Со второй ночной вышла с приятной похвалой от самого злобного на районе доктора и непреодолимым желанием сиюминутно глотнуть холодного пивка. Много интересных личностей встречала в жизни, с некоторыми из них повезло разделить сегодня воскресноутреннее пасмурное пиво на одной из пренцлауэрбергских лавочек. Вот они - время и место, когда кажется что этот район не окончательно безнадёжен. Хочется сразу извиняться за такие рапорты , но что поделаешь - так дышится легче и спится крепче.
Главный берлинский конгресс по анестезиологии, доклад о роли женщин в неотложной медицине. В зале на 150 человек - девять. Все женщины. Четверо - на сцене, пять - в публике. Одна из них - сотрудница конгресса. «Empowering» my ass
Тем, кто читает меня из России:
https://help2help.notion.site/help2help/11c68950308b4bb0a979ed59ab433dd7
https://help2help.notion.site/help2help/11c68950308b4bb0a979ed59ab433dd7
helptohelp on Notion
Мобилизация в России: как избежать | Notion
На войну в Украине пытаются призвать как минимум 300 тысяч людей, большинство из них оттуда не вернётся. Это ужасная, бессмысленная и глупая война, никто не должен ехать на неё погибать.
Долго сомневалась, уместно ли и насколько писать здесь это пока последние крупицы знакомых бегут из адовой России, тысячи взрослых мужчин послушно идут на фронт, потому что не умеют/не могут ослушаться начальства, молодых поэтов насилуют в московской ментовке, а в Украине продолжается война, но потом поняла, что хочу и напишу, ведь это для меня ровно про то, чего сейчас так не хватает, чего на нашей родине не было и нет: про человеческие права, про их защиту, про демократию.
Прошлой зимой медбратья и медсестры в Берлине бастовали пять недель за лучшие условия труда. Мы тогда за них работали много, особенно ночами, но никто даже не думал ворчать, все болели за коллег и уважали их право на забастовку. В результате они многого добились, меня это тогда поразило глубоко и надолго.
В следующую среду, 5го октября врачи больницы Charité проведут первую за долгие годы предупредительную забастовку: мы требуем соблюдения максимального рабочего времени и количества ночных смен, указанных в договоре (нет, они не соблюдаются), права записывать себе сверхурочные часы, чтобы их оплачивали (да, в большинстве отделений внегласным правилом запрещено это делать, руководствуясь логикой «работаешь дольше положенного - значит, работаешь плохо - значит, работай быстрее и лучше»), право на оплату курсов повышения квалификации (на данный момент больше 70% докторов оплачивают эти (очень дорогие) курсы из своего кармана и вынуждены проходить их в свои отпуска и выходные), повышение компенсаций за ночные смены и введение их за краткосрочное изменение расписания (я, например, недавно отработала три ночные смены подряд после опыта работы в реанимации длиной в четыре дня), и общее повышение зарплаты на 6,9% (инфляция управлением государственных больниц не предусматривается).
Прежде всего мы выступаем за безопасность пациентов и за то, чтобы их лечили здоровые врачи. За два с половиной года ковида ни один врач не получил ни одной премии, ни лишних отпускных, зато всем выдали по благодарственному бумажному пакету с почетным значком и шоколадкой.
5го октября у высотки Шарите на Robert-Koch Platz с 9:30 до 11:30 мы соберёмся перед больницей, чтобы выразить своё несогласие с настоящими условиями труда. Если управление нас не услышит, предупредительная забастовка (Warnstreik) перейдёт в неограниченную по времени. Наши права защищает профсоюз врачей «Marburger Bund». Порядок обслуживания пациентов этой забастовкой нарушен не будет.
https://www.tagesspiegel.de/berlin/protest-an-berlins-universitatsklinik-charite-arzte-streiken-am-5-oktober-8685151.html
https://www.marburger-bund.de/berlinbrandenburg/service/messengerservice-charite/charite-tarifrunde-2022
Очень зовём всех, кто может, прийти и нас поддержать. Также мы будем очень благодарны, если вы можете помочь максимально осветить забастовку в немецкой прессе.
А Россия пусть уже развалится к чертям, нет больше на это всё ни сил, ни слёз, ни одного нежного чувства, крепчают только омерзение, страх и ужас. Через три месяца будет десять (10!) лет, как я уехала и только недавно вдруг отчётливо ощутила, как немного получилось очиститься от московских снобизма, гадости, повсеместных яда и самолюбия. Интересно, сколько лет теперь должно пройти, чтобы прочитав новости, находясь в любой стране этого мира, не начинать трястись от страха, тревоги и блевоты.
Прошлой зимой медбратья и медсестры в Берлине бастовали пять недель за лучшие условия труда. Мы тогда за них работали много, особенно ночами, но никто даже не думал ворчать, все болели за коллег и уважали их право на забастовку. В результате они многого добились, меня это тогда поразило глубоко и надолго.
В следующую среду, 5го октября врачи больницы Charité проведут первую за долгие годы предупредительную забастовку: мы требуем соблюдения максимального рабочего времени и количества ночных смен, указанных в договоре (нет, они не соблюдаются), права записывать себе сверхурочные часы, чтобы их оплачивали (да, в большинстве отделений внегласным правилом запрещено это делать, руководствуясь логикой «работаешь дольше положенного - значит, работаешь плохо - значит, работай быстрее и лучше»), право на оплату курсов повышения квалификации (на данный момент больше 70% докторов оплачивают эти (очень дорогие) курсы из своего кармана и вынуждены проходить их в свои отпуска и выходные), повышение компенсаций за ночные смены и введение их за краткосрочное изменение расписания (я, например, недавно отработала три ночные смены подряд после опыта работы в реанимации длиной в четыре дня), и общее повышение зарплаты на 6,9% (инфляция управлением государственных больниц не предусматривается).
Прежде всего мы выступаем за безопасность пациентов и за то, чтобы их лечили здоровые врачи. За два с половиной года ковида ни один врач не получил ни одной премии, ни лишних отпускных, зато всем выдали по благодарственному бумажному пакету с почетным значком и шоколадкой.
5го октября у высотки Шарите на Robert-Koch Platz с 9:30 до 11:30 мы соберёмся перед больницей, чтобы выразить своё несогласие с настоящими условиями труда. Если управление нас не услышит, предупредительная забастовка (Warnstreik) перейдёт в неограниченную по времени. Наши права защищает профсоюз врачей «Marburger Bund». Порядок обслуживания пациентов этой забастовкой нарушен не будет.
https://www.tagesspiegel.de/berlin/protest-an-berlins-universitatsklinik-charite-arzte-streiken-am-5-oktober-8685151.html
https://www.marburger-bund.de/berlinbrandenburg/service/messengerservice-charite/charite-tarifrunde-2022
Очень зовём всех, кто может, прийти и нас поддержать. Также мы будем очень благодарны, если вы можете помочь максимально осветить забастовку в немецкой прессе.
А Россия пусть уже развалится к чертям, нет больше на это всё ни сил, ни слёз, ни одного нежного чувства, крепчают только омерзение, страх и ужас. Через три месяца будет десять (10!) лет, как я уехала и только недавно вдруг отчётливо ощутила, как немного получилось очиститься от московских снобизма, гадости, повсеместных яда и самолюбия. Интересно, сколько лет теперь должно пройти, чтобы прочитав новости, находясь в любой стране этого мира, не начинать трястись от страха, тревоги и блевоты.
www.tagesspiegel.de
Protest an Berlins Universitätsklinik: Charité-Ärzte streiken am 5. Oktober
Im Zentrum stehen Schichtmodalitäten und Arbeitszeiten. Es werden jedoch auch 6,9 Prozent mehr Lohn gefordert. Notfälle sollen wie üblich versorgt werden.
Все ночи хэллоуинских вечеринок провела в своей реанимации. Нормально отлетела, по всей палитре чувств: было то просто страшновато, то кошмарно. Все как надо: и кровища хлестала, и бледные лица смотрели пустыми глазами из каждого угла.
Первую ночь пациент задыхался, мы стояли над ним и держали втроём его большое круглое лицо, помогая дышать. Во вторую ему полегчало, в честь чего он дышал полной грудью, кидался бутылками, плевался в медсестёр, кричал грубости по-гречески и притворялся спящим, стоило мне воззвать к его совести.
Маленькая бабуля монотонно колотила по моим ушам, пока мы ставили ей венный катетер, и улюлюкала. Спустя час, минус два желудочных зонда, три венных катетера и один артериальный, провожая тёплым взглядом трёх вспотевших врачей разных рангов и возрастов, она кинула вслед: «И не забудьте выключить пирог».
В ночь с субботы на воскресенье мы с милым Биллом смотрели красными глазами, как еле доползшая до цифры «три» стрелка отмотала час назад и одним махом прибавила шестьдесят бесценных минут ко всеобщему берлинскому сну, а заодно и нашему адскому веселью.
Часам к пяти старшая коллега привезла свежеотреанимированного пациента, я копошилась и долго не попадала в вену. Все злились, я расстраивалась и суетилась. В неотложном пылу она сказала: «У тебя была одна задача, и ты с ней не справилась». Я почувствовала себя говном и ничтожеством, решила никогда больше не возвращаться в этом богом проклятое место и немного захотела плакать.
Милая дама из Баку была здоровее всех, оказалась в реанимации почти по ошибке и даже как будто неуместно там смотрелась. Проезжая мимо меня обратно в обычное отделение, сидя в своей кровати как на троне, она протрубила: «Доктор, спасибо, вы спасли мне жизнь». Я почувствовала себя королевой и немного захотела плакать.
Три ночи прошли под холодящий душу оркестрик из писков, телефонных звонков, хрипов, истошных криков и отчаянного бессонного ржания ошалевших медработников.
Первую ночь пациент задыхался, мы стояли над ним и держали втроём его большое круглое лицо, помогая дышать. Во вторую ему полегчало, в честь чего он дышал полной грудью, кидался бутылками, плевался в медсестёр, кричал грубости по-гречески и притворялся спящим, стоило мне воззвать к его совести.
Маленькая бабуля монотонно колотила по моим ушам, пока мы ставили ей венный катетер, и улюлюкала. Спустя час, минус два желудочных зонда, три венных катетера и один артериальный, провожая тёплым взглядом трёх вспотевших врачей разных рангов и возрастов, она кинула вслед: «И не забудьте выключить пирог».
В ночь с субботы на воскресенье мы с милым Биллом смотрели красными глазами, как еле доползшая до цифры «три» стрелка отмотала час назад и одним махом прибавила шестьдесят бесценных минут ко всеобщему берлинскому сну, а заодно и нашему адскому веселью.
Часам к пяти старшая коллега привезла свежеотреанимированного пациента, я копошилась и долго не попадала в вену. Все злились, я расстраивалась и суетилась. В неотложном пылу она сказала: «У тебя была одна задача, и ты с ней не справилась». Я почувствовала себя говном и ничтожеством, решила никогда больше не возвращаться в этом богом проклятое место и немного захотела плакать.
Милая дама из Баку была здоровее всех, оказалась в реанимации почти по ошибке и даже как будто неуместно там смотрелась. Проезжая мимо меня обратно в обычное отделение, сидя в своей кровати как на троне, она протрубила: «Доктор, спасибо, вы спасли мне жизнь». Я почувствовала себя королевой и немного захотела плакать.
Три ночи прошли под холодящий душу оркестрик из писков, телефонных звонков, хрипов, истошных криков и отчаянного бессонного ржания ошалевших медработников.
В своей наиболее благополучной фазе мозг в такие ночные циклы оказывается сейчас, то есть по дороге домой. Когда он сонный и мягкотелый на утреннем выходе из больницы уже перестал трястись от ужаса, что по его вине кто-то вот-вот склеит ласты, но ещё не успел вспомнить все прочие поводы для тревог.
Кажется, это именно то витание, которое йоги пророчат в шавасане. Мой личный дзен, мания из биполярки и пик лучшего наркотрипа. И фон ему отличный город берлин.
Кажется, это именно то витание, которое йоги пророчат в шавасане. Мой личный дзен, мания из биполярки и пик лучшего наркотрипа. И фон ему отличный город берлин.
Стоило бросить сюда писать, сразу посыпались предложения купить рекламу. Казалось бы, вершина таким образом должна быть покорена, но птички на душе что-то не поют. Долго думала, что бы такое я могла бы здесь органично прорекламировать, но придумалось только с десятку тупых шуток.
Начала этот месяц (который ещё как бы и год) с бодрым настроем быть добрее к окружающим и себе. К пятой ночной смене четвёртой недели этого малообещающего года пришлось в срочном порядке прикрутить ожидания и сократить вездесущую доброту только до себя, но и это оказалось непросто: лучше всего мои будни описывает эта картинка, а ночные дежурства - эта песенка:
Stay Awake - Mary Poppins (Julie Andrews)1:44 · YouTube.
Каким-то садистским образом ничто не доставляет сейчас такого чистого кайфа как эти ночи в реанимации, но сбивает за это опустошающей усталостью и неутолимой грустью прямо с утреца, когда берлинская февральская мерзость нещадно полощет по щекам.
Повремените с отпиской, то ли еще будет.
Начала этот месяц (который ещё как бы и год) с бодрым настроем быть добрее к окружающим и себе. К пятой ночной смене четвёртой недели этого малообещающего года пришлось в срочном порядке прикрутить ожидания и сократить вездесущую доброту только до себя, но и это оказалось непросто: лучше всего мои будни описывает эта картинка, а ночные дежурства - эта песенка:
Stay Awake - Mary Poppins (Julie Andrews)1:44 · YouTube.
Каким-то садистским образом ничто не доставляет сейчас такого чистого кайфа как эти ночи в реанимации, но сбивает за это опустошающей усталостью и неутолимой грустью прямо с утреца, когда берлинская февральская мерзость нещадно полощет по щекам.
Повремените с отпиской, то ли еще будет.
Вернулась в свой любимый Веддинг. Пройду по камерунской, сверну на занзибарскую, никак не надышусь. «Alte Liebe - neue Ära“, – пророчит название пивнухи за углом. Каждой странной лавочке, каждой куче мусора умиляюсь как ебанашка. Минусы в упор не замечаю, но, может, оно и к лучшему.
Откуда берется столько непропорциональной нежности к замызганному райончику, да ещё и в печали февраля и одиночестве, кто бы рассказал.
Снова то время, когда по пути на работу - рассвет, а назад - закат. Есть у меня такая примета: повидаешь рассвет с утреца – будешь весь день сдерживать усталые слёзы. Но если в самом моменте красного неба глаза намокают, а сердце нежно ёкает - то это точно от веддингской красоты.
Откуда берется столько непропорциональной нежности к замызганному райончику, да ещё и в печали февраля и одиночестве, кто бы рассказал.
Снова то время, когда по пути на работу - рассвет, а назад - закат. Есть у меня такая примета: повидаешь рассвет с утреца – будешь весь день сдерживать усталые слёзы. Но если в самом моменте красного неба глаза намокают, а сердце нежно ёкает - то это точно от веддингской красоты.
Три недели на стыке ненавистного февраля и унылого марта провела в Бразилии. Бразилия была мечтой и фиксацией уже очень долго. Примерно с тех пор, как жила с бразильцами в лиссабонской квартире 7 лет назад, где мы объединившись против клопов (тоже живших в лиссабонской квартире), сыпали вокруг кроватей куркуму, пили зелёное вино и говорили про Бразилию. Потом она мне снилась по ночам, я представляла ее в сложные рабочие минутки, года три слушала только самбу (теперь, кажется, ещё три только ее буду слушать), смотрела странные бразильские фильмы, читала долбанутые блоги.
В Бразилии было райски: валяться с адским вирусом повезло всего 5 дней из 21, в нашем душе застряла колибри, обокрасть пытались всего один раз, и тот неудачно, из каждого сортира доносились песни, которые я знаю наизусть, ни один кокос не упал на голову, и вообще было солнце, веселье и благодать, иногда казалось, что я это всё себе придумала и если и не придумала, то точно не заслужила, но рассказ не о том.
Весело и расслабленно, с бразильскими ритмами в голове и остатками привезённой маракуйи в желудке напялила вдруг белую рубашку (на ее фоне загар лучше виден) и отправилась на работу по первой берлинской весне.
Пришла заранее, залихватски отрепетировала нехитрую презентацию, которую задолжала ещё до каникул, и налепила на лицо дежурную улыбочку «как я рада тут быть и вас всех снова видеть». В комнату для докладов зашла вся команда хирургической реанимации, строгая седовласая зав.отделением вплыла самой последней, оглядела помещение, остановила пристальный взгляд на мне и грустно воскликнула: «Ох, Лиза, как ты неважно выглядишь! Ты после долгой болезни?»
В Бразилии было райски: валяться с адским вирусом повезло всего 5 дней из 21, в нашем душе застряла колибри, обокрасть пытались всего один раз, и тот неудачно, из каждого сортира доносились песни, которые я знаю наизусть, ни один кокос не упал на голову, и вообще было солнце, веселье и благодать, иногда казалось, что я это всё себе придумала и если и не придумала, то точно не заслужила, но рассказ не о том.
Весело и расслабленно, с бразильскими ритмами в голове и остатками привезённой маракуйи в желудке напялила вдруг белую рубашку (на ее фоне загар лучше виден) и отправилась на работу по первой берлинской весне.
Пришла заранее, залихватски отрепетировала нехитрую презентацию, которую задолжала ещё до каникул, и налепила на лицо дежурную улыбочку «как я рада тут быть и вас всех снова видеть». В комнату для докладов зашла вся команда хирургической реанимации, строгая седовласая зав.отделением вплыла самой последней, оглядела помещение, остановила пристальный взгляд на мне и грустно воскликнула: «Ох, Лиза, как ты неважно выглядишь! Ты после долгой болезни?»
В больницу с мая не хожу - скоро полгода как ращу у себя внутри маленькую чувичку. На работе последние месяцы так мучилась, волоклась туда и страдала: почти год продержалась, прыгая с ночных смен на утренние, потом на промежуточные и начиная весь цикл сначала. Смеяться и писать больничные байки не хотелось, хотелось уволиться, но сил не было на такой, требующий активной деятельности, шаг. Зрение упало, ноги стали кривовато ходить, у всех в беременность спина начинает болеть, а у меня - прошла.
В Германии больничная работа считается токсичной и опасной для женщин с девичками внутри (для всех остальных как бы норм: чем токсичнее и бесправнее - тем лучше): как только берешь себя в кулак и аутишься начальнику - доступ в реанимацию тебе закрыт, и начинается череда бесконечной бюрократической канители.
Считала, что много всякого сложного умею и могу, но более одинокого, тяжкого, счастливого времени чем “лучшее время в жизни” еще не выдавалось. Через месяц-полтора безработицы вдруг пропали гудение в голове и вечный джетлаг от меняющихся смен, потом ушёл период рвоты, сна и слез, неизменно сменяющих друг друга, а больничная рутина внезапно вернулась и стала являться каждую ночь. Снилось, что я в лесу, делаю clamshell thoracotomy первый раз в жизни, и пациент выживает несмотря на распиленную грудную клетку, снились простые манипуляции, снились бывшие пациенты, снилось, что главврач мне звонит и просит выйти на три ночные, “кроме тебя реально некому, я уже всех обзвонил, не парься про живот, я тебе оставлю форму 6го размера, никто не заметит”, снились повторами те 2 минуты, которые переодеваюсь в хирургичку перед своим шкафчиком. Когда прямо передо мной женщину на велосипеде подрезала тачка, и я невольно стала первым медиком на месте происшествия (все хорошо закончилось), я дико неприлично летала на счастливом адреналине весь оставшийся день.
Видела пару раз своих коллег: они плохо слушали, смотрели в пустоту маленькими красными глазами над большими черными синяками - все разы смалодушничала и так и не призналась, что скучаю по тому, от чего они воют.
Друзьям и знакомым с важным видом подробно рассказываю, как плохо и бесчеловечно устроена больничная система, а ночью возвращаюсь на свою теперь вымышленную работу.
Больница ужасно портит своим сходством с муравейником: когда там находишься, чувствуешь себя причастным и полезным, даже когда просто рядом постоял или в столовке посидел. K этому, оказывается, привыкаешь настолько, что внезапно лишившись, совершенно уже не можешь вспомнить, кто и что ты есть и что из себя представляешь сама по себе.
Недели бегут, научная работа не пишется, только чувичка тихо гладит изнутри, давая индульгенцию на любые терзания.
Оказалось, нет ничего круче и сложнее чем растить в себе нового человека, и нет ничего тревожнее (если помнить столько болезней). И сколько его не гони, не уходит чувство, что кто-то вручил тебе новое ебанутое хобби, заполонившее вдруг собой всю твою и так совсем не плохую жизнь, но совершенно забыл поинтересоваться, просил ты об этом или нет.
В Германии больничная работа считается токсичной и опасной для женщин с девичками внутри (для всех остальных как бы норм: чем токсичнее и бесправнее - тем лучше): как только берешь себя в кулак и аутишься начальнику - доступ в реанимацию тебе закрыт, и начинается череда бесконечной бюрократической канители.
Считала, что много всякого сложного умею и могу, но более одинокого, тяжкого, счастливого времени чем “лучшее время в жизни” еще не выдавалось. Через месяц-полтора безработицы вдруг пропали гудение в голове и вечный джетлаг от меняющихся смен, потом ушёл период рвоты, сна и слез, неизменно сменяющих друг друга, а больничная рутина внезапно вернулась и стала являться каждую ночь. Снилось, что я в лесу, делаю clamshell thoracotomy первый раз в жизни, и пациент выживает несмотря на распиленную грудную клетку, снились простые манипуляции, снились бывшие пациенты, снилось, что главврач мне звонит и просит выйти на три ночные, “кроме тебя реально некому, я уже всех обзвонил, не парься про живот, я тебе оставлю форму 6го размера, никто не заметит”, снились повторами те 2 минуты, которые переодеваюсь в хирургичку перед своим шкафчиком. Когда прямо передо мной женщину на велосипеде подрезала тачка, и я невольно стала первым медиком на месте происшествия (все хорошо закончилось), я дико неприлично летала на счастливом адреналине весь оставшийся день.
Видела пару раз своих коллег: они плохо слушали, смотрели в пустоту маленькими красными глазами над большими черными синяками - все разы смалодушничала и так и не призналась, что скучаю по тому, от чего они воют.
Друзьям и знакомым с важным видом подробно рассказываю, как плохо и бесчеловечно устроена больничная система, а ночью возвращаюсь на свою теперь вымышленную работу.
Больница ужасно портит своим сходством с муравейником: когда там находишься, чувствуешь себя причастным и полезным, даже когда просто рядом постоял или в столовке посидел. K этому, оказывается, привыкаешь настолько, что внезапно лишившись, совершенно уже не можешь вспомнить, кто и что ты есть и что из себя представляешь сама по себе.
Недели бегут, научная работа не пишется, только чувичка тихо гладит изнутри, давая индульгенцию на любые терзания.
Оказалось, нет ничего круче и сложнее чем растить в себе нового человека, и нет ничего тревожнее (если помнить столько болезней). И сколько его не гони, не уходит чувство, что кто-то вручил тебе новое ебанутое хобби, заполонившее вдруг собой всю твою и так совсем не плохую жизнь, но совершенно забыл поинтересоваться, просил ты об этом или нет.
Буквы со словами перестали даваться. Не пишу ни тут, ни нигде. Подписчики улетучиваются, пустые блокноты виновато попадаются под руку, заметки в телефоне полнятся только невыполненными списками. А мой берлинский карантин меняет свои форму с содержанием уже который год подряд.
Весь тягуче-невыносимый опыт беременности и счастливый - недолгого родительства пока что лучше всего описываются моим любимым отзывом на одну берлинскую кинки вечеринку: «Мы с девушкой много часов прождали на холоде. Когда, наконец, подошла наша очередь, баунсер на входе спросил нас: вы готовы? Мы сказали: ДА. Но мы не были готовы».
Про пустоту только что родившей головы пишут в учебнике, который мы читали курсе так на третьем. И вполне ожидаемая, она временами ощущается неожиданно болезненно. Нейронных связей не хватает понять, скучается ли по своей больнице или по любой, или же просто хочется хоть какого-то намека на мозговую деятельность. Временная переквалификация из заебанного реаниматолога в мамашу и еду дается нелегко и небыстро (а я так люблю, когда быстро...)
Предложка соцсетей, семья и друзья твердят со всех сторон, что всё ок, всё супер, всё так и надо, за что им большое спасибо.
Тем временем от первой улыбки моей DIY девчонки вштырило первосортным счастьем посильнее чем от первой удачной реанимации, а это что-нибудь да значит, даже если (особенно, когда) мозг с тобой распрощался.
спасибо за внимание, всем привет.
Весь тягуче-невыносимый опыт беременности и счастливый - недолгого родительства пока что лучше всего описываются моим любимым отзывом на одну берлинскую кинки вечеринку: «Мы с девушкой много часов прождали на холоде. Когда, наконец, подошла наша очередь, баунсер на входе спросил нас: вы готовы? Мы сказали: ДА. Но мы не были готовы».
Про пустоту только что родившей головы пишут в учебнике, который мы читали курсе так на третьем. И вполне ожидаемая, она временами ощущается неожиданно болезненно. Нейронных связей не хватает понять, скучается ли по своей больнице или по любой, или же просто хочется хоть какого-то намека на мозговую деятельность. Временная переквалификация из заебанного реаниматолога в мамашу и еду дается нелегко и небыстро (а я так люблю, когда быстро...)
Предложка соцсетей, семья и друзья твердят со всех сторон, что всё ок, всё супер, всё так и надо, за что им большое спасибо.
Тем временем от первой улыбки моей DIY девчонки вштырило первосортным счастьем посильнее чем от первой удачной реанимации, а это что-нибудь да значит, даже если (особенно, когда) мозг с тобой распрощался.
спасибо за внимание, всем привет.
Не такой я планировала камбэк. Больница Шарите упорно отказывается покидать мою жизнь и несмотря на все усилия является в нее снова и снова. Люблю конечно новые ощущения, но всему есть предел.
После пары дней в неотложке очутились с Юнком в отделении нейропедиатрии - коллекции очень бедных малышей и разных медицинских диковинок, где никто никогда не мечтает оказаться. Метаморфозу из студентки и врачки в пациентку я со временем и растущим количеством болячек кое-как научилась переживать, и то не очень: когда рожала Юну, и мне делали эпидуралку, я знала каждый шаг и миллиметр невидимой мне манипуляции, происходящей в моем позвоночнике. Будучи в окситоциновом кайфе, единственное, о чем волновалась, это чтобы это непременно делал врач на ступень выше моего больничного статуса: «Я бы просто не хотела сама себе делать анестезию»,- тщетно пыталась объяснить свой скандализм окружающим.
Превращение в маму пациентки проходит еще более болезненно. Чувства какие-то совсем животные. Успокаивает, когда знаешь, где в больнице выключатели, где папки с историями болезни лежат, когда пересменок, когда - обход, что - наркоз, а что - седация, почему так гремит МРТ. Меня не унывают больничные интерьеры, заземляют звуки мониторов и капанье капельницы, не воротит от больничного кофе, хотя в обычной жизни я кофе-снобка и плачу за свои кислые зерна легкой обжарки адские деньги.
Не успокаивает, когда знаешь, что МРТ не доделали, потому что рабочий день закончился, и что медбрат имел в виду, когда вроде бы незаметно качнул головой своему коллеге, когда тело, в которое колят иголки, ты родил сам всего несколько месяцев назад, и уколы эти ужасно больные, колят тебя в самую глубокую глубь.
Радует, что Юне все в кайф, она посмеялась над нашими планами не знакомить ее с сахаром и экранами до двух лет и уже второй день живет на капельнице с глюкозой, нежно хохочет и пялится во все скрины, попадающиеся на ее пути. Любит моё лицо и гель для УЗИ, и стетоскоп, и всех чужих людей, и ряд других странных, бессмысленных вещей.
После пары дней в неотложке очутились с Юнком в отделении нейропедиатрии - коллекции очень бедных малышей и разных медицинских диковинок, где никто никогда не мечтает оказаться. Метаморфозу из студентки и врачки в пациентку я со временем и растущим количеством болячек кое-как научилась переживать, и то не очень: когда рожала Юну, и мне делали эпидуралку, я знала каждый шаг и миллиметр невидимой мне манипуляции, происходящей в моем позвоночнике. Будучи в окситоциновом кайфе, единственное, о чем волновалась, это чтобы это непременно делал врач на ступень выше моего больничного статуса: «Я бы просто не хотела сама себе делать анестезию»,- тщетно пыталась объяснить свой скандализм окружающим.
Превращение в маму пациентки проходит еще более болезненно. Чувства какие-то совсем животные. Успокаивает, когда знаешь, где в больнице выключатели, где папки с историями болезни лежат, когда пересменок, когда - обход, что - наркоз, а что - седация, почему так гремит МРТ. Меня не унывают больничные интерьеры, заземляют звуки мониторов и капанье капельницы, не воротит от больничного кофе, хотя в обычной жизни я кофе-снобка и плачу за свои кислые зерна легкой обжарки адские деньги.
Не успокаивает, когда знаешь, что МРТ не доделали, потому что рабочий день закончился, и что медбрат имел в виду, когда вроде бы незаметно качнул головой своему коллеге, когда тело, в которое колят иголки, ты родил сам всего несколько месяцев назад, и уколы эти ужасно больные, колят тебя в самую глубокую глубь.
Радует, что Юне все в кайф, она посмеялась над нашими планами не знакомить ее с сахаром и экранами до двух лет и уже второй день живет на капельнице с глюкозой, нежно хохочет и пялится во все скрины, попадающиеся на ее пути. Любит моё лицо и гель для УЗИ, и стетоскоп, и всех чужих людей, и ряд других странных, бессмысленных вещей.
Иммерсивный опыт последних недель, в котором я, уже уехав из Берлина, снова в нем застряла и хожу почти каждый день в свою больницу, ем в ее столовке, киваю знакомым лицам, проплывающим мимо, но я здесь не студентка, и не врачка, и не пациентка, пока что не думает заканчиваться.
Пока старперы и главные умы лучшей берлинской больницы продолжают чесать свои лысые головы над МРТ загадочной ножки моей загадочной дочери, поделюсь наблюдениями другого толка.
Самым сложным в общении с врачами и другим мед. персоналом оказалось сохранение тонкого баланса между «я чувствую вашу боль» и «меня не наебать». Лавируя от компромисса к компромиссу, мы с ними выстроили общение, почти полное взаимоуважения и понимания, в котором я не лезу без спроса в шкафы и историю болезни, а они не обещают того, чего не могут выполнить и поменьше заставляют ждать.
Ключевым словом в этом соглашении все-таки оказалось «почти».
Оказавшись в зазеркалье, на многое смотришь по-другому: то в панике, то в грусти, то с любопытством, а то и с восхищением.
Только сложно ждать, ОЧЕНЬ сложно ждать. Ждать очереди, ждать в очереди, ждать врача, ждать звонка. Как будто кто-то вписал в долбаную випасану, не спросив активного согласия. Глядя в широкие зрачки микки мауса под наркотой, нарисованного на стенке комнаты ожидания детского МРТ, я все думала: сколько таких нервотрепательных ожиданий происходило за стенкой операционной, в которой я делала кому-то наркоз?
Как сделать так, чтобы мамы, папы, дети и взрослые меньше ждали в этих и других больничных стенках?
Ответ кстати есть: нанять больше врачей и платить им больше денег.
Поэтому для полноты ощущений в срочном порядке вчера переобулась назад из истеричной мамаши в мед.работницу и пошла на забастовку.
(Это вторая врачебная забастовка в Берлине за последние 30 лет. Первая была в прошлом году: тогда казалось, что мы чего-то добились, но дирекция больницы нехило обвела всех вокруг пальца: прирост их зарплаты за 3 года +56%, наш – -12%. Все бонусы, которые в прошлом году казались прорывом, в этом году при подписании нового коллективного договора собираются отменить).
Толпа моих коллег радостно визжала и трепала Юну за щеки, справа пробежал ее лечащий нейропедиатр, слева радостно замахала радиологиня, три дня назад утешавшая мои злые слёзы в подсобке мрт.
Шарики зашли за ролики, мы все вместе прогулялись до главного вокзала, грустновато покричали WIR SIND MEDIZIN и разошлись.
Пока старперы и главные умы лучшей берлинской больницы продолжают чесать свои лысые головы над МРТ загадочной ножки моей загадочной дочери, поделюсь наблюдениями другого толка.
Самым сложным в общении с врачами и другим мед. персоналом оказалось сохранение тонкого баланса между «я чувствую вашу боль» и «меня не наебать». Лавируя от компромисса к компромиссу, мы с ними выстроили общение, почти полное взаимоуважения и понимания, в котором я не лезу без спроса в шкафы и историю болезни, а они не обещают того, чего не могут выполнить и поменьше заставляют ждать.
Ключевым словом в этом соглашении все-таки оказалось «почти».
Оказавшись в зазеркалье, на многое смотришь по-другому: то в панике, то в грусти, то с любопытством, а то и с восхищением.
Только сложно ждать, ОЧЕНЬ сложно ждать. Ждать очереди, ждать в очереди, ждать врача, ждать звонка. Как будто кто-то вписал в долбаную випасану, не спросив активного согласия. Глядя в широкие зрачки микки мауса под наркотой, нарисованного на стенке комнаты ожидания детского МРТ, я все думала: сколько таких нервотрепательных ожиданий происходило за стенкой операционной, в которой я делала кому-то наркоз?
Как сделать так, чтобы мамы, папы, дети и взрослые меньше ждали в этих и других больничных стенках?
Ответ кстати есть: нанять больше врачей и платить им больше денег.
Поэтому для полноты ощущений в срочном порядке вчера переобулась назад из истеричной мамаши в мед.работницу и пошла на забастовку.
(Это вторая врачебная забастовка в Берлине за последние 30 лет. Первая была в прошлом году: тогда казалось, что мы чего-то добились, но дирекция больницы нехило обвела всех вокруг пальца: прирост их зарплаты за 3 года +56%, наш – -12%. Все бонусы, которые в прошлом году казались прорывом, в этом году при подписании нового коллективного договора собираются отменить).
Толпа моих коллег радостно визжала и трепала Юну за щеки, справа пробежал ее лечащий нейропедиатр, слева радостно замахала радиологиня, три дня назад утешавшая мои злые слёзы в подсобке мрт.
Шарики зашли за ролики, мы все вместе прогулялись до главного вокзала, грустновато покричали WIR SIND MEDIZIN и разошлись.