О нобелевских лауреатах по экономике этого года и их работах уже написано много. Но в основном это тексты экономистов, для которых тематика понятна и близка. Тем не менее важно отметить, что методологические проблемы causal inference и, в частности, выявление и обоснование причинно-следственных связей в современной политической науке тоже считаются одной из магистральных тем. Особенно это проявляется в исследованиях публичной политики (public policy), а также в прикладных разработках для реализации мер доказательной политики (evidence-based policy).

Я сам не знаком с работами Д. Карда, Д. Ангриста и Х. Имбенса, хотя в своих текущих исследованиях тоже пытаюсь решить проблему установления причинно-следственных связей. В моем случае это не квазиэксперименты, как у вышеназванных авторов, а, скорее, структурные модели. К сожалению, в российской политологии эта проблематика почти не разрабатывается, да и соответствующие методы целостно не преподаются студентам-политологам. Если не ошибаюсь, единственное исключение здесь - Высшая школа экономики (наверное, чуть позже напишу об исследованиях коллег).

Для тех же, кто интересуется, я бы посоветовал обратить внимание на простые и понятные основы. Например, для себя я начал копать с онлайн-ресурса профессора экономики Ника Хантигтона-Кляйна из Университета Сиэттла. Если понравится, то советую книгу Скотта Каннингема Causal Inference: The Mixtape, которая, кстати, полностью и бесплатно доступна онлайн. Ну, а дальше - широкие просторы для собственной научной и аналитической работы.
#методология #ресурсыполитолога

Коллеги из СПбГУ напомнили о концепции эпистемической демократии - теоретическом подходе, который поддерживает идею о "мудрости большинства" и вывод о том, что демократическое принятие решений обеспечивает высокое качество управления именно по причине своей надежности. В качестве основы здесь выступает, например, теорема Кондорсе о жюри присяжных, доказывающая, что если вероятность правильного решения каждого присяжного больше 0.5, то с увеличением количества присяжных вероятность общего правильного решения стремится к 1.

При этом в классической статье, где Д. Коэн формулирует эту концепцию (1), он выстраивает её из критики не менее важной для теории демократии работы У. Райкера, который анализирует противоречия между демократией и теорией общественного выбора (2). Отталкиваясь от теоремы Эрроу о невозможности демократии как коллективного выбора, У. Райкер делает вывод о том, что результаты демократического голосования далеко не всегда могут быть стратегически правильными. Не вдаваясь в подробности теоретической дискуссии на этот счет, замечу, что эмпирические тесты в основном демонстрируют неприменимость теоремы Эрроу в реальной политике (3). Но, как это обычно бывает, есть и некоторые гипотетические исключения, об одном из которых я однажды упоминал (4).

Однако я хотел бы обратить внимание на теорию эпистемической демократии с другого ракурса, который актуализируется в современных условиях. Проф. Л.В Сморгунов замечает, что выборы можно рассматривать "как важный компонент формирования у избирателей правильных суждений относительно политики и стратегии развития общества". Эта идея созвучна принципам делиберативной демократии. Таким образом, эпистемическая демократия (и применимость в ее рамках теоремы Кондорсе о жюри присяжных) возможна при соблюдении трех важных условий: (i) наличие публичной сферы, где возможна свободная дискуссия и артикуляция политических интересов; (ii) имплементация институтов и процедур, которые обеспечивают высокое качество выборов и референдумов; (iii) относительно рациональное поведение граждан, учитывающее не только индивидуальные, но и групповые предпочтения (та самая вероятность индивидуального правильного решения >0.5).

И вот здесь, на мой взгляд, кроется целый ряд ограничений для эпистемической демократии. В демократических режимах это связано в первую очередь с информационным шумом, манипулятивными практиками и возрождением популизма. Но меня больше интересует российский контекст, и в этом отношении я бы не согласился с выводом о том, что "снижение явки на выборах создает условия для повышения уровня компетентности голосования". Думаю, наоборот, в условиях авторитарных выборов и характерной для них асимметричности информации снижение явки или, например, "умное голосование" - это индивидуальные стратегии, обратные классическому пониманию принципов эпистемической демократии. Вы скажете, что ничего нового тут и нет: с чего бы нам рассматривать авторитарный режим через призму концепции эпистемической демократии?

Но на проблему можно взглянуть и по-другому. Что если эпистемическое голосование в авторитарном режиме заключается не в выявлении "мудрости большинства" о том, кто должен представлять интересы граждан в следующем цикле, а в том, чтобы выступать механизмом публичного вотума недоверия или "опрокидывающих выборов"?
#методология #выборы

(1) Cohen, J. (1986). An Epistemic Conception of Democracy. Ethics, 97(1), 26–38.
(2) Riker, W. H. (1982). Liberalism against populism: A confrontation between the theory of democracy and the theory of social choice. San Francisco: W.H. Freeman.
(3) Mackie, G. (2014). The reception of social choice theory by democratic theory. In S. Novak, & J. Elster (Eds.), Majority decisions: Principles and practice (pp. 77–102). Cambridge: Cambridge University Press.
(4) Potthoff, R. F., Munger, M. C. (2021). Condorcet Loser in 2016: Apparently Trump; Condorcet Winner: Not Clinton? American Politics Research. DOI: 10.1177/1532673X211009499

​​Мохаммед Салах попал на обложку American Political Science Review!

Для тех, кто не в курсе: М. Салах - нападающий футбольного клуба Ливерпуль, один из лучших в мире на данный момент, а APSR - один из самых престижных и цитируемых научных журналов в области политической науки. Точнее, на обложку попал не сам футболист, а фото граффити с его изображением и хвалебной одой на одном из заборов в Мерсисайде (графстве, где расположен Ливерпуль).

Дело в том, что в ноябрьском номере опубликована статья о том, как меняется отношение к стигматизированным социальным группам, когда их представители занимают значимое место в публичном пространстве (1). И чтобы выяснить это, авторы исследования изучают случай М. Салаха, который с 2017 года является ключевым игроком Ливерпуля, а также публично (но аккуратно) демонстрирует свою исламскую идентичность на поле и за его пределами.

Анализируя данные о преступлениях на почве ненависти в Англии, а также 15 млн твитов английских футбольных фанатов, учёные обнаруживают, что с тех пор, как М. Салах играет за Ливерпуль, число таких преступлений в Мерсисайде снизилось на 16%, а болельщики клуба публикуют вдвое меньше анти-мусульманских твитов в сравнении с фанатами других больших английских команд. Тут важно отметить, что это не просто наблюдения. Авторы разрабатывают количественные модели и эксперименты, которые не только демонстрируют значимые причинно-следственные связи, но и успешно проходят тесты на устойчивость (робастность) и масштабирование.

При этом, конечно же, важно то, насколько личность публична. Например, авторы сравнивают "эффект Салаха" с эффектом его партнёра по команде Садьо Мане и показывают, что несмотря на совпадение по вектору разница в силе влияния существенна. Они объясняют это двумя факторами: (i) в СМИ Салаху уделяется внимание в три раза большее, чем Мане; (ii) для англичан египтянин Мохаммед в большей степени ассоциируется с исламом, чем чернокожий сенегалец Садьо.

Наконец, немаловажную роль играет и то, что М. Салах успешен на поле, о нём комплиментарно отзываются журналисты и комментаторы, а сам он не озвучивает свои взгляды по острым для общества проблемам. За примерами обратного далеко ходить не нужно. И я лишь как наблюдатель могу предположить, что публичные высказывания на важные социально-политические темы от представителя той или иной группы могут иметь и резко негативный эффект.

(1) ALRABABA’H, A., MARBLE, W., MOUSA, S., & SIEGEL, A. (2021). Can Exposure to Celebrities Reduce Prejudice? The Effect of Mohamed Salah on Islamophobic Behaviors and Attitudes. American Political Science Review, 115(4), 1111-1128. doi:10.1017/S0003055421000423

В научно-образовательных каналах и чатах постоянно всплывают разговоры о состоянии дел в отечественном высшем образовании. Часто дискуссия крутится вокруг пары банальных проблемных зон, взгляды на которые уже затёрлись до такой степени, что очень быстро доводы всех сторон зацикливаются в стиле статей о сепульках в Космической энциклопедии из рассказа С. Лема. Поэтому я решил поделиться четырьмя тезисами (из десятка), которые развиваю в своём пока неопубликованном эссе о российских университетах. Мысли, изложенные ниже, касаются различных аспектов, не так очевидны, как другие, и для каждого у меня есть довольно развёрнутая аргументация. Здесь, конечно, озвучу их очень кратко.

1. Служба по призыву - это, возможно, один из ключевых источников экстерналий, о котором редко вспоминают в контексте образовательной политики. Внешние эффекты, порождаемые призывом, негативно сказываются на равновесии в сфере профессионального образования и науки. Они вынуждают выпускников школ выбирать неоптимальные образовательные стратегии, а некоторых выпускников университетов идти в аспирантуру, чтобы имитировать научную работу. Базовая проблема здесь лежит, кстати, в политической плоскости. Армия в нынешнем её виде нужна лишь отдельной группе интересов, которая извлекает свою часть ренты посредством поставок обмундирования, питания и др. Это очень влиятельная часть политической элиты, так что ситуация изменится не скоро.

2. Необходимо отказаться от платной формы обучения на основных программах в государственных вузах для граждан России, получающих первое образование на конкретной ступени. Да, в 90-е возникновение такой надстройки было вызвано экономическими причинами. Но сейчас, когда в бюджете денег достаточно, сосуществование бюджетной и платной форм обучения для граждан, де-юре обладающих равными правами, лишь усиливает экономические диспропорции и социальное неравенство. Во-первых, это просто несправедливо, что некоторые граждане должны оплачивать образование, за которое они и их родители уже заплатили (налогами и ресурсной рентой). Во-вторых, такое положение вещей опять же значительно искажает стимулы и, следовательно, равновесие на рынке образования. Самим вузам и всей образовательной системе это тоже в результате идёт во вред.

3. Дискуссия о том, что первично — развитый рынок труда или качественная подготовка кадров, — похожа на спор о курице и яйце. Ситуация в некоторых отраслях российской экономики, вроде, показывает, что развитие рынка стимулирует рост востребованности и, как следствие, качества подготовки специалистов (например, в ИТ). Однако регулярные провалы экономической политики и тотальное проникновение государства в ряд секторов не дают надежд на позитивные перемены. Поэтому я считаю, что, наоборот, работа над качеством образования может стать драйвером развития для рынков, даже с учётом общего низкого качества публичного управления и неблагоприятной бизнес-среды. Высококвалифицированные специалисты могут и сами создавать новые бизнесы или целые ниши.

4. Нередко возникает вопрос о том, стоит ли "приватизировать" вузы. Но в основе этой проблемы лежит ложная дихотомия "государственные - частные", где под вторыми многие понимают учреждения образования как коммерческие структуры. Однако мне это видится в другом свете. "Приватизация" может заключаться в возвращении университетам широкой автономии и вовлечении учёных и преподавателей в принятие управленческих решений. Это опять же вопрос стимулов, которые создаются институциональной средой: сотрудники-стейкхолдеры работают намного лучше, чем наёмный прекариат.
#управлениенаукой

Внимательные читатели канала знают, что я апологет (нео)институциональной теории и аналитических моделей, в основе которых лежит теория рационального выбора. Тем не менее как настоящий позитивист я очень люблю исследования, результаты которых могут поставить под сомнение или ограничить объяснительную силу некоторых аспектов институционализма. Например, здесь я много писал о качестве институтов и их роли в достижении результатов публичного управления. Но неужели результативность и эффективность не зависят от конкретных людей, которые заполняют эти институты? На этот вопрос пытаются ответить авторы статьи Leadership or luck? Randomization inference for leader effects in politics, business, and sports (1).

Естественно, речь не о том, что успех разных начальников может сильно отличаться даже в похожих институциональных условиях. Это и так понятно и подтверждается множеством наблюдений. Но насколько случайны вариации в успехе разных руководителей, и есть ли какие-либо устойчивые факторы, которые могут объяснять эту разницу? Традиционные статистические модели позволяют находить корреляции между тем, «кто в офисе» (leaders), и результатами (outcomes), но само по себе наличие зависимости мало что объясняет: случайные шумы в данных или частотность корреляций не позволяют обоснованно отделять вклад лидеров от удачного или, наоборот, неудачного стечения обстоятельств. Авторы предлагают методику, которая в значительной степени решает проблему выявления зависимостей. Применяемая процедура основана на пермутационных тестах (permutation tests) и рандомизированных контрольных испытаниях (RCT), а также методах тестирования гипотез о множественных эффектах, используемых в эконометрике.

Не буду утомлять деталями методики (для интересующихся статья в открытом доступе) и перейду к результатам. Интересные выводы по странам с различными режимами: более-менее значимые эффекты лидеров в авторитарных странах, очень сильное влияние лидеров в транзитных режимах и минимальное в демократических. При этом к выводу о том, что в демократиях эффект меньше, нужно подходить очень аккуратно. Например, авторы объясняют это тем, что в демократических условиях качественные институты (опять!) играют более значимую роль и поэтому минимизируют разницу в эффектах руководителей. А можно интерпретировать и так, что демократические выборы позволяют лучше отбирать качественных управленцев (и с легкостью менять тех, кто не справляется), что тоже снижает диапазон вариаций в результатах.

Помимо лидеров стран авторы оценивают вклад губернаторов и мэров крупных городов в США. Первые показывают значимый вклад в динамику ряда экономических показателей штата. Что важно, авторы не находят зависимости от партии, номинировавшей губернатора, то есть демократы и республиканцы справляются примерно одинаково. А вот вклад мэров в целевые индикаторы городского управления минимален. Далее, тестирование модели на большой выборке крупнейших американских компаний не даёт значимых результатов по эффективности CEO, что означает либо отсутствие эффектов, либо наличие очень хороших практик отбора управленческих кадров, в результате чего вариации минимальны.

Наконец, в североамериканских спортивных лигах эффект тренеров (менеджеров) значителен. В принципе, такие результаты в американском футболе, хоккее и бейсболе меня не удивили. Правда, открытием для меня стало, что в большей степени эффект успешных тренеров заключается в снижении числа голов/очков, забитых/набранныхсоперниками. А вот относительно баскетбола я бы никогда не подумал, так как привык считать, что здесь вклад игроков на площадке огромен, а Леброн Джеймс в составе почти гарантирует попадание в финал. #публичноеуправление
(1) Berry C. R., Fowler A. (2021). Leadership or luck? Randomization inference for leader effects in politics, business, and sports. Science advances, volume 7, issue 4. DOI: 10.1126/sciadv.abe3404

Антропологи Дженнифер Ли О’Доннелл и Стефен Сэдлер предлагают прелюбопытнейшее эссе, где описывают современный университет как секретное общество. Действительно, академическая жизнь в нем во многом составлена из управления потоками в разной степени эксклюзивной информации. Сведения о собеседованиях на позиции, рецензировании статей, оценках заявок на стипендии и гранты содержат в себе кучу формальных ограничений на доступ. Над этим всем надстраивается череда фуршетов, корпоративов и обедов, участники которых обмениваются не только официально закрытыми данными, но и куда менее уловимыми сообщениями о принадлежности к правильным академическим кастам. Иронично, что все усилия по обеспечению прозрачности университета перед спонсорами, медиа и надзорными органами только увеличивают объемы и ценность циркулирующих секретных и околосекретных сведений.

Членам университетского сообщества, таким образом, необходимо тщательно контролировать сигналы, которые они испускают. Одну и ту же информацию зачастую необходимо шифровать так, чтобы в нужной ситуации сойти за однозначно своего, но при этом не выдать лишнего чужакам. Способы хранения и распространения важных сведений сотрудниками вузов О’Доннелл и Сэдлер сравнивают с навыками discrezione итальянских масонских лож, изученных их коллегой Лилит Махмуд. Так же, как и мастера лож, успешные профессора должны уметь в тончайшее ремесло ритуализированного нетворкинга, которое должно совершенствоваться на протяжении всей карьеры.

Авторы – американцы, поэтому оговариваются, что описывают в основном практики привычной им академической культуры, где ожесточенная конкуренция за теньюры накладывается на строгие требования по соблюдению норм политкорректности. Знали бы они, в какие шпионские игры вынуждены играть российские преподаватели и исследователи, спарринг-партнерами которых являются не какие-то там журналисты и меценаты, а настоящие товарищи майоры. Впрочем, квазизиммелевскую оптику О’Доннелл и Сэдлера это ни в коем случае не опровергает, а только энергично подтверждает.

История, пересказанная уважаемым @moneyandpolarfox, представляет интерес не только как пример борьбы сотрудников с крупной корпорацией за свои права. С профессиональной точки зрения, меня, например, заинтересовало, как 14683 сотрудника из 52 калифорнийских магазинов Apple смогли скоординировать свои действия.

Исследования в этой области чаще фокусируются на инфраструктуре коллективных действий, в то время как формальным институтам уделяется меньше внимания. Возможно, это происходит потому, что сам перенос акцентов "зашит" в неоинституциональные подходы. Да, сила слабых связей, концептуализированная Грановеттером, и сами сети и платформы сетевой коммуникации и сотрудничества важны. Но не меньшее значение имеют институционализированные инструменты коллективного действия, что прекрасно иллюстрирует этот случай. Сотрудники Apple, например, реализовали такой институт американского права как putative class action - иск, поданный одним или несколькими названными истцами от имени потенциальной группы лиц, находящихся в аналогичном положении.

В этом свете наблюдаемая сейчас в России атака на свободу слова имеет более широкие очертания. Информация так или иначе пробьётся, инфраструктура тоже есть, в том числе платформенная. А вот институты коллективного действия, которыми можно считать созданные гражданским обществом организации, в результате такой политики резко ограничены в этой своей функции.

Возможно, кому-то это покажется удивительным, но для авторитарных элит опросы общественного мнения и рейтинги очень важны. Особенное значение они приобретают в качестве символического капитала во внутриэлитной конкуренции. В демократиях основу этого капитала составляет электоральная поддержка, то есть непосредственно голоса избирателей. В российском же случае представители элит знают реальную ценность официальных результатов голосования, и поэтому не считают их значимым фактором политического веса. В таких условиях результаты опросов, замеряющих уровень доверия в конкретный момент времени, и становятся важным показателем "аппаратного веса", который имеет значение в кулуарных соглашениях, лоббистских стратегиях и пр.

Именно поэтому никто из ведущих представителей элиты не озвучивает свою позицию относительно QR-кодов. Работа по подготовке нормативной базы идёт довольно уверенно, однако её публичная поддержка чревата резким падением рейтинга. Высказываться против тоже нельзя, поэтому лучшая стратегия - молчание. В целом, динамику электоральной поддержки и доверия политикам хорошо объясняет теория ретроспективного голосования (1, 2). Однако, в качестве надстройки к рациональным мотивам всегда есть и ценностные или ситуативные факторы.

Как раз в этом отношении хочу упомянуть интересное исследование российских коллег, которые выявляют степень влияния таких факторов с помощью методики совместных или комбинационных экспериментов (conjoint experiment). Теоретическая база этого подхода описана в статье в Политической науке (3), а экспериментальный дизайн раскрыт здесь. Я слушал доклад одного из авторов на вебинаре, где обсуждались предварительные результаты. А они показывают, что действительно в российском контексте есть значимые зависимости между риторикой политиков и уровнем их поддержки. Соответственно, имеют место и стратегии фреймирования общественного мнения для сохранения уровня поддержки элит и "избегания ответственности" за непопулярные меры. Так что ждём и полноценную публикацию результатов исследования.

(1) Fiorina, Morris P. Retrospective Voting in American National Elections New Haven: Yale University Press, 1981, pp. xi, 249
(2) Jastramskis, M., Kuokštis, V., & Baltrukevičius, M. (2019). Retrospective voting in Central and Eastern Europe: Hyper-accountability, corruption or socio-economic inequality? Party Politics.
(3) Соколов Б.О., Завадская М.А., Камалов Э.А. Факторы
массовой поддержки правительства в условиях проведения структурных
реформ // Политическая наука. – 2021. – № 2. – С. 73–104. –
DOI: 10.31249/poln/2021.02.03

​​На прошлой неделе в научном сообществе обсуждался материал о целой индустрии написания статей и продажи соавторства в них. Мнения коллег по научно-образовательному сегменту Телеграма можно найти здесь, здесь и здесь.

Я тоже писал об этой проблеме несколько месяцев назад, не упоминая "конторку", чтобы не делать ей рекламу. Думаю, стоит добавить два важных замечания. Во-первых, нужно иметь в виду, что речь здесь идёт не только о российской науке. Среди клиентов много представителей разных стран, которые объединяет то, что их обычно относят к категории развивающихся. К тому же в большинстве из них наблюдаются схожие подходы к управлению наукой, и, следовательно, создаются одинаковые стимулы для учёных.
Во-вторых, это не проблема только научного сообщества, так как финансируют подобное безобразие в конечном итоге все налогоплательщики.

Что касается моего эксперимента, то ниже ещё пара наблюдений. Напомню, что чуть больше года назад я сделал несколько скриншотов объявлений о продаже соавторства (см. рис. ⬇️). А вот две статьи (1, 2), в которых чуть изменены названия, но по ряду параметров они очень подходят под описание. При этом статьи выглядят очень подозрительно. Например, подготовлены они коллективами авторов, которые не только из разных стран, но и никогда ничего друг с другом вместе не публиковали, некоторые не имеют предыдущих работ по данной тематике, да и сами представляют разные области знания. Похоже, что у каждой статьи есть один-два реальных автора, а остальные идут прицепом.

При этом если покопаться, то оказывается, что у одного из авторов второй статьи есть очень много публикаций по смежным темам, но каждый раз с уникальным набором соавторов. Видимо, он строчит тексты, а потом продаёт соавторство. Более того, если обратиться к содержанию, то даже модель сложно верифицируема, так как компании, попавшие в выборку, нигде не названы. А это значит, что данные могут быть взяты "с потолка". Отсюда и такая продуктивность. Ну, а вишенка на торте - "притянутые за уши" цитирования работ, которые нерелевантны теме, что, вероятно, даёт ещё и приятный материальный бонус за накрутку индекса Хирша (да-да, такая услуга тоже есть).

Конечно, это всё догадки. Но, поверьте, для именно такой интерпретации наблюдений оснований более чем достаточно. Да и конкретные авторы здесь не так важны, ибо проблема носит системный характер. #управлениенаукой

(1) Tu C., Nurymov Y., Umirzakova Z., Berestova A. (2021). Building an online educational platform to promote creative and affective thinking in special education. Thinking Skills and Creativity. Vol. 40. DOI: 10.1016/j.tsc.2021.100841.
(2) Lu J-B, Liu Z-J, Tulenty D, Tsvetkova L, Kot S. (2021). Implementation of Stochastic Analysis in Corporate Decision-Making Models. Mathematics. 9(9):1041. DOI: 10.3390/math9091041

И все-таки социальные науки многое умеют объяснять или по крайней мере направлять размышления в нужное русло. Можно не быть специалистом по Казахстану и, следовательно, не претендовать на экспертное знание относительно происходящих там сейчас событий. Но при этом даже беглый взгляд на толковые научные публикации по теме обнаруживает, что теории, объясняющие политические процессы, по-позитивистски универсальны и хорошо применимы в отдельных случаях. Даже с учетом того, что всегда есть и ряд нюансов и отличительных черт.

Возьмем, к примеру, политический протест как коллективное действие. В статье, посвящённой протестам в Жанаозене в 2011 году (1), авторы описывают то, как зарождается протест в регионе, который, казалось бы, должен быть более-менее стабильным в социальном плане. Пределы экономического роста, обусловленные извлекающими ренту элитами и низким качеством публичного управления в авторитарном режиме, а также отсутствие работающих институтов (в том конкретном случае — профсоюзов) порождают недовольство даже сравнительно обеспеченных слоев населения. А неспособность элит оперативно отреагировать на протесты в несиловом ключе способствует социальному научению и формированию устойчивой инфраструктуры низовой самоорганизации. Вполне вероятно, что поэтому и началось всё именно там, где для протестов уже был готовый фундамент.

Вообще, не секрет, что многие пост-советские государства институционально очень похожи. И дело тут не только в общей истории и сочетании некоторых экономических аспектов, но и в том, что авторитарные элиты по привычке подглядывают друг за другом. Так происходит диффузия авторитарных институтов и практик (2): электоральные и партийные нормы, ограничивающие политическую конкуренцию, законы, устанавливающие вертикаль власти и ограничивающие самоуправление, борьба со свободой слова и институтами гражданского общества, даже механизмы рекрутирования элит и практики перераспределения ренты — очень похожи по своему содержанию (нормы — иногда слово в слово!). Отсюда и ощущение дежавю, когда мы наблюдаем за событиями в Казахстане.

Однако, совпадения есть и в провалах управляемости (governability). Кажется, что режимы очень устойчивы, но это на самом деле не совсем так. Считать ли, например, окончательно закрутивший гайки белорусский режим устойчивым в долгосрочной перспективе? Не уверен. А вот, например, хорошее исследование о возросшей роли бюрократии в Казахстане, которая может быть источником информационной асимметрии и, как следствие, фактором нестабильности, снижения оперативности реакций и ограничителем качества принимаемых решений элитной верхушкой (3). Во-первых, это может объяснять, почему протесты оказались неожиданностью и так быстро масштабировались и трансформировались из экономических в политические. Во-вторых, опять же можно найти много совпадений и с особенностями режима и политико-административной системой в России. Поэтому для российской элиты ситуация в Казахстане и её разрешение станут уроком о том, как нужно или не нужно осуществлять авторитарный транзит власти.
#публичноеуправление

(1) Satpayev D., Umbetaliyeva Т. (2015). The protests in Zhanaozen and the Kazakh oil sector: Conflicting interests in a rentier state. Journal of Eurasian Studies. 6(2):122-129. doi: 10.1016/j.euras.2015.03.005
(2) Bader, M. (2012). The Legacy of Empire: A Genealogy of Post-Soviet Election Laws. Review of Central and East European Law, 37(4), 449-472. doi: 10.1163/092598812X13274154887105
(3) Tutumlu, A. Rustemov, I. (2021). The Paradox of Authoritarian Power: Bureaucratic Games and Information Asymmetry. The Case of Nazarbayev’s Kazakhstan. Problems of Post-Communism, 68:2, 124-134, DOI: 10.1080/10758216.2019.1699432

Как и ожидалось, официальный дискурс элит в Казахстане и России строится вокруг того, что революция возможна только как продукт влияния неких кукловодов извне. Это классическая рамка, формулируемая автократами, которая снимает ответственность с самих элит и лишает граждан субъектности (второе — вообще, тема для отдельного поста). Но реальность, как обычно, сложнее. Более того, хотя в предыдущем посте я отметил, что политическая наука хорошо может многое объяснить, стоит добавить и несколько слов о невысоком прогностическом потенциале теорий в подобных вопросах.

Я об этом писал полтора года назад, и считаю, что имеет смысл актуализировать тот пост. В целом, проблематика масштабных социально-политических конфликтов уже давно разрабатывается в социальных науках, и работы К. Маркса, П. Сорокина, Ч. Тилли подробно изучаются студентами в рамках теоретических курсов. Но что происходит на мезо- и микроуровне, да ещё и в современном сложном и динамичном мире, далеко не всегда можно предсказать. В этом отношении, например, часто упоминают идею, предложенную экономистом Т. Кураном (1). Он объясняет через призму теории общественного выбора, что каждый индивид принимает решение об участии в протесте, оглядываясь на окружающих. Именно от поведения других людей зависит условно рациональное ощущение баланса индивидуальных выгод и издержек. Но эвристический потенциал такого подхода, несмотря на его вполне логичное обоснование, остаётся неясным. И хотя Т. Куран предлагает объяснительную модель (2), я лишь в общих чертах представляю дизайн эмпирического исследования, который может быть предложен для прогнозирования революционных событий в этой методологической рамке. Да и сам автор отмечает целый ряд ограничений своей модели.

Очень интересный подход предлагают авторы статьи "On revolutions" (3). Они апробируют метод, позволяющий ретроспективно фиксировать революции. Причём не только социально-политические, но и, к примеру, технологические и культурные. Отталкиваясь от определения, что революции заключаются в резких локализованных изменениях, которые оставляют статистические "следы", они формулируют "революционный детектор", выявляющий такие изменения во временных рядах с помощью непараметрического точного теста (non-parametric permutation test). Для идентификации "следов" используется метод Foote novelty, разработанный для определения резких изменений в технологиях обработки сигналов. Авторы тестируют метод не только на трёх волнах демократизации по С. Хантингтону, используя набор данных V-Dem, но и обнаруживают три "революции" в американской поп-музыке, или "революции" в популярности женских имён в США.

Хорошо, с ретроспективным анализом более-менее ясно, но как быть с прогнозами? Здесь есть большое поле для дальнейшей работы. Предположим, что существуют триггеры революций, которые кроются в политических ценностях, экономической ситуации, режимных характеристиках или эффективности государственных институтов. Есть хорошие наборы данных, устоявшиеся в социальных науках, которые описывают эти аспекты. Если эти предикторы операционализировать в соответствии с описанной выше теоретической рамкой, полагаю, можно построить и работающую объяснительную модель. Но это задача для большой команды и финансирования на уровне, как минимум, гранта РНФ. #методология

(1) Kuran, T. (1989). Sparks and prairie fires: A theory of unanticipated political revolution. Public Choice 61, 41–74 . DOI: 10.1007/BF00116762
(2) Kuran, T. (1995). The Inevitability of Future Revolutionary Surprises. American Journal of Sociology, 100(6), 1528-1551.
(3) Leroi, A.M., Lambert, B., Mauch, M. et al. (2020) On revolutions. Palgrave Commun 6, 4. DOI: 10.1057/s41599-019-0371-1

Вижу множество комментариев, на тему – где были все эти «аналитические центры», которые по долгу службы должны были заранее предсказать происходящее в Казахстане и оценить риски? Почему они не справились со своей работой?

А такие вещи в принципе невозможны, мог бы сказать экономист и политолог Тимур Куран, профессор Duke University). В статье «Private Truths, Public Lies: The Social Consequences of Preference Falsification» («Частная правда, публичная ложь: социальные последствия фальсификации предпочтений») Куран объяснил – почему не получается заранее узнать, когда и почему «люди выйдут на улицы».
В сжатом изложении идея Тимура Курана выглядит так.

a.По любому вопросу у человека есть предпочтения, которыми он делится с другими людьми и предпочтения, которые предпочитает держать при себе.
b. Если эти предпочтения различаются, это значит, что человек занимается «фальсификацией предпочтений», (или попросту лжет).
c. Почему человек говорит одно, а думает (а потом и делает) другое?

Это просто, объясняет Куран.
d. «Внешние выгоды и издержки, связанные с выбором публичных предпочтений, как правило зависят от выбора, который делают другие»
e. Если в манифестациях участвует небольшое число людей, возможные внешние издержки от «выхода на улицу» могут быть куда выше, а выгоды — куда меньше, чем в случае, когда улицы заполнены недовольными.

И здесь начинается самое интересное.
Согласно теории Курана, «порог возмущения» отдельного человека зависит от сочетания его личных ожидаемых выгод и издержек.
f. Но заранее увидеть этот порог невозможно! - потому что «на словах» человек предпочитает утверждать, что "все в порядке" – пока не примет решение действовать.
g. «И тогда возникает ситуация, когда общество находится на грани мощного взрыва, но при этом все по-прежнему убеждены — и утверждают, — что оно стабильно.
h. Ничтожного события может быть достаточно, чтобы запустить волну возмущения – и тогда начавшийся процесс станет неожиданностью для всех, включая и тех, чьи действия привели его в движение»

Важнейший результат описанного Кураном феномена заключается в том, что в любом обществе экономические, социальные и когнитивные процессы могут все больше способствовать «социальной вспышке», но при этом никто не осознает потенциала общественных перемен.

Возвращаясь после небольшой паузы напишу ещё об одной работе, показывающей, как социальное окружение влияет на политическое поведение. В статье Betting on the underdog: The influence of social networks on vote choice авторы экспериментируют с мотивами рационального поведения (1). Избиратели часто не готовы голосовать за непопулярные партии/кандидатов, даже если их идеи и программы этим избирателям близки. Стратегическое голосование заключается в том, что человек скорее выберет менее нравящегося кандидата, но с бо‌льшими перспективами на победу или преодоление барьера. А откуда избиратели черпают необходимую для принятия решения информацию? Результаты исследования подтверждают казалось бы банальный тезис о том, что социальные сети и возникающие в них эхо-камеры могут выступать значимым источником информационной асимметрии и, следовательно, фактором голосования за "андердогов", если ваши контакты поддерживают именно их.

Безусловно, речь идёт о странах, где есть выборы. Но что в этом отношении можно сказать о таких авторитарных странах, как Россия? Полагаю, выводы можно частично экстраполировать и на политическое поведение, в целом. Гражданам авторитарных стран приходится делать выбор не реже: идти/не идти на митинг, выражать/не выражать публично свою позицию и т.д. И выбор этот, по всей видимости, сильно зависит от информационной асимметрии, порождаемой социальным окружением. Более того, в авторитарных режимах граждане в меньшей степени доверяют официальной информации, в том числе результатам опросов. Возможно, в таких условиях влияние социального окружения на принимаемые решения даже сильнее.

Естественно, под социальными сетями понимаются не только онлайн-платформы. Но парадоксально, что именно в виртуальном пространстве наши социальные контакты более однородны. И поэтому наиболее вероятно представляют из себя источник информационной асимметрии, которая обуславливает политическое поведение.

В этой связи я вспоминаю ещё классный наглядный материал из Washington Post. Этот небольшой тест на бытовом уровне очень хорошо объясняет, что же такое иллюзия большинства.
Если вы думаете, что никто не голосует за ЕР или, наоборот, считаете, будто в митингах принимают участие проплаченные Западом деструктивные элементы, то скорее всего это лишь ваша иллюзия.
#методология #сетевойподход #выборы

(1) Fredén, A., Rheault, L., & Indridason, I. (2022). Betting on the underdog: The influence of social networks on vote choice. Political Science Research and Methods, 10(1), 198-205. doi:10.1017/psrm.2020.21

Принято считать, что в авторитарных режимах возможности гражданской самоорганизации сильно ограничены институциональной средой и силовым давлением элит. В редких случаях позиция граждан и негосударственных институтов (например, бизнеса) аккумулируется через посредников или специально создаваемыми сверху институтами или платформами. Однако, все равно такое взаимодействие носит диалоговый или даже имитационный характер. То есть в лучшем случае выступает в качестве инструмента обратной связи, а не влияния на политический курс.

Тем не менее, даже в авторитарных странах есть примеры реального политического действия снизу (1, 2). В исследованиях российского публичного управления мы тоже наблюдали ряд случаев, когда сети гражданской самоорганизации оказывали влияние на политику. В основном, правда, на региональном или городском уровнях. Но российский режим сильно изменился за последнее время и, кажется, таких возможностей всё меньше. Тем интереснее наблюдать и изучать случаи, когда это может происходить даже в современных условиях российского авторитаризма.

Например, сейчас развернулась дискуссия относительно закона о персонифицированных картах для посещения спортивных мероприятий (FanID). Для тех, кто не в курсе, теперь всем болельщикам для посещения стадиона придется оформлять специальную карту — это такой дополнительный инструмент контроля. В делиберативной демократии такая дискуссия возникла бы ещё до принятия закона. В нашем же случае он уже подписан президентом и вступает в силу с 1 июня. Пояснительная записка к законопроекту и публичные высказывания депутатов лишь свидетельствуют о том, что они плохо знакомы с реальной ситуацией и находятся под влиянием стереотипов о болельщиках. Стадион во время проведения матча — одно из самых безопасных мест в городе. Более того, судя по резонансным случаям последних лет, наиболее частым источником насилия на стадионах является полиция.

Футбольные фанатские объединения одно за другим объявляют о том, что в этой связи будут бойкотировать игры. И это движение снизу имеет потенциал стать успешным и повлиять на конкретную политику (policy). Нет, конечно, самих фанатов никто слушать не будет. Руководство большинства клубов тоже не станет представлять интересы болельщиков, так как в отличие от развитых стран почти не зарабатывает на них. Многие наши клубы существуют на деньги налогоплательщиков, подавляющее большинство которых не только не ходит на стадион, но даже и не знает, что платит зарплату Дзюбе и Смолову, а также комментирующим их игру сотрудникам МатчТВ.

При этом фанатское движение — это очень устойчивые сети солидарности и самоорганизации. Поэтому их стратегия может дать плоды. Например, если очень влиятельные представители элиты испытают эстетический дискомфорт от пустого виража на Газпром Арене. Первым делом будут пытаться договориться с лидерами движения, но если не получится, то направят свои лоббистские ресурсы на изменение норм.

Вот такой интересный процесс для политического исследования. Понаблюдаем. #публичноеуправление

(1) Teets, J. (2018). The power of policy networks in authoritarian regimes: Changing environmental policy in China. Governance. 31: 125– 141. DOI: 10.1111/gove.12280
(2) Wu, Y. (2020). Dynamics of policy change in authoritarian countries: A multiple-case study on China. Journal of Public Policy, 40(2), 236-258. doi:10.1017/S0143814X18000351

Политологи объявили неделю ответов на вопросы подписчиков.

Как отслеживать новые научные публикации в интересующей области?

1. Составить список из журналов и мониторить каждый новый выпуск.
В моём списке всего 5 отечественных журналов, но ещё я стараюсь отследить новые публикации ряда коллег в elibrary. Список зарубежных журналов состоит из 9 изданий по интересующей меня проблематике, а также 15 журналов, с наибольшим импакт-фактором по политологии, социологии и государственному управлению. У каждого журнала 2-4 выпуска в год, поэтому на мониторинг много времени не нужно. В среднем каждый месяц по названиям и аннотациям я отбираю здесь около 15 статей. Раньше было меньше, но в связи с тем, что веду канал, стал также обращать внимание на публикации, которые не относятся напрямую к моим текущим проектам.

2. Подписаться на email-рассылки по интересующей тематике.
Например, я получаю тематические рассылки от комитетов и групп в IPSA, ECPR, APSA, а также NBER. Таким образом, удается быть в курсе не только новых публикаций и рабочих текстов, но и планируемых научных мероприятий.

3. Подписаться на интересующих учёных и журналы в Twitter.
Кажется, что в России среди политологов и социологов Twitter недооценен в качестве инструмента академической коммуникации. Но на самом деле подписка на аккаунты ведущих журналов и учёных даёт возможность быть постоянно в курсе новых публикаций и дискуссий. Да, кроме новостей о свежих статьях в Twitter часто бывают очень содержательные треды. Такие, что в дискуссии принимают участие топовые учёные, которых редко можно встретить всех вместе в рамках одной панели или даже большой конференции. Серьёзно, некоторые треды вообще можно брать в качестве ориентира для эссе по самым актуальным проблемам общественных наук.

4. Когда нужно разобраться в научной литературе по конкретной теме, советую ещё инструменты, позволяющие отыскать связанные публикации. Например, я использую Connected papers. С его помощью можно найти не только смежные работы, но и понять, какие из них считаются наиболее значимыми для конкретной темы или области исследований.
#политология #ресурсыполитолога

Аналитические модели, построенные на том, что поведение имеет рациональную основу, доминируют в общественных науках. При этом учёные соглашаются, что у такого подхода множество ограничений, которые и изучаются в различных ракурсах (об этом я уже писал ранее). Можно предположить, что стратегии, которые реализуют политические элиты, более сбалансированы рациональными мотивами, так как решения становятся результатом сложных процедур согласования интересов, разносторонних оценок, обсуждений и рассмотрения различных проектов и сценариев. Возможно, именно поэтому многие эксперты считали, что война невозможна, так как это просто не укладывается в рациональные модели поведения.

Но в науке мы можем не только прогнозировать, как рациональные факторы влияют на поведение, но и, наоборот, анализируя решения, мы можем выявлять, как складывается рациональность в различных обстоятельствах. В связи с действиями российских элит на украинском направлении можно обратить внимание на несколько обстоятельств.

Во-первых, даже в персоналистской автократии есть ряд приближенных представителей элиты, которые оказывают существенное влияние на принятие решений. Если говорить о России, то круг их не так уж и узок, но при этом и не настолько широк и разнообразен. Это значит, что, в целом, рациональность высшей элиты можно пытаться описать и объяснить, так как она не "размыта" по большому числу акторов.

Во-вторых, российская элита всё ещё нуждается в постоянной легитимации своего мандата и политических действий. Это кажется странным, но даже в наших всё более авторитарных условиях, элиты постоянно оглядываются на "социологию", которая свелась для них к мониторингу общественного мнения. А сам режим поэтому так и не может пока совершить качественный переход от электорального авторитаризма к более жёсткому формату. Тем не менее память о том, какую волну общественной поддержки вызвало присоединение Крыма, формирует отчётливую рациональную картину, что "маленькая победоносная война" может повысить рейтинги ещё на много лет вперед.

В-третьих, в связи с тем, что число представителей элиты, участвующих в принятии решений, невелико, издержки от потенциальных санкций, скорее всего, не являются важным рациональным фактором. Для этой элитной верхушки вся Россия представляет из себя почти неограниченный и долгосрочный источник ренты. Любые материальные потери будут компенсированы за счет налогоплательщиков, как это уже и происходит с 2014 года. Кроме того, несмотря на то, что большая часть материальных активов и денег элиты находится в странах Запада, они вполне справедливо считают, что всё это хорошо спрятано. Даже в случае, если в Лондоне начнут выяснять, на какие деньги приобретены особняки, можно с легкостью "переехать" в другое престижное место. Например, в Дубай — там подобных вопросов ещё долго не возникнет.

Итак, второе обстоятельство мне представляется наиболее значимым в качестве фактора, потенциально ограничивающего "политику войны". Я не знаю, что там показывают результаты опросов, которым так доверяют элиты. Но допускаю, что многих россиян информация о беженцах и о том, что им назначены какие-то выплаты, будет только раздражать. Тем более негативный эффект на общественное мнение будут иметь боевые потери. Таким образом, если исходить из рациональной природы принятия решений российской политической элитой, то поддержка гражданами того или иного сценария реально может стать ключевым фактором, влияющим на дальнейшие действия.

Я специально не включаю в эту модель долгосрочные экономические эффекты. Логично предположить, что они будут резко негативными для граждан (высокая инфляция и девальвация рубля) и могут повлиять на поддержку режима. Но в картине мира, которой придерживаются элиты, скорее всего, эти отрицательные факторы нивелируются дистанцией, а также положительными эффектами от успехов военной кампании. Поэтому и важна реакция граждан именно в конкретный момент времени, здесь и сейчас.

Стало понятно, зачем нужна была эта церемония с демонстрацией поддержки принятого решения. И понятно, почему все выступающие так нервничали. Они знали о плане дальнейших действий и тем самым публично сделали то, что в политологии называется нетрансферабельной инвестицией. Для некоторых, как видно, это был сложный шаг. Действие не только и не столько для подтверждения лояльности. По сути это инструмент разделения ответственности на всех сопричастных и страховка от "дворцового переворота". По этой же причине в процедуры по легитимации агрессии был вовлечен и парламент с обязательными публичными высказываниями о поддержке принятых решений.

Теперь не политологическое, а гражданское. Конечно, сейчас у всех много эмоций и, возможно, потом они уйдут на второй план. Но и молчать сейчас нельзя. У меня два чувства. Первое — это отвращение ко всем соучастникам, от принимающих решения до самого мелкого пропагандиста. Второе — чувство ответственности за происходящее.

Культ гибели России

Приходят новости об остановке производств, в том числе на АвтоВАЗе, о закрытии исследовательных центров. Самое время поговорить о самосбывающихся пророчествах и мышлении культиста.

Вы могли, не один раз, слышать историю, что Россия именно как самостоятельная единица, экзистенциально, каким-то образом является неприемлемой для Запада, НАТО или США (я дальше буду говорить "Запад"). Предполагается, что Запад направлен Россию "уничтожить", "сожрать", "поработить", "разрушить". Что именно под этим подразумевается как правило остаётся неопределенным, при попытке узнать обычно приводятся примеры Ливии, Ирака или Афганистана, хотя иногда речь может быть о том, что "Американцы хотят нами рулить как они всеми рулят". Собственно, за этими рассуждениями не стоит никакой конкретики, основной посыл именно в том, что Россия в каком-то смысле перестанет существовать, она погибнет. Я хочу предположить, что значительную часть русского общества захватил культ гибели России, и мы сейчас видим как адепты этого культа приносят страну в жертву своим фантазиям.

Что я имею в виду? Для адепта культа гибели России, эта гибель уже является как бы состоявшимся фактом — она уже произошла, но в будущем, и перед лицом этой страшной катастрофы нам только и есть смысл выстраивать свою политику. На Украине прошли выборы, там объявляется о европейском выборе? Гибель России приблизилась. США высказывают недовольство какими-то нашими действиями? Гибель России приближается. Для такого культиста нет цены, которую он не был бы готов заплатить за нужную ему политику, потому что эта политика предотвращает апокалиптичные, как он считает, последствия. Абсолютно всё не только может быть, но и должно быть положено на алтарь предотвращения предполагаемой гибели.

Но есть и более тонкий момент. 2000ые годы, да и 2010ые давали культисту гибели России очень мало материала для своих убеждений. Не наступала как-то гибель, с Россией сотрудничали, её активно финансировали, иными словами вели очень хитрую игру и пытались вводить в заблуждение. Но тут помогла Украина. Украина в культе гибели России вообще всегда играла важную роль, которую практически единолично обеспечил один американец польского происхождения — Збигнев Бзежинский, написав книгу "Великая Шахматная Доска". Похоже, что около 2014 года культ гибели России начал захватывать руководство РФ, увидевшее в Евромайдане сразу и геноцид и перспективу потери севастопольского порта. Были предприняты решительные меры, которые в том числе имели своим последствием дальнейшее отчуждение и милитаризацию Украины.

Культисты гибели России не просто готовы заплатить любую цену, сам факт оплаты укрепляет их в своих убеждениях. Чем России становится хуже, тем ближе их картина мира к исполнению, тем более правыми они могут себя чувствовать. И наоборот, любое улучшение положения дел России, любая нормализация отношений с Украиной, любое продуктивное партнерство с Западом подрывают самые основы культа. Для культистов гибели России, то что мы наблюдаем сейчас — это не аномалия и не ужас, это свершение. Они наконец-то почувствовали себя сполна правыми. Увы, человек настолько слабое существо, что если, чтобы почувствовать себя правым, Россия должна погибнуть — они и эту цену заплатит.

Людей можно вытаскивать из культистского мышления, но это сложно, и это требует очень аккуратной коммуникации. Сейчас, подогреваемый государством, культ будет распространяться очень быстро и широко. Если вам придется с ним встретится в бытовом общении, попытайтесь людей в первую очередь понять, и помочь им почувствовать, что нет, Россия вообще-то не летит в пропасть.

В российском обществе помимо уже существовавших расколов появился ещё один. Он проявляется в радикальной поляризации, на разных полюсах которой два тезиса. Они существуют в разных вариациях, но кратко их можно сформулировать следующим образом: "стыдно за Россию" и "критика государства в нынешней ситуации — это предательство". Есть ещё промежуточный, который звучит примерно так: "нельзя не поддерживать свое государство во внешних делах, даже если в чем-то с ним не согласен во внутренних". На мой взгляд, во всех этих утверждениях очень зыбкая основа, которая заключается в размытости понятия "государство" в общественном сознании.

Дискуссия о проблеме ответственности граждан за действия государства актуализировалась после второй мировой войны. В рамках курсов по политической философии в этом контексте обычно изучаются работы Х. Арендт, и К. Ясперса. Однако, на мой взгляд, основная полемика раскрывалась вокруг вопроса о разграничении коллективного и индивидуального, а также понятий вины и ответственности. В этом отношении я считаю, что проблематика, к которой обращались классики, в большей степени лежит в плоскости моральной философии. Как же нам перенести эту дискуссию в область политической науки?

Важно подчеркнуть, что Арендт и Ясперс, и чуть позже частично Хабермас рассуждали об ответственности обществ в тоталитарных и авторитарных режимах. При этом, например, в работах, посвященных войне во Вьетнаме, Арендт переносит фокус на политические элиты. Так же делал и Хабермас, когда озвучивал свою позицию о бомбардировках Югославии или вторжении в Ирак. Поэтому правильный вопрос, на мой взгляд, должен звучать так: "Несут ли граждане ответственность за действия своих элит?" Речь стоит вести не о государстве как институтах, а об элите, то есть людях, которые эти институты заполняют, принимают решения и их реализуют. Такая конкретизация, на мой взгляд, необходима. Особенно это важно и потому, что элиты в автократиях постоянно пытаются отождествлять себя именно с государством. Но это ложный посыл, который, к сожалению, хорошо укладывается в сознание людей, не имевших возможности получить качественные знания в области общественных наук и/или опыта реализации гражданских прав и обязанностей.

В такой постановке вопроса сразу приходит в голову, что в демократиях граждане ответственны за действия избираемых и контролируемых ими элит. А в автократиях, наоборот, граждане несут ответственность в меньшей степени, так как элиты узурпировали институты государства и, следовательно, неподотчетны обществу и действуют в своих собственных интересах, которые могут расходиться с интересами граждан. Безусловно, это слишком простые ответы, чтобы быть верными (да и вообще, возможны ли здесь верные ответы?). Тем не менее считаю, что эту проблему нужно рассматривать именно в таком ракурсе, чтобы избежать подмены понятий и упрощения дискурса, как обществе, так и в науке.

Наконец, такая постановка проблемы позволяет сформулировать множество конкретных вопросов именно в области эмпирических политических исследований. Жаль только, что этим теперь будут заниматься в основном ученые, живущие вне России.

В комментариях к ряду постов подписчики спрашивали, на чем строится моя уверенность в устойчивости российского политического режима. Ниже я опишу теоретическую рамку, которая основана на рациональных моделях и рентной природе российской элиты. Она ограничена традиционными для этих подходов факторами. Но при этом у модели хороший объяснительный потенциал, если она подтвердится эмпирическим анализом.

NB. Среди подписчиков канала множество интересующихся политологией, но при этом не специалистов в области общественных наук. Поэтому важно подчеркнуть: если политолог говорит, что его модель универсальна, то с большой вероятностью она не подтвердится эмпирикой или обрастёт множеством нюансов (и уже поэтому не будет универсальной).

Итак, к модели. В России сложилась многоуровневая сетевая структура извлечения и распределения ренты. К основным каналам её извлечения можно отнести государственные и муниципальные закупки, госкомпании и учреждённые государством НКО. Значительная часть ренты оседает на верхних этажах, но стоит отметить и достаточно разветвленную неопатримониальную структуру распределения ренты на нижние этажи и по горизонтали на каждом из них (1). Чем ближе к основанию этой пирамиды, тем больше неформальных сделок "доступ к ренте в обмен на лояльность".

К бенефициарам этой структуры распределения ренты можно, например, отнести:
- административную элиту;
- сотрудников госкомпаний;
- сотрудников госкорпораций (которые зарегистрированы как НКО);
- людей, вовлеченных в деятельность множества АНО, созданных государством для извлечения ренты и вывода расходов из-под законодательства о закупках;
- бизнес, который получает подряды от госорганов и госкомпаний,
- бизнес, продающий товары и услуги вышеуказанным категориям;
- список можно продолжать, но об этом ниже.

Теория ретроспективного голосования очень хорошо объясняет результаты выборов в демократиях через динамику макроэкономических индикаторов (2, 3). Простыми словами, если уровень жизни растёт, доходы увеличиваются, а безработица снижается, то вероятность переизбрания инкумбента увеличивается. Эту же модель можно применить и к авторитарным режимам, масштабировав ее на поддержку элит и режима. Да, здесь возникают сложности с адекватной оценкой макроэкономических индикаторов и замерами уровня поддержки, но, в целом, это методическое, а не теоретическое ограничение модели.

В условиях явной концентрации экономических, финансовых и политических ресурсов в Москве и нескольких крупных городах стабильность именно в этих точках стала залогом устойчивости политического режима. В этом отношении к вышеуказанным бенефициарам распределения ренты можно добавить ещё и столичных бюджетников и силовиков, качество жизни которых тоже значительно выше, чем у коллег из регионов. Локальные же протесты, как, например, в Шиесе или даже Хабаровске не представляют угрозы для режима. Я уже предлагал ранее модель "патронажного коленвала", которая описывает механизм поддержания устойчивости нижних этажей структуры распределения ренты.

Но для устойчивости центральной оси значение имеет только то, что происходит в местах концентрации ресурсов. Таким образом, только протестное поведение и внутриэлитная борьба в Москве в рамках этой модели может иметь неприятные последствия для стабильности, как режима, так и структуры извлечения и распределения ренты. Это, кстати, совсем не значит, что все вышеперечисленные стабильно демонстрируют поддержку режима. Многие даже голосуют за тех, кого они считают оппозицией. При этом понимают, что такое голосование носит символический характер. Для этих групп рациональное поведение заключается в сохранении статус-кво, поэтому для большинства из них не было ни мотивов, ни стимулов для расшатывания сложившейся структуры. Даже при несогласии с политическим режимом многие рационально выбирают стратегию безбилетника, так как потенциальные издержки слишком высоки. #методология #публичноеуправление

Ссылки на литературу в первом комментарии. Продолжение следует...

Благодаря внимательным читателям прежде, чем продолжить предыдущий пост, сделаю пару уточнений. Во-первых, далеко не всех, кто включен в структуру извлечения и распределения ренты, можно отнести к политико-административной элите. Даже наоборот, большинство формируют эту структуру на средних и нижних этажах. Эти бенефициары не основные извлекатели ренты и уж тем более не привлечены к принятию важных решений. Во-вторых, большинство же и не осознаёт, что материальное положение и статус связаны с их местом в структуре распределения ренты. Но на микроуровне именно получаемые выгоды определяют модели поведения, которые обеспечивают стабильность структуры и, как следствие, всего политического режима.

В условиях серьёзнейших экономических санкций в предложенной теоретической рамке появляются ещё два важных фактора. Первый лежит на поверхности. Наибольшие негативные эффекты ощутят на себе жители Москвы и крупных городов. Это не значит, что остальные не почувствуют ухудшений. Но разница между тем, что было и что стало, для жителей крупных городов имеет все перспективы стать очень существенной. В результате пострадает и ретроспективная поддержка элит в тех слоях, которые раньше были лояльны.

Второй фактор более сложен. Как верно замечает Андрей Герасимов, ссылаясь на Теду Скочпол (1), распад долгосрочных стабильных структур, в которых агенты укоренены, представляет из себя основную угрозу для устойчивости и управляемости. Санкции в этом отношении оказывают давление сразу по двум направлениям: (i) резко снижается сам объём извлекаемой ренты и (ii) потоки распределения ренты будут значительно скорректированы, чтобы возместить потери наиболее влиятельным акторам. Таким образом, каждый уровень будет стремиться ограничить распределение ренты вниз, и одновременно осуществлять давление на верхние этажи. Многие, вероятно, потеряют свои позиции в структуре распределения ренты. Но сложившаяся за годы устойчивость этой многоуровневой сети может сыграть теперь негативную роль, так как представляет собой инфраструктуру коллективного действия, которое может быть направлено на давление на верхние этажи вплоть до элитных. #методология #публичноеуправление

(1) Государства и социальные революции: сравнительный анализ Франции, России и Китая / Теда Скочпол / пер. с англ. С. Моисеев; научный редактор перевода Д. Карасев. – М.: Изд-во Института Гайдара, 2017. – 552 с.