Рассказываю на "Дистопии" про Сигизмунда-наше-все-Кржижановского. Вот вам пара цитат из его "Возвращения Мюнхгаузена":
«Это правда: наши палки об одном конце, наша страна об одной партии, наш социализм об одной стране, но не следует забывать и о преимуществах палки об одном конце: по крайней мере ясно, каким концом бить».
И вот еще:
«Наши европейские россказни о столице Союза Республик, изображающие ее как город наоборот, где дома строят от крыш к фундаменту, ходят подошвами по облакам, крестятся левой рукой, где первые всегда последние (например, в очередях), где официоз «Правда», потому что наоборот, и так далее – всего не припомнишь, — все это неправда: в Москве домов от крыш к фундаменту не строят (и от фундамента к крышам тоже), не крестятся ни левой, ни правой, что же до того, земля или небо у них под подметками, не знаю: москвичи, собственно, ходят без подметок. Вообще голод и нищета отовсюду протягивают тысячи ладоней. Все съедено – до церковных луковиц включительно…»
Ну и по ссылке про самого автора:
http://dystopia.me/sigizmund-krzhizhanovskij/
«Это правда: наши палки об одном конце, наша страна об одной партии, наш социализм об одной стране, но не следует забывать и о преимуществах палки об одном конце: по крайней мере ясно, каким концом бить».
И вот еще:
«Наши европейские россказни о столице Союза Республик, изображающие ее как город наоборот, где дома строят от крыш к фундаменту, ходят подошвами по облакам, крестятся левой рукой, где первые всегда последние (например, в очередях), где официоз «Правда», потому что наоборот, и так далее – всего не припомнишь, — все это неправда: в Москве домов от крыш к фундаменту не строят (и от фундамента к крышам тоже), не крестятся ни левой, ни правой, что же до того, земля или небо у них под подметками, не знаю: москвичи, собственно, ходят без подметок. Вообще голод и нищета отовсюду протягивают тысячи ладоней. Все съедено – до церковных луковиц включительно…»
Ну и по ссылке про самого автора:
http://dystopia.me/sigizmund-krzhizhanovskij/
dystopia.me
Сигизмунд Кржижановский
Сигизмунд Кржижановский – звучит, как имя гоголевского персонажа.
«Конец тура» везде презентуют как байопик Дэвида Фостера Уоллеса. И тут есть две проблемы: 1) если это байопик, то очень плохой и 2) главный герой фильма – вовсе не Уоллес.
Рассказываю на "Дистопии", о чем на самом деле "Конец тура":
http://dystopia.me/o-chem-na-samom-dele-konets-tura/
Рассказываю на "Дистопии", о чем на самом деле "Конец тура":
http://dystopia.me/o-chem-na-samom-dele-konets-tura/
«Дистопия»
О чем на самом деле «Конец тура»? — «Дистопия»
О чем на самом деле «Конец тура»? — «Дистопия»
Есть такой фильм, называется «Jiro Dreams of Sushi» («Мечты Дзиро о суши»)
Речь в нем идет о поваре, Дзиро Оно, его ресторан – небольшой закуток в подземном переходе в городе Гинза. Внутри – никаких столиков, одна длинная стойка и десять высоких стульев. Все. Даже туалета нет.
В меню – только суши.
И знаете что?
Столик (точнее, стул) надо бронировать за месяц.
Рейтинг: три звезды Мишлен – максимальная оценка в ресторанном бизнесе. Больше не бывает.
Дзиро настолько одержим своим делом, что отлучается из ресторана только чтобы поспать. Когда правительство Японии объявило о присуждении ему премии Мейку, Дзиро днем вышел из ресторана, съездил за премией и вечером снова вернулся за разделочный стол. Когда он успел завести детей – непонятно.
«Я не стараюсь быть эксклюзивным и элитным. – Говорит сэнсей. – Техника приготовления, которую я использую, не секретна. Суть в самоотдаче и повторении одних и тех же вещей каждый день».
В России такое вряд ли сработало бы, но Япония – страна особая. Преданность своему делу там дороже золота. Именно так выглядит перфекционизм по-японски: полная концентрация на одном предмете. Десятки тысяч раз отрабатывать один прием. Значение имеет все, не только качество еды, но и динамика подачи блюд на стол и даже индивидуальные особенности гостя; это как дирижировать оркестром. Если Дзиро замечает, что гость – левша, то суши для него готовят и подают особым способом. Дзиро не использует мороженные продукты, и даже больше – все ингредиенты он готовит сам (сегодня – уже с помощью учеников, конечно). Если клиент заказывает суши с осьминогом, Дзиро берет свежего осьминога и 50 (пятьдесят!) минут массирует его, чтобы добиться идеальной мягкости филе. Только вдумайтесь в эту цифру: 50 минут массировать осьминога ради того, чтобы сделать суши.
У фильма, впрочем, есть и второе дно – когда авторы берут интервью у детей мастера, становится очевидно, что перфекционизм отца очень дорого обошелся семье. Оба его сына всю жизнь прожили в тени отцовской одержимости и, кажется, так и не добились одобрения – и даже доброго слова.
Вот тут-то фильм о мастерстве приготовления суши внезапно (я думаю, даже вопреки воле авторов) превращается в настоящую семейную драму. Представьте только – ваш отец буквально живет в своем ресторанчике и целыми днями шатается по рынку, чтобы найти идеального тунца, а вечерами совершенствует рецепты варки риса.
Так себе детство.
- Пап-пап, у меня на велосипеде цепь слетела, помоги, пожалуйста.
- Твою мать, сын! Я же просил не отвлекать меня всякой фигней, когда я массирую осьминога! Выйди с кухни!
В общем, мораль простая: перфекционист-отец – горе семьи.
Речь в нем идет о поваре, Дзиро Оно, его ресторан – небольшой закуток в подземном переходе в городе Гинза. Внутри – никаких столиков, одна длинная стойка и десять высоких стульев. Все. Даже туалета нет.
В меню – только суши.
И знаете что?
Столик (точнее, стул) надо бронировать за месяц.
Рейтинг: три звезды Мишлен – максимальная оценка в ресторанном бизнесе. Больше не бывает.
Дзиро настолько одержим своим делом, что отлучается из ресторана только чтобы поспать. Когда правительство Японии объявило о присуждении ему премии Мейку, Дзиро днем вышел из ресторана, съездил за премией и вечером снова вернулся за разделочный стол. Когда он успел завести детей – непонятно.
«Я не стараюсь быть эксклюзивным и элитным. – Говорит сэнсей. – Техника приготовления, которую я использую, не секретна. Суть в самоотдаче и повторении одних и тех же вещей каждый день».
В России такое вряд ли сработало бы, но Япония – страна особая. Преданность своему делу там дороже золота. Именно так выглядит перфекционизм по-японски: полная концентрация на одном предмете. Десятки тысяч раз отрабатывать один прием. Значение имеет все, не только качество еды, но и динамика подачи блюд на стол и даже индивидуальные особенности гостя; это как дирижировать оркестром. Если Дзиро замечает, что гость – левша, то суши для него готовят и подают особым способом. Дзиро не использует мороженные продукты, и даже больше – все ингредиенты он готовит сам (сегодня – уже с помощью учеников, конечно). Если клиент заказывает суши с осьминогом, Дзиро берет свежего осьминога и 50 (пятьдесят!) минут массирует его, чтобы добиться идеальной мягкости филе. Только вдумайтесь в эту цифру: 50 минут массировать осьминога ради того, чтобы сделать суши.
У фильма, впрочем, есть и второе дно – когда авторы берут интервью у детей мастера, становится очевидно, что перфекционизм отца очень дорого обошелся семье. Оба его сына всю жизнь прожили в тени отцовской одержимости и, кажется, так и не добились одобрения – и даже доброго слова.
Вот тут-то фильм о мастерстве приготовления суши внезапно (я думаю, даже вопреки воле авторов) превращается в настоящую семейную драму. Представьте только – ваш отец буквально живет в своем ресторанчике и целыми днями шатается по рынку, чтобы найти идеального тунца, а вечерами совершенствует рецепты варки риса.
Так себе детство.
- Пап-пап, у меня на велосипеде цепь слетела, помоги, пожалуйста.
- Твою мать, сын! Я же просил не отвлекать меня всякой фигней, когда я массирую осьминога! Выйди с кухни!
В общем, мораль простая: перфекционист-отец – горе семьи.
Forwarded from Литература и жизнь
Первые главы «Бесконечной шутки» в переводе Алексея @polyarinov и Сергея Карпова теперь можно прочитать на сайте infinitejest.ru. Сейчас там уже выложены десять глав, еще две порции обещают в декабре и январе (на обновления можно подписаться там же).
В "Бесконечной шутке" есть персонаж, которого зовут Hugh G.Rection.
Таких дурацких, неврастеничных каламбуров в книге десятки, и этот мы тоже пытались как-то сохранить.
Рабочий вариант:
Уолт Э.Тостояк
Но я сейчас еще один придумал:
Сэм Дюймов
Таких дурацких, неврастеничных каламбуров в книге десятки, и этот мы тоже пытались как-то сохранить.
Рабочий вариант:
Уолт Э.Тостояк
Но я сейчас еще один придумал:
Сэм Дюймов
Мой текст про Кржижановского на "Дистопии" вроде бы хорошо зашел, так что вот вам еще несколько ссылок на мои эссе разной степени давности:
1) Богумил Грабал и его "Слишком шумное одиночество": http://dystopia.me/slishkom-shumnoe-odinochestvo/
2) о "Бледном огне" Владимира Набокова: http://dystopia.me/blednyi-ogon-vladimira-nabokova/
3) о "Тысяче осеней Якоба де Зута" Дэвида Митчелла: http://dystopia.me/kak-ne-bit-mudakom/
4) о "Деньгах" Эмиса и "Худшем человеке на свете" Дугласа Коупленда: http://dystopia.me/worst-person-ever/
1) Богумил Грабал и его "Слишком шумное одиночество": http://dystopia.me/slishkom-shumnoe-odinochestvo/
2) о "Бледном огне" Владимира Набокова: http://dystopia.me/blednyi-ogon-vladimira-nabokova/
3) о "Тысяче осеней Якоба де Зута" Дэвида Митчелла: http://dystopia.me/kak-ne-bit-mudakom/
4) о "Деньгах" Эмиса и "Худшем человеке на свете" Дугласа Коупленда: http://dystopia.me/worst-person-ever/
«Дистопия»
«Слишком шумное одиночество» Богумила Грабала — «Дистопия»
«Слишком шумное одиночество» Богумила Грабала — «Дистопия»
Как развлечь себя на торжественном приеме, на котором ты никого не знаешь
[инструкция для интроверта]
1) пройти зал насквозь по диагонали, стараясь наступать на паркетины одного цвета
2) разглядывать картину на стене и с видом эксперта, воображая, что ты герой романа Дэна Брауна, а в картине зашифровано тайное послание
3) почувствовать себя идиотом, когда тебе скажут, что эта картина – копия
4) повторить пункт 1
5) пересчитать лампочки в доме, прикинуть их энергопотребление и просчитать возможную выгоду при переходе на светодиоды
6) наблюдать из окна за тем, как на заснеженной узкой дороге пытаются разъехаться два мусоровоза
7) удивиться тому, как это интересно – наблюдать из окна за тем, как на заснеженной узкой дороге пытаются разъехаться два мусоровоза
8) попытаться представить себе, как звучит русский язык для человека, страдающего афазией Вернике
9) повторить пункт 1
10) заметить на потолке отпечаток ноги и долго ходить по залу, разглядывая обувь гостей
11) попытаться высчитать средний возраст присутствующих в зале людей и разделить его на количество очкариков
12) вернуться к окну и увидеть, что два мусоровоза уже разъехались, чуть-чуть понаблюдать за падающим снегом и удивиться, поняв, что скучаешь по мусоровозам. Мусоровозы – это интересно
13) Вернуться домой и на вопрос: «как прошел день?» ответить: «восхитительно, незабываемо, лучший день в моей жизни»
14) лечь спать и еще долго думать о том, кто и когда оставил на потолке отпечаток ноги
[инструкция для интроверта]
1) пройти зал насквозь по диагонали, стараясь наступать на паркетины одного цвета
2) разглядывать картину на стене и с видом эксперта, воображая, что ты герой романа Дэна Брауна, а в картине зашифровано тайное послание
3) почувствовать себя идиотом, когда тебе скажут, что эта картина – копия
4) повторить пункт 1
5) пересчитать лампочки в доме, прикинуть их энергопотребление и просчитать возможную выгоду при переходе на светодиоды
6) наблюдать из окна за тем, как на заснеженной узкой дороге пытаются разъехаться два мусоровоза
7) удивиться тому, как это интересно – наблюдать из окна за тем, как на заснеженной узкой дороге пытаются разъехаться два мусоровоза
8) попытаться представить себе, как звучит русский язык для человека, страдающего афазией Вернике
9) повторить пункт 1
10) заметить на потолке отпечаток ноги и долго ходить по залу, разглядывая обувь гостей
11) попытаться высчитать средний возраст присутствующих в зале людей и разделить его на количество очкариков
12) вернуться к окну и увидеть, что два мусоровоза уже разъехались, чуть-чуть понаблюдать за падающим снегом и удивиться, поняв, что скучаешь по мусоровозам. Мусоровозы – это интересно
13) Вернуться домой и на вопрос: «как прошел день?» ответить: «восхитительно, незабываемо, лучший день в моей жизни»
14) лечь спать и еще долго думать о том, кто и когда оставил на потолке отпечаток ноги
В 1970-м году американский фолк-музыкант Сиксто Родригез записал две пластинки: Cold Fact и Coming from Reality. Ему прочили большую славу, но не сложилось – за год было продано всего несколько экземпляров. Сложно сказать, почему песни «не взлетели», - может, просто «звезды не сошлись», теперь уж поди-разбери.
1970-71 годы закончились для Родригеза бесславно: он провел пару камерных концертов в клубах, - таких же безуспешных, - и пропал.
Совсем.
И вот, казалось бы, таких историй миллионы – но случай Сиксто Родригеза особый: в 80-м его пластинки попали в ЮАР, и, как всегда бывает в таких случаях, вычислить «нулевого пациента», переправившего записи в Кейптаун, уже вряд ли возможно, - но это уже и неважно, важно другое: попав на африканскую землю, песни «пропавшего без вести» детройтского фолк-музыканта сперва обрели культовый статус, а затем и народную любовь. Его песня «Sugarman» стала гимном южноафриканского поколения Х. В итоге к середине девяностых Родригез стал в ЮАР фигурой, по популярности равной Высоцкому в СССР: миллионы пиратских записей, фанаты делают татуировки с изображениями его альбомов, а песни его знают буквально все от мала до велика; выйди на улицу, спой первые две строчки, и прохожие тут же подхватят. Небывалый успех.
И вот тут начинается самое интересное: двое поклонников задаются целью найти Родригеза, используя слова из песен музыканта как ключи к его личности, пытаясь в лирике отыскать указания на место жительства или хотя бы город, в котором можно попытаться найти кумира.
А дальше…
Дальше без спойлеров говорить довольно сложно. Просто поверьте: «В поисках шугармэна» - это история калибра романов Роберто Боланьо («поклонники в поисках автора/кумира» - сквозной мотив многих книг чилийского мастера).
Сегодня такой сюжет невозможен – гугл и интернет убили романтику поиска малоизвестных исполнителей: вводишь имя, ищешь родственников в соцсетях, связываешься с лэйблом, - и вуаля!
Но дело было в до-интернетную эпоху, только представьте: записываешь пару фолк-альбомов, терпишь поражение, бросаешь музыку и тридцать лет живешь абы где, вкалываешь на самых низкооплачиваемых должностях, потом к концу подходят девяностые, и тут – стук в дверь, а на пороге – люди со странным акцентом, сообщают, что у тебя миллионная армия поклонников, и ты повлиял на музыкальные вкусы целого континента, и все это время ты не знал об этом, просто жил себе в своем Детройте, ходил на работу и растил дочерей.
В 2013-м году шведский режиссер Малик Бенджеллул получил за этот фильм «Оскар» в номинации «документальное кино». И это как раз тот случай, когда рассказ о съемочном процессе тоже тянет на целый фильм: дело в том, что из-за мизерного бюджета часть ленты Бенджелуллу пришлось снимать на собственный айфон, а некоторые сцены (например, ту, где Сиксто прибывает в ЮАР) вообще дорисовывали с помощью анимации.
Сам по себе рассказ о съемках фильма «Searching for Sugar Man» - тоже своего рода мета-притча о творце, который жертвует всем что у него есть ради любимого дела.
Финал у этой истории, впрочем, совсем не счастливый: Малик Бенджеллул покончил с собой 13 мая 2014 года – буквально через год после триумфа фильма. Официальная версия: депрессия. Такие дела.
1970-71 годы закончились для Родригеза бесславно: он провел пару камерных концертов в клубах, - таких же безуспешных, - и пропал.
Совсем.
И вот, казалось бы, таких историй миллионы – но случай Сиксто Родригеза особый: в 80-м его пластинки попали в ЮАР, и, как всегда бывает в таких случаях, вычислить «нулевого пациента», переправившего записи в Кейптаун, уже вряд ли возможно, - но это уже и неважно, важно другое: попав на африканскую землю, песни «пропавшего без вести» детройтского фолк-музыканта сперва обрели культовый статус, а затем и народную любовь. Его песня «Sugarman» стала гимном южноафриканского поколения Х. В итоге к середине девяностых Родригез стал в ЮАР фигурой, по популярности равной Высоцкому в СССР: миллионы пиратских записей, фанаты делают татуировки с изображениями его альбомов, а песни его знают буквально все от мала до велика; выйди на улицу, спой первые две строчки, и прохожие тут же подхватят. Небывалый успех.
И вот тут начинается самое интересное: двое поклонников задаются целью найти Родригеза, используя слова из песен музыканта как ключи к его личности, пытаясь в лирике отыскать указания на место жительства или хотя бы город, в котором можно попытаться найти кумира.
А дальше…
Дальше без спойлеров говорить довольно сложно. Просто поверьте: «В поисках шугармэна» - это история калибра романов Роберто Боланьо («поклонники в поисках автора/кумира» - сквозной мотив многих книг чилийского мастера).
Сегодня такой сюжет невозможен – гугл и интернет убили романтику поиска малоизвестных исполнителей: вводишь имя, ищешь родственников в соцсетях, связываешься с лэйблом, - и вуаля!
Но дело было в до-интернетную эпоху, только представьте: записываешь пару фолк-альбомов, терпишь поражение, бросаешь музыку и тридцать лет живешь абы где, вкалываешь на самых низкооплачиваемых должностях, потом к концу подходят девяностые, и тут – стук в дверь, а на пороге – люди со странным акцентом, сообщают, что у тебя миллионная армия поклонников, и ты повлиял на музыкальные вкусы целого континента, и все это время ты не знал об этом, просто жил себе в своем Детройте, ходил на работу и растил дочерей.
В 2013-м году шведский режиссер Малик Бенджеллул получил за этот фильм «Оскар» в номинации «документальное кино». И это как раз тот случай, когда рассказ о съемочном процессе тоже тянет на целый фильм: дело в том, что из-за мизерного бюджета часть ленты Бенджелуллу пришлось снимать на собственный айфон, а некоторые сцены (например, ту, где Сиксто прибывает в ЮАР) вообще дорисовывали с помощью анимации.
Сам по себе рассказ о съемках фильма «Searching for Sugar Man» - тоже своего рода мета-притча о творце, который жертвует всем что у него есть ради любимого дела.
Финал у этой истории, впрочем, совсем не счастливый: Малик Бенджеллул покончил с собой 13 мая 2014 года – буквально через год после триумфа фильма. Официальная версия: депрессия. Такие дела.
🙈1
Гуипиль, гуарачи, гильотировка, дебикирование, контроверза, вадемекум, оклюзионный, адгезия, бахаизм, ногаку, форшлаг, проприорецепция, бриколаж, каталептик, скопофилия, экструдирующий, стригиль, лордоз, импост, хронаксия
– это навскидку слова, пополнившие мой вокабуляр, пока я читал Дэвида Фостера Уоллеса.
Я думаю, каждый по-своему отвечает на вопрос: что отличает великий роман от не-великого?
Когда я читал «Радугу тяготения» Пинчона, мне несколько ночей подряд снился разрушенный бомбежкой Лондон, снились гуляющие по нему собаки, и даже звук – гул пролетающей над головой ракеты ФАУ-2.
Мне редко снятся книги и вообще я не сказать что особо впечатлительный: чем больше читаешь, тем сложнее найти книгу, которая действительно «вшытрит», но «Радуга…» - роман настолько мощный, что просочился в подсознание довольно быстро и еще долго гудел в среднем ухе.
То же самое было, скажем, с «Даром» Набокова. Мне снился забор из романа – вот этот: «забор, составленный по-видимому из когда-то разобранного в другом месте (может быть, в другом городе), ограждавшего до того стоянку бродячего цирка, но доски были теперь расположены в бессмысленном порядке, точно их сколачивал слепой, так что некогда намалеванные на них цирковые звери, перетасовавшись во время перевозки, распались на свои составные части, – тут нога зебры, там спина тигра, а чей-то круп соседствует с чужой перевернутой лапой: обещание жизни грядущего века было по отношению к забору сдержанно, но разъятие земных образов на нем уничтожало земную ценность бессмертия; ночью, впрочем, мало что можно было различить, а преувеличенные тени листьев (вблизи был фонарь) ложились на доски забора вполне осмысленно, по порядку, – это служило некоторым возмещением, тем более, что их-то никак нельзя было перенести в другое место, заодно с досками, разбив и спутав узор: их можно было перенести на нем только целиком, вместе со всей ночью»
По мне – так один из самых красивых заборов на свете.
И знаете, это ответ на вопрос: «в чем отличие великого романа от всех остальных?» – великая книга неизбежно залезает в подсознание и потом долго живет в подкорке, как привидение.
Я больше двух лет читал «Бесконечную шутку» и главное, что я помню о ней – это невероятный словарный запас автора. В какой-то момент – и это было неизбежно – книга пролезла в подсознательное, но снились мне вовсе не герои и не сюжеты из романа. Мне снились слова – новые и необычные: Гуипиль, гуарачи, гильотировка, дебикирование, контроверза, вадемекум, оклюзионный, адгезия, бахаизм, ногаку, форшлаг, проприорецепция, бриколаж, каталептик, скопофилия, экструдирующий, стригиль, лордоз, импост, хронаксия – и еще много-много-много-много
много
много
много
много разных слов.
И для меня это был главный показатель если не величия, то очень большой силы романа – слова до этого мне никогда не снились.
https://daily.afisha.ru/brain/3888-beskonechnaya-shutka-devida-fostera-uollesa-otryvok-iz-glavnoy-novinki-2017-goda/
– это навскидку слова, пополнившие мой вокабуляр, пока я читал Дэвида Фостера Уоллеса.
Я думаю, каждый по-своему отвечает на вопрос: что отличает великий роман от не-великого?
Когда я читал «Радугу тяготения» Пинчона, мне несколько ночей подряд снился разрушенный бомбежкой Лондон, снились гуляющие по нему собаки, и даже звук – гул пролетающей над головой ракеты ФАУ-2.
Мне редко снятся книги и вообще я не сказать что особо впечатлительный: чем больше читаешь, тем сложнее найти книгу, которая действительно «вшытрит», но «Радуга…» - роман настолько мощный, что просочился в подсознание довольно быстро и еще долго гудел в среднем ухе.
То же самое было, скажем, с «Даром» Набокова. Мне снился забор из романа – вот этот: «забор, составленный по-видимому из когда-то разобранного в другом месте (может быть, в другом городе), ограждавшего до того стоянку бродячего цирка, но доски были теперь расположены в бессмысленном порядке, точно их сколачивал слепой, так что некогда намалеванные на них цирковые звери, перетасовавшись во время перевозки, распались на свои составные части, – тут нога зебры, там спина тигра, а чей-то круп соседствует с чужой перевернутой лапой: обещание жизни грядущего века было по отношению к забору сдержанно, но разъятие земных образов на нем уничтожало земную ценность бессмертия; ночью, впрочем, мало что можно было различить, а преувеличенные тени листьев (вблизи был фонарь) ложились на доски забора вполне осмысленно, по порядку, – это служило некоторым возмещением, тем более, что их-то никак нельзя было перенести в другое место, заодно с досками, разбив и спутав узор: их можно было перенести на нем только целиком, вместе со всей ночью»
По мне – так один из самых красивых заборов на свете.
И знаете, это ответ на вопрос: «в чем отличие великого романа от всех остальных?» – великая книга неизбежно залезает в подсознание и потом долго живет в подкорке, как привидение.
Я больше двух лет читал «Бесконечную шутку» и главное, что я помню о ней – это невероятный словарный запас автора. В какой-то момент – и это было неизбежно – книга пролезла в подсознательное, но снились мне вовсе не герои и не сюжеты из романа. Мне снились слова – новые и необычные: Гуипиль, гуарачи, гильотировка, дебикирование, контроверза, вадемекум, оклюзионный, адгезия, бахаизм, ногаку, форшлаг, проприорецепция, бриколаж, каталептик, скопофилия, экструдирующий, стригиль, лордоз, импост, хронаксия – и еще много-много-много-много
много
много
много
много разных слов.
И для меня это был главный показатель если не величия, то очень большой силы романа – слова до этого мне никогда не снились.
https://daily.afisha.ru/brain/3888-beskonechnaya-shutka-devida-fostera-uollesa-otryvok-iz-glavnoy-novinki-2017-goda/
Афиша
«Бесконечная шутка» Дэвида Фостера Уоллеса: отрывок из главной новинки 2018 года
В следующем году на русском языке наконец выйдет «Бесконечная шутка» Дэвида Фостера Уоллеса — важнейший роман современной американской литературы. Один из его переводчиков Алексей Поляринов выбрал для «Афиши Daily» фрагмент, ярко демонстрирующий стилистические…
Forwarded from Литература и жизнь
Переводчик Алексей Поляринов сдался и завёл-таки канал «Белый шум» — и это счастье для любого читателя. В первую очередь у него можно узнавать всё про важных английских и американских авторов масштаба Митчелла и Уоллеса — но найдётся место и для Кржижановского. Ну и, конечно, бесценные заметки о переводе «Бесконечной шутки».
#телеграмчитает @Polyarinov
«Марлон Джеймс. «Краткая история семи убийств»
Определенно, самый динамичный, изобретательный и высоковольтный роман этого года, а может и прошлого. А может — и последних пяти лет. Роман настолько богат и разнообразен в плане языка, что после прочтения еще очень долго не отпускает. На первое место я его поставил еще и потому, что, кажется, на фоне осенней шумихи вокруг Данилевски, Янагихары и Франзена, у нас, в России, выход русского перевода как-то почти не заметили. И очень жаль, потому что это самая крутая книжка из всех, что я прочел в 2016-м году.
Джуно Диас, «Короткая фантастическая жизнь Оскара Вау»
Диас — еще один большой писатель из Карибского Бассейна — написал очень красивый, лексически яркий роман о книжном гике. Семья мигрантов-доминиканцев, жизнь нескольких поколений, Трухилью, репрессии, комплексы, секс, компьютерные игры — короче, все необходимые составляющие для интересного романа в наличии.
Дон Делилло. «Подземный мир» (Underworld)
Великий Американский Роман, один из самых масштабных и подробных текстов о ХХ веке в целом и о Холодной войне в частности, война здесь, как дамоклов меч, висит над каждым американцем, Делилло воспроизводит разлитую в воздухе тревогу, предчувствие близости конца — и то, как этот невроз, вечное ожидание конца света, ядерного удара — отразился на американской культуре, на бизнесе и даже на быте.
Скотт Макклауд. «Скульптор»
Замечательная урбанистическая сказка о дедлайне. В прямом смысле. Герой-скульптор заключает сделку с типа-дьяволом (ирония в том, что образ дьявола здесь явно срисован со Стэна Ли) и получает суперспособность: любой материал, будь то камень или металл, мнется под его пальцами, как глина. В обмен на этот дар герой обещает отдать свою жизнь, и типа-дьявол-Стэн-Ли дает ему 200 дней на создание шедевра. И с этого момента начинается история, знакомая каждому творческому человеку — поиск стиля, куча запоротых, испорченных вариантов, отчаяние, вечная спешка, попытка найти идеальный work-life баланс, тиканье часов в голове и неизбежное приближение дедлайна. Концовку запорол, конечно, но в остальном — замечательный комикс.
Дэвид Митчелл. «Голодный дом»
Это в некотором роде спин-офф предыдущего романа Митчелла «Простые смертные» («Bone Clocks»). Но если «Смертные...» страдали от самой распространенной болезни любого городского фэнтези — отсутствием внятной мотивации у героев (сюжетные дыры Митчелл затыкал тем, что без конца ссылался на некий Замысел (в оригинале Script); то есть по сути впаривал нам старую добрую историю в стиле «так предначертано»; а кем предначертано, когда, кому и для чего — не важно), то «Голодный дом» выглядит как образцовая работа над ошибками — миниатюрный, лаконичный и очень хорошо сделанный жанровый роман, идеальное чтение на каникулы. Книга о том, что сопротивление никогда не бывает бесполезным и сражаться нужно до конца, даже если знаешь, что уже проиграл».
#телеграмчитает @Polyarinov
«Марлон Джеймс. «Краткая история семи убийств»
Определенно, самый динамичный, изобретательный и высоковольтный роман этого года, а может и прошлого. А может — и последних пяти лет. Роман настолько богат и разнообразен в плане языка, что после прочтения еще очень долго не отпускает. На первое место я его поставил еще и потому, что, кажется, на фоне осенней шумихи вокруг Данилевски, Янагихары и Франзена, у нас, в России, выход русского перевода как-то почти не заметили. И очень жаль, потому что это самая крутая книжка из всех, что я прочел в 2016-м году.
Джуно Диас, «Короткая фантастическая жизнь Оскара Вау»
Диас — еще один большой писатель из Карибского Бассейна — написал очень красивый, лексически яркий роман о книжном гике. Семья мигрантов-доминиканцев, жизнь нескольких поколений, Трухилью, репрессии, комплексы, секс, компьютерные игры — короче, все необходимые составляющие для интересного романа в наличии.
Дон Делилло. «Подземный мир» (Underworld)
Великий Американский Роман, один из самых масштабных и подробных текстов о ХХ веке в целом и о Холодной войне в частности, война здесь, как дамоклов меч, висит над каждым американцем, Делилло воспроизводит разлитую в воздухе тревогу, предчувствие близости конца — и то, как этот невроз, вечное ожидание конца света, ядерного удара — отразился на американской культуре, на бизнесе и даже на быте.
Скотт Макклауд. «Скульптор»
Замечательная урбанистическая сказка о дедлайне. В прямом смысле. Герой-скульптор заключает сделку с типа-дьяволом (ирония в том, что образ дьявола здесь явно срисован со Стэна Ли) и получает суперспособность: любой материал, будь то камень или металл, мнется под его пальцами, как глина. В обмен на этот дар герой обещает отдать свою жизнь, и типа-дьявол-Стэн-Ли дает ему 200 дней на создание шедевра. И с этого момента начинается история, знакомая каждому творческому человеку — поиск стиля, куча запоротых, испорченных вариантов, отчаяние, вечная спешка, попытка найти идеальный work-life баланс, тиканье часов в голове и неизбежное приближение дедлайна. Концовку запорол, конечно, но в остальном — замечательный комикс.
Дэвид Митчелл. «Голодный дом»
Это в некотором роде спин-офф предыдущего романа Митчелла «Простые смертные» («Bone Clocks»). Но если «Смертные...» страдали от самой распространенной болезни любого городского фэнтези — отсутствием внятной мотивации у героев (сюжетные дыры Митчелл затыкал тем, что без конца ссылался на некий Замысел (в оригинале Script); то есть по сути впаривал нам старую добрую историю в стиле «так предначертано»; а кем предначертано, когда, кому и для чего — не важно), то «Голодный дом» выглядит как образцовая работа над ошибками — миниатюрный, лаконичный и очень хорошо сделанный жанровый роман, идеальное чтение на каникулы. Книга о том, что сопротивление никогда не бывает бесполезным и сражаться нужно до конца, даже если знаешь, что уже проиграл».
Дега однажды дал описание идеальной школы живописи. Это должно быть многоэтажное здание, говорил он. Новички располагаются на первом этаже, там же, где натурщица, ученики второго года обучения – на втором, третьего – на третьем, и так далее. И тем, кто учится больше года, придется все время спускаться вниз по лестнице, рассматривать натурщицу, потом бежать обратно вверх, к мольберту, и писать по памяти.
Чем больше таланта и опыта – тем выше этаж.
Если развить метафору, то – именно так, пожалуй, и выглядят отношения человека с жизнью.Большинство людей – на первом этаже, в одной комнате в жизнью (с «натурщицей»), но у них просто нет ни сил ни инструментов, чтобы отразить, описать ее.
Талантливые люди живут на втором этаже и выше. А гении – живут на крышах небоскребов, без лифта, в стратосфере, в разреженном воздухе (там, где у нас с вами началась бы высотная болезнь), и им приходится часами ходить вниз и вверх по «лестнице» собственных мыслей – чтобы взглянуть на «натурщицу» и описать ее.
*
Так вот, роман «Друг Бенито» Алана Лайтмана – история как раз об этом: о том, каким тяжелым бременем бывает знание; о том, как много «этажей» приходится преодолеть ученому (в данном случае – физику), чтобы понять механизмы работы реальности; и о том, как сложно совмещать две эти вещи – жизнь и ее изучение.
Цитата:
"В тех редких случаях, когда он в чем-нибудь ошибался, он смотрел на компьютерные распечатки или математическое решение с напряженным интересом, держа голову абсолютно неподвижно. Потом он вскакивал с кресла, хлопал себя по лбу и орал счастливым голосом: Господи, какой же я был дурак! И начинал бегать по комнате, глубоко задумавшись, переставляя вехи своего космоса с учетом только что полученного знания. Беннету казалось, что Дэвис больше удовольствия получал, когда ошибался, чем когда угадывал. Когда он ошибался, он узнавал что-то новое".
Чем больше таланта и опыта – тем выше этаж.
Если развить метафору, то – именно так, пожалуй, и выглядят отношения человека с жизнью.Большинство людей – на первом этаже, в одной комнате в жизнью (с «натурщицей»), но у них просто нет ни сил ни инструментов, чтобы отразить, описать ее.
Талантливые люди живут на втором этаже и выше. А гении – живут на крышах небоскребов, без лифта, в стратосфере, в разреженном воздухе (там, где у нас с вами началась бы высотная болезнь), и им приходится часами ходить вниз и вверх по «лестнице» собственных мыслей – чтобы взглянуть на «натурщицу» и описать ее.
*
Так вот, роман «Друг Бенито» Алана Лайтмана – история как раз об этом: о том, каким тяжелым бременем бывает знание; о том, как много «этажей» приходится преодолеть ученому (в данном случае – физику), чтобы понять механизмы работы реальности; и о том, как сложно совмещать две эти вещи – жизнь и ее изучение.
Цитата:
"В тех редких случаях, когда он в чем-нибудь ошибался, он смотрел на компьютерные распечатки или математическое решение с напряженным интересом, держа голову абсолютно неподвижно. Потом он вскакивал с кресла, хлопал себя по лбу и орал счастливым голосом: Господи, какой же я был дурак! И начинал бегать по комнате, глубоко задумавшись, переставляя вехи своего космоса с учетом только что полученного знания. Беннету казалось, что Дэвис больше удовольствия получал, когда ошибался, чем когда угадывал. Когда он ошибался, он узнавал что-то новое".
Рассказываю тут на "Горьком" о том, как Олдос Хаксли видел будущее и почему он раскритиковал Оруэлла:
"Один из первых экземпляров романа «1984» Джордж Оруэлл отправил своему школьному учителю французского языка. Учителя звали Олдос Хаксли. В ответ автор «Дивного нового мира» написал Оруэллу письмо, в котором сдержанно похвалил младшего коллегу и далее раскритиковал описанную в романе систему:
«Я думаю уже в следующем поколении правители поймут, что поощрение инфантильности и наркогипноз гораздо более эффективны, как государственные инструменты, чем дубинки и тюрьмы, и власть над людьми гораздо легче получить, предлагая им приятное, комфортное рабство, вместо того чтобы склонять их к послушанию пинками и поркой».
Сложно сказать, обиделся ли автор «1984», но с тех пор он больше не спрашивал мнения учителя о своих книгах. И все же время показало, что в споре Оруэлла и Хаксли прав был все-таки последний: главное оружие тоталитарного государства сегодня — это комфорт"
Дальше — по ссылке:
https://gorky.media/context/utopiya-kak-ugroza-iskusstvu/
"Один из первых экземпляров романа «1984» Джордж Оруэлл отправил своему школьному учителю французского языка. Учителя звали Олдос Хаксли. В ответ автор «Дивного нового мира» написал Оруэллу письмо, в котором сдержанно похвалил младшего коллегу и далее раскритиковал описанную в романе систему:
«Я думаю уже в следующем поколении правители поймут, что поощрение инфантильности и наркогипноз гораздо более эффективны, как государственные инструменты, чем дубинки и тюрьмы, и власть над людьми гораздо легче получить, предлагая им приятное, комфортное рабство, вместо того чтобы склонять их к послушанию пинками и поркой».
Сложно сказать, обиделся ли автор «1984», но с тех пор он больше не спрашивал мнения учителя о своих книгах. И все же время показало, что в споре Оруэлла и Хаксли прав был все-таки последний: главное оружие тоталитарного государства сегодня — это комфорт"
Дальше — по ссылке:
https://gorky.media/context/utopiya-kak-ugroza-iskusstvu/
gorky.media
Утопия как угроза искусству
В поисках идеального общества: три антиутопии Олдоса Хаксли
Атлант расправил плечи.
Атлант почистил зубы.
Атлант погладил брюки.
Атлант пожарил тосты.
Атлант на "Горьком" написал про Айн Рэнд.
Атлант хочет в отпуск.
https://gorky.media/reviews/ajd-rend-sotsrealizm-naoborot/
Атлант почистил зубы.
Атлант погладил брюки.
Атлант пожарил тосты.
Атлант на "Горьком" написал про Айн Рэнд.
Атлант хочет в отпуск.
https://gorky.media/reviews/ajd-rend-sotsrealizm-naoborot/
gorky.media
Айн Рэнд: соцреализм наоборот
Впервые на русском вышли ранние тексты автора романа «Атлант расправил плечи»
В Москву в конце февраля приезжает Орхан Памук, и это просто невероятно круто, поэтому я вот решил рассказать вам тут о своем любимом памуковском романе:
«Имя мне — красный» — история о турецких художниках, об их быте, и — об эстетических принципах, завернутая в фольгу детектива. Любимая тема Памука — вторжение Запада на Восток (в данном случае — эстетическое) — как всегда в наличии.
«Красный...» — книга уникальная во всех отношениях, это, кажется, второй в истории литературы роман, где убийца признается в совершенном преступлении уже на первых страницах (первым, как мы помним, была «Лолита»; еще есть «Тайная история» Донны Тартт, но ее не считаем, там детективного сюжета нет).
И вот тут-то начинается самое интересное, потому что в "Красном..." нет авторского взгляда; Памук самоустраняется из текста и заставляет говорить героев, а иногда — животных, деревья, предметы (монеты) и даже цвета (см. название). Рассказ «В чаще» Акутагавы Рюноске тут как бы отражен зеркально, или скорее — вывернут наизнанку; если у японского мастера говорили свидетели, то у турецкого — среди прочих говорит убийца, а единственный свидетель — это ты, читатель; и штука в том, что ты не можешь вмешаться.
Дано: четыре художника. Их выбрал великий падишах, чтобы создать не менее великую книгу рисунков. И один из них — убийца. Он сразу, не скрываясь, и даже с гордостью, признается в содеянном. Ибо убийство он совершил во имя веры — чтобы не допустить распространения «западной заразы и безбожия». Но тут есть проблема — лицо убийцы скрыто за текстом. Мы слышим его, но не можем опознать (это похоже на исповедь в храме, где слушатель и исповедующийся разделены стеной и сетчатым окном). Мы знаем лишь, что он — один из четырех художников. А кто именно — думайте сами. Ищите намеки, слушайте интонации. Автор вам тут — не помощник.
И вот на эту квази-детективную нить Памук нанизывает и другие свои более важные, сюжеты: историю любви и историю искусства (которые, естественно, одно и то же — просто пока не знают об этом), рассказ об интервенции чужой (и чуждой) художественной школы на восток, и — как следствие — страх живописца потерять лицо, утратить традиции. И, если мыслить шире, «Красный...» — это ода бренности, или, вернее, попытка описать тоску, которую чувствует каждый художник, глядя на свое творение.
«Мы будем рисовать так, как велит традиция, и в конце концов наши краски поблекнут, а метод исчезнет. Никто не будет интересоваться нашими книгами и рисунками. А тот, кто заинтересуется, будет кривить губы, видя отсутствие перспективы. Но, скорее всего, никто не найдет наших книг, потому что забвение, время и напасти потихноньку уничтожат их. Поскольку для приготовления гуммиарабика, которым мы клеим переплеты, используется рыба, кости и мед, а страницы вылощены шлихтой, и в ее состав входят яйца, крахмал, вечно голодные наглые мыши будут с чавканьем глотать наши страницы, белые муравьи, черви, тысячи разных насекомых съедят их. Тома рассыплются, воры, равнодушная прислуга, дети, женщины будут, не задумываясь, рвать страницы для растопки очага. Дети выколют глаза наследникам на рисунках, страницами будут вытирать носы <...> Как может уцелеть книга, если в Стамбуле раз в двадцать лет сгорают целые кварталы? В этом городе каждые три года погибает больше книг и библиотек, чем в Багдаде, сожженном и разграбленном монголами. Как художник может мечтать, что сотворенное им чудо просуществует больше ста лет и когда-нибудь его творением будут любоваться так же, как рисунками Бехзада? Не только то, что делаем мы, все, что делается в этом мире на протяжении веков, погибнет от пожаров, червей и невнимания. Исчезнет все...»
«Имя мне — красный» — история о турецких художниках, об их быте, и — об эстетических принципах, завернутая в фольгу детектива. Любимая тема Памука — вторжение Запада на Восток (в данном случае — эстетическое) — как всегда в наличии.
«Красный...» — книга уникальная во всех отношениях, это, кажется, второй в истории литературы роман, где убийца признается в совершенном преступлении уже на первых страницах (первым, как мы помним, была «Лолита»; еще есть «Тайная история» Донны Тартт, но ее не считаем, там детективного сюжета нет).
И вот тут-то начинается самое интересное, потому что в "Красном..." нет авторского взгляда; Памук самоустраняется из текста и заставляет говорить героев, а иногда — животных, деревья, предметы (монеты) и даже цвета (см. название). Рассказ «В чаще» Акутагавы Рюноске тут как бы отражен зеркально, или скорее — вывернут наизнанку; если у японского мастера говорили свидетели, то у турецкого — среди прочих говорит убийца, а единственный свидетель — это ты, читатель; и штука в том, что ты не можешь вмешаться.
Дано: четыре художника. Их выбрал великий падишах, чтобы создать не менее великую книгу рисунков. И один из них — убийца. Он сразу, не скрываясь, и даже с гордостью, признается в содеянном. Ибо убийство он совершил во имя веры — чтобы не допустить распространения «западной заразы и безбожия». Но тут есть проблема — лицо убийцы скрыто за текстом. Мы слышим его, но не можем опознать (это похоже на исповедь в храме, где слушатель и исповедующийся разделены стеной и сетчатым окном). Мы знаем лишь, что он — один из четырех художников. А кто именно — думайте сами. Ищите намеки, слушайте интонации. Автор вам тут — не помощник.
И вот на эту квази-детективную нить Памук нанизывает и другие свои более важные, сюжеты: историю любви и историю искусства (которые, естественно, одно и то же — просто пока не знают об этом), рассказ об интервенции чужой (и чуждой) художественной школы на восток, и — как следствие — страх живописца потерять лицо, утратить традиции. И, если мыслить шире, «Красный...» — это ода бренности, или, вернее, попытка описать тоску, которую чувствует каждый художник, глядя на свое творение.
«Мы будем рисовать так, как велит традиция, и в конце концов наши краски поблекнут, а метод исчезнет. Никто не будет интересоваться нашими книгами и рисунками. А тот, кто заинтересуется, будет кривить губы, видя отсутствие перспективы. Но, скорее всего, никто не найдет наших книг, потому что забвение, время и напасти потихноньку уничтожат их. Поскольку для приготовления гуммиарабика, которым мы клеим переплеты, используется рыба, кости и мед, а страницы вылощены шлихтой, и в ее состав входят яйца, крахмал, вечно голодные наглые мыши будут с чавканьем глотать наши страницы, белые муравьи, черви, тысячи разных насекомых съедят их. Тома рассыплются, воры, равнодушная прислуга, дети, женщины будут, не задумываясь, рвать страницы для растопки очага. Дети выколют глаза наследникам на рисунках, страницами будут вытирать носы <...> Как может уцелеть книга, если в Стамбуле раз в двадцать лет сгорают целые кварталы? В этом городе каждые три года погибает больше книг и библиотек, чем в Багдаде, сожженном и разграбленном монголами. Как художник может мечтать, что сотворенное им чудо просуществует больше ста лет и когда-нибудь его творением будут любоваться так же, как рисунками Бехзада? Не только то, что делаем мы, все, что делается в этом мире на протяжении веков, погибнет от пожаров, червей и невнимания. Исчезнет все...»
13 сентября 2016 года в продаже а Англии и Америке появился новый роман Алана Мура «Иерусалим». Три тома, 1280 страниц. У нас на эту новость никто пока не откликнулся, и очень жаль, потому что книга потрясающая во всех отношениях. В рецензиях на нее чаще всего упоминают Библию и «Улисса». И это объяснимо: Мур делает для своего родного Нортгемптона то же, что Джойс сто лет назад сделал для Дублина. Ну, вы знаете: «… если Дублин исчезнет с лица Земли, его можно будет восстановить по тексту «Улисса»». С одной поправкой: Джойс уместил действие романа в один день, а Мур мыслит тысячелетиями – и даже дальше: его герои-призраки умудряются прорваться за границу времени, пройтись по ландшафтам, сотканным из воспоминаний других людей, чуть-чуть порвать пространство-временной континуум и вернуться обратно в Нортгемптон.
Точнее всего «Иерусалим» опишет цитата из него же: «It was as if an architecture-bomb had gone off in slow motion, with countless historic forms exploding out of nothingness and into solid granite».
Архитектурная бомба, взорвавшаяся бессчетными историческими формами – это и есть текст Мура.
В книжном подкасте The Guardian есть запись разговора Алана Мура и комика Стюарта Ли, и это гениально. Даже беседу о литературе Стюарт Ли превратил постмодернистский стендап. Давно вы видели интервью с писателем-отшельником, где зал каждые две минуты смеется и аплодирует?
Причем, Ли умудряется весело обыграть даже чтение аннотации к книге – и получается что-то такое:
Ли: А в третьем томе ваши герои путешествуют на край Истории Человечества, и на 1009 странице история человечества кончается [пауза] Но книга продолжается.
[смех в зале]
Мур: Ну, да, когда ты так об этом говоришь, это звучит как проблема.
Вот, собственно, подкаст: https://www.theguardian.com/books/audio/2016/dec/02/alan-moore-talks-to-stewart-lee-books-podcast
А вот тут, на сайте "Пыльцы", перевод статьи Джейсона Шиена о том, почему "Иерусалим" стоит прочесть. Не пропустите, короче:
https://pollenbooks.wordpress.com/2017/01/26/pollen-papers-004/
*
Точнее всего «Иерусалим» опишет цитата из него же: «It was as if an architecture-bomb had gone off in slow motion, with countless historic forms exploding out of nothingness and into solid granite».
Архитектурная бомба, взорвавшаяся бессчетными историческими формами – это и есть текст Мура.
В книжном подкасте The Guardian есть запись разговора Алана Мура и комика Стюарта Ли, и это гениально. Даже беседу о литературе Стюарт Ли превратил постмодернистский стендап. Давно вы видели интервью с писателем-отшельником, где зал каждые две минуты смеется и аплодирует?
Причем, Ли умудряется весело обыграть даже чтение аннотации к книге – и получается что-то такое:
Ли: А в третьем томе ваши герои путешествуют на край Истории Человечества, и на 1009 странице история человечества кончается [пауза] Но книга продолжается.
[смех в зале]
Мур: Ну, да, когда ты так об этом говоришь, это звучит как проблема.
Вот, собственно, подкаст: https://www.theguardian.com/books/audio/2016/dec/02/alan-moore-talks-to-stewart-lee-books-podcast
А вот тут, на сайте "Пыльцы", перевод статьи Джейсона Шиена о том, почему "Иерусалим" стоит прочесть. Не пропустите, короче:
https://pollenbooks.wordpress.com/2017/01/26/pollen-papers-004/
*
the Guardian
Alan Moore talks to Stewart Lee – books podcast
The comics legend tells the standup comic why his latest project is a small-town novel set in the Midlands, running to 1,280 pages and titled Jerusalem
«Проза Мур местами предельно проста и как-то вызывающе не-описательна; мебель, окна, одежда — все это часто существует почти по умолчанию; например, пончо в рассказе „Willing“ выглядит так: „a handsome man in a poncho, a bad poncho — though was there such thing as a good poncho?“ („красивый мужчина в пончо, в плохом пончо — хотя, разве пончо может быть хорошим?“); лишь позже, дочитав один из текстов, ловишь себя на мысли, что единственный предмет интерьера, выхваченный автором из темноты воображения — это стеклянная ваза без воды, в которую героиня между делом поставила цветы. И, продолжая читать, думаешь: „так, в вазе нет воды, цветы же завянут“.
И так везде: одна деталь тянет на себе весь сюжет».
В общем, я тут пою дифирамбы Лорри Мур на «Дистопии». Безобразие, конечно, что у нас ее не переводят совсем.
http://dystopia.me/pyat-prichin-polyubit-prozu-lorri-mur/
И так везде: одна деталь тянет на себе весь сюжет».
В общем, я тут пою дифирамбы Лорри Мур на «Дистопии». Безобразие, конечно, что у нас ее не переводят совсем.
http://dystopia.me/pyat-prichin-polyubit-prozu-lorri-mur/
«Дистопия»
Пять причин полюбить прозу Лорри Мур — «Дистопия»
Пять причин полюбить прозу Лорри Мур — «Дистопия»
Издание ew.com сообщает, что Том Хэнкс написал книгу. Сборник рассказов – 17 штук, судя по аннотации ничего особенного, обычные миниатюры в стиле Вуди Аллена – проблемы белого человека, немного юмора, чуть-чуть самоиронии. Называется сборник «Uncommon Type: Some Stories», каждый рассказ как-то связан с печатной машинкой; Том Хэнкс, оказывается, коллекционирует печатные машинки. Для актера это не первый опыт, еще в 2014-м году New Yorker напечатал его рассказ Alan Bean Plus Four, говорят, весьма неплохой.
В связи с этим The Guardian сделал целую подборку звезд-голливуда-писателей, и даже попытался как-то осмыслить этот феномен – «актеров, которые почему-то решили, что умеют писать». Удачных примеров на самом деле очень мало: Хью Лори и Стивен Фрай, например, вполне хорошо справляются со словами на бумаге; Дэвид Духовны написал пару приличных романов. Что же касается остальных, то в 99% случаев попытки знаменитостей взяться за перо заканчиваются катастрофой: The Guardian вспоминает, например, автобиографию Памелы Андерсон «Star», физиологически омерзительную писанину Джеймса Франко и – внимание! – роман-вестерн от Чака Норриса.
Да-да, Чак Норрис написал книгу (в соавторстве с еще тремя людьми, и тем не менее); и отзывы на его «роман» читать гораздо интересней, чем сам роман: «Что ж, судя по всему у Чака Норриса множество скрытых талантов. Он может ударом с разворота отбросить террориста в гору коробок и побить мировой рекорд скорости для автомобилей на яхте, а тут, оказывается, он еще и печатать умеет».
Впрочем, я думаю, автор рецензии несправедлив к Чаку. Ведь всем известно, что Чак Норрис все делает в слоу-мо в прыжке и с разворота – уверен, даже книгу он написал именно так.
https://www.theguardian.com/books/2017/feb/22/worst-books-by-actors-novels?CMP=fb_gu
В связи с этим The Guardian сделал целую подборку звезд-голливуда-писателей, и даже попытался как-то осмыслить этот феномен – «актеров, которые почему-то решили, что умеют писать». Удачных примеров на самом деле очень мало: Хью Лори и Стивен Фрай, например, вполне хорошо справляются со словами на бумаге; Дэвид Духовны написал пару приличных романов. Что же касается остальных, то в 99% случаев попытки знаменитостей взяться за перо заканчиваются катастрофой: The Guardian вспоминает, например, автобиографию Памелы Андерсон «Star», физиологически омерзительную писанину Джеймса Франко и – внимание! – роман-вестерн от Чака Норриса.
Да-да, Чак Норрис написал книгу (в соавторстве с еще тремя людьми, и тем не менее); и отзывы на его «роман» читать гораздо интересней, чем сам роман: «Что ж, судя по всему у Чака Норриса множество скрытых талантов. Он может ударом с разворота отбросить террориста в гору коробок и побить мировой рекорд скорости для автомобилей на яхте, а тут, оказывается, он еще и печатать умеет».
Впрочем, я думаю, автор рецензии несправедлив к Чаку. Ведь всем известно, что Чак Норрис все делает в слоу-мо в прыжке и с разворота – уверен, даже книгу он написал именно так.
https://www.theguardian.com/books/2017/feb/22/worst-books-by-actors-novels?CMP=fb_gu
the Guardian
Type casting: the worst novels by Hollywood actors
With Tom Hanks announcing a collection of typewriter-themed short stories, which other stars have tried and failed to become bestselling authors?
Взял первое в жизни интервью. И сразу с нобелевским лауреатом, еще и по-английски.
В общем, если вам надо интервью с нобелиатами, поговорить о провинциальности, феминизме, переводах, теории Дарвина и авторитаризме, - вы знаете, к кому обратиться.
https://daily.afisha.ru/brain/4679-o-feminizme-perevodah-i-nobelevskom-sindrome/
В общем, если вам надо интервью с нобелиатами, поговорить о провинциальности, феминизме, переводах, теории Дарвина и авторитаризме, - вы знаете, к кому обратиться.
https://daily.afisha.ru/brain/4679-o-feminizme-perevodah-i-nobelevskom-sindrome/
Афиша
Орхан Памук о феминизме, переводах и нобелевском синдроме
На прошлой неделе в Москву приезжал Орхан Памук: турецкий писатель представил зрителям фильм «Невинность воспоминаний» — путеводитель по Стамбулу его книг. По просьбе«Афиши ...
Тут пишут, что сотрудник саратовского Госархива выносил из хранилища редкие книги и продавал их на «Авито» за 500 рублей.
История банальная, но я в связи с этим вспомнил другой случай, гораздо более примечательный. В 2001 году в полицейское управление Сан-Франциско поступило заявление от Джона Крайтона, хозяина магазина коллекционных изданий. Крайтон стал жертвой мошенничества: вор воспользовался чужой кредитной картой и унес из магазина первое издание романа Томаса Гарди «Мэр Кэстербриджа» (1886) стоимостью в $2500.
В полиции к таким делам относятся довольно равнодушно и не особо спешат на помощь, ведь «это всего лишь книга, никто не умер», поэтому хозяева магазинов-редких-изданий сами взялись за дело – организовали профсоюз и устроили настоящую охоту. Оказалось, что за несколько лет один и тот же мошенник украл у них книг на сотни тысяч долларов.
Обычно пропавшие коллекционные издания всплывают на подпольных аукционах, а мошенников ловят при попытке их перепродать. Но этот случай был особенный – книги просто исчезли: преступник ничего не пытался с ними сделать.
В итоге, спустя несколько лет, благодаря слаженной работе профсоюза вора поймали. Он прокололся на первом издании «Гроздьев гнева» Джона Стайнбека за $7500 долларов, позвонил в магазин и как обычно попытался продиктовать номер чужой кредитной карты.
Его арестовали.
Джон Чарльз Гилки – так его звали. И самое интересное началось, когда его начали допрашивать. Все дело в том, что он и не думал наживаться на украденных книгах, он даже не читал их, он прятал их в гараже, собирал личную библиотеку, и иногда просто приходил туда сидел и смотрел на них. Тут очень важно пояснить – библиотеку он собирал не для того, чтобы хвастаться перед друзьями, о ней вообще никто не знал. Для Гилки это был почти религиозный ритуал: ему казалось, что, окружая себя редкими экземплярами книг, он становится частью чего-то большего, чем он сам. И съемный гараж в пригороде Сан-Францеско был его «местом силы», он ходил туда так же, как верующие ходят в храм.
О «случае Джона Гилки» довольно много писали в Америке и иногда даже в комплиментарном ключе: вот, мол, смотрите образцовый книжный червь, Слишком Сильно Любит Книги.
Я с этим категорически не согласен, потому что для меня Джон Гилки как раз воплощает собой нечто диаметрально противоположное любви к книгам. Человек, любящий книги, во-первых, не крадет их, а во-вторых, всегда с удовольствием ими делится, и в-третьих, он их читает. Я помню, когда впервые услышал эту историю, сразу вспомнил «Коллекционера» Фаулза – в такой одержимости все-таки есть что-то нездоровое, что-то пугающее; что-то от ксеноморфа из фильма «Чужой». Я вполне могу понять мотивы человека, который продает украденные коллекционные книги на «Авито» за 500-1000 рулей – им движет жадность, тупость и невежество; ничего нового. Джон Гилки же – случай клинический, иррациональный и потому гораздо более опасный – как и Фредерик Клегг из «Коллекционера». О Гилки даже, кажется, собирались снимать кино, - Голливуд же вообще любит байопики о городских сумасшедших, людях не от мира сего, взять хотя бы недавнюю «Прогулку» Земекиса. Но если кино действительно будут снимать, я надеюсь, у сценариста/режиссера хватит ума не превратить историю о воре-коллекционере в сентиментальную мелодраму о «человеке, который слишком сильно любил книги» (я не шучу, так называется книга о нем). Нет, сценарий к такому фильму должны писать как минимум братья Коэны, это прям их персонаж – книжный Антон Чигур, поехавший, потусторонний извращенец; или Фрэнк Дарабонт со Стивеном Кингом; потому что сделать из Гилки положительного персонажа – это совсем дурачком надо быть, конечно.
История банальная, но я в связи с этим вспомнил другой случай, гораздо более примечательный. В 2001 году в полицейское управление Сан-Франциско поступило заявление от Джона Крайтона, хозяина магазина коллекционных изданий. Крайтон стал жертвой мошенничества: вор воспользовался чужой кредитной картой и унес из магазина первое издание романа Томаса Гарди «Мэр Кэстербриджа» (1886) стоимостью в $2500.
В полиции к таким делам относятся довольно равнодушно и не особо спешат на помощь, ведь «это всего лишь книга, никто не умер», поэтому хозяева магазинов-редких-изданий сами взялись за дело – организовали профсоюз и устроили настоящую охоту. Оказалось, что за несколько лет один и тот же мошенник украл у них книг на сотни тысяч долларов.
Обычно пропавшие коллекционные издания всплывают на подпольных аукционах, а мошенников ловят при попытке их перепродать. Но этот случай был особенный – книги просто исчезли: преступник ничего не пытался с ними сделать.
В итоге, спустя несколько лет, благодаря слаженной работе профсоюза вора поймали. Он прокололся на первом издании «Гроздьев гнева» Джона Стайнбека за $7500 долларов, позвонил в магазин и как обычно попытался продиктовать номер чужой кредитной карты.
Его арестовали.
Джон Чарльз Гилки – так его звали. И самое интересное началось, когда его начали допрашивать. Все дело в том, что он и не думал наживаться на украденных книгах, он даже не читал их, он прятал их в гараже, собирал личную библиотеку, и иногда просто приходил туда сидел и смотрел на них. Тут очень важно пояснить – библиотеку он собирал не для того, чтобы хвастаться перед друзьями, о ней вообще никто не знал. Для Гилки это был почти религиозный ритуал: ему казалось, что, окружая себя редкими экземплярами книг, он становится частью чего-то большего, чем он сам. И съемный гараж в пригороде Сан-Францеско был его «местом силы», он ходил туда так же, как верующие ходят в храм.
О «случае Джона Гилки» довольно много писали в Америке и иногда даже в комплиментарном ключе: вот, мол, смотрите образцовый книжный червь, Слишком Сильно Любит Книги.
Я с этим категорически не согласен, потому что для меня Джон Гилки как раз воплощает собой нечто диаметрально противоположное любви к книгам. Человек, любящий книги, во-первых, не крадет их, а во-вторых, всегда с удовольствием ими делится, и в-третьих, он их читает. Я помню, когда впервые услышал эту историю, сразу вспомнил «Коллекционера» Фаулза – в такой одержимости все-таки есть что-то нездоровое, что-то пугающее; что-то от ксеноморфа из фильма «Чужой». Я вполне могу понять мотивы человека, который продает украденные коллекционные книги на «Авито» за 500-1000 рулей – им движет жадность, тупость и невежество; ничего нового. Джон Гилки же – случай клинический, иррациональный и потому гораздо более опасный – как и Фредерик Клегг из «Коллекционера». О Гилки даже, кажется, собирались снимать кино, - Голливуд же вообще любит байопики о городских сумасшедших, людях не от мира сего, взять хотя бы недавнюю «Прогулку» Земекиса. Но если кино действительно будут снимать, я надеюсь, у сценариста/режиссера хватит ума не превратить историю о воре-коллекционере в сентиментальную мелодраму о «человеке, который слишком сильно любил книги» (я не шучу, так называется книга о нем). Нет, сценарий к такому фильму должны писать как минимум братья Коэны, это прям их персонаж – книжный Антон Чигур, поехавший, потусторонний извращенец; или Фрэнк Дарабонт со Стивеном Кингом; потому что сделать из Гилки положительного персонажа – это совсем дурачком надо быть, конечно.
Тут на неделе огласили длинный список премии «Ясная Поляна» в номинации «иностранная литература». Теперь, когда у вас спросят: «что бы почитать?», можете смело давать ссылку на Ясную Поляну. Все книги стоят внимания, болеть буду за Абрахама Вергезе (о котором как-то даже писал вот здесь: http://dystopia.me/rassechenie-stouna/ ) и еще чуть-чуть за Джуно Диаса и Нила Геймана.
Собственно, список:
1) Нил Гейман, «Океан в конце дороги»
2) Себастьян Фолкс, «И пели птицы»
3) Кадзуо Исигуро, «Погребенный великан»
4) Джонатан Коу, «Номер 11»
5) Джулиан Барнс, «Шум времени»
6) Этдгар Керет, «Семь тучных лет»
7) Аравинд Адига, «Белый тигр»
8) Арундати Рой, «Бог Мелочей»
9) Алессандро Барикко, «Юная невеста»
10) Эмануэль Треви, «Кое-что из написанного»
11) Андреа Камиллери, «Телефон»
12) Хорхе Ибаргуэнгойтиа, «Мертвые девушки»
13) Драго Янчар, «Этой ночью я её видел»
14) Абрахам Вергезе, «Рассечение Стоуна»
15) Дэн Симмонc, «Террор»
16) Донна Тартт, «Маленький друг»
17) Джуно Диас, «Короткая фантастическая жизнь Оскара Вау»
18) Филипп Майер, «Сын»
19) Джонатан Франзен, «Безгрешность»
20) Джонатан Франзен, «Поправки»
21) Тони Моррисон, «Возлюбленная»
22) Ханья Янагихара, «Маленькая жизнь»
23) Эдриан Джоунз Пирсон, «Страна коров»
24) Патрик Модиано, «Ночная трава»
25) Мишель Уэльбек, «Покорность»
26) Фредрик Бакман, «Вторая жизнь Уве»
27) Дж. М. Кутзее, «Детство Иисуса»
28) Марио Варгас Льоса, «Скромный герой»
Собственно, список:
1) Нил Гейман, «Океан в конце дороги»
2) Себастьян Фолкс, «И пели птицы»
3) Кадзуо Исигуро, «Погребенный великан»
4) Джонатан Коу, «Номер 11»
5) Джулиан Барнс, «Шум времени»
6) Этдгар Керет, «Семь тучных лет»
7) Аравинд Адига, «Белый тигр»
8) Арундати Рой, «Бог Мелочей»
9) Алессандро Барикко, «Юная невеста»
10) Эмануэль Треви, «Кое-что из написанного»
11) Андреа Камиллери, «Телефон»
12) Хорхе Ибаргуэнгойтиа, «Мертвые девушки»
13) Драго Янчар, «Этой ночью я её видел»
14) Абрахам Вергезе, «Рассечение Стоуна»
15) Дэн Симмонc, «Террор»
16) Донна Тартт, «Маленький друг»
17) Джуно Диас, «Короткая фантастическая жизнь Оскара Вау»
18) Филипп Майер, «Сын»
19) Джонатан Франзен, «Безгрешность»
20) Джонатан Франзен, «Поправки»
21) Тони Моррисон, «Возлюбленная»
22) Ханья Янагихара, «Маленькая жизнь»
23) Эдриан Джоунз Пирсон, «Страна коров»
24) Патрик Модиано, «Ночная трава»
25) Мишель Уэльбек, «Покорность»
26) Фредрик Бакман, «Вторая жизнь Уве»
27) Дж. М. Кутзее, «Детство Иисуса»
28) Марио Варгас Льоса, «Скромный герой»
«Дистопия»
Про роман «Рассечение Стоуна» — «Дистопия»
Про роман «Рассечение Стоуна» — «Дистопия»