Стучит мотылек
Стучит мотылек, стучит мотылек
в ночное окно.
Я слушаю, на спину я перелег.
И мне не темно.
Стучит мотылек, стучит мотылек
собой о стекло.
Я завтра уеду, и путь мой далек.
Но мне не светло.
Подумаешь — жизнь, подумаешь — жизнь,
недолгий завод.
Дослушай томительный стук и ложись
опять на живот.
Денис Новиков
Стучит мотылек, стучит мотылек
в ночное окно.
Я слушаю, на спину я перелег.
И мне не темно.
Стучит мотылек, стучит мотылек
собой о стекло.
Я завтра уеду, и путь мой далек.
Но мне не светло.
Подумаешь — жизнь, подумаешь — жизнь,
недолгий завод.
Дослушай томительный стук и ложись
опять на живот.
Денис Новиков
Россия
Ты белые руки сложила крестом,
лицо до бровей под зелёным хрустом,
ни плата тебе, ни косынки –
бейсбольная кепка в посылке.
Износится кепка — пришлют паранджу,
за так, по-соседски. И что я скажу,
как сын, устыдившийся срама:
«Ну вот и приехали, мама».
Мы ехали шагом, мы мчались в боях,
мы ровно полмира держали в зубах,
мы, выше чернил и бумаги,
писали своё на рейхстаге.
Своё – это грех, нищета, кабала.
Но чем ты была и зачем ты была,
яснее, часть мира шестая,
вот эти скрижали листая.
Последний рассудок первач помрачал.
Ругали, таскали тебя по врачам,
но ты выгрызала торпеду
и снова пила за Победу.
Дозволь же и мне опрокинуть до дна,
теперь не шестая, а просто одна.
А значит, без громкого тоста,
без иста, без веста, без оста.
Присядем на камень, пугая ворон.
Ворон за ворон не считая, урон
державным своим эпатажем
ужо нанесём – и завяжем.
Подумаем лучше о наших делах:
налево – Маммона, направо – Аллах.
Нас кличут почившими в бозе,
и девки хохочут в обозе.
Поедешь налево – умрешь от огня.
Поедешь направо – утопишь коня.
Туман расстилается прямо.
Поехали по небу, мама.
Денис Новиков
1992
Ты белые руки сложила крестом,
лицо до бровей под зелёным хрустом,
ни плата тебе, ни косынки –
бейсбольная кепка в посылке.
Износится кепка — пришлют паранджу,
за так, по-соседски. И что я скажу,
как сын, устыдившийся срама:
«Ну вот и приехали, мама».
Мы ехали шагом, мы мчались в боях,
мы ровно полмира держали в зубах,
мы, выше чернил и бумаги,
писали своё на рейхстаге.
Своё – это грех, нищета, кабала.
Но чем ты была и зачем ты была,
яснее, часть мира шестая,
вот эти скрижали листая.
Последний рассудок первач помрачал.
Ругали, таскали тебя по врачам,
но ты выгрызала торпеду
и снова пила за Победу.
Дозволь же и мне опрокинуть до дна,
теперь не шестая, а просто одна.
А значит, без громкого тоста,
без иста, без веста, без оста.
Присядем на камень, пугая ворон.
Ворон за ворон не считая, урон
державным своим эпатажем
ужо нанесём – и завяжем.
Подумаем лучше о наших делах:
налево – Маммона, направо – Аллах.
Нас кличут почившими в бозе,
и девки хохочут в обозе.
Поедешь налево – умрешь от огня.
Поедешь направо – утопишь коня.
Туман расстилается прямо.
Поехали по небу, мама.
Денис Новиков
1992
* * *
Все сложнее, а эхо все проще,
проще, будто бы сойка поет,
отвечает, выводит из рощи,
это эхо, а эхо не врет.
Что нам жизни и смерти чужие?
Не пора ли глаза утереть.
Что — Россия? Мы сами большие.
Нам самим предстоит умереть.
Денис Новиков
Все сложнее, а эхо все проще,
проще, будто бы сойка поет,
отвечает, выводит из рощи,
это эхо, а эхо не врет.
Что нам жизни и смерти чужие?
Не пора ли глаза утереть.
Что — Россия? Мы сами большие.
Нам самим предстоит умереть.
Денис Новиков
Пальмы
Мир по маянским подсчетам при смерти,
пересчитать - непосильный труд.
Слышишь, любимый, как в нашем дистрикте
пальмы шумят на ветру.
[Ладно берёзы: берёзам велено,
фон создавать для больной души.
Тело березоньки наспех белено -
видно маляр спешил.
Ладно березы: их почва смешана
с кровью кочевников и пехот,
белая вьюга и тьма кромешная -
древний родной штрих-код.
Льнешь к ней и водишь ладонью тёплою -
зиму сканируешь с бересты.
Печка трещит за двойными стёклами,
чай норовит остыть...]
День догорает, и чайки белые
где-то на скалах ложатся спать,
в барах прибрежных коктейли делают,
всюду массаж и спа,
скоро наш дистрикт в закат окрасится,
розовой-розовой станет даль...
Пальмы шумят... да какая разница,
что у них за беда!
Сола Монова
2012
Мир по маянским подсчетам при смерти,
пересчитать - непосильный труд.
Слышишь, любимый, как в нашем дистрикте
пальмы шумят на ветру.
[Ладно берёзы: берёзам велено,
фон создавать для больной души.
Тело березоньки наспех белено -
видно маляр спешил.
Ладно березы: их почва смешана
с кровью кочевников и пехот,
белая вьюга и тьма кромешная -
древний родной штрих-код.
Льнешь к ней и водишь ладонью тёплою -
зиму сканируешь с бересты.
Печка трещит за двойными стёклами,
чай норовит остыть...]
День догорает, и чайки белые
где-то на скалах ложатся спать,
в барах прибрежных коктейли делают,
всюду массаж и спа,
скоро наш дистрикт в закат окрасится,
розовой-розовой станет даль...
Пальмы шумят... да какая разница,
что у них за беда!
Сола Монова
2012
Стихи о принцессе и свинопасе
Над пейзажем с почти прадедовской акварели —
Летний вечер, фонтан, лужайка перед дворцом,
На которой крестьяне, дамы и кавалеры
Поздравляют героев с венцом и делу концом,
Над счастливым финалом, который всегда в запасе
У Творца в его поэтической ипостаси
(Единение душ, замок отдался ключу),—
Над историей о принцессе и свинопасе
Опускается занавес раньше, чем я хочу.
Поначалу принцессе нравится дух навоза,
И привычка вставать с ранья, и штопка рванья —
Так поэту приятна кондовая, злая проза
И чужая жизнь, пока она не своя.
Но непрочно, увы, обаянье свиного духа
И стремленье интеллигента припасть к земле:
После крем-брюле всегда [донельзя] хороша краюха,
Но с последней отчетливо тянет на крем-брюле.
А заявятся гости, нажрутся [напьются] со свинопасом —
Особливо мясник, закадычнее друга нет,—
Как нажрётся муж-свинопас да завоет басом:
«Показать вам, как управляться с правящим классом?
Эй, принцесса! Валяй минет… пардон… менуэт!
Потому я народ! У народа свои порядки!
Никаких, понимаешь, горошин. А ну вперёд!»
Он заснёт, а она втихаря соберёт манатки
И вернётся к принцу, и принц ее подберёт.
Или нет. Свинопас научится мыться, бриться,
Торговать свининой, откладывать про запас —
Свинопасу, в общем, не так далеко до принца,
В родословной у каждого принца есть свинопас…
Обрастет брюшком, перестанет считать доходы —
Только изредка, вспоминая былые годы,
Станет свинкой звать, а со зла отбирать ключи
И кричать [ворчать], что народу и бабам вредны свободы.
Принц наймётся к нему приказчиком за харчи.
Есть и третий путь, наиболее достоверный:
Ведь не всё ж плясать, не всё голоском звенеть.
Постепенно свыкаясь с навозом, хлевом, таверной,
Свинопасом, стадом,— принцесса начнёт свинеть.
Муж разлёгся на солнцепеке, принцессу чешет —
Или щиплет, когда заявится во хмелю,—
Та начнет обижаться, хрюкать, а он утешит:
«Успокойся, милая, я же тебя люблю!»
Хорошо мне бродить с тобою по кромке леса.
Середины нет, а от крайностей Бог упас.
Хорошо, что ты, несравненная, не принцесса,
Да и я, твой тоже хороший, не свинопас.
Вечно рыцарь уводит прислугу [подругу] у дровосека,
Или барин сведёт батрачку у батрака,
И уж только когда калеку любит калека —
Это смахивает на любовь, да и то слегка.
Дмитрий Быков
1992
Над пейзажем с почти прадедовской акварели —
Летний вечер, фонтан, лужайка перед дворцом,
На которой крестьяне, дамы и кавалеры
Поздравляют героев с венцом и делу концом,
Над счастливым финалом, который всегда в запасе
У Творца в его поэтической ипостаси
(Единение душ, замок отдался ключу),—
Над историей о принцессе и свинопасе
Опускается занавес раньше, чем я хочу.
Поначалу принцессе нравится дух навоза,
И привычка вставать с ранья, и штопка рванья —
Так поэту приятна кондовая, злая проза
И чужая жизнь, пока она не своя.
Но непрочно, увы, обаянье свиного духа
И стремленье интеллигента припасть к земле:
После крем-брюле всегда [донельзя] хороша краюха,
Но с последней отчетливо тянет на крем-брюле.
А заявятся гости, нажрутся [напьются] со свинопасом —
Особливо мясник, закадычнее друга нет,—
Как нажрётся муж-свинопас да завоет басом:
«Показать вам, как управляться с правящим классом?
Эй, принцесса! Валяй минет… пардон… менуэт!
Потому я народ! У народа свои порядки!
Никаких, понимаешь, горошин. А ну вперёд!»
Он заснёт, а она втихаря соберёт манатки
И вернётся к принцу, и принц ее подберёт.
Или нет. Свинопас научится мыться, бриться,
Торговать свининой, откладывать про запас —
Свинопасу, в общем, не так далеко до принца,
В родословной у каждого принца есть свинопас…
Обрастет брюшком, перестанет считать доходы —
Только изредка, вспоминая былые годы,
Станет свинкой звать, а со зла отбирать ключи
И кричать [ворчать], что народу и бабам вредны свободы.
Принц наймётся к нему приказчиком за харчи.
Есть и третий путь, наиболее достоверный:
Ведь не всё ж плясать, не всё голоском звенеть.
Постепенно свыкаясь с навозом, хлевом, таверной,
Свинопасом, стадом,— принцесса начнёт свинеть.
Муж разлёгся на солнцепеке, принцессу чешет —
Или щиплет, когда заявится во хмелю,—
Та начнет обижаться, хрюкать, а он утешит:
«Успокойся, милая, я же тебя люблю!»
Хорошо мне бродить с тобою по кромке леса.
Середины нет, а от крайностей Бог упас.
Хорошо, что ты, несравненная, не принцесса,
Да и я, твой тоже хороший, не свинопас.
Вечно рыцарь уводит прислугу [подругу] у дровосека,
Или барин сведёт батрачку у батрака,
И уж только когда калеку любит калека —
Это смахивает на любовь, да и то слегка.
Дмитрий Быков
1992
Прощание юнака
Ты скажи, в стране какой,
в дальнем городе каком
мне куют за упокой
сталь-винтовку со штыком?
Грянет выстрел. Упаду,
пулей быстрою убит.
Каркнет ворон на дубу
и в глаза мне поглядит.
В этот час у нас в дому
мать уронит свой кувшин
и промолвит: – Ах, мой сын! –
И промолвит: – Ах, мой сын!..
Если в город Банья Лука
ты приедешь как-нибудь,
остановишься у бука
сапоги переобуть,
ты пройди сперва базаром,
выпей доброго вина,
а потом в домишке старом
мать увидишь у окна.
Ты взгляни ей в очи прямо,
так, как ворон мне глядит.
Пусть не знает моя мама,
что я пулею убит.
Ты скажи, что бабу-ведьму
мне случилось полюбить.
Ты скажи, что баба-ведьма
мать заставила забыть.
Мать уронит свой кувшин,
мать уронит свой кувшин.
И промолвит: – Ах, мой сын! –
И промолвит: – Ах, мой сын!..
Давид Самойлов
Ты скажи, в стране какой,
в дальнем городе каком
мне куют за упокой
сталь-винтовку со штыком?
Грянет выстрел. Упаду,
пулей быстрою убит.
Каркнет ворон на дубу
и в глаза мне поглядит.
В этот час у нас в дому
мать уронит свой кувшин
и промолвит: – Ах, мой сын! –
И промолвит: – Ах, мой сын!..
Если в город Банья Лука
ты приедешь как-нибудь,
остановишься у бука
сапоги переобуть,
ты пройди сперва базаром,
выпей доброго вина,
а потом в домишке старом
мать увидишь у окна.
Ты взгляни ей в очи прямо,
так, как ворон мне глядит.
Пусть не знает моя мама,
что я пулею убит.
Ты скажи, что бабу-ведьму
мне случилось полюбить.
Ты скажи, что баба-ведьма
мать заставила забыть.
Мать уронит свой кувшин,
мать уронит свой кувшин.
И промолвит: – Ах, мой сын! –
И промолвит: – Ах, мой сын!..
Давид Самойлов
Сон
В палатке я лежал военной,
До слуха долетал троянской битвы шум,
Но моря милый гул и шорох белопенный
Весь день внушали мне: напрасно ты угрюм.
Поблизости росли лиловые цветочки,
Которым я не знал названья; меж камней
То ящериц узорные цепочки
Сверкали, то жучок мерцал, как скарабей.
И мать являлась мне, как облачко из моря,
Садилась близ меня, стараясь притушить
Прохладною рукой тоску во мне и горе.
Жемчужная на ней дымилась нить.
Напрасен звон мечей: я больше не воюю.
Меня не убедить ни другу, ни льстецу:
Я в сторону смотрю другую,
И пасмурная тень гуляет по лицу.
Триеры грубый киль в песок прибрежный вдавлен -
Я б с радостью отплыл на этом корабле!
Ещё подумал я, что счастлив, что оставлен,
Что жить так больно на земле.
Не помню, как заснул и сколько спал - мгновенье
Иль век? - когда сорвал с постели телефон,
А в трубке треск, и скрип, и шорох, и шипенье,
И чей-то крик: "Патрокл сражён!"
Когда сражён? Зачем? Нет жизни без Патрокла!
Прости, сейчас проснусь. Ещё раз повтори.
И накренился мир, и вдруг щека намокла,
И что-то рухнуло внутри.
Александр Кушнер
1980
В палатке я лежал военной,
До слуха долетал троянской битвы шум,
Но моря милый гул и шорох белопенный
Весь день внушали мне: напрасно ты угрюм.
Поблизости росли лиловые цветочки,
Которым я не знал названья; меж камней
То ящериц узорные цепочки
Сверкали, то жучок мерцал, как скарабей.
И мать являлась мне, как облачко из моря,
Садилась близ меня, стараясь притушить
Прохладною рукой тоску во мне и горе.
Жемчужная на ней дымилась нить.
Напрасен звон мечей: я больше не воюю.
Меня не убедить ни другу, ни льстецу:
Я в сторону смотрю другую,
И пасмурная тень гуляет по лицу.
Триеры грубый киль в песок прибрежный вдавлен -
Я б с радостью отплыл на этом корабле!
Ещё подумал я, что счастлив, что оставлен,
Что жить так больно на земле.
Не помню, как заснул и сколько спал - мгновенье
Иль век? - когда сорвал с постели телефон,
А в трубке треск, и скрип, и шорох, и шипенье,
И чей-то крик: "Патрокл сражён!"
Когда сражён? Зачем? Нет жизни без Патрокла!
Прости, сейчас проснусь. Ещё раз повтори.
И накренился мир, и вдруг щека намокла,
И что-то рухнуло внутри.
Александр Кушнер
1980
* * *
Я список кораблей прочёл до середины…
О. Мандельштам
Мы останавливали с тобой
Каретоподобный кэб
И мчались по Лондону, хвост трубой,
Здравствуй, здравствуй, чужой вертеп!
И сорили такими словами, как
Оксфорд-стрит и Трафальгар-сквер,
Нашей юности, канувшей в снег и мрак,
Подавая плохой пример.
Твой английский слаб, мой французский плох.
За кого принимал шофёр
Нас? Как если бы вырицкий чертополох
На домашний ступил ковёр.
Или розовый сиверский иван-чай
Вброд лесной перешёл ручей.
Но сверх счётчика фунт я давал на чай —
И шофёр говорил: «О’кей!»
Потому что, наверное, сорок лет
Нам внушали средь наших бед,
Что безсмертия нет, утешенья нет,
А уж Англии точно нет.
Но сверкнули мне волны чужих морей,
И другой разговор пошёл…
Не за то ли, что список я кораблей,
Мальчик, вслух до конца прочёл?
Александр Кушнер
1991
Я список кораблей прочёл до середины…
О. Мандельштам
Мы останавливали с тобой
Каретоподобный кэб
И мчались по Лондону, хвост трубой,
Здравствуй, здравствуй, чужой вертеп!
И сорили такими словами, как
Оксфорд-стрит и Трафальгар-сквер,
Нашей юности, канувшей в снег и мрак,
Подавая плохой пример.
Твой английский слаб, мой французский плох.
За кого принимал шофёр
Нас? Как если бы вырицкий чертополох
На домашний ступил ковёр.
Или розовый сиверский иван-чай
Вброд лесной перешёл ручей.
Но сверх счётчика фунт я давал на чай —
И шофёр говорил: «О’кей!»
Потому что, наверное, сорок лет
Нам внушали средь наших бед,
Что безсмертия нет, утешенья нет,
А уж Англии точно нет.
Но сверкнули мне волны чужих морей,
И другой разговор пошёл…
Не за то ли, что список я кораблей,
Мальчик, вслух до конца прочёл?
Александр Кушнер
1991
***
Изобличать пороки века?
Простите. Выдохлось винцо.
Срываешь маску с человека -
А там такое же лицо.
Евгений Лукин
Изобличать пороки века?
Простите. Выдохлось винцо.
Срываешь маску с человека -
А там такое же лицо.
Евгений Лукин
Die Gleichmäßigkeit des Laufesder Zeit in allen Köpfen beweistmehr, als irgend etwas, daß wir Alle in denselben Traum versenkt sind, ja daß es Ein Wesen ist, welches ihn träumt.
Schopenhauer, Parerga II, § 29
1
Измучен жизнью, коварством надежды,
Когда им в битве душой уступаю,
И днем и ночью смежаю я вежды
И как-то странно порой прозреваю.
Еще темнее мрак жизни вседневной,
Как после яркой осенней зарницы,
И только в небе, как зов задушевный,
Сверкают звезд золотые ресницы.
И так прозрачна огней бесконечность,
И так доступна вся бездна эфира,
Что прямо смотрю я из времени в вечность
И пламя твое узнаю, солнце мира.
И неподвижно на огненных розах
Живой алтарь мирозданья курится,
В его дыму, как в творческих грезах,
Вся сила дрожит и вся вечность снится.
И всё, что мчится по безднам эфира,
И каждый луч, плотской и бесплотный,-
Твой только отблеск, о солнце мира,
И только сон, только сон мимолетный.
И этих грез в мировом дуновеньи
Как дым несусь я и таю невольно,
И в этом прозреньи, и в этом забвеньи
Легко мне жить и дышать мне не больно.
2
В тиши и мраке таинственной ночи
Я вижу блеск приветный и милый,
И в звездном хоре знакомые очи
Горят в степи над забытой могилой.
Трава поблекла, пустыня угрюма,
И сон сиротлив одинокой гробницы,
И только в небе, как вечная дума,
Сверкают звезд золотые ресницы.
И снится мне, что ты встала из гроба,
Такой же, какой ты с земли отлетела,
И снится, снится: мы молоды оба,
И ты взглянула, как прежде глядела.
___________________________
* Равномерность течения времени во всех
головах доказывает более, чем что-либо
другое, что мы все погружены в один и
тот же сон; более того, что все видящие
этот сон являются единым существом.
Шопенгауэр (нем.)
Афанасий Фет
1864
Schopenhauer, Parerga II, § 29
1
Измучен жизнью, коварством надежды,
Когда им в битве душой уступаю,
И днем и ночью смежаю я вежды
И как-то странно порой прозреваю.
Еще темнее мрак жизни вседневной,
Как после яркой осенней зарницы,
И только в небе, как зов задушевный,
Сверкают звезд золотые ресницы.
И так прозрачна огней бесконечность,
И так доступна вся бездна эфира,
Что прямо смотрю я из времени в вечность
И пламя твое узнаю, солнце мира.
И неподвижно на огненных розах
Живой алтарь мирозданья курится,
В его дыму, как в творческих грезах,
Вся сила дрожит и вся вечность снится.
И всё, что мчится по безднам эфира,
И каждый луч, плотской и бесплотный,-
Твой только отблеск, о солнце мира,
И только сон, только сон мимолетный.
И этих грез в мировом дуновеньи
Как дым несусь я и таю невольно,
И в этом прозреньи, и в этом забвеньи
Легко мне жить и дышать мне не больно.
2
В тиши и мраке таинственной ночи
Я вижу блеск приветный и милый,
И в звездном хоре знакомые очи
Горят в степи над забытой могилой.
Трава поблекла, пустыня угрюма,
И сон сиротлив одинокой гробницы,
И только в небе, как вечная дума,
Сверкают звезд золотые ресницы.
И снится мне, что ты встала из гроба,
Такой же, какой ты с земли отлетела,
И снится, снится: мы молоды оба,
И ты взглянула, как прежде глядела.
___________________________
* Равномерность течения времени во всех
головах доказывает более, чем что-либо
другое, что мы все погружены в один и
тот же сон; более того, что все видящие
этот сон являются единым существом.
Шопенгауэр (нем.)
Афанасий Фет
1864
***
Ну прощай, прощай до завтра,
Послезавтра, до зимы.
Ну прощай, прощай до марта.
Зиму порознь встретим мы.
Порознь встретим и проводим.
Ну прощай до лучших дней.
До весны. Глаза отводим.
До весны. Еще поздней.
Ну прощай, прощай до лета.
Что ж перчатку теребить?
Ну прощай до как–то, где–то,
До когда–то, может быть.
Что ж тянуть, стоять в передней,
Да и можно ль быть точней?
До черты прощай последней,
До смертельной. И за ней.
Александр Кушнер
1981
Ну прощай, прощай до завтра,
Послезавтра, до зимы.
Ну прощай, прощай до марта.
Зиму порознь встретим мы.
Порознь встретим и проводим.
Ну прощай до лучших дней.
До весны. Глаза отводим.
До весны. Еще поздней.
Ну прощай, прощай до лета.
Что ж перчатку теребить?
Ну прощай до как–то, где–то,
До когда–то, может быть.
Что ж тянуть, стоять в передней,
Да и можно ль быть точней?
До черты прощай последней,
До смертельной. И за ней.
Александр Кушнер
1981
Меня, как реку...
Меня, как реку,
Суровая эпоха повернула.
Мне подменили жизнь. В другое русло,
Мимо другого потекла она,
И я своих не знаю берегов.
О, как я много зрелищ пропустила,
И занавес вздымался без меня
И так же падал. Сколько я друзей
Своих ни разу в жизни не встречала,
И сколько очертаний городов
Из глаз моих могли бы вызвать слезы,
А я один на свете город знаю
И ощупью его во сне найду.
И сколько я стихов не написала,
И тайный хор их бродит вкруг меня
И, может быть, еще когда-нибудь
Меня задушит...
Мне ведомы начала и концы,
И жизнь после конца, и что-то,
О чем теперь не надо вспоминать.
И женщина какая-то мое
Единственное место заняла,
Мое законнейшее имя носит,
Оставивши мне кличку, из которой
Я сделала, пожалуй, все, что можно.
Я не в свою, увы, могилу лягу.
Но иногда весенний шалый ветер,
Иль сочетанье слов в случайной книге,
Или улыбка чья-то вдруг потянут
Меня в несостоявшуюся жизнь.
В таком году произошло бы то-то,
А в этом - это: ездить, видеть, думать,
И вспоминать, и в новую любовь
Входить, как в зеркало, с тупым сознаньем
Измены и еще вчера не бывшей
Морщинкой...
Но если бы оттуда посмотрела
Я на свою теперешнюю жизнь,
Узнала бы я зависть наконец...
Анна Ахматова
1945
Меня, как реку,
Суровая эпоха повернула.
Мне подменили жизнь. В другое русло,
Мимо другого потекла она,
И я своих не знаю берегов.
О, как я много зрелищ пропустила,
И занавес вздымался без меня
И так же падал. Сколько я друзей
Своих ни разу в жизни не встречала,
И сколько очертаний городов
Из глаз моих могли бы вызвать слезы,
А я один на свете город знаю
И ощупью его во сне найду.
И сколько я стихов не написала,
И тайный хор их бродит вкруг меня
И, может быть, еще когда-нибудь
Меня задушит...
Мне ведомы начала и концы,
И жизнь после конца, и что-то,
О чем теперь не надо вспоминать.
И женщина какая-то мое
Единственное место заняла,
Мое законнейшее имя носит,
Оставивши мне кличку, из которой
Я сделала, пожалуй, все, что можно.
Я не в свою, увы, могилу лягу.
Но иногда весенний шалый ветер,
Иль сочетанье слов в случайной книге,
Или улыбка чья-то вдруг потянут
Меня в несостоявшуюся жизнь.
В таком году произошло бы то-то,
А в этом - это: ездить, видеть, думать,
И вспоминать, и в новую любовь
Входить, как в зеркало, с тупым сознаньем
Измены и еще вчера не бывшей
Морщинкой...
Но если бы оттуда посмотрела
Я на свою теперешнюю жизнь,
Узнала бы я зависть наконец...
Анна Ахматова
1945
СМЕРТЬ
"Я жить хочу! - кричит он, дерзновенный. -
Пускай обман! О, дайте мне обман!"
И в мыслях нет, что это лед мгновенный,
А там, под ним, - бездонный океан.
Бежать? Куда? Где правда, где ошибка?
Опора где, чтоб руки к ней простерть?
Что ни расцвет живой, что ни улыбка, -
Уже под ними торжествует смерть.
Слепцы напрасно ищут, где дорога,
Доверясь чувств слепым поводырям;
Но если жизнь - базар крикливый бога,
То только смерть - его бессмертный храм.
Афанасий Афанасьевич Фет
1878
"Я жить хочу! - кричит он, дерзновенный. -
Пускай обман! О, дайте мне обман!"
И в мыслях нет, что это лед мгновенный,
А там, под ним, - бездонный океан.
Бежать? Куда? Где правда, где ошибка?
Опора где, чтоб руки к ней простерть?
Что ни расцвет живой, что ни улыбка, -
Уже под ними торжествует смерть.
Слепцы напрасно ищут, где дорога,
Доверясь чувств слепым поводырям;
Но если жизнь - базар крикливый бога,
То только смерть - его бессмертный храм.
Афанасий Афанасьевич Фет
1878
Старость
Бредет в глухом лесу усталый пешеход
И слышит: кто-то там, далеко, за кустами,
Неровными и робкими шагами
За ним, как вор подкравшийся, ползет.
Заныло сердце в нем, и он остановился.
"Не враг ли тайный гонится за мной?
Нет, мне почудилось: то, верно, лист сухой,
Цепляяся за ветви, повалился
Иль заяц пробежал..." Кругом не видно зги,
Он продолжает путь знакомого тропою.
Но вот все явственней он слышит за собою
Все те же робкие, неровные шаги.
И только рассвело, он видит: близко, рядом
Идет старуха нищая с клюкой,
Окинула его пытливым взглядом
И говорит: "Скиталец бедный мой!
Ужель своей походкою усталой
Ты от меня надеялся уйти?
На тяжком жизненном пути
Исколесил ты верст немало.
Ведь скоро, гордость затая,
Искать начнешь ты спутника иль крова...
Я старость, я пришла без зова,
Подруга новая твоя!
На прежних ты роптал, ты проклинал измену...
О, я не изменю, щедра я и добра:
Я на глаза очки тебе надену,
В усы и бороду подсыплю серебра;
Смешной румянец щек твоих я смою,
Чело почтенными морщинами покрою,
Все изменю в тебе: улыбку, поступь, взгляд...
Чтоб не скучал ты в праздности со мною,
К тебе болезней целый ряд
Привью заботливой рукою.
Тебя в ненастные, сомнительные дни
Я шарфом обвяжу, подам тебе калоши...
А зубы, волосы... На что тебе они?
Тебя избавлю я от этой лишней ноши.
Но есть могучий дар, он только мне знаком:
Я опыт дам тебе, в нем истина и знанье!
Всю жизнь ты их искал и сердцем и умом
И воздвигал на них причудливое зданье.
В нем, правда, было много красоты,
Но зданье это так непрочно!
Я объясню тебе, как ошибался ты;
Я докажу умно и точно,
Что дружбою всю жизнь ты называл расчет,
Любовью - крови глупое волненье,
Наукою - бессвязных мыслей сброд,
Свободою - залог порабощенья,
А славой - болтунов изменчивое мненье
И клеветы предательский почет..."
"Старуха, замолчи, остановись, довольно!
(Несчастный молит пешеход.)
Недаром сердце сжалося так больно,
Когда я издали почуял твой приход!
На что мне опыт твой? Я от твоей науки
Отрекся б с ужасом и в прежние года.
Покончи разом все: бери лопату в руки,
Могилу вырой мне, столкни меня туда...
Не хочешь? - Так уйди! Душа еще богата
Воспоминанием... надеждами полна,
И, если дань тебе нужна,
Пожалуй, уноси с собою без возврата
Здоровье, крепость сил, румянец прежних дней,
Но веру в жизнь оставь, оставь мне увлеченье,
Дай мне пожить хотя еще мгновенье
В святых обманах юности моей!"
Увы, не отогнать докучную старуху!
Без устали она все движется вперед,
То шепчет и язвит, к его склонившись уху,
То за руку его хватает и ведет.
И привыкает он к старухе понемногу:
Не сердит уж его пустая болтовня,
И, если про давно пройденную дорогу
Она заговорит, глумяся и дразня,
Он чувствует в душе одну тупую скуку,
Безропотно бредет за спутницей своей
И, вяло слушая поток ее речей,
Сам опирается на немощную руку.
Алексей Апухтин
1886
Бредет в глухом лесу усталый пешеход
И слышит: кто-то там, далеко, за кустами,
Неровными и робкими шагами
За ним, как вор подкравшийся, ползет.
Заныло сердце в нем, и он остановился.
"Не враг ли тайный гонится за мной?
Нет, мне почудилось: то, верно, лист сухой,
Цепляяся за ветви, повалился
Иль заяц пробежал..." Кругом не видно зги,
Он продолжает путь знакомого тропою.
Но вот все явственней он слышит за собою
Все те же робкие, неровные шаги.
И только рассвело, он видит: близко, рядом
Идет старуха нищая с клюкой,
Окинула его пытливым взглядом
И говорит: "Скиталец бедный мой!
Ужель своей походкою усталой
Ты от меня надеялся уйти?
На тяжком жизненном пути
Исколесил ты верст немало.
Ведь скоро, гордость затая,
Искать начнешь ты спутника иль крова...
Я старость, я пришла без зова,
Подруга новая твоя!
На прежних ты роптал, ты проклинал измену...
О, я не изменю, щедра я и добра:
Я на глаза очки тебе надену,
В усы и бороду подсыплю серебра;
Смешной румянец щек твоих я смою,
Чело почтенными морщинами покрою,
Все изменю в тебе: улыбку, поступь, взгляд...
Чтоб не скучал ты в праздности со мною,
К тебе болезней целый ряд
Привью заботливой рукою.
Тебя в ненастные, сомнительные дни
Я шарфом обвяжу, подам тебе калоши...
А зубы, волосы... На что тебе они?
Тебя избавлю я от этой лишней ноши.
Но есть могучий дар, он только мне знаком:
Я опыт дам тебе, в нем истина и знанье!
Всю жизнь ты их искал и сердцем и умом
И воздвигал на них причудливое зданье.
В нем, правда, было много красоты,
Но зданье это так непрочно!
Я объясню тебе, как ошибался ты;
Я докажу умно и точно,
Что дружбою всю жизнь ты называл расчет,
Любовью - крови глупое волненье,
Наукою - бессвязных мыслей сброд,
Свободою - залог порабощенья,
А славой - болтунов изменчивое мненье
И клеветы предательский почет..."
"Старуха, замолчи, остановись, довольно!
(Несчастный молит пешеход.)
Недаром сердце сжалося так больно,
Когда я издали почуял твой приход!
На что мне опыт твой? Я от твоей науки
Отрекся б с ужасом и в прежние года.
Покончи разом все: бери лопату в руки,
Могилу вырой мне, столкни меня туда...
Не хочешь? - Так уйди! Душа еще богата
Воспоминанием... надеждами полна,
И, если дань тебе нужна,
Пожалуй, уноси с собою без возврата
Здоровье, крепость сил, румянец прежних дней,
Но веру в жизнь оставь, оставь мне увлеченье,
Дай мне пожить хотя еще мгновенье
В святых обманах юности моей!"
Увы, не отогнать докучную старуху!
Без устали она все движется вперед,
То шепчет и язвит, к его склонившись уху,
То за руку его хватает и ведет.
И привыкает он к старухе понемногу:
Не сердит уж его пустая болтовня,
И, если про давно пройденную дорогу
Она заговорит, глумяся и дразня,
Он чувствует в душе одну тупую скуку,
Безропотно бредет за спутницей своей
И, вяло слушая поток ее речей,
Сам опирается на немощную руку.
Алексей Апухтин
1886
* * *
Отчего мне так душно? Отчего мне так скучно?
Я совсем остываю к мечте.
Дни мои равномерны, жизнь моя однозвучна,
Я застыл на последней черте.
Только шаг остается; только миг быстрокрылый,
И уйду я от бледных людей.
Для чего же я медлю пред раскрытой могилой?
Не спешу в неизвестность скорей?
Я не прежний веселый, полубог вдохновенный,
Я не гений певучей мечты.
Я угрюмый заложник, я тоскующий пленный,
Я стою у последней черты.
Только миг быстрокрылый, и душа, альбатросом,
Унесется к неведомой мгле.
Я устал приближаться от вопросов к вопросам,
Я жалею, что жил на Земле.
Константин Бальмонт
Отчего мне так душно? Отчего мне так скучно?
Я совсем остываю к мечте.
Дни мои равномерны, жизнь моя однозвучна,
Я застыл на последней черте.
Только шаг остается; только миг быстрокрылый,
И уйду я от бледных людей.
Для чего же я медлю пред раскрытой могилой?
Не спешу в неизвестность скорей?
Я не прежний веселый, полубог вдохновенный,
Я не гений певучей мечты.
Я угрюмый заложник, я тоскующий пленный,
Я стою у последней черты.
Только миг быстрокрылый, и душа, альбатросом,
Унесется к неведомой мгле.
Я устал приближаться от вопросов к вопросам,
Я жалею, что жил на Земле.
Константин Бальмонт
Завеса сброшена...
Завеса сброшена: ни новых увлечений,
Ни тайн заманчивых, ни счастья впереди;
Покой оправданных и сбывшихся сомнений,
Мгла безнадежности в измученной груди...
Как мало прожито - как много пережито!
Надежды светлые, и юность, и любовь...
И все оплакано... осмеяно... забыто,
Погребено - и не воскреснет вновь!
Я в братство веровал, но в черный день невзгоды
Не мог я отличить собратьев от врагов;
Я жаждал для людей познанья и свободы, -
А мир - всё тот же мир бессмысленных рабов;
На грозный бой со злом мечтал я встать сурово
Огнем и правдою карающих речей, -
И в храме истины - в священном храме слова,
Я слышу оргию крикливых торгашей!..
Любовь на миг... любовь - забава от безделья,
Любовь - не жар души, а только жар в крови,
Любовь - больной кошмар, тяжелый чад похмелья -
Нет, мне не жаль ее, промчавшейся любви!..
Я не о ней мечтал бессонными ночами,
И не она тогда явилась предо мной,
Вся - мысль, вся - красота, увитая цветами,
С улыбкой девственной и девственной душой!..
Бедна, как нищая, и как рабыня лжива,
В лохмотья яркие пестро наряжена -
Жизнь только издали нарядна и красива,
И только издали влечет к себе она.
Но чуть вглядишься ты, чуть встанет пред тобою
Она лицом к лицу - и ты поймешь обман
Ее величия, под ветхой мишурою,
И красоты ее - под маскою румян.
1882
Семен Надсон
Завеса сброшена: ни новых увлечений,
Ни тайн заманчивых, ни счастья впереди;
Покой оправданных и сбывшихся сомнений,
Мгла безнадежности в измученной груди...
Как мало прожито - как много пережито!
Надежды светлые, и юность, и любовь...
И все оплакано... осмеяно... забыто,
Погребено - и не воскреснет вновь!
Я в братство веровал, но в черный день невзгоды
Не мог я отличить собратьев от врагов;
Я жаждал для людей познанья и свободы, -
А мир - всё тот же мир бессмысленных рабов;
На грозный бой со злом мечтал я встать сурово
Огнем и правдою карающих речей, -
И в храме истины - в священном храме слова,
Я слышу оргию крикливых торгашей!..
Любовь на миг... любовь - забава от безделья,
Любовь - не жар души, а только жар в крови,
Любовь - больной кошмар, тяжелый чад похмелья -
Нет, мне не жаль ее, промчавшейся любви!..
Я не о ней мечтал бессонными ночами,
И не она тогда явилась предо мной,
Вся - мысль, вся - красота, увитая цветами,
С улыбкой девственной и девственной душой!..
Бедна, как нищая, и как рабыня лжива,
В лохмотья яркие пестро наряжена -
Жизнь только издали нарядна и красива,
И только издали влечет к себе она.
Но чуть вглядишься ты, чуть встанет пред тобою
Она лицом к лицу - и ты поймешь обман
Ее величия, под ветхой мишурою,
И красоты ее - под маскою румян.
1882
Семен Надсон
ЖИЗНЬ
Песня туманная, песня далекая,
И бесконечная, и заунывная,
Доля печальная, жизнь одинокая,
Слез и страдания цепь непрерывная...
Грустным аккордом она начинается...
В звуках аккорда, простого и длинного,
Слышу я, вопль из души вырывается,
Вопль за утратою детства невинного.
Далее звуков раскаты широкие —
Юного сердца мечты благородные:
Вера, терпения чувства высокие,
Страсти живые, желанья свободные.
Что же находим мы? В чувствах — страдания,
В страсти — мученья залог бесконечного,
В людях — обман... А мечты и желания?
Боже мой! Много ли в них долговечного?
Старость подходит часами невольными,
Тише и тише аккорды печальные...
Ждем, чтоб над нами, в гробу безглагольными,
Звуки кругом раздались погребальные...
После... Но если и есть за могилою
Песни иные, живые, веселые,
Жаль нам допеть нашу песню унылую,
Трудно нам сбросить оковы тяжелые!..
Алексей Апухтин
29 февраля 1856
Песня туманная, песня далекая,
И бесконечная, и заунывная,
Доля печальная, жизнь одинокая,
Слез и страдания цепь непрерывная...
Грустным аккордом она начинается...
В звуках аккорда, простого и длинного,
Слышу я, вопль из души вырывается,
Вопль за утратою детства невинного.
Далее звуков раскаты широкие —
Юного сердца мечты благородные:
Вера, терпения чувства высокие,
Страсти живые, желанья свободные.
Что же находим мы? В чувствах — страдания,
В страсти — мученья залог бесконечного,
В людях — обман... А мечты и желания?
Боже мой! Много ли в них долговечного?
Старость подходит часами невольными,
Тише и тише аккорды печальные...
Ждем, чтоб над нами, в гробу безглагольными,
Звуки кругом раздались погребальные...
После... Но если и есть за могилою
Песни иные, живые, веселые,
Жаль нам допеть нашу песню унылую,
Трудно нам сбросить оковы тяжелые!..
Алексей Апухтин
29 февраля 1856
Маю
Бывало, с детскими мечтами
Являлся ты как ангел дня,
Блистая белыми крылами,
Весенним голосом звеня;
Твой взор горел огнем надежды,
Ты волновал мечтами кровь
И сыпал с радужной одежды
Цветы, и рифмы, и любовь.
Прошли года. Ты вновь со мною,
Но грустно юное чело,
Глаза подернулись тоскою,
Одежду пылью занесло.
Ты смотришь холодно и строго,
Веселый голос твой затих,
И белых перьев много, много
Из крыльев выпало твоих.
Минуют дни, пройдут недели…
В изнеможении тупом,
Забытый всеми, на постели
Я буду спать глубоким сном.
Слетев под брошенную крышу,
Ты скажешь мне: «Проснися, брат!»
Но слов твоих я не услышу,
Могильным холодом объят.
Алексей Апухтин
Бывало, с детскими мечтами
Являлся ты как ангел дня,
Блистая белыми крылами,
Весенним голосом звеня;
Твой взор горел огнем надежды,
Ты волновал мечтами кровь
И сыпал с радужной одежды
Цветы, и рифмы, и любовь.
Прошли года. Ты вновь со мною,
Но грустно юное чело,
Глаза подернулись тоскою,
Одежду пылью занесло.
Ты смотришь холодно и строго,
Веселый голос твой затих,
И белых перьев много, много
Из крыльев выпало твоих.
Минуют дни, пройдут недели…
В изнеможении тупом,
Забытый всеми, на постели
Я буду спать глубоким сном.
Слетев под брошенную крышу,
Ты скажешь мне: «Проснися, брат!»
Но слов твоих я не услышу,
Могильным холодом объят.
Алексей Апухтин
Парадокс Чуковского
«Писать вы стали мелко,
Поспешно, ловко, вяло.
Поделка
За поделкой,
Безделка
За безделкой.
К чему крутиться белкой?
Вам, видно, платят мало?
Не вижу в этом смысла, -
Вздохнул Чуковский. - Хватит,
Пишите бескорыстно -
За это больше платят!»
Валентин Берестов
1962
«Писать вы стали мелко,
Поспешно, ловко, вяло.
Поделка
За поделкой,
Безделка
За безделкой.
К чему крутиться белкой?
Вам, видно, платят мало?
Не вижу в этом смысла, -
Вздохнул Чуковский. - Хватит,
Пишите бескорыстно -
За это больше платят!»
Валентин Берестов
1962