. Борьба с коррупцией и справедливый суд для злодеев - ключевая часть моей повестки. Но встречаясь с каждым и особенно с теми, про кого я первой мыслью думаю: «Ох ты гад, я бы тебя придушил», я стараюсь первую мысль отогнать и второй мыслью изо всех сил пытаюсь человека понять, простить и даже (не называйте меня извращенцем) немного полюбить. Это нелегко, но я прилагаю все возможные усилия.
Как там: «И если вы приветствуете только братьев ваших, что особенного делаете?»
Так что, надеюсь, могу сегодня сказать, что достижение года - я вроде пока держусь подальше от состояния «зверь в клетке».
И в этом очень помогаете мне вы. Получаю письма-телеграммы и всегда думаю: люди такие хорошие, как же можно их не любить?
Так что спасибо всем, всех обнимаю. Ну а то, что отмечаю в камере, - ерунда. Долетит однажды мой космический корабль - отмечу нормально сразу за все пропущенные разы 😉
Мы все время строим параллели, запутываемся в них, эти прямые пересекаются в нас. Мне эти исторические сравнения давно перестали помогать, они меня скорее раздражают, все рифмы – неполные, все шапки – не по Сеньке, я не попадаю в рукава чужих пальто и не хочу носить их. Но когда ты читаешь Набокова, когда идешь по Берлину, не можешь не слышать эхо чужих шагов столетней давности, слова разговоров, которые тебе до ужаса понятны и дороги, чьи-то тени. Как будто ты в сериале и хочешь схватить кого-то за руку, предупредить, спросить совета, остановить, обнять.
Каждый город – это текст. А Берлин 1920-х годов – великий, сложнейший текст, где живут в жуткой концентрации вчерашняя и завтрашняя войны, сексуальная свобода, ожидания, тоска по тому, что никогда не повторится, разговоры, разговоры, миллионы возможностей будущего… Берлин 1920-х, самый свободный город мира, место, куда едут все. И где большинство эмигрантов – люди из исчезнувшей только что Российской империи.
Сегодня в реальном времени в проекте Arzroom начинается курс Александра Долинина, легендарного историка литературы, филолога-детектива, человека огромного обаяния.
Я этот курс очень всем советую – и чтобы лучше расслышать наше время (никаких параллелей!), и чтобы спрятаться из нашего времени в великий искрящийся город-текст, и чтобы совершить путешествие в прекрасной компании (я не только о Пастернаке, Шкловском, Ходасевиче, но и о Долинине, редакторах Arzamas и о других слушателях).
Это билет в другое время и в другую географию, которые при этом очень про нас. Поезд – сегодня в 18.00 по Берлину (но можно купить в записи!).
Каждый город – это текст. А Берлин 1920-х годов – великий, сложнейший текст, где живут в жуткой концентрации вчерашняя и завтрашняя войны, сексуальная свобода, ожидания, тоска по тому, что никогда не повторится, разговоры, разговоры, миллионы возможностей будущего… Берлин 1920-х, самый свободный город мира, место, куда едут все. И где большинство эмигрантов – люди из исчезнувшей только что Российской империи.
Сегодня в реальном времени в проекте Arzroom начинается курс Александра Долинина, легендарного историка литературы, филолога-детектива, человека огромного обаяния.
Я этот курс очень всем советую – и чтобы лучше расслышать наше время (никаких параллелей!), и чтобы спрятаться из нашего времени в великий искрящийся город-текст, и чтобы совершить путешествие в прекрасной компании (я не только о Пастернаке, Шкловском, Ходасевиче, но и о Долинине, редакторах Arzamas и о других слушателях).
Это билет в другое время и в другую географию, которые при этом очень про нас. Поезд – сегодня в 18.00 по Берлину (но можно купить в записи!).
arzroom.arzamas.academy
Берлин 1920-х годов и его русские обитатели: введение в культурную историю
Как обитатели русского Берлина строили образ города и свою жизнь
Уже несколько месяцев совершаю почти каждый день открытия или нахожу витаминчики - в этом волшебном канале. Это короткие цитаты - слова из текстов митрополита Антония Сурожского, необыкновенного человека, жившего в XX веке. Мы о нем однажды здесь рассказывали (чудесный подкаст Саши Борзенко). Сегодня, когда все чаще видно, что РПЦ не имеет никакого отношения к христианству и многие отходят от Церкви, проводники - люди как отец Антоний Сурожский, отец Александр Шмеман могут напомнить, что такое на самом деле вера. И неважно - ты «религиозный», «неверующий» или каким другим словом о себе говоришь. Это просто живое. И говорящее с тобой, помогающее тебе. Спасибо тем, кто на каждый день эти витамины и открытия нам дает.
Forwarded from Друзья Фонда «Духовное наследие митр. Антония Сурожского»
«Моя бабушка умерла, когда ей было девяносто пять лет. Задолго до девяносто пяти, ей уже было не сорок и не пятьдесят, и она не могла делать то, что ей замечательно удавалась, когда она была моложе. Однажды она настояла на том, чтобы помыть посуду после обеда. Было слышно, как она мыла, но под конец раздался ужасный грохот. Она вошла в мою комнату и сказала: "Я разбила всю посуду. Я ее чисто вымыла, а потом столкнула локтем на пол, и от нее ничего не осталось. Почему Бог позволяет мне жить, когда я уже ни на что не гожусь, даже мыть посуду?" Я ей говорю: "Могу назвать две причины". Она навострила уши, потому что две — это много. "Во-первых, на небесах полно старушек. Думаешь, Бог может Себе позволить заполучить еще одну?" Она обиделась и сказала: "Ты все шутишь, а я говорю серьезно". Я сказал: "Да, но есть и вторая причина. Есть нечто, чего с момента сотворения мира до Страшного Суда и после ни одна Божия тварь, за исключением тебя, не сумела сделать". Она посмотрела на меня с интересом и спросила: "Что это?" Я ответил: "С сотворения мира и до того момента, как перед нами распахнется вечность, никто, кроме тебя, не сумел быть моей бабушкой". "Быть моей бабушкой" не означает просто произвести мою маму, чтобы мама в конечном итоге произвела меня. Быть бабушкой включает в себя всю полноту ситуации, всю полноту отношений. И знаете, для нее это прозвучало убедительно.
⠀
Поэтому, если приходится иметь дело с пожилыми людьми, которые считают себя бесполезными, можно сказать: "Нет, есть одна вещь, которую ты можешь делать, как никто другой. Ты — моя мать, моя бабушка, мой друг, ты то-то или то-то", чтобы человек понял: в этом его абсолютная и неизменная, несомненная, вечная ценность, и вы увидите, какой заряд надежды и радости это может дать человеку».
Митрополит Антоний Сурожский
**Фото: Ольга Ильинична Скрябина, бабушка митрополита Антония, и Миша Бер, один из внуков протоиерея Николая Бера, настоятеля русской церкви в Лондоне. 1957 год
⠀
Поэтому, если приходится иметь дело с пожилыми людьми, которые считают себя бесполезными, можно сказать: "Нет, есть одна вещь, которую ты можешь делать, как никто другой. Ты — моя мать, моя бабушка, мой друг, ты то-то или то-то", чтобы человек понял: в этом его абсолютная и неизменная, несомненная, вечная ценность, и вы увидите, какой заряд надежды и радости это может дать человеку».
Митрополит Антоний Сурожский
**Фото: Ольга Ильинична Скрябина, бабушка митрополита Антония, и Миша Бер, один из внуков протоиерея Николая Бера, настоятеля русской церкви в Лондоне. 1957 год