Часы
 
Вот часы. Сколько лет,
А скрипят, а идут, -
То ли да, то ли нет,
То ли там, то ли тут.
 
Вот семья. Вот еда.
Стол и стул. Шум и гам.
За окном - вся беда,
За окном, где-то там!..
 
Вот и тридцать седьмой,
Вот и сорок шестой.
Милый маятник мой,
Ты постой, ты постой.
 
Если в дому умрут,
Он стоит. А потом -
То ли там, то ли тут,
То ли гроб, то ли дом.
 
Все ушли. Вся семья.
Нам вдвоем вековать:
То ли мать, то ли я,
То ли я, то ли мать.
 
Пятьдесят третий год.
Шестьдесят третий год.
Если кто и придет,
То обратно уйдет.
 
Вот мы верим во все.
Вот уже ни во что.
И ни то нам, ни се,
Все не так, все не то.
 
Сколько дней, сколько лет,
По ночам и чуть свет -
То ли да, то ли нет,
То ли нет, то ли нет...
 
Нонна Слепакова
1964

Моление о птице

Просыпаюсь на рассвете —
не последнее ли утро?
Хлеб на досочке кромсаю —
не последний ли кусок?
Не последняя ли птица небывало
и немудро
Хочет вылететь наружу
и колотится в висок?

Господи, не жаль мне хлеба —
Твоего ли, моего ли —
Всколосишь еще Ты ниву,
заведешь еще квашню,
Дашь к еде благословенье
и поделишь хлеб на доли...
Кто-нибудь его оценит,
коли я не оценю.

Господи, не жаль мне утра, —
миллионы раз — и больше —
Ты пошлешь кому-то утро в Питер,
в Токио, в Париж...
Жалко только эту птицу, —
ибо в точности такой же
Никогда ни в ком не будет,
даже Ты не повторишь!

Нонна Слепакова

ЦИРК

Впервые на арене
Для школьников Москвы -
Ученые тюлени,
Танцующие львы.
Жонглеры-медвежата,
Собаки-акробаты,
Канатоходец-слон,
Всемирный чемпион.
Единственные в мире
Атлеты-силачи
Подбрасывают гири,
Как детские мячи.
Летающие
Кони,
Читающие
Пони.
Выход борца
Ивана Огурца.
Веселые сцены,
Дешевые цены.
Полные сборы.
Огромный успех.
Кресло-полтинник.
Ложи
Дороже.
Выход обратно -
Бесплатно
Для всех!

----------------------------

Начинается программа!
Два ручных гиппопотама,
Разделивших первый приз,
Исполняют вальс-каприз.

----------------------------

В четыре руки обезьяна
Играет на фортепьяно.
Вот, кувыркаясь на седле,
Несется пудель на осле.

----------------------------

По проволоке дама
Идет, как телеграмма.

----------------------------

Зайцы, соболи и белки
Бьют в литавры и тарелки.
Машет палочкой пингвин,
Гражданин полярных льдин.
В черный фрак пингвин одет,
В белый галстук и жилет.
С двух сторон ему еноты
Перелистывают ноты.

----------------------------

На зубах висит гимнаст,
До чего же он зубаст!
Вот такому бы гимнасту
Продавать зубную пасту!

---------------------------------------

Мамзель Фрикасе
На одном колесе.

----------------------------

Ухитрились люди в цирке
Обучить медведя стирке.
А морскую черепаху -
Гладить мытую рубаху.

----------------------------

Вот слон, индийский гастролер,
Канатоходец и жонглер.
Подбрасывает сразу
И ловит он шутя
Фарфоровую вазу,
Две лампы и дитя.

----------------------------

Белый шут и рыжий шут
Разговор такой ведут:
- Где купили вы, синьор,
Этот красный помидор?
- Вот невежливый вопрос!
Это собственный мой нос.

----------------------------

Негритянка Мэри Грей -
Дрессировщица зверей.
Вот открылись в клетку двери.
Друг за другом входят звери.
Мэри щелкает хлыстом.
Лев сердито бьет хвостом.
Мэри спрашивает льва:
- Сколько будет дважды два?
Лев несет четыре гири.
Значит, дважды два - четыре!

Самуил Маршак
1957

Письмо Антокольскому

Здравствуйте, Павел Григорьевич! Всем штормам вопреки,
пока конфликты улаживаются и рушатся материки,
крепкое наше суденышко летит по волнам стрелой,
и его добротное тело пахнет свежей смолой.

Работа наша матросская призывает бодрствовать нас,
хоть Вы меня и постарше, а я помоложе Вас
(а может быть, Вы моложе, а я немного старей)...
Ну что нам все эти глупости? Главное — плыть поскорей.

Киплинг, как леший, в морскую дудку насвистывает без конца,
Блок над картой морей просиживает, не поднимая лица,
Пушкин долги подсчитывает, и, от вечной петли спасен,
в море вглядывается с мачты вор Франсуа Вийон!

Быть может, завтра меня матросы под бульканье якорей
высадят на одинокий остров с мешком гнилых сухарей,
и рулевой равнодушно встанет за штурвальное колесо,
и кто-то выругается сквозь зубы на прощание мне в лицо.

Быть может, все это так и будет. Я точно знать не могу.
Но лучше пусть это будет в море, чем на берегу.
И лучше пусть меня судят матросы от берегов вдали,
чем презирающие море обитатели твердой земли...

До свидания, Павел Григорьевич! Нам сдаваться нельзя.
Все враги после нашей смерти запишутся к нам в друзья.
Но перед бурей всегда надежней в будущее глядеть...
Самые чистые рубахи велит капитан надеть!

Булат Oкуджава
1963

Поэты

За городом вырос пустынный квартал
На почве болотной и зыбкой.
Там жили поэты, — и каждый встречал
Другого надменной улыбкой.

Напрасно и день светозарный вставал
Над этим печальным болотом;
Его обитатель свой день посвящал
Вину и усердным работам.

Когда напивались, то в дружбе клялись,
Болтали цинично и прямо.
Под утро их рвало. Потом, запершись,
Работали тупо и рьяно.

Потом вылезали из будок, как псы,
Смотрели, как море горело.
И золотом каждой прохожей косы
Пленялись со знанием дела.

Разнежась, мечтали о веке златом,
Ругали издателей дружно.
И плакали горько над малым цветком,
Над маленькой тучкой жемчужной…

Так жили поэты. Читатель и друг!
Ты думаешь, может быть, хуже
Твоих ежедневных бессильных потуг,
Твоей обывательской лужи?

Нет, милый читатель, мой критик слепой!
По крайности, есть у поэта
И косы, и тучки, и век золотой,
Тебе ж недоступно все это!..

Ты будешь доволен собой и женой,
Своей конституцией куцой,
А вот у поэта — всемирный запой,
И мало ему конституций!

Пускай я умру под забором, как пес,
Пусть жизнь меня в землю втоптала,—
Я верю: то бог меня снегом занес,
То вьюга меня целовала!

Александр Блок
1908

Страх познания

Познанье - скорбь. Как на огне каштан
Трещит по швам, так сердце рвется в Хаос.
Но страх познанья кончится. А там -
Опять начнется радость, доктор Фауст!

Та радость будет высшей. Но усталость
И вековечный страх мешают вам
Из-под руин отрыть бессмертный храм,
Хоть до него и дюйма не осталось.

Смертельно страшных шесть открыв дверей,
Ученый муж захлопнул их скорей,
Седьмой же - и коснуться побоялся.
А именно за ней рос чудный сад,
Где пел источник, вспыхивал гранат
И день сиял и тьмою не сменялся.

Новелла Матвеева
1972

Четко вижу двенадцатый век

Четко вижу двенадцатый век.
Два-три моря да несколько рек.
Крикнешь здесь — там услышат твой голос.
Так что ласточки в клюве могли
Занести, обогнав корабли,
В Корнуэльс из Ирландии волос.

А сейчас что за век, что за тьма!
Где письмо? Не дождаться письма.
Даром волны шумят, набегая.
Иль и впрямь европейский роман
Отменен, похоронен Тристан?
Или ласточек нет, дорогая?

Александр Кушнер
1977

Больной неизлечимо...

Больной неизлечимо
Завидует тому,
Кого провозят мимо
В районную тюрьму.

А тот глядит: больница.
Ему бы в тот покой
С таблетками, и шприцем,
И старшею сестрой.

Александр Кушнер
1969

***

Жар лечится холодом
Жир лечится голодом
Любовь лечится временем
Нация лечится гением

Людмила Петрушевская

***

старики говорят о том о сем — и как поэты
совершенно спокойно о самом страшном
похоже,
эти люди знают все
возможно, поэтому
их никто не спрашивает

Людмила Петрушевская

* * *

Что такое дурак
Будем в этом направлении думать
Дурак это тот, кто не поймет
Никогда и никак
Что он дурак
Это привилегия
Умных

Людмила Петрушевская

Болотный попик

На весенней проталинке
За вечерней молитвою – маленький
Попик болотный виднеется.

Ветхая ряска над кочкой
Чернеется
Чуть заметною точкой.

И в безбурности зорь красноватых
Не видать чертенят бесноватых,
Но вечерняя прелесть
Увила вкруг него свои тонкие руки.
Предзакатные звуки,
Легкий шелест.

Тихонько он молится,
Улыбается, клонится,
Приподняв свою шляпу.

И лягушке хромой, ковыляющей,
Травой исцеляющей
Перевяжет болящую лапу.

Перекрестит и пустит гулять:
«Вот, ступай в родимую гать.
Душа моя рада
Всякому гаду
И всякому зверю
И о всякой вере».

И тихонько молится,
Приподняв свою шляпу,
За стебель, что кланится,
За больную звериную лапу,
И за римского папу.

Не бойся пучины тряской –
Спасет тебя черная ряска,


Александр Блок
17 апреля 1905

Мы просрали свой город, знакомый до слёз
он раздавлен шипами менто́вских колёс
он платок на роток, он расфренд и развод
полигон для неместных лихих воевод

мы просрали свой город - похоже, что весь,
нам расслабила булки столичная спесь
и теперь то что ты надрываясь воздвиг
будет пользовать верный царю силовик

побеждает лишь тот, кто по-сельски хитёр
братья вызвали братьев, а сёстры сестёр
и в гостиных уже обсуждаем не арт
а еврейские корни и типы грин-карт

Лейтенант! я еще не хочу удирать
я здесь списывал credits с винила в тетрадь
Лейтенант! здесь еще не снесли тот гараж
где мы с Танькой впервые поймали кураж

а теперь наших внуков прессует ОМОН -
дети разных народов и разных племён
и в любом переулке, в любом тупике
говорят на каком-то чужом языке

Мы просрали свой город...
Со всех должностей
нами рулят бригады заезжих гостей.
это как гельминтоз или педикулёз
Мы просрали свой город, знакомый до слёз

Александр Елин
4 февраля 2021

Почему два великих поэта...

Почему два великих поэта,
проповедники вечной любви,
не мигают, как два пистолета?
Рифмы дружат, а люди — увы...

Почему два великих народа
холодеют на грани войны,
под непрочным шатром кислорода?
Люди дружат, а страны — увы...

Две страны, две ладони тяжелые,
предназначенные любви,
охватившие в ужасе голову
черт-те что натворившей Земли!

Андрей Вознесенский
1977

* * *

человеку
нужна свобода
он без нее угасает
это его природа
а в природе
чего только не бывает

свои своих поедают
слабого изгоняют
объект любви догоняют
любят и добивают

в поисках этого счастья
человек над собой не властен
как в окружающем мире
так и в своей квартире

и единственное
что осталось

такая странная странность
к чужим
состраданье и жалость

этого нет в природе
на бойне и в огороде
нету в зверях и в народе
в тюрьмах и на свободе

но кто-то
закончив битву
прочтет
по мертвым
молитву

Людмила Петрушевская

В.О.В
Так вот она, ваша победа!
А. Галич

И было так: четыре года
В грязи, в крови, в огне пальбы
Рабы сражались за свободу,
Не зная, что они - рабы.
А впрочем - зная. Вой снарядов
И взрывы бомб не так страшны,
Как меткий взгляд заградотрядов,
В тебя упертый со спины.
И было ведомо солдатам,
Из дома вырванным войной,
Что города берутся - к датам.
А потому - любой ценой.
Не пасовал пред вражьим станом,
Но опускал покорно взор
Пред особистом-капитаном
Отважный боевой майор.
И генералам, осужденным
В конце тридцатых без вины,
А после вдруг освобожденным
Хозяином для нужд войны,
Не знать, конечно, было б странно,
Имея даже штат и штаб,
Что раб, по прихоти тирана
Возвышенный - все тот же раб.
Так значит, ведали. И все же,
Себя и прочих не щадя,
Сражались, лезли вон из кожи,
Спасая задницу вождя.
Снося бездарность поражений,
Где миллионы гибли зря,
А вышедшим из окружений
Светил расстрел иль лагеря,
Безропотно терпя такое,
Чего б терпеть не стали псы,
Чтоб вождь рябой с сухой рукою
Лукаво щерился в усы.
Зачем, зачем, чего же ради -
Чтоб говорить бояться вслух?
Чтоб в полумертвом Ленинграде
От ожиренья Жданов пух?
Чтоб в нищих селах, все отдавших,
Впрягались женщины в ярмо?
Чтоб детям без вести пропавших
Носить предателей клеймо?
Ах, если б это было просто -
В той бойне выбрать верный флаг!
Но нет, идеи Холокоста
Ничуть не лучше, чем ГУЛАГ.
У тех - все то же было рабство,
А не пропагандистский рай.
Свобода, равенство и братство…
Свободный труд. Arbeit macht frei.
И неизменны возраженья,
Что, дескать, основная часть
Из воевавших шла в сраженья
Не за советскую-де власть,
Мол, защищали не колхозы
И кровопийцу-подлеца,
А дом, семью и три березы,
Посаженных рукой отца…
Но отчего же половодьем
Вослед победе в той войне
Война со сталинским отродьем
Не прокатилась по стране?
Садили в небеса патроны,
Бурлил ликующий поток,
Но вскоре - новые вагоны
Везли их дальше на восток.
И те, кого вела отвага,
Кто встал стеною у Москвы -
За проволоками ГУЛАГа
Поднять не смели головы.
Победа… Сделал дело - в стойло!
Свобода… Северная даль.
Сорокаградусное пойло,
Из меди крашеной медаль.
Когда б и впрямь они парадом
Освободителей прошли,
То в грязь со свастиками рядом
И звезды б красные легли.
Пусть обуха не сломишь плетью,
Однако армия - не плеть!
Тому назад уж полстолетья
Режим кровавый мог истлеть.
И все ж пришел конец запретам,
Но, те же лозунги крича,
Плетется дряхлый раб с портретом
Того же горца-усача.
Он страшно недоволен строем,
Трехцветным флагом и гербом…
Раб тоже может быть героем,
Но все ж останется рабом.
И что ж мы празднуем в угоду
Им всем девятого числа?
Тот выиграл, кто обрел свободу.
Ну что же, Дойчланд - обрела.
А нас свобода только дразнит,
А мы - столетьями в плену…
На нашей улице - не праздник.
Мы проиграли ту войну.

Нестеренко Юрий Леонидович
9 мая 2002

* * *

В воюющей стране
не брезгуй тёплым пивом,
когда она сидит, как сука на коне.
В воюющей стране
не говори красиво
и смысла не ищи в воюющей стране.

Александр Еременко

ВЫСОТЫ И БЕЗДНЫ

Кто знает мрак души людской,
Ее восторги и печали?!
Они эмалью голубой
От нас сокрытые скрижали.
Н.Гумилев

Когда из темной бездны жизни
Мой гордый дух летел, прозрев,
Звучал на похоронной тризне
Печально-сладостный напев.
И в звуках этого напева,
На мраморный склоняясь гроб,
Лобзали горестные девы
Мои уста и бледный лоб.
И я из светлого эфира,
Припомнив радости свои,
Опять вернулся в грани мира
На зов тоскующей любви.
И я раскинулся цветами,
Прозрачным блеском звонких струй,
Чтоб ароматными устами
Земным вернуть их поцелуй.

Гумилев Николай Степанович

Тёплый вечер холодного дня

Тёплый вечер холодного дня.
Ветер, оттепель, пенье сирены.
Не дразни меня, хватит с меня,
Мы видали твои перемены!
Не смущай меня, оттепель. Не
Обольщай поворотами к лету.
Я родился в холодной стране.
Честь мала, но не трогай хоть эту.

Только трус не любил никогда
Этой пасмурной, брезжущей хмури,
Голых веток и голого льда,
Голой правды о собственной шкуре.
Я сбегу в этот холод. Зане
От соблазнов, грозящих устоям,
Мы укроемся в русской зиме:
Здесь мы стоим того, чего стоим.

Вот пространство, где всякий живой,
Словно в пику пустому простору,
Обрастает тройной кожурой,
Обращается в малую спору.
Ненавижу осеннюю дрожь
На границе надежды и стужи:
Не буди меня больше. Не трожь.
Сделай так, чтобы не было хуже.

Там, где вечный январь на дворе,
Лёд по улицам, шапки по крышам,
Там мы выживем, в тесной норе,
И тепла себе сами надышим.
Как берлогу, позёмку, пургу
Не любить нашей северной музе?
Дети будут играть на снегу,
Ибо детство со смертью в союзе.

Здравствуй, Родина! В дали твоей
Лучше сгинуть как можно бесследней.
Приюти меня здесь. Обогрей
Стужей гибельной, правдой последней.
Ненавистник когдатошний твой,
Сын отверженный, враг благодарный, -
Только этому верю: родной
Тьме египетской, ночи полярной.

Дмитрий Быков
2012

Если б молодость знала и старость могла

Если б молодость знала и старость могла —
Но не знает, не может; унынье и мгла,
Ибо знать — означает не мочь в переводе.
Я и сам ещё что-то могу потому,
Что не знаю всего о себе, о народе
И свою неуместность нескоро пойму.

Невозможно по карте представить маршрут,
Где направо затопчут, налево сожрут.
Можно только в пути затвердить этот навык
Приниканья к земле, выжиданья, броска,
Перебежек, подмен, соглашений, поправок, —
То есть Господи Боже, какая тоска!

Привыкай же, душа, усыхать по краям,
Чтобы этой ценой выбираться из ям,
Не желать, не жалеть, не бояться ни слова,
Ни ножа; зарастая коростой брони,
Привыкай отвыкать от любой и любого
И бежать, если только привыкнут они.

О сужайся, сожмись, забывая слова,
Предавая надежды, сдавая права,
Усыхай и твердей, ибо наша задача —
Не считая ни дыр, ни заплат на плаще,
Не любя, не зовя, не жалея, не плача,
Под конец научиться не быть вообще.

Дмитрий Быков
1994