Репортаж с главной улицы главного курорта области (#Светлогорск). Мобильные уличные музыканты быстро сообразили, что сегодня ясная и относительно комфортная погода, поэтому тут их аж двое. Один громкий и попсовый около спуска (но его не получилось снять), а у другого даже невиданный для меня доселе духовой инструмент (тем более на улице). И неплохой джазовый репертуар. Даже с нами поздоровался (это потому что мы выглядим как тоже музыканты). С — солидарность!
#полночьмузыканты
#полночьмузыканты
К сожалению, мы вас часто очень поздно извещаем о наших местах и времени. Нас постоянно забрасывает то туда, то сюда, да и изменчивая погода имеет влияние. Но вдруг вы прямо сейчас рядом находитесь? Так же более интригующе! Но добро, мы будем стараться планировать. Тайм-менеджмент, так сказать.
Иногда может показаться, что я не люблю русскоязычные песни. Но это неправда. Просто на них висит повышенный груз обязательств. Например, у них есть сложившийся шаблон репертуара, состоящий больше из классики русского рока, который мне просто не близок, типа Короля и шута, ДДТ, Гражданской Обороны. К счастью, с группой Кино у меня есть интимные отношения — а это важно для добавления песни в мой репертуар. Да и КиШ близок. Ещё ближе более популярные, всем известные советские песни, которые сейчас услышишь только на радио Маяк. Но, к несчастью, именно на гитаре их исполняют достаточно редко, чтобы не быть популярными среди среды (ха!) распространения аккордов. Приходится самому подбирать, лишая себя удобного механизма. А что поделать? Вот есть прекрасная песня «Что так сердце растревожено» композитора Тихона Хренникова. Её пока я не исполнял лишь потому, что мало кто ею интересуется (в том плане, что мало её среди существующих подборок аккордов). Но всё впереди! Как мало я вижу открытой любви к классным англоязычным песням, так мало я вижу памяти классных старых русскоязычных. Но на что я, собственно?
#полночькухня
#полночькухня
Есть идея сегодня петь вечером на Верхнем озере. Сезон продолжается!
И да. Мы будем в 8 часов на #ВерхнееОзеро. Так как я не выходил ещё сегодня на улицу, может, там слишком холодно и мы всё равно споём, но только одну песню. (Надеюсь, нет.)
#полночьпесни #slavnadeva
#полночьпесни #slavnadeva
Кажется, его при этом зовут Женя и он из группы «Все за» (что-то слышал). Но в интернете их я ещё не нашёл.
Классный был вечер (я бы ещё посидел, но надо было идти, да). Народу было как будто все ждали с последнего раза. Очень приятно! Пообещал одному моряку в межрейсье, что на следующих выходных тоже буду петь. Если будет не холоднее, то я только за!
Channel name was changed to «Полночь. Свобода прусских улиц ⋀ Slavnadeva»
С 21 (четверг, сегодня) по 23 ноября (суббота) в Балтик-Экспо проходит выставка «#АртКалининград». Там есть павильон наших друзей — недалеко от входа, называется «Живая книга». Загляните к ним! А мы выступаем сегодня (сейчас прям почти) и в субботу, в 16:00. Подходите!
#полночьпесни #slavnadeva
https://vk.com/wall-149179296_134
#полночьпесни #slavnadeva
https://vk.com/wall-149179296_134
VK
Slavnadeva ⋀ Полночь
С 21 (четверг, сегодня) по 23 ноября (суббота) в Балтик-Экспо проходит выставка «#АртКалининград». Там есть павильон наших друзей — недалеко от входа, называется «Живая книга». Загляните к ним! А мы выступаем сегодня (сейчас прям почти) и в субботу, в 16:00.…
И в пятницу мы тоже придём туда к 16:00 и что-нибудь споём. Там тепло и ветра нет к тому же! ;-)
Предпросмотр не работает, но это известное место Телеграф и мы собираемся там дать небольшой уютный концерт.
Forwarded from Архитектурные излишества (Paul Melkiades)
Василий Немирович-Данченко достаточно талантливо описывал города. Вот что он, например, пишет о прусском Кёнигсберге в 1893 году:
«…Кто попадает в Кёнигсберг не из России, а из Германии, тому он покажется совсем не немецким городом. Жалкие, мелкие домишки отдалённых улиц, грязь, слоями лежащая на самых главных, неопрятность жителей, массы славянских типов и множество евреев, встречающихся повсюду, дороговизна гостиниц и отсутствие всякого комфорта в них переносят вас куда хотите, в Россию, Литву, Польшу, но никак не в опрятную Германию.
Какие-то допотопные, мохом поросшие извозчики, подобных которым вы встретите только в Вильне, дребезжащие коляски, нищие на улицах, отсутствие всякого порядка и обилие кабаков на каждом шагу, запутанные лабиринты дальних переулков, с бушующими пьяными, приземистые землянки, даже чуть не рядом с историческими дворцами и башнями – характеризуют этот важный порт.
Почему Кёнигсберг считается в Пруссии вторым после Берлина городом – я не понимаю. Ещё в прошлом так, но теперь, какое же сравнение хотя бы с Кельном? Что касается до меня, я более противного места в Германии не знаю.
На рубеже двух государств Кёнигсберг успел соединить у себя пороки того и другого, не усвоив их достоинств… Напрасно пруссаки «для улучшения породы» держат тут отличные войска, напрасно во всех концах этого старого города целые дни играет военная музыка, полиция выбивается из сил очистить его – проходит десятилетие за десятилетием и даже прусская муштра ничего не может сделать с Кёнигсбергом…
Громадные сараи для склада товаров вырастают по его каналам, великолепные дома строятся богатеющими производителями «токаев, хересов и шампанских», общественные здания поражают своей красотой – но как в старой Москве, здешняя улица всё-таки остаётся такой же кривой и грязной, а закоулки такими же непроходимыми, как и прежде.
Тысячи судов приходят в Кёнигсбергские каналы – тысячи судов уходят отсюда. Богатство волной льётся, миллионеров считают десятками, но они положительно тонут в общей непроглядной массе. Торжественный замок королей, мрачный, облупившийся и почерневший, стоит посреди пустынной площади.
Внутри его – что ни шаг, то воспоминание о крупных событиях, от каждого камня здесь веет легендой, от каждых массивных и чёрных ворот – кровью, - но никому не приходит в голову поддержать эту древность, сохранить её от разрушения, хотя бы для того, чтобы потомки, глядя на неё, могли ужасаться варварству и кровожадности своих предков. Правда, собор – великолепен. Я говорю о новом, с его красными колоннами, разветвляющимися вверху в красивые и величественные своды, с его расписными окнами и царственными звуками великолепного органа; но отойдите несколько шагов в сторону – и вас со всех сторон охватят дома старого Кёнигсберга, покосившиеся, жалкие, бедные…
…Кёнигсберг очень близок к русской границе – и поэтому всего более знаком с нами. Тут зачастую бывают русские купцы, приказчики больших торговых домов, приезжающие из глубины России, из Ельца, например, из Самары и Саратова. Из Кёнигсберга идут к нам вина, фабрикующиеся здесь из рейнвейна.
Существует целая наука, как из плохонького писспортера или цильтингера приготовить хорошее токайское вино или превосходную мадеру, сделавшую, якобы, путешествие в Индию и обратно, прежде чем вам её, со всевозможной помпой золочёных пробок и этикеток, подадут в петербургском или московском ресторане.
Тут же приготовляются и самые настоящие шампанские вина, даже во сне не видевшие Шампани. В этом отношении Кёнигсберг мало-помалу начинает отбивать всю практику выгодных фальсификаций у заматоревшего на этом промысле Гамбурга. Но я не стану вам рассказывать о подлогах виноделания. Это не по моей части…»
«…Кто попадает в Кёнигсберг не из России, а из Германии, тому он покажется совсем не немецким городом. Жалкие, мелкие домишки отдалённых улиц, грязь, слоями лежащая на самых главных, неопрятность жителей, массы славянских типов и множество евреев, встречающихся повсюду, дороговизна гостиниц и отсутствие всякого комфорта в них переносят вас куда хотите, в Россию, Литву, Польшу, но никак не в опрятную Германию.
Какие-то допотопные, мохом поросшие извозчики, подобных которым вы встретите только в Вильне, дребезжащие коляски, нищие на улицах, отсутствие всякого порядка и обилие кабаков на каждом шагу, запутанные лабиринты дальних переулков, с бушующими пьяными, приземистые землянки, даже чуть не рядом с историческими дворцами и башнями – характеризуют этот важный порт.
Почему Кёнигсберг считается в Пруссии вторым после Берлина городом – я не понимаю. Ещё в прошлом так, но теперь, какое же сравнение хотя бы с Кельном? Что касается до меня, я более противного места в Германии не знаю.
На рубеже двух государств Кёнигсберг успел соединить у себя пороки того и другого, не усвоив их достоинств… Напрасно пруссаки «для улучшения породы» держат тут отличные войска, напрасно во всех концах этого старого города целые дни играет военная музыка, полиция выбивается из сил очистить его – проходит десятилетие за десятилетием и даже прусская муштра ничего не может сделать с Кёнигсбергом…
Громадные сараи для склада товаров вырастают по его каналам, великолепные дома строятся богатеющими производителями «токаев, хересов и шампанских», общественные здания поражают своей красотой – но как в старой Москве, здешняя улица всё-таки остаётся такой же кривой и грязной, а закоулки такими же непроходимыми, как и прежде.
Тысячи судов приходят в Кёнигсбергские каналы – тысячи судов уходят отсюда. Богатство волной льётся, миллионеров считают десятками, но они положительно тонут в общей непроглядной массе. Торжественный замок королей, мрачный, облупившийся и почерневший, стоит посреди пустынной площади.
Внутри его – что ни шаг, то воспоминание о крупных событиях, от каждого камня здесь веет легендой, от каждых массивных и чёрных ворот – кровью, - но никому не приходит в голову поддержать эту древность, сохранить её от разрушения, хотя бы для того, чтобы потомки, глядя на неё, могли ужасаться варварству и кровожадности своих предков. Правда, собор – великолепен. Я говорю о новом, с его красными колоннами, разветвляющимися вверху в красивые и величественные своды, с его расписными окнами и царственными звуками великолепного органа; но отойдите несколько шагов в сторону – и вас со всех сторон охватят дома старого Кёнигсберга, покосившиеся, жалкие, бедные…
…Кёнигсберг очень близок к русской границе – и поэтому всего более знаком с нами. Тут зачастую бывают русские купцы, приказчики больших торговых домов, приезжающие из глубины России, из Ельца, например, из Самары и Саратова. Из Кёнигсберга идут к нам вина, фабрикующиеся здесь из рейнвейна.
Существует целая наука, как из плохонького писспортера или цильтингера приготовить хорошее токайское вино или превосходную мадеру, сделавшую, якобы, путешествие в Индию и обратно, прежде чем вам её, со всевозможной помпой золочёных пробок и этикеток, подадут в петербургском или московском ресторане.
Тут же приготовляются и самые настоящие шампанские вина, даже во сне не видевшие Шампани. В этом отношении Кёнигсберг мало-помалу начинает отбивать всю практику выгодных фальсификаций у заматоревшего на этом промысле Гамбурга. Но я не стану вам рассказывать о подлогах виноделания. Это не по моей части…»
Вы уже могли видеть запись этой песни из клуба «Арбат» (в нашем ВК, на фейсбуке и ютубе). Вот это — с недавнего выступления на выставке «Арт-Калининград».
https://www.youtube.com/watch?v=et5zpz0l7y4&t=472s
https://www.youtube.com/watch?v=et5zpz0l7y4&t=472s
YouTube
Крылья (@Арт-Калининград, 23.11.2019)
Музыка — Сергей Егоркин, Сергей Румянцев Слова — Динара Еникеева Подробнее о ритмометоде 7Р0: https://irlem.ru Поддержите нас на Патреоне: https://www.patreo...
Forwarded from Екатерина Шульман (Ekaterina Schulmann)
Наше общество разделено на два уровня непроницаемым барьером. Все деньги сконцентрированы сверху и их оттуда никто не отдаст. Снизу же — без преувеличения — осталась лишь безысходность. Понимая, что рассчитывать им не на что, понимая, что как бы они ни старались, ни себе, ни своей семье они принести счастья не смогут, русские мужчины вымещают всю злость на своих женах, либо спиваются, либо вешаются. Россия — первая страна в мире по количеству мужских самоубийств на сто тысяч человек. В результате треть всех семей в России — это матери-одиночки с детьми. Это мы так, хочется спросить, традиционный институт семьи защищаем?
Мирон Федоров [рэпер Оксимирон], не раз приходивший на мои заседания, очень верно и справедливо заметил: у нас алкоголь дешевле, чем учебник. Государство создает все условия для того, чтобы между ответственностью и безответственностью россиянин всегда выбирал второе.
А теперь про любовь. Любовь невозможна без доверия. Настоящее доверие зарождается во время совместной деятельности. Во-первых, совместная деятельность — редкое явление в стране, в которой не развита ответственность. А во-вторых, если совместная деятельность все-таки где-то проявляется, то она тут же начинает восприниматься охранителями как угроза. И неважно, чем ты занимаешься: помогаешь ли заключенным, выступаешь ли за права человека, охраняешь ли природу, — рано или поздно тебя настигнет либо статус «иностранного агента», либо тебя просто так запрут. Государство ясно дает понять: «Ребята, разбредитесь по своим норкам и друг с другом не взаимодействуйте. Собираться больше двух на улице нельзя, посадим за митинг. Работать вместе по социальной повестке нельзя, дадим статус „иностранного агента“». Откуда в такой среде взяться доверию и в итоге любви? Не романтической, а гуманистической любви человека к человеку.
Единственная социальная политика, которую последовательно проводит российское государство, — это разобщение. Так государство расчеловечивает нас в глазах друг друга. В его глазах мы уже давно расчеловечены. Как иначе объяснить такое варварское отношение к людям с его стороны? Отношение, которое каждый день подчеркивается избиениями дубинками, пытками в колониях, игнорированием эпидемии ВИЧ, закрытием школ и больниц и так далее.
Давайте взглянем на себя в зеркало. Кем мы стали, позволив сотворить с собой такое? Мы стали нацией, разучившейся брать на себя ответственность. Мы стали нацией, разучившейся любить. Более 200 лет назад Александр Радищев, проезжая между Петербургом и Москвой, писал: «Я взглянул окрест меня — душа моя страданиями человеческими уязвлена стала. Обратил я взоры мои во внутренность мою — и узрел, что бедствия человека происходят от человека». Где сегодня подобные люди? Люди, чья душа так же остро болит за происходящее в родном отечестве. Почему их почти не осталось?
Все дело в том, что на поверку оказывается: единственный традиционный институт, который подлинно чтит и укрепляет нынешнее российское государство — это самодержавие. Самодержавие, которое норовит сломать жизнь любому, кто искренне хочет добра своей родине, кто не стесняется любить и брать на себя ответственность. В результате гражданам нашей многострадальной пришлось выучить, что инициатива наказуема, что начальство всегда право, просто потому что оно начальство, что счастье здесь, может быть, и возможно, но только не для них. И выучив это, они начали постепенно исчезать. По статистике Росстата, Россия постепенно исчезает со средней скоростью — минус 400 тысяч человек в год. За статистикой не видно людей. Так увидьте же их! Это спивающиеся от бессилия, это замерзающие в не прогретых больницах, это убитые кем-то, это убитые самими собой… люди. Такие же, как мы с вами.
Мирон Федоров [рэпер Оксимирон], не раз приходивший на мои заседания, очень верно и справедливо заметил: у нас алкоголь дешевле, чем учебник. Государство создает все условия для того, чтобы между ответственностью и безответственностью россиянин всегда выбирал второе.
А теперь про любовь. Любовь невозможна без доверия. Настоящее доверие зарождается во время совместной деятельности. Во-первых, совместная деятельность — редкое явление в стране, в которой не развита ответственность. А во-вторых, если совместная деятельность все-таки где-то проявляется, то она тут же начинает восприниматься охранителями как угроза. И неважно, чем ты занимаешься: помогаешь ли заключенным, выступаешь ли за права человека, охраняешь ли природу, — рано или поздно тебя настигнет либо статус «иностранного агента», либо тебя просто так запрут. Государство ясно дает понять: «Ребята, разбредитесь по своим норкам и друг с другом не взаимодействуйте. Собираться больше двух на улице нельзя, посадим за митинг. Работать вместе по социальной повестке нельзя, дадим статус „иностранного агента“». Откуда в такой среде взяться доверию и в итоге любви? Не романтической, а гуманистической любви человека к человеку.
Единственная социальная политика, которую последовательно проводит российское государство, — это разобщение. Так государство расчеловечивает нас в глазах друг друга. В его глазах мы уже давно расчеловечены. Как иначе объяснить такое варварское отношение к людям с его стороны? Отношение, которое каждый день подчеркивается избиениями дубинками, пытками в колониях, игнорированием эпидемии ВИЧ, закрытием школ и больниц и так далее.
Давайте взглянем на себя в зеркало. Кем мы стали, позволив сотворить с собой такое? Мы стали нацией, разучившейся брать на себя ответственность. Мы стали нацией, разучившейся любить. Более 200 лет назад Александр Радищев, проезжая между Петербургом и Москвой, писал: «Я взглянул окрест меня — душа моя страданиями человеческими уязвлена стала. Обратил я взоры мои во внутренность мою — и узрел, что бедствия человека происходят от человека». Где сегодня подобные люди? Люди, чья душа так же остро болит за происходящее в родном отечестве. Почему их почти не осталось?
Все дело в том, что на поверку оказывается: единственный традиционный институт, который подлинно чтит и укрепляет нынешнее российское государство — это самодержавие. Самодержавие, которое норовит сломать жизнь любому, кто искренне хочет добра своей родине, кто не стесняется любить и брать на себя ответственность. В результате гражданам нашей многострадальной пришлось выучить, что инициатива наказуема, что начальство всегда право, просто потому что оно начальство, что счастье здесь, может быть, и возможно, но только не для них. И выучив это, они начали постепенно исчезать. По статистике Росстата, Россия постепенно исчезает со средней скоростью — минус 400 тысяч человек в год. За статистикой не видно людей. Так увидьте же их! Это спивающиеся от бессилия, это замерзающие в не прогретых больницах, это убитые кем-то, это убитые самими собой… люди. Такие же, как мы с вами.
Forwarded from Екатерина Шульман (Ekaterina Schulmann)
Наверное, к этому моменту мотивы моей деятельности стали ясны. Я действительно желаю видеть в своих гражданах два эти качества — ответственность и любовь. Ответственность за себя, за тех, кто рядом, за всю страну. Любовь к слабому, к ближнему, к человечеству. Это мое желание — еще одна причина, ваша честь, почему я не мог призывать к насилию. Насилие развязывает руки, ведет к безнаказанности, а значит и к безответственности. Ровно так же насилие и не ведет к любви. И все же, несмотря на все преграды, я ни на секунду не сомневаюсь, что мое желание исполнится. Я смотрю вперед — за горизонт годов — и вижу Россию, наполненную ответственными и любящими людьми. Это будет по-настоящему счастливое место. Пусть каждый представит себе такую Россию. И пусть этот образ руководит вами в вашей деятельности так же, как он руководит мной.
В заключение скажу следующее: если сегодня суд все же примет решение, что эти слова произносит действительно опасный преступник, ближайшие годы моей жизни будут наполнены лишениями и невзгодами. Но я смотрю на ребят, с которыми меня свело «московское дело» — на Костю Котова, на Самариддина Раджабова, и вижу улыбки на их лицах. Леша Миняйло и Даня Конон в минуту нашего недолгого общения в СИЗО никогда не позволяли себе жаловаться на жизнь. Я постараюсь последовать их примеру. Я постараюсь радоваться тому, что мне выпал этот шанс — пройти испытание во имя близких мне ценностей. В конце концов, ваша честь, чем страшнее мое будущее, тем шире улыбка, с которой я смотрю в его сторону. Спасибо!"
В заключение скажу следующее: если сегодня суд все же примет решение, что эти слова произносит действительно опасный преступник, ближайшие годы моей жизни будут наполнены лишениями и невзгодами. Но я смотрю на ребят, с которыми меня свело «московское дело» — на Костю Котова, на Самариддина Раджабова, и вижу улыбки на их лицах. Леша Миняйло и Даня Конон в минуту нашего недолгого общения в СИЗО никогда не позволяли себе жаловаться на жизнь. Я постараюсь последовать их примеру. Я постараюсь радоваться тому, что мне выпал этот шанс — пройти испытание во имя близких мне ценностей. В конце концов, ваша честь, чем страшнее мое будущее, тем шире улыбка, с которой я смотрю в его сторону. Спасибо!"