Сообразила, что название биографии «Оппенгеймер. Триумф и трагедия Американского Прометея» отсылает, скорее всего, не к мифологии, а к роману Шелли: «Франкенштейн, или Современный Прометей».

Изначально же биографию хотели назвать просто - «Оппи»

Я знаю, что среди моих читателей есть модераторы книжных клубов, поэтому хочу привлечь внимание к мастер-классу, который проведет Галина Юзефович. Первый час будет натуральный книжный клуб по "Словно мы злодеи" М.Л. Рио, и час - рефлексивное обсуждение обсуждения.

Мне кажется, что этот методологический уровень и размышление о том, как нужно организовывать книжные клубы, зачем они нужны, что получают участники - ценная штука, даже если вы просто собираетесь с друзьями, чтобы поговорить о новой книжке в свободной форме. Ну и тем более, если вы в какой-то форме ведете читательские группы.

Я купила билет в партер, потому что одновременно и обсуждать книгу и понимать ее обсуждение трудно, а мне интересней всего как раз техническая сторона работы модератора. Но еще можно присоединиться и собственно к клубу, и к модераторской скамейке наблюдателей!

Книжку If We Were Villains я прочитала, думаю, она хорошо подходит для клубной встречи, хотя и не лишена некоторых сложностей: для понимания было бы правильно почитать собственно Шекспира и комментарии, и там ужасно много эмоций, которые могут забивать содержательное обсуждение. Но тем интересней, как Галина будет вести этот разговор.

Апдейт: и тут все билеты закончились.

Последняя четверть биографии Оппенхаймера в варианте «Американского Прометея» - детальный мастер-класс по искусству аппаратной игры. Там ситуация была сложнее банальной обиды за пару смешных высказываний на заседании, и Оппи действительно можно было обвинить в торможении разработки термоядерной бомбы, врагов он себе нажил много, и то, как они с холодной жестокостью гнали его на болота, как именно это делается – через бумажки, упоминания, запросы, вовремя подложенный на стол журнал с фотографией на обложки, возвращения к давно забытым и в моменте вполне безобидным разговорам, прослушке, казуистику – очень интересно. Не без риска вьетнамских флешбеков, но захватывающе.

Всерьез думаю прочитать другую версию биографии, которую мне отдельно рекомендовали - Robert Oppenheimer: A Life Inside the Center, и в тексте. Слушать такую книгу довольно сложно. Автор, Рэй Монк, пишет все больше о философах, Витгенштейне и Расселе, который много занимались новыми основаниями естественных наук, может быть здорово.

Джон Вон Нойман занимался в возглавляемом Оппенхаймером Институте перспективных технологий своими математически-атомными делами типа теории игр и разработки концепции ядерной войны и с директором, в общем, не особенно дружил, потому что людьми они были очень разными, по отношению к коммунизму тоже – Вон Нойман его остро ненавидел.

Но на заседаниях оппенхаймеровской комиссии, где все собрались, чтобы обосновать, почему ему нельзя давать допуск, математик проявил себя замечательно, назвав вопрос «перестали ли вы быть коммунистом?» таким же невозможным для односложного ответа, как и «вы уже перестали бить жену?». Над значимостью юношеского интереса к коммунизму посмеялся, не совсем понятное происшествие с Шевалье (Шевалье сказал Оппенхаймеру, что знает человека, который знает человека с каналом передачи информации о разработке атомной бомбы СССР – что могло бы быть конструктивно в ситуации, когда противник может успеть первым, Оппенхаймер не стал сотрудничать, но и не донес) назвал подростковой эскападой. Здорово, потому что многие там начали петь и сдавать, без особого для себя смысла.

Новая книжка про Вон Ноймана – The Maniac чилийского автора Бенхамина Лабатута, известного по работе «Когда мы перестали понимать мир», выйдет в октябре. Сейчас же обнаружила, что у меня есть еще нечитанная Prisoner's Dilemma: John Von Neumann, Game Theory and the Puzzle of the Bomb.

Сын добрался до главы, где становится ясно, что кровь одного из членов королевской семьи Амбера может повредить часть Лабиринта. И немедленно высказал предположение, что Оберон наплодил толпы принцев и принцесс, чтобы иметь возможность уничтожить Лабиринт в любой момент.

Я эту мифологию забыла совершенно, как и то, что Дворкин и Лабиринт составляли замкнутую систему, которая была неуязвима столетиями, пока Дворкина не настигло его личное, внутреннее безумие. Мне кажется, это здорово придумано – сначала кажется, что беды Амбера порождены проклятьем Корвина, которое прорубило через отражения путь созданий хаоса, а оказалось, что это проклятье Дворкина, который как был хаоситом, так и остался.

В 21 веке видно, как же Желязны в этом цикле злоупотребляет длинными разговорами в качестве инфодампов, гонит объем текста с помощью тоже длинных описаний мелькающих отражений во время путешествий, и много еще чем грешит. А все равно многое сделано хорошо.

Отличная книга про в своем роде благородный и древнейший род Блэков – The House of Wittgenstein: A Family at War, чистый, происследованный нон-фикшн, который читается как семейная сага в немного гротескных декорациях роскоши предвоенной Вены, чудовищной первой мировой войны и не менее страшных по своей сути следующих предвоенных годах Европы. Если вы преимущественно читаете художественную литературу, но хотите обратиться к нонфикшену, то это хороший вариант.

Самый знаменитый из Виттгенштейнов – философ Людвиг Виттгенштейн, который, в частности, много занимался философией математики, не становится главным героем истории, там все важны. Правда, этим «всем» приходится тяжело, какими бы принцами Вены они не были – из пятерых братьев Виттгенштейнов трое покончили с собой в разных обстоятельствах, у сестер жизнь складывалась непросто, талантливый пианист Пауль потерял на фронте правую руку (но продолжал играть и выступать, а первые аранжировки ему готовил слепой придворный композитор Виттгенштейнов), Людвиг по-настоящему увлекся учением Л.Н. Толстого и отдал все свое состояние сиблингам. Почему и без того очень богатым братьям и сестрам, а не нуждающимся? Потому что деньги развращают людей, так что логично их отдать тем, кто уже и так безнадежно испорчен, а не невинным беднякам. Захватывающе.

На русском языке книга тоже издавалась, есть в электронном виде и в бумажном. Судя по фотографиям на Лабиринте, в бумажной версии есть фотографии, которые в мой киндл не доложили.

Кажется, мы еще какое-то время не расстанемся с Оппенхаймером. В фильме не освещается «что было потом», кроме кратких кадров с вручением премии Энрико Ферми (что страшно возмутило личную Немезиду Оппенхаймера – Страусса, который справедливо воспринял это как некоторую реабилитацию. Плюс 50 000 долларов, не будем забывать).

А так он возглавлял Институт перспективных исследований до 1966 года, который часто называли «санаторием для гениев» - видимо, там правда было здорово, и, когда говорят о Принстоне как о волшебном месте, где Эйнштейн гулял с Геделем, имеется ввиду именно институт. Когда Джон Нэш смог вернуться к работе, он сделал это не в Принстоне вообще, а именно в Институте перспективных исследований, и это Оппенхаймеру звонил его психиатр, чтобы узнать, насколько Нэш еще в своем уме.

Когда Оппенхаймер уже оставил пост директора, попечительский совет обещал ему построить небольшой дом рядом с восхитительным особняком, который он с женой занимал двадцать лет. Страусс из чистой вредности задним числом заблокировал это решение – и это отдельно смешно, потому что когда Страусс много лет до того хотел переселиться в Принстон и облюбовал себе дом, Оппенхаймер устроил срочную покупку этого дома институтом, чтобы поселить туда одного из профессоров. В этой истории все очень литературно замыкается и повторяется.

Пока искала подтверждение работы Джона Нэша именно в Институте перспективных исследований (авторы биографии Оппенхаймера очень точные и много работали с архивами, но все равно), прочитала предоставленную им для нобелевского комитета автобиографию. И там есть совершенно замечательный абзац:

So at the present time I seem to be thinking rationally again in the style that is characteristic of scientists. However this is not entirely a matter of joy as if someone returned from physical disability to good physical health. One aspect of this is that rationality of thought imposes a limit on a person’s concept of his relation to the cosmos. For example, a non-Zoroastrian could think of Zarathustra as simply a madman who led millions of naive followers to adopt a cult of ritual fire worship. But without his “madness” Zarathustra would necessarily have been only another of the millions or billions of human individuals who have lived and then been forgotten.

Нэш пишет, что уже совершенно рационально мыслит, как и подобает ученому, но не чувствует от этого особой радости, которую мог бы чувствовать человек, вернувшийся к норме после тяжелой болезни. Рациональность накладывает ограничения на представления человека о его отношениях с мирозданием. Например, для тех, кто не исповедует зороастризм, Заратуста – безумец, заставивший миллионы простаков поклоняться огню. Но без этого «безумия» Заратустра был бы всего лишь одним из миллионов и миллиардов людей, которые просто жили и потом были забыты.

Вот это я понимаю. Друзей не предают, даже воображаемых.

В «Доме Виттгенштейнов» один из самых крутых сюжетов - как Пауль Виттгенштейн, который потерял на Первой Мировой правую руку, решил, что он все равно будет великим концертирующим пианистом и боролся за то, чтобы его воспринимали именно так - как самоценного музыканта, а не диковинного фрика или «мужественного инвалида», который и без руки может прилично играть.

Для него делали аранжировки и отдельные произведения специально под левую руку, но это даже вторично, основное - это размышление о том, что такое музыка и в чем состоит задача исполнителя. Равель специально для Пауля Виттгенштейна отдельный концерт написал. https://youtu.be/_zQteXqbYas

Биографии мне кажутся одним из самых поразительных поджанров нонфикшена, потому что рассказ о жизни человека может быть чем угодно, любой историей. Тут можно справедливо отметить, что попытка рассказать свою историю через биографию другого, как правило, мертвого и знаменитого, человека - это даже не стояние карлика на плечах гиганта, а попытка свить в волосах гиганта гнездо, но все зависит от качества исполнения. Скажем, Why Fish Does not Exist крутая, хотя там про автора не меньше, чем про ихтиолога, который травил стрихнином рыбок, и, возможно, основательницу Стэндфордского университета, миссис Стэнфорд, тоже. Или отличнейшая относительно новая биография Стивена Хокинга, где автор разбирает природу звезд во всех смыслах.

Вот эта коллективная биография Виттгенштейнов, которую я сейчас читаю, как раз лишена явного присутствия автора, и это ей несколько вредит. Я ее начала читать в надежде на описание удивительного феномена расцвета интеллектуальной жизни в Вене начала века - где молодой математик Гедель так погрузился в философию, что вышел за пределы математики. До этой части автор пока не добрался, но работа все равно интересная.

К сожалению, там нет попытки разгадать главную загадку Виттгенштейнов - почему они все были, как минимум, людьми с ментальными проблемами. Трое из сыновей покончили с собой, причем, только один из них сделал это в действительно тяжелых обстоятельствах, когда находился в плену. Людвиг Виттгенштейн настойчиво передал все свое состояние семье, начал работать скромным школьным учителем - и работал, пока не встретил в коридоре отца своего ученика, который пришел жаловаться директору на побои, нанесенные ребенку Людвигом накануне, и ситуация крайне осложнилась тем, что учитель-философ нес в медпункт избитого им до бессознательного состояния другого ученика. Хотя дети вспоминали его даже не без тепла - он учил их каким-то элементам высшей математики, привез из Вены микроскоп, конструировал паровые двигатели, показывал, как вскрывать белку и вываривать скелет лисицы.

Пауль, очевидно, был титаном духа, раз пережил достаточно адский плен в Сибири и выстроил из своего большого таланта, больших денег (чтобы ему было, что играть, он просто заказывал произведения для фортепьяно под одну только левую руку лучшим композиторам своего времени и платим по-королевски) и несгибаемой воли отличную карьеру. Но и он имел некоторые странности, которые сдерживались, в основном, дисциплиной настоящего музыканта.

Что у них там было, у Виттгенштейнов такое, что они по краю безумия постоянно ходили?

Сердце сердца математики, которое сводит с ума каждого, кто в него заглянет. Прочитала крайне поэтическую главу книги When We Cease to Understand the World (Когда мы перестали понимать мир) Бенхамина Лабатута, посвященную математику без гражданства Александру Гротендику, который был одним из столпов самой абстрактной и чистой математики, исключительно успешным ученым (отказаться и от Филдсевской медали и от Премии Крафорда не каждому дано), пока не самоизолировался от мира, уйдя в ручной труд и медитации, чтобы, как он сам сказал в минуту доброго настроения американской ученой-математику Лейле Шнепс, защитить человечество от себя же, потому что он увидел в своих изысканиях «тень нового кошмара».

Вот это математика. Однажды я каким-то непонятным еще образом организую себе саббатикал и буду пару лет только и заниматься, что изучением математики по траектории, которая позволит мне прочитать обобщенные части современных больших работ. Я тоже хочу посмотреть в сердце сердца абсолютного знания. Поскольку мое умственное развитие существенно ниже, чем у Гротендика и Мотидзуки, то и сойти с него не так уж опасно.

Книжка и правда отличная, она совершенно восторженно и бесстыже романтизирует все эти выси сознанья, где безумье и снег, поэтому стоит почитать. Надо только учитывать, что волнующие математические заклинания – как падающие звезды. В том смысле, что люди себе их представляют по ярким подретушированным картинкам, на деле же, чтобы получить от этого зрелища сильное переживание, надо провести некоторую работу. Не так, что вышел ночью на улицу, запрокинул голову, а там – шоу (не дай бог никому такое увидеть). Нужно же выбраться в место без световой засветки, тепло одеться, организовать себе удобное теплое лежбище и настроить восприятие на радость от пары быстрых росчерков в три минуты. И это абсолютно прекрасно, чудо и острое переживание. А математические миры требуют длительного выстраивания в сознании подготовительных конструкций и выполнения разнообразных манипуляций с ними, зато потом – ого-го.

С сыном по дороге как раз слушали «Понедельник начинается в субботу», и там упоминается, как люди играли в морской бой в банаховом пространстве. Что же такое банахово пространство? - спросил у меня ребеночек. Я почувствовала себя капитаном Фантастик, у которого маленькая дочка спросила, что такое секс, но ему было легче дать определение без обмана и пошлости. Взяла паузу, чтобы сформулировать какое-то образное пояснение.

Я была невыдающимся студентом мехмата, но у меня есть мнение. Непонятно, как можно учить людей математике, не формируя у них ни малейшего понятия, что такое математика и что такое современная математика. На дополнительном семинаре я слышала про Бурбаки и проблемы Гильберта, но про то, что занимает лучших математиков сейчас, куда идет наука, наука это или не наука, открывает или создает, кого можно назвать величайшими математиками современности и чем они занимаются – никогда.

Там же как, приходишь на первые лекции по матанализу, преподаватель вводит понятие множества, отображения, операций над множествами, дальше про бесконечно малые и пределы, ну и понеслось к дифференциалам и интегралам довольно быстро. За пару лет надо отрастить в своем сознании все эти понятия, чтобы дальше уже заниматься специализацией.

Но без философии математики, порции эпистемиологии и какого-то курса истории современной математики – это очень технические упражнения. Внутри этой дисциплины можно научиться выполнять необходимые действия, walk the walk и talk the talk, но бОльшая часть студентов не будет понимать, чем они, собственно, занимаются. Лучше на первых курсах пожертвовать чем-то вроде теории операций ради чего-то типа «Обзора проблем современной математики» и заменить обязательный гуманитарный курс на философию математики.

В «Доме Виттгенштейнов» вычитала, что Пауль однажды заинтересовался семейной историей и нашел в числе предков знаменитого банкира и торговца оружием Самюэля Оппенхаймера, даты жизни 1635-1703 г. Не думаю, что это отдаленно роднит философа Людвига Виттгенштейна с физиком Робертом Оппенхаймером, чья фамилия происходила от небольшой деревни, где жила семья отца до эмиграции. Но занятно.

Поняла, что мне не нравится идея «фикшена на основе нон-фикшена», если та часть, которая «фикшн» не имеет четкой жанровой формы. «Когда мы перестали понимать мир» Лабату - не роман, не повесть и не эссе, и это в какой-то момент начинает раздражать.

Особенно это заметно в главе про Хайзенберга, где описывается, как совсем еще молодой физик уехал на самый дальний из немецких островов спасаться от аллергии (могу его понять) и работать. Автор там пускается в невыносимую лирику, не структурируя, при этом, текст как художественный - он просто описывает биографию, снабжая ее всяким таким:

Он отвернулся, и на него нахлынуло неконтролируемое удивление. Лавки вдоль набережной вдруг показались ему обугленными руинами, будто здесь был сильнейший пожар. На телах у прохожих Гейзенберг различал ожоги от пожара, видимого ему одному. Бегали дети, и волосы у них полыхали. Влюбленные пары горели, как погребальные костры и смеялись. Гейзенберг ускорил шаг, стараясь унять дрожь в ногах, как вдруг его оглушил страшный грохот, молния расчертила небо и ударила ему прямо в череп. Он бегом побежал в пансион, в глазах побелело, как всегда перед приступом мигрени, его мутило, от центра лба к ушам расползалась боль, еще немного, и голова расколется. С трудом поднявшись по лестнице, он без чувств упал на постель, его лихорадило, он дрожал.

Дочитала «Дом Виттгенштейнов» до тяжелых эпизодов сразу после аншлюса Австрии, когда в стране начали действовать людоедские законы о правах евреев. Виттгенштейны – вполне самоотверженно воевавшие за честь исчезнувшей империи братья и много жертвовавшие на военные нужды сестры - обнаружили, что они больше не венские аристократы (по положению в обществе, хотя и не по титулу), а люди без прав.

Описано без детальных описаний ужасов, но ярко, то есть, если вам сейчас не хочется читать тяжелые тексты, то вполне ок. Там даже присутствует почти комедийный эпизод: сразу после аншлюса Виттгенштейнов заставили поднять над своим дворцом флаг со свастикой, за что они испытывали большую неловкость перед знакомыми. Но тут обнаружилось, что трое из четырех их прямых прародителей были крещенными евреями, поэтому они чистокровные евреи и должны немедленно этот флаг снять.

Вопрос от уважаемого читателя о книгах про рынок искусства: что почитать о том, кто как и почём поку­пал арт. Тут нужен дисклаймер: во-первых, спрос на проекты, похожие на выставку «Нового Иерусалима» об эпохе Рубенса, яв­но больше предложени­я. В хороших выставках в РФ много биографического контекста, но (как правило) нет экономи­ческого. Во-вторых, это объяснимо: не зн­аю, как в столице, но в Петербурге замет­но, что российская школа искусствоведения – тормозной путь советской, основанной на формальном анали­зе произведения иску­сства. Этот метод пр­едполагает фокус на форме, он подробно отвечает на вопрос «как», сводя всё к «чистому искусству». К этому располагает музейн­ый формат общения с вещами, когда мы видим их изъятыми из контекста, отсюда мемы про экскурсов­одов, которые уныло вещают нечто максима­льно отвлечённое. В общем, про рынок у нас говорить не приня­то, плюс тяготение к романтической тракт­овке фигуры художник­а, которая исключает его из рынка (ну, он же исключительный). Тем не менее, почи­тать есть что.

1. Наталья Сорокина, «И­скусство и деньги. Лекции-путеводитель» – наверное, оптималь­ный вариант: много социально-экономическ­ого контекста, читае­тся легко. Фрагмент можно почитать здесь­.

2. Из недавнего - на ру­сском языке вышла кн­ига Светланы Алперс «Предприятие Рембран­дта. Мастерская и ры­нок», отличное издан­ие отнюдь не только про Рембрандта. Есть милые подробности про отсутствие у маст­ера клиентоориентиро­ванности. Фрагмент есть здесь.

3. Анна Арутюнова, «Арт­-рынок в XXI веке. Пространство художест­венного эксперимента» – рекомендация зна­комого экономиста. Фрагмент.

4. Валерия Колычева, «Р­ынок произведений ис­кусства: теоретико-э­кономический анализ» – монография издана в 2023. Узнала о ней вчера, во введении есть многообещающий тезис о том, что «недавние антагонисты – сфера экономики и сфера культуры и ис­кусства – тесно взаи­мосвязаны». Значит, деромантизация всё же идёт, не мне одной она нужна, и Рубенс улыбается тому, как люди зано­во находят связь эко­номики и искусства. Фрагмент.

Затрагивают рыночный контекст много где, но ещё одна проблема хороших книг по ис­кусству – через неск­олько лет после изда­ния их непросто найт­и. Интересные подроб­ности есть в книгах Александра Викторови­ча Степанова по иску­сству эпохи Возрожде­ния, но у меня ушло много часов на монит­оринг Алиба и Авито, чтобы найти их не по цене своей бессмер­тной души почки. Сейчас есть переиздание 2023 года тома про Италию XIV - XV веков, и я вам скажу хватайте, это как минимум неплохая инвестиция. Ещё из недавнего – пер­еиздание «Дневников и писем» любителя сч­итать гульдены Альбр­ехта Дюрера.

В целом как минимум в московских проектах внимания к рынку всё больше – это и «Под знаком Рубенса», и упоминание успеха Жака-Луи Давида и тезиса, что искусство должно обеспечивать себя на «Салонах» Дидро» в ГМИИ, и «Выбор Добычиной», и рыночный расклад по гравюрам того же Дюрера на выставке в ГИМе пару лет назад. В Петербурге скромнее: разве что Русский музей, сам того не желая, поднял ценник на Тимура Новикова и неоакадемистов) В общем движение есть.

В начале второй мировой Людвиг Виттгенштейн, уже получивший английский паспорт, потерял любимого человека из-за полиомиелита, страшно затосковал (было, от чего) и ушел из Кембриджа в работать санитаром в больницу. Разносил там по палатам лекарства, раздавал больным и уговаривал их не пить таблетки, поскольку это противоречило его толстовским идеям.

Он тогда был большой звездой, один из врачей узнал его как знаменитого философа.

Кто-то из просвещенных пациентов тоже мог получить самые сильные впечатления, когда к его одру явился весьма узнаваемый Людвиг Виттгенштейн, протянул стаканчик с таблетками и, как своеобразный Морфеус, предложил подумать и не пить их.

Как ни удивительно, его карьера в фарме пошла неплохо, Виттгенштейн прославился среди фармацевтов своей изобретательностью в подготовке мазей, а потом работал в исследовательской лаборатории, где придумал способы измерения пульса, до которых никто раньше не додумывался.

Последовательный был человек.

Дослушала When We Cease to Understand the World (Когда мы перестали понимать мир) Бенхамина Лабатута, это очень интересная работа как содержательно, так и по форме.

Книга состоит из серии глав, посвященных истории идей в математике и физике (первая глава из этой линии несколько выпадает, но там тоже про естественные науки), и в каждой следующей главе мера вымышленных эпизодов из жизни великих ученых нарастает. Глава «Сердце сердца» об Александре Гротендике может считаться биографическим эссе. В историях о Хайзенберге уже идет лютая фантазийность относительно его чувств и мыслей, а Шредингера автор заставил поучаствовать в серии совершенно потрясающих эпизодов, даже с учетом того, что его личная и семейная жизнь отличались определенной экзотичностью. Сцена, в которой Шредингер мастурбирует с использованием жемчужин, вытащенными из серег девочки-подростка, которой он увлекся в лечебнице для больных туберкулезом, в общем, необязательна.

Заканчивается все послесловием из жизни автора, где какой-то злодей травит собак, садовник оказывается бывшим математиком, который вспоминает о ней с тоской завязавшего алкоголика, и прочими лирическими заметками вокруг мысли, что люди создали такую невероятную конструкцию в мире идей, которая, вроде бы, должна объяснять мир, но настолько несовместима с естественным человеческим сознанием, что понимание мира тут же и закончилось.

Это текст, впечатление о котором говорит больше об авторе и читателе, чем о Шредингере и Гротендике, но такое тоже нужно. Замечательно, что кого-то тоже достаточно сильно волнует, что смотрит на тебя из бездны, когда ты смотришь в нее, чтобы написать целую книжку – и вполне себе бестселлер. Рекомендовать к прочтению не могу, следующую работу автора, посвященную Вон Нойману, жду с нетерпением. Раз уж этой осенью не планируется Пелевин, пусть будет «Маньяк» Лабатута.

Роль рабов в становлении американской экономики заключалась не только в том, что плантаторы могли производить по сходной цене экспортные биржевые типа хлопка, табака и сахарного тростника. Есть версия, что их значение как финансового инструмента не менее важно – американская земля тогда была дешева, а вот под залог вполне ликвидных людей можно было получать займы. Свидетельства о владении рабами собирали в пакеты и под них открывали кредитные линии в метрополии, экономика Америки пополнялась живыми быстрыми деньгами, на которые строились заводы и дороги.

Книжечка - Edible Economics: A Hungry Economist Explains the World, представитель популярного жанра, согласно канонам которого экономист через простые анекдоты и метафоры объясняет, как все устроено, на его взгляд.

Есть байка, что Эмиль Золя, когда терял вдохновение, все равно садился за стол и писал хоть что-то, например, "не пишется, не пишется, не пишется", а потом как-то уже начинало получаться, и вот вам много томов о страданиях трудовых людей.

Это работает, но есть способы и получше. Может, даже будут получаться не романы про страдания, а что угодно - пост в блог, книга, которую вы давно хотели написать, большой аналитический отчет, история вашей семьи, синопсис, предложение, текст для сайта.

Сегодня в школе для всех, кто пишет, Band начинается курс писателя Степана Гаврилова «Как расписаться», на котором учат просто брать и делать. Страх чистого листа и страх собственного "недостаточно хорошего" первого варианта текста - это чисто технические проблемы новичков, которые можно преодолеть.

Приходите на курс, он совсем короткий - 8 дней, проходит прямо в телеграме, то есть не надо логиниться в Геткурс, лекции короткие, задания практичные и понятные. Никакого разгона и длинных подступов к вопросу, начинаете сегодня, через неделю уже не тормозите с текстами, а просто берете и пишете первый черновик.

Записываться на курс - здесь, он дешевый, с промокодом ПРОМЕТА сегодня скидка 10%

Я, можно сказать, только что вышла с учебного заседания, которое проводила Галина Юзефович для Ассоциации русскоязычных книжных клубов, для модельного обсуждения выбрали книгу «Словно мы злодеи» - это еще одна история про Хогвартс для взрослых, где крайне замкнутый и преданный ремеслу коллектив всей своей жизнью так самозабвенно погрузился в великую классику, что классика вошла в их жизнь и разорвала ее по швам.

Как это бывает на хороших встречах, участники развернули много совершенно неожиданных способов посмотреть на книгу, и один из них мне особенно понравился - это аналогия между «Злодеями» и «Не отпускай меня» Исигуро Кадзуо, где тоже рассказывается о студентах закрытой школы, программа которой сконцентрирована на спорте и искусстве. Когда цель творчества - самоотдача в самом буквальном смысле.