Февральской ночью канал «Пушка Фарсайта» начинает существование.
Вопреки всему, это канал вовсе не о моей пушке, как вы могли подумать, хотя в некоторых историях она и будет косвенно фигурировать.
Название возникло не сразу.
Как-то раз с перепою мне захотелось написать книжку, в которой я изложил бы всяческие истории из жизни – забавные и грустные, значимые и незаметные, с моралью и без. Первым делом оказалось, что с моралью будет туговато. Большая часть историй, которые я могу припомнить (а сколько их кануло в бездну пьяного забвения), базируется на разнузданном и безответственном поведении рассказчика, то есть меня. Вскоре также обнаружилось, что впереди не обойтись без постоянных разговоров о себе. Я! Я! Я! Просто ужас какой-то! Во всех текстах, что я писал прежде, ничто не казалось мне более отталкивающим, чем говорить о себе. Надо писать о предмете, оставив свою персону в стороне. И вот приходит же в голову теперь избрать предметом самого себя!
С таким вот скрежетом идея написания книги кое-как поползла вперёд.
Осенью 2017 года мы с Мастридером летели из Калининграда в Москву. Мы самым беззаконным образом проволокли с собой в салон несколько бутылок пива, потому что разговоры шли – серьёзней некуда. Говорили о великом, о высоком, о будущем. Прекращать пить на подобных темах было бы поступком кощунственным, так что мы аккуратно продолжили кирять на борту.
На второй или третьей бутылке (не помню точного номера, но она пошла ровнёхонько после аэрофлотовского бутерброда с курицей) нам пришли в голову две идеи: открыть свою радиопередачу и заделать мне канал в Telegram под названием «ПУШКА», что расшифровывалось бы как «Пусть Узнает Шобла, Каков Александр».
Прошло несколько месяцев, хмель выветрился, своя радиопередача на «Говорит Москва» у нас уже есть. Пора и честь знать.
Искренне ваш,
Александр Фарсайт
P.S. А название решили немного смягчить. Зачем с порога кричать о маргинальности. Почитаете – всё равно сами поймёте. Куда спешить?
Вопреки всему, это канал вовсе не о моей пушке, как вы могли подумать, хотя в некоторых историях она и будет косвенно фигурировать.
Название возникло не сразу.
Как-то раз с перепою мне захотелось написать книжку, в которой я изложил бы всяческие истории из жизни – забавные и грустные, значимые и незаметные, с моралью и без. Первым делом оказалось, что с моралью будет туговато. Большая часть историй, которые я могу припомнить (а сколько их кануло в бездну пьяного забвения), базируется на разнузданном и безответственном поведении рассказчика, то есть меня. Вскоре также обнаружилось, что впереди не обойтись без постоянных разговоров о себе. Я! Я! Я! Просто ужас какой-то! Во всех текстах, что я писал прежде, ничто не казалось мне более отталкивающим, чем говорить о себе. Надо писать о предмете, оставив свою персону в стороне. И вот приходит же в голову теперь избрать предметом самого себя!
С таким вот скрежетом идея написания книги кое-как поползла вперёд.
Осенью 2017 года мы с Мастридером летели из Калининграда в Москву. Мы самым беззаконным образом проволокли с собой в салон несколько бутылок пива, потому что разговоры шли – серьёзней некуда. Говорили о великом, о высоком, о будущем. Прекращать пить на подобных темах было бы поступком кощунственным, так что мы аккуратно продолжили кирять на борту.
На второй или третьей бутылке (не помню точного номера, но она пошла ровнёхонько после аэрофлотовского бутерброда с курицей) нам пришли в голову две идеи: открыть свою радиопередачу и заделать мне канал в Telegram под названием «ПУШКА», что расшифровывалось бы как «Пусть Узнает Шобла, Каков Александр».
Прошло несколько месяцев, хмель выветрился, своя радиопередача на «Говорит Москва» у нас уже есть. Пора и честь знать.
Искренне ваш,
Александр Фарсайт
P.S. А название решили немного смягчить. Зачем с порога кричать о маргинальности. Почитаете – всё равно сами поймёте. Куда спешить?
В Карлсруэ я был неприлично трезв. Учитывая соотношение историй, которые случаются со мной, когда я пьян, и историй, которые мирно происходят, когда я трезв, это было непростительно в первую очередь по отношению к вам, дорогие читатели. Я был трезв. Я лежал в номере отеля «Папа Рейн» и думал о высоком.
Если я занимаюсь вот этим... Если я вместо учёбы, когда мои бывшие друзья уже повыходили из университетов с разноцветными дипломами, валяюсь в пригородах Вёрта-на Рейне и классифицирую песни Андрея Замая, не поехал ли я крышей? К счастью, подходило время отправляться в город. На вокзале я встретил своего приятеля Диму Ф.
– Я вот думаю, – негромко сказал он, – брать ли билет.
Я был всей душой против.
– По сути, контролёры попасться не должны, – с радостной готовностью согласился он. – Тут всего-то две остановки.
Повисло молчание. Мы ждали Regional Bahn № чёрт знает какой.
– Там девушки симпатичные, – проронил Дима и указал на соседний перрон.
Я кивнул. Девушки были ничего.
– Я здесь давно, – с горечью добавил Дима. – Красивые девушки здесь в чертовском дефиците.
Я кивнул. Это было правдой. У перрона с девушками тормозил местный S-Bahn.
– Давай перебежим, – внезапно попросил Дима. – Давай спрыгнем, махнём на ту сторону, сядем с этими девушками в поезд, а там... Будь что будет.
Дима Ф. умеет смотреть с мольбою во взгляде, кто бы думал. Я покосился на вокзальные часы.
– Наш придёт через четыре минуты, – процедил я. – Куда мы сейчас?
Дима поник. Через полминуты посмотрел на меня и спросил:
– Мы точно билеты покупать не будем?
– Точно, – заверил я. – Перебьются.
Дима просиял.
– И правильно, – сказал он.
Если я занимаюсь вот этим... Если я вместо учёбы, когда мои бывшие друзья уже повыходили из университетов с разноцветными дипломами, валяюсь в пригородах Вёрта-на Рейне и классифицирую песни Андрея Замая, не поехал ли я крышей? К счастью, подходило время отправляться в город. На вокзале я встретил своего приятеля Диму Ф.
– Я вот думаю, – негромко сказал он, – брать ли билет.
Я был всей душой против.
– По сути, контролёры попасться не должны, – с радостной готовностью согласился он. – Тут всего-то две остановки.
Повисло молчание. Мы ждали Regional Bahn № чёрт знает какой.
– Там девушки симпатичные, – проронил Дима и указал на соседний перрон.
Я кивнул. Девушки были ничего.
– Я здесь давно, – с горечью добавил Дима. – Красивые девушки здесь в чертовском дефиците.
Я кивнул. Это было правдой. У перрона с девушками тормозил местный S-Bahn.
– Давай перебежим, – внезапно попросил Дима. – Давай спрыгнем, махнём на ту сторону, сядем с этими девушками в поезд, а там... Будь что будет.
Дима Ф. умеет смотреть с мольбою во взгляде, кто бы думал. Я покосился на вокзальные часы.
– Наш придёт через четыре минуты, – процедил я. – Куда мы сейчас?
Дима поник. Через полминуты посмотрел на меня и спросил:
– Мы точно билеты покупать не будем?
– Точно, – заверил я. – Перебьются.
Дима просиял.
– И правильно, – сказал он.
Совершенно не ожидал, что Букер напишет о моём канале, я не просил – оттого это особенно приятно. Вот вам по такому случаю небольшой текст, тоже выкладываю его спонтанно.
Молчание бесценно. У меня раз в несколько месяцев пропадает голос на пять-шесть дней, уж я-то знаю. Превосходные пять-шесть дней. Согласен, возникают сложности, но насколько больше начинаешь думать, когда не отвлекаешься на сотрясание воздуха...
– Как сам вообще? – пишет мне в Telegram Фёдор.
Или войс присылает, уже и не вспомню, знаю только, что утро субботы было.
– Ничего, – отвечаю, – только с голосом беда, нет его.
Через несколько секунд раздаётся телефонный звонок, естественно, от Фёдора. Ладно, думаю, срочное что-то.
Поднимаю трубку, молчу.
На том конце провода тоже упорно молчат, только слышно какое-то подозрительное позвякивание.
– Говори... – хриплю на грани слышимости.
– Дядька, ты чего, прямо без голоса сидишь? – недоверчиво спрашивает Фёдор.
– Натурально, без него, – шепчу я. – На кой ляд ты мне звонишь, я же без голоса?..
Фёдор поразмыслил.
– Действительно, – говорит, – как-то очень глупо получилось.
Тут уж я не выдержал, засмеялся.
– Как будто «Жигули» кто-то в мороз заводит, – с уважением прокомментировал мой клёкот Букер.
– Знаешь единственное, что может добавить тебе веселья сейчас? – спрашиваю.
– Даже не знаю, ниггер, я сейчас в пабе. И во мне уже полпинты.
Напоминаю, утро. Каков шельмец?!
– Через несколько часов мне вести эфир, – говорю.
Тут уж мы оба захохотали. По субботам у меня, если что, те самые прямые эфиры с Мастридером на радио «Говорит Москва», о которых я в самом первом посте упоминал. И вот, значит, до эфира часов семь от силы, а единственные звуки, которые я могу из себя извлечь, похожи более на язык инопланетян из фильма «Район №9». Отличный фильм, посмотрите его, но только вот для диктора это шепелявое пощёлкивание совершенно неприемлемо.
Чёрт с ним, в тот раз пришлось искусственно, интенсивными лекарствами спешно включать себе голос. Обычно же я не тороплюсь. Нет голоса – и нет. Хожу, молчу, записочки людям черкаю, жестами худо-бедно изъясняюсь – необычно, занимательно! Настроение хорошее становится, начинаю походить на актёра Дюжева, который на рекламных плакатах «Мясницкого Ряда» колбасу показывает – настолько сияю.
Когда-то работал в детском лагере типа робинзонады (палатки, костёр, еда на оном), меня всегда удивляли дети, которые сознательно себя ограничивали. Была там такая возможность: выбрать испытание для самого себя. Провести, скажем, два дня, пользуясь лишь одной рукой. Или без еды. Или в молчании. Сорт детей, выбиравших последнее, я понял только много позже. Даже сутки без единого произнесённого слова окрашиваются в совершенно другие оттенки. Вы начинаете замечать, сколько времени и сил у вас уходило на трёп по пустякам.
А спустя неделю, поверьте, уже трудно снова начать говорить.
Отвыкаешь.
Молчание бесценно. У меня раз в несколько месяцев пропадает голос на пять-шесть дней, уж я-то знаю. Превосходные пять-шесть дней. Согласен, возникают сложности, но насколько больше начинаешь думать, когда не отвлекаешься на сотрясание воздуха...
– Как сам вообще? – пишет мне в Telegram Фёдор.
Или войс присылает, уже и не вспомню, знаю только, что утро субботы было.
– Ничего, – отвечаю, – только с голосом беда, нет его.
Через несколько секунд раздаётся телефонный звонок, естественно, от Фёдора. Ладно, думаю, срочное что-то.
Поднимаю трубку, молчу.
На том конце провода тоже упорно молчат, только слышно какое-то подозрительное позвякивание.
– Говори... – хриплю на грани слышимости.
– Дядька, ты чего, прямо без голоса сидишь? – недоверчиво спрашивает Фёдор.
– Натурально, без него, – шепчу я. – На кой ляд ты мне звонишь, я же без голоса?..
Фёдор поразмыслил.
– Действительно, – говорит, – как-то очень глупо получилось.
Тут уж я не выдержал, засмеялся.
– Как будто «Жигули» кто-то в мороз заводит, – с уважением прокомментировал мой клёкот Букер.
– Знаешь единственное, что может добавить тебе веселья сейчас? – спрашиваю.
– Даже не знаю, ниггер, я сейчас в пабе. И во мне уже полпинты.
Напоминаю, утро. Каков шельмец?!
– Через несколько часов мне вести эфир, – говорю.
Тут уж мы оба захохотали. По субботам у меня, если что, те самые прямые эфиры с Мастридером на радио «Говорит Москва», о которых я в самом первом посте упоминал. И вот, значит, до эфира часов семь от силы, а единственные звуки, которые я могу из себя извлечь, похожи более на язык инопланетян из фильма «Район №9». Отличный фильм, посмотрите его, но только вот для диктора это шепелявое пощёлкивание совершенно неприемлемо.
Чёрт с ним, в тот раз пришлось искусственно, интенсивными лекарствами спешно включать себе голос. Обычно же я не тороплюсь. Нет голоса – и нет. Хожу, молчу, записочки людям черкаю, жестами худо-бедно изъясняюсь – необычно, занимательно! Настроение хорошее становится, начинаю походить на актёра Дюжева, который на рекламных плакатах «Мясницкого Ряда» колбасу показывает – настолько сияю.
Когда-то работал в детском лагере типа робинзонады (палатки, костёр, еда на оном), меня всегда удивляли дети, которые сознательно себя ограничивали. Была там такая возможность: выбрать испытание для самого себя. Провести, скажем, два дня, пользуясь лишь одной рукой. Или без еды. Или в молчании. Сорт детей, выбиравших последнее, я понял только много позже. Даже сутки без единого произнесённого слова окрашиваются в совершенно другие оттенки. Вы начинаете замечать, сколько времени и сил у вас уходило на трёп по пустякам.
А спустя неделю, поверьте, уже трудно снова начать говорить.
Отвыкаешь.
По случаю поста о моём канале на «Мастридах» (и прочих ресурсах одного известного Telegram-магната) публикую небольшой текст о кусочке путешествия по северу Индии.
Шофёром оказался приземистый молодчик по имени Али. Хозяин гостиницы рекомендовал его как лучшего водителя во всём Ладакхе. Поздоровались, погрузились в белую Тойоту. Путь предстоял неблизкий, потому с собой взяли по паре баночек местного пива. Открыть его пришлось значительно быстрее, чем изначально планировали.
– Твою мать, – то и дело орал я на поворотах, – что же он творит?
Мастридер был настроен философски. Покопавшись в рюкзаке, он выудил оттуда тот самый спиннер, что мы купили в Дели, и стал его вертеть. Меня такое спокойствие возмутило.
– Серьёзно? Ты можешь заниматься сейчас вот этим?
Мастридер водрузил на нос тёмные очки и назидательно поднял палец.
– Лучше умереть со спиннером в руке, – сказал он и помолчал некоторое время.
Машину швыряло. Видимо, решив, что мысль не полна без конкретики, секунд через двадцать мой друг значительно её углубил.
– …Чем с хуем, – коротко добавил он.
– …В заднице, – уточнил я.
Али обогнал автобус на закрытом повороте, чуть не угодив под встречный грузовик. Тут не выдержал даже Мастридер, в машине ощущалась взвесь тревоги, а мы только выезжали из Леха. Неверно истолковав нашу реакцию, Али обернулся, поблёскивая контрафактными Ray Ban.
– Хорошая дорога, сэр, – поделился он. – дальше будет очень, очень хуже.
Тойота прыгала между ямами, встречными машинами и попутными повозками как взбесившийся чёрт. Ухудшение дороги мы чуть позже получили в полной мере, но в тот конкретный момент на душе внезапно стало весело и спокойно. Вдали переливались кипенно-белым вершины Гималаев, пивные банки шипели на ухабах, жизнь представлялась лентой Лех-Манальского шоссе, улетающего куда-то в сторону небытия.
– Надо будет в конце поездки спиннер ему подарить, – предложил Мастридер. – Али, ты знаешь, что такое спиннер?
– Нет, сэр, не знаю, – наш шофёр, как мне показалось, слегка насмешливо покосился на размытый жёлтый пропеллер.
– Это такая игрушка, – объяснил Мастридер и включил с телефона Кендрика Ламара.
– Хорошо, – дипломатично ответил Али. – У меня есть дети.
Вдруг стало почему-то слегка стыдно за цивилизацию.
– Обязательно подарим, – сказал я.
Шофёром оказался приземистый молодчик по имени Али. Хозяин гостиницы рекомендовал его как лучшего водителя во всём Ладакхе. Поздоровались, погрузились в белую Тойоту. Путь предстоял неблизкий, потому с собой взяли по паре баночек местного пива. Открыть его пришлось значительно быстрее, чем изначально планировали.
– Твою мать, – то и дело орал я на поворотах, – что же он творит?
Мастридер был настроен философски. Покопавшись в рюкзаке, он выудил оттуда тот самый спиннер, что мы купили в Дели, и стал его вертеть. Меня такое спокойствие возмутило.
– Серьёзно? Ты можешь заниматься сейчас вот этим?
Мастридер водрузил на нос тёмные очки и назидательно поднял палец.
– Лучше умереть со спиннером в руке, – сказал он и помолчал некоторое время.
Машину швыряло. Видимо, решив, что мысль не полна без конкретики, секунд через двадцать мой друг значительно её углубил.
– …Чем с хуем, – коротко добавил он.
– …В заднице, – уточнил я.
Али обогнал автобус на закрытом повороте, чуть не угодив под встречный грузовик. Тут не выдержал даже Мастридер, в машине ощущалась взвесь тревоги, а мы только выезжали из Леха. Неверно истолковав нашу реакцию, Али обернулся, поблёскивая контрафактными Ray Ban.
– Хорошая дорога, сэр, – поделился он. – дальше будет очень, очень хуже.
Тойота прыгала между ямами, встречными машинами и попутными повозками как взбесившийся чёрт. Ухудшение дороги мы чуть позже получили в полной мере, но в тот конкретный момент на душе внезапно стало весело и спокойно. Вдали переливались кипенно-белым вершины Гималаев, пивные банки шипели на ухабах, жизнь представлялась лентой Лех-Манальского шоссе, улетающего куда-то в сторону небытия.
– Надо будет в конце поездки спиннер ему подарить, – предложил Мастридер. – Али, ты знаешь, что такое спиннер?
– Нет, сэр, не знаю, – наш шофёр, как мне показалось, слегка насмешливо покосился на размытый жёлтый пропеллер.
– Это такая игрушка, – объяснил Мастридер и включил с телефона Кендрика Ламара.
– Хорошо, – дипломатично ответил Али. – У меня есть дети.
Вдруг стало почему-то слегка стыдно за цивилизацию.
– Обязательно подарим, – сказал я.
Всякий пьяница знает: добрая попойка подобна хорошему сну. Первые секунды после пробуждения, особенно преждевременного, сохраняется чувство, будто бы помнишь совершенно всё, но уже спустя несколько мгновений отмирают детали. Несчастный похмельный человек пытается их удерживать, напрягает усталый мозг, заставляя себя вспоминать, но всё тщетно. Помнить получается лишь где пил и с кем. Да и то – смутно и не всегда получается.
Именно из этого и проистекает хорошо известный невоздержанным людям синдром, заключающийся в иррациональном чувстве стыда. Положим, накануне ничего такого и не приключилось. Выпили, перебрали. Но из глубин воспалённого сознания поднимается сожаление. О чём?
– Что я сделал? – хочется кричать человеку.
Телефон, номера собутыльников.
– Что-нибудь натворил?
– Нет...
Ответ приносит ложное успокоение. Если прошлой ночью никто не набедокурил как-то уж совсем явно (не разбил раковину, не переспал с кем-то неподобающим), формируется иллюзия, будто ты напился один. Один ничего не помнишь и страдаешь о том.
Такое состояние излечивается принятием пива перорально, с непременным закусыванием. В тёплый душ ходить не следует, а надо сесть и слушать какие-нибудь русские песни, причём атмосфера и ритуал здесь играют роль не меньшую, чем непосредственный выбор.
С похмелья хорошо поставить какую-нибудь пластинку, где романсы о любви чередуются с романсами о старости. Протираешь тряпочкой чёрный бороздчатый диск, надеваешь на шпинёк, плавно опускаешь иглу, подпираешь голову – и проваливаешься в задумчивость.
Зрелый русский человек умеет потосковать. Любит сердце русское надрыв. Оттуда и театр наш, и кино, и литература. Русская душа из тоски соткана, тоскою и питается. Здесь я вовсе не хочу сказать, будто человек наш – скучный или унылый. Способность воспарять в небеса от грусти, любить печальное, порождает симметричные таланты к веселью. Нельзя назвать настоящего русского человеком нормы.
Сплетается в нём решительно всё: порой расплакаться входит в понятие «славно покутить», а иногда счастье пробивается через боль так естественно, будто является ипостасью её.
Гораздо хуже, если на вопрос о том, не натворил ли чего, отвечают утвердительно. Причём здесь есть вариации:
а) тебе начнут радостно орать прямо в лицо всю правду с самыми омерзительными подробностями;
б) тебе начнут вкрадчиво повествовать о твоих прегрешениях, смягчая детали и похлопывая по плечу;
в) тебе уклончиво ответят, мол, было и было.
Что выберете? Вопрос не из лёгких. Может статься, читателю, как и многим, кажется, что самое щадящее – это избрать вариант «в».
Нет. Десять тысяч раз нет. Вспомните, выше ведь описано, что никакой конкретики уж и в помине не осталось, есть лишь муки совести. Что же сильнее послужит к большим самоистязаниям, нежели одно только свидетельство бесчинств?! В такой ситуации уже может и романса не хватить для залечивания душевных ран.
Именно из этого и проистекает хорошо известный невоздержанным людям синдром, заключающийся в иррациональном чувстве стыда. Положим, накануне ничего такого и не приключилось. Выпили, перебрали. Но из глубин воспалённого сознания поднимается сожаление. О чём?
– Что я сделал? – хочется кричать человеку.
Телефон, номера собутыльников.
– Что-нибудь натворил?
– Нет...
Ответ приносит ложное успокоение. Если прошлой ночью никто не набедокурил как-то уж совсем явно (не разбил раковину, не переспал с кем-то неподобающим), формируется иллюзия, будто ты напился один. Один ничего не помнишь и страдаешь о том.
Такое состояние излечивается принятием пива перорально, с непременным закусыванием. В тёплый душ ходить не следует, а надо сесть и слушать какие-нибудь русские песни, причём атмосфера и ритуал здесь играют роль не меньшую, чем непосредственный выбор.
С похмелья хорошо поставить какую-нибудь пластинку, где романсы о любви чередуются с романсами о старости. Протираешь тряпочкой чёрный бороздчатый диск, надеваешь на шпинёк, плавно опускаешь иглу, подпираешь голову – и проваливаешься в задумчивость.
Зрелый русский человек умеет потосковать. Любит сердце русское надрыв. Оттуда и театр наш, и кино, и литература. Русская душа из тоски соткана, тоскою и питается. Здесь я вовсе не хочу сказать, будто человек наш – скучный или унылый. Способность воспарять в небеса от грусти, любить печальное, порождает симметричные таланты к веселью. Нельзя назвать настоящего русского человеком нормы.
Сплетается в нём решительно всё: порой расплакаться входит в понятие «славно покутить», а иногда счастье пробивается через боль так естественно, будто является ипостасью её.
Гораздо хуже, если на вопрос о том, не натворил ли чего, отвечают утвердительно. Причём здесь есть вариации:
а) тебе начнут радостно орать прямо в лицо всю правду с самыми омерзительными подробностями;
б) тебе начнут вкрадчиво повествовать о твоих прегрешениях, смягчая детали и похлопывая по плечу;
в) тебе уклончиво ответят, мол, было и было.
Что выберете? Вопрос не из лёгких. Может статься, читателю, как и многим, кажется, что самое щадящее – это избрать вариант «в».
Нет. Десять тысяч раз нет. Вспомните, выше ведь описано, что никакой конкретики уж и в помине не осталось, есть лишь муки совести. Что же сильнее послужит к большим самоистязаниям, нежели одно только свидетельство бесчинств?! В такой ситуации уже может и романса не хватить для залечивания душевных ран.
В моём любимом баре, так уж вышло, бывает стендап. Я это не очень люблю, потому что чаще всего вход становится по 500 рублей, депозит появляется на столики, а стойка оказывается забронирована какими-то хлыщами аж за месяц.
Иногда, бывает, ухожу сразу. Иногда остаюсь посмотреть-послушать. Зависит, на самом деле, только от двух вещей – от настроения и от финансового положения. Если я больше голоден, чем хочу нажраться, а в карманах что-то позвякивает – можно и позволить себе послушать комиков.
И вот однажды попал я так на Нурлана Сабурова. Вероятно, среди читателей есть кто-то, знакомый с его творчеством, так что сразу извиняюсь, если чего-то о Нурлане не знаю. В тот вечер он отрабатывал в баре материал. Периодически останавливался, шуршал страницами, бросал их на пол, короче, творческий процесс был налицо.
Часть шуток с того выступления впоследствии долетала до моих ушей из телевизоров, настроенных на ТНТ, где-нибудь в кафе и залах ожидания, так что, может, и эту вы слышали. Только выдал её вовсе не Сабуров, а парень, который был на разогреве. Заключалась она в том, что рекламщики – очень странные люди, а региональные рекламщики – самые странные. И далее следовали примеры, один я запомнил.
Реклама по местному радио где-то в глуши:
– Петрович, а откуда у тебя такие коньки?
– Как откуда? Из «Мира Коньков» на Ленина, 15.
Забавно. И правда, многие замечали, что провинциальная реклама бывает какой-то уж очень топорной. Даже непонятно, зачем здесь вообще диалог, проще было просто назвать адрес.
Но как-то раз в Калининграде мне довелось по радио услышать рекламу, которая перевернула моё представление о явлении в целом. Ехал я тогда в такси – и тут приёмник говорит:
«Послушаем, о чём говорят рыбы».
Вот это, думаю, да. Заставка, наверное. Передача о животных, что ли? Или о науке? Понимаете, я даже не сразу сообразил, что это реклама, однако внимание уже привлечено. Голос диктора, впрочем, резко сменился на какой-то другой, очень странный, похожий на голос актёра Ливанова, который ускорили в полтора раза и обмазали десятком самых идиотских аудиоэффектов. Такое писклявое, неразборчивое булькание. Рыбы?!
«Не знаю, за что он нас так не любит... Но костюм у него – просто великолепный».
Я был всерьёз озадачен. Сознание силилось обработать услышанное. Картина не складывалась. Но тут на помощь вернулся диктор.
«Рыбацкие костюмы, снасти и принадлежности для рыбалки...»
Ещё секунду я переваривал. Потом оценил. Недостающий кусочек мозаики встал на своё место, я буквально почувствовал, как калининградский Эжен Грассе от маркетинга с облегчением вздохнул, окидывая взглядом свой рекламный шедевр. Может, вам эта история и покажется лишней, но я вышеописанное считаю лучшей рекламой в мире. Вот и всё.
Иногда, бывает, ухожу сразу. Иногда остаюсь посмотреть-послушать. Зависит, на самом деле, только от двух вещей – от настроения и от финансового положения. Если я больше голоден, чем хочу нажраться, а в карманах что-то позвякивает – можно и позволить себе послушать комиков.
И вот однажды попал я так на Нурлана Сабурова. Вероятно, среди читателей есть кто-то, знакомый с его творчеством, так что сразу извиняюсь, если чего-то о Нурлане не знаю. В тот вечер он отрабатывал в баре материал. Периодически останавливался, шуршал страницами, бросал их на пол, короче, творческий процесс был налицо.
Часть шуток с того выступления впоследствии долетала до моих ушей из телевизоров, настроенных на ТНТ, где-нибудь в кафе и залах ожидания, так что, может, и эту вы слышали. Только выдал её вовсе не Сабуров, а парень, который был на разогреве. Заключалась она в том, что рекламщики – очень странные люди, а региональные рекламщики – самые странные. И далее следовали примеры, один я запомнил.
Реклама по местному радио где-то в глуши:
– Петрович, а откуда у тебя такие коньки?
– Как откуда? Из «Мира Коньков» на Ленина, 15.
Забавно. И правда, многие замечали, что провинциальная реклама бывает какой-то уж очень топорной. Даже непонятно, зачем здесь вообще диалог, проще было просто назвать адрес.
Но как-то раз в Калининграде мне довелось по радио услышать рекламу, которая перевернула моё представление о явлении в целом. Ехал я тогда в такси – и тут приёмник говорит:
«Послушаем, о чём говорят рыбы».
Вот это, думаю, да. Заставка, наверное. Передача о животных, что ли? Или о науке? Понимаете, я даже не сразу сообразил, что это реклама, однако внимание уже привлечено. Голос диктора, впрочем, резко сменился на какой-то другой, очень странный, похожий на голос актёра Ливанова, который ускорили в полтора раза и обмазали десятком самых идиотских аудиоэффектов. Такое писклявое, неразборчивое булькание. Рыбы?!
«Не знаю, за что он нас так не любит... Но костюм у него – просто великолепный».
Я был всерьёз озадачен. Сознание силилось обработать услышанное. Картина не складывалась. Но тут на помощь вернулся диктор.
«Рыбацкие костюмы, снасти и принадлежности для рыбалки...»
Ещё секунду я переваривал. Потом оценил. Недостающий кусочек мозаики встал на своё место, я буквально почувствовал, как калининградский Эжен Грассе от маркетинга с облегчением вздохнул, окидывая взглядом свой рекламный шедевр. Может, вам эта история и покажется лишней, но я вышеописанное считаю лучшей рекламой в мире. Вот и всё.
Вдогонку о маркетинге.
У меня есть претензии к компании Чупа-Чупс. Выпустили они леденцы серии «Do you love me?», там гравировка на конфете со всяческими ответами на этот вопрос. Эмоджи разные, весёлые-безобидные, а также ответы «Yes» и «No». Это вообще нормально – закладывать в пакет со сладостями такую бомбу, как ответ «No»?
Проведу аналогию: ни один коммерческий гороскоп не напишет, дескать, а вот стрельцы – отвратительные скоты, с ними и здороваться-то не надо, а гороскоп мы им и подавно рассказывать не будем. Почему? Потому что даже рыбам и козерогам будет не по себе от соседства с такой эскападой.
Так и с Чупа-Чупсом: если парочка решила пососать вместе карамельку, а под шумок ответить друг дружке на вопрос «Do you love me?», то наличие в пакете варианта с прямо отрицательным ответом – это несусветная глупость. Я не допускаю, что хоть один человек на свете подчинится решению конфеты на палочке, если их мнения не совпадут, но вместо романтического хихиканья может выйти настоящая неловкая ситуация.
Сидит несчастный олух царя небесного, только что посредством Чупа-Чупса признался своей пассии в самых искренних чувствах, а тут она, понимаешь, вытягивает негативный жребий. Он краснеет, она смеётся, испанцы отливают из горячей патоки новые миллионы неудачных свиданий.
Занавес.
У меня есть претензии к компании Чупа-Чупс. Выпустили они леденцы серии «Do you love me?», там гравировка на конфете со всяческими ответами на этот вопрос. Эмоджи разные, весёлые-безобидные, а также ответы «Yes» и «No». Это вообще нормально – закладывать в пакет со сладостями такую бомбу, как ответ «No»?
Проведу аналогию: ни один коммерческий гороскоп не напишет, дескать, а вот стрельцы – отвратительные скоты, с ними и здороваться-то не надо, а гороскоп мы им и подавно рассказывать не будем. Почему? Потому что даже рыбам и козерогам будет не по себе от соседства с такой эскападой.
Так и с Чупа-Чупсом: если парочка решила пососать вместе карамельку, а под шумок ответить друг дружке на вопрос «Do you love me?», то наличие в пакете варианта с прямо отрицательным ответом – это несусветная глупость. Я не допускаю, что хоть один человек на свете подчинится решению конфеты на палочке, если их мнения не совпадут, но вместо романтического хихиканья может выйти настоящая неловкая ситуация.
Сидит несчастный олух царя небесного, только что посредством Чупа-Чупса признался своей пассии в самых искренних чувствах, а тут она, понимаешь, вытягивает негативный жребий. Он краснеет, она смеётся, испанцы отливают из горячей патоки новые миллионы неудачных свиданий.
Занавес.
Очень не люблю, когда кто-то пихается, шмыгает носом или гаденько покашливает. Если моё сознание начало эту дрянь регистрировать – пиши пропало. Я теряю способность читать, писать, думать. Человеческого во мне остаётся совсем немного.
– Давай, урод, втяни эту соплю ещё раз, втяни её, сукин сын, – мысленно произношу я с интонациями Джулса из «Криминального Чтива».
Разумеется, урод втягивает. Ненависти моей нет предела. Я знаю, многих раздражает, когда люди чешутся, Холдена Колфилда бесило, когда люди давят прыщи у него на глазах. А мне вот так не повезло: выводят из себя какие-то вполне приземлённые звуки.
С этими звуками вообще что-то непонятное: пусть иной может быть отвратительным, но есть и такие, которые вызывают приступы хохота. Знаете, например, этот двойной присвист, которым марсельские биндюжники провожают идущую красотку? Не дай Бог мне его слышать. Я начинаю давиться смехом, багроветь, побулькивать, а в итоге уж совершенно неприлично регочу.
А реготать над вкусами биндюжников довольно опрометчиво.
– Давай, урод, втяни эту соплю ещё раз, втяни её, сукин сын, – мысленно произношу я с интонациями Джулса из «Криминального Чтива».
Разумеется, урод втягивает. Ненависти моей нет предела. Я знаю, многих раздражает, когда люди чешутся, Холдена Колфилда бесило, когда люди давят прыщи у него на глазах. А мне вот так не повезло: выводят из себя какие-то вполне приземлённые звуки.
С этими звуками вообще что-то непонятное: пусть иной может быть отвратительным, но есть и такие, которые вызывают приступы хохота. Знаете, например, этот двойной присвист, которым марсельские биндюжники провожают идущую красотку? Не дай Бог мне его слышать. Я начинаю давиться смехом, багроветь, побулькивать, а в итоге уж совершенно неприлично регочу.
А реготать над вкусами биндюжников довольно опрометчиво.