Позднее лето
Я вообще завишу от погоды —
Как гипертоник, да, хоть я и не,—
Сильней, чем от общественной свободы
И от числа погибших на войне.

А. Г.

1. (На мотив «Фонариков»)

Какое пышное, торжественное лето,
Какая наглая, беспечная жара,
Деревья сытого, ликующего цвета
В квадрате пыльного московского двора!
О сочетание, которым славен август,—
Тревожно, празднично, цветуще и мертво!
Оно мне нравится, хоть я ему не нравлюсь,
Но мне взаимности не нужно от него.

Как пахнут Азией арбузы, груши, дыни,
Какими бучами и паузой какой!
Какие шахские, багдадские твердыни
Роятся тучами над Яузой-рекой!

Всей этой лености на грани новой смуты,
Всей этой роскоши и пыльному рванью,
Всей этой бренности – осталось полминуты,
Но до чего она беспечна на краю!

Я, если что, всегда завидовал природе,
Ее животному, пещерному уму,
Ее терпению, свободе, несвободе,
Ее доверию к неведомо кому.
Кошачьей вольнице нужна причина, что ли?
Собачья преданность не ведает торгов.
Есть ситуации, когда свобода воли
Скорей проклятие богов, чем дар богов.

Я в том же статусе – и сетовать не вправе,
Я в том же возрасте, на том же рубеже,
Я к той же гибели несусь в ее составе,
И запах тления мне чудится уже.
Нагие станции вприглядку, чай вприкуску,
Провалы памяти, седая борода,—
Я с той же скоростью качусь к тому же спуску,
И дай мне Бог того же мужества тогда.

Две строчки

Из записной потертой книжки
Две строчки о бойце-парнишке,
Что был в сороковом году
Убит в Финляндии на льду.
Лежало как-то неумело
По-детски маленькое тело.
Шинель ко льду мороз прижал,
Далеко шапка отлетела.
Казалось, мальчик не лежал,
А все еще бегом бежал
Да лед за полу придержал…
Среди большой войны жестокой,
С чего — ума не приложу,
Мне жалко той судьбы далекой,
Как будто мертвый, одинокий,
Как будто это я лежу,
Примерзший, маленький, убитый
На той войне незнаменитой,
Забытый, маленький, лежу.

Александр Твардовский
1943

* * *

Какое там искусство может быть,
Когда так холодно и страшно жить.
Какие там стихи — к чему они,
Когда, как свечи, потухают дни,
Когда за окнами и в сердце тьма,
Когда ночами я схожу с ума
От этой непроглядной темноты,
От этой недоступной высоты.

Вот я встаю и подхожу к окну,
Смотрю на сад, на тёмную луну,
На звёзды, стынущие в вышине,
На этот мир, уже ненужный мне.
Прислушиваюсь к шёпоту часов,
Прислушиваюсь к шороху шагов.
Какое там безсмертие — пуста
Над миром ледяная высота.


Владимир Смоленский
1930

* * *

Нет, не воем полночной сирены,
Не огнем, не мечом, не свинцом,
Не пальбой, сотрясающей стены,
Не угрозой, не близким концом —

Ты меня побеждаешь иначе,
Беспросветное время войны:
Содроганьем в безропотном плаче
Одинокой сутулой спины,

Отворотом солдатской шинели,
Заколоченным наспех окном,
Редким звуком шагов на панели
В наступившем молчаньи ночном.

Юрий Мандельштам
19??

Ничего не вернуть…

Ничего не вернуть. И зачем возвращать?
Разучились любить, разучились прощать,
Забывать никогда не научимся...

Спит спокойно и сладко чужая страна.
Море ровно шумит. Наступает весна
В этом мире, в котором мы мучимся.

Георгий Иванов
19??

Я родился в Москве. Я дыма

Я родился́ в Москве. Я дыма
Над польской кровлей не видал,
И ладанки с землей родимой
Мне мой отец не завещал.

России – пасынок, а Польше –
Не знаю сам, кто Польше я.
Но: восемь томиков*, не больше, –
И в них вся родина моя.

Вам – под ярмо ль подставить выю
Иль жить в изгнании, в тоске.
А я с собой свою Россию
В дорожном уношу мешке.

Вам нужен прах отчизны грубый,
А я где б ни был – шепчут мне
Арапские святые губы
О небывалой стороне.


Владислав Ходасевич
1923

*собрание сочинений Александра Пушкина в 8-ми томах начала XX века

«Меркнут знаки Зодиака»

Меркнут знаки Зодиака
Над просторами полей.
Спит животное Собака,
Дремлет птица Воробей.
Толстозадые русалки
Улетают прямо в небо,
Руки крепкие, как палки,
Груди круглые, как репа.
Ведьма, сев на треугольник,
Превращается в дымок.
С лешачихами покойник
Стройно пляшет кекуок.
Вслед за ними бледным хором
Ловят Муху колдуны,
И стоит над косогором
Неподвижный лик луны.

Меркнут знаки Зодиака
Над постройками села,
Спит животное Собака,
Дремлет рыба Камбала,
Колотушка тук-тук-тук,
Спит животное Паук,
Спит Корова, Муха спит,
Над землей луна висит.
Над землей большая плошка
Опрокинутой воды.

Леший вытащил бревешко
Из мохнатой бороды.
Из-за облака сирена
Ножку выставила вниз,
Людоед у джентльмена
Неприличное отгрыз.
Все смешалось в общем танце,
И летят во сне концы
Гамадрилы и британцы,
Ведьмы, блохи, мертвецы.

Кандидат былых столетий,
Полководец новых лет,
Разум мой! Уродцы эти –
Только вымысел и бред.
Только вымысел, мечтанье,
Сонной мысли колыханье,
Безутешное страданье, –
То, чего на свете нет.

Высока земли обитель.
Поздно, поздно. Спать пора!
Разум, бедный мой воитель,
Ты заснул бы до утра.
Что сомненья? Что тревоги?
День прошел, и мы с тобой –
Полузвери, полубоги –
Засыпаем на пороге
Новой жизни молодой.

Колотушка тук-тук-тук,
Спит животное Паук,
Спит Корова, Муха спит,
Над землей луна висит.
Над землей большая плошка
Опрокинутой воды.
Спит растение Картошка.
Засыпай скорей и ты!

Николай Заболоцкий
1929

Властителям и судиям

Восстал всевышний бог, да судит
Земных богов во сонме их;
Доколе, рек, доколь вам будет
Щадить неправедных и злых?

Ваш долг есть: сохранять законы,
На лица сильных не взирать,
Без помощи, без обороны
Сирот и вдов не оставлять.

Ваш долг: спасать от бед невинных,
Несчастливым подать покров;
От сильных защищать бессильных,
Исторгнуть бедных из оков.

Не внемлют! видят — и не знают!
Покрыты мздою очеса:
Злодействы землю потрясают,
Неправда зыблет небеса.

Цари! Я мнил, вы боги властны,
Никто над вами не судья,
Но вы, как я подобно, страстны,
И так же смертны, как и я.

И вы подобно так падете,
Как с древ увядший лист падет!
И вы подобно так умрете,
Как ваш последний раб умрет!

Воскресни, боже! боже правых!
И их молению внемли:
Приди, суди, карай лукавых,
И будь един царем земли!

Гаврила Романович Державин
1780

По несчастью или к счастью,
Истина проста:
Никогда не возвращайся
В прежние места.

Даже если пепелище
Выглядит вполне,
Не найти того, что ищешь,
Ни тебе, ни мне.

Путешествие в обратно
Я бы запретил
И прошу тебя, как брата,
Душу не мути.

А не то рвану по следу
Кто меня вернёт?
И на валенках уеду
В сорок пятый год.

В сорок пятом угадаю
Там, где — боже мой,
Будет мама молодая
И отец живой.

Геннадий Шпаликов
1974

Дунайская фантазия

Как бы мне сейчас хотелось в Вилкове вдруг очутиться!
Там — каналы, там — гондолы, гондольеры.
Очутиться, позабыться, от печалей отшутиться:
ими жизнь моя отравлена без меры.

Там побеленные стены и фундаменты цветные,
а по стенам плющ клубится для оправы.
И лежат на солнцепёке безопасные, цепные,
показные, пожилые волкодавы.

Там у пристани танцуют жок, а может быть, сиртаки:
сыновей своих в солдаты провожают.
Всё надеются: сгодятся для победы, для атаки,
а не хватит — сколько надо, нарожают.

Там опять для нас с тобою дебаркадер домом служит.
Мы гуляем вдоль Дуная, рыбу удим.
И объятья наши жарки, и над нами ангел кружит
и клянётся нам, что счастливы мы будем.

Как бы мне сейчас хотелось очутиться в том, вчерашнем,
быть влюблённым и не думать о спасенье,
пить вино из чёрных кружек, хлебом заедать домашним,
чтоб смеялась ты и плакала со всеми.

Как бы мне сейчас хотелось ускользнуть туда, в начало,
к тем ребятам уходящим приобщиться.
И с тобою так расстаться у дунайского причала,
чтоб была ещё надежда воротиться.


Булат Окуджава
24 января 1985

На Страстной

Ещё кругом ночная мгла.
Ещё так рано в мире,
Что звёздам в небе нет числа,
И каждая, как день, светла,
И если бы земля могла,
Она бы Пасху проспала
Под чтение Псалтыри.

Ещё кругом ночная мгла.
Такая рань на свете,
Что площадь вечностью легла
От перекрёстка до угла,
И до рассвета и тепла
Ещё тысячелетье.

Ещё земля голым-гола,
И ей ночами не в чем
Раскачивать колокола
И вторить с воли певчим.

И со Страстного четверга
Вплоть до Страстной субботы
Вода буравит берега
И вьёт водовороты.

И лес раздет и непокрыт,
И на Страстях Христовых,
Как строй молящихся, стоит
Толпой стволов сосновых.

А в городе, на небольшом
Пространстве, как на сходке,
Деревья смотрят нагишом
В церковные решётки.

И взгляд их ужасом объят.
Понятна их тревога.
Сады выходят из оград,
Колеблется земли уклад:
Они хоронят Бога.

И видят свет у Царских врат,
И чёрный плат, и свечек ряд,
Заплаканные лица -
И вдруг навстречу Крестный ход
Выходит с плащаницей,
И две берёзы у ворот
Должны посторониться.

И шествие обходит двор
По краю тротуара,
И вносит с улицы в притвор
Весну, весенний разговор
И воздух с привкусом просфор
И вешнего угара.

И март разбрасывает снег
На паперти толпе калек,
Как будто вышел человек,
И вынес, и открыл ковчег,
И всё до нитки роздал.

И пенье длится до зари,
И, нарыдавшись вдосталь,
Доходят тише изнутри
На пустыри под фонари
Псалтырь или Апостол.

Но в полночь смолкнут тварь и плоть,
Заслышав слух весенний,
Что только-только распогодь -
Смерть можно будет побороть
Усильем Воскресенья.

Борис Пастернак
1946

взято отсюда: открыть

2024/02/19 февраль 2024

Теперь далеко отсюда пустая стоит могила. Мы ждали, что будет чудо, а это оно и было. Оно говорило с нами, бесплатно дарило веру поступками и словами, иронией и примером. Для нас исполнялась снова библейская злая драма, когда исцеляют словом и гонят барыг из храма, где нравятся миллионам, идут по статьям предвзятым, сдаются Синедриону, чтоб в пятницу быть распятым — за то, что не терпят фальши, за то, что горят за дело. И кто удивлён, что дальше исчезло земное тело? А дух оживёт в экранах и встанет живой иконкой, и будут дрожать тираны под толстой бетонной шконкой, а дух растворится в слове, в краю бесконечной дури, в стране палачей и крови, в культуре убийц и тюрем, где оттепель сходит в осень, где шутки звучат всё реже, где правду не произносят, а тоже зачем-то режут, где бес марширует голым и трудно его не видеть, где учат дворы и школы заткнуться и ненавидеть, где люди, простые люди, запутавшись в быте склочном, не знают, что дальше будет, и верят каналам сточным. А те, кто увидел чудо, закрыли на кухнях двери, втыкают иголки вуду, читают псалмы и верят, что камень в груди убийцы, трусливой холодной твари, однажды закончит биться и миру покой подарит, и в небо сорвутся тромбы багровых кремлёвских башен и сразу затихнут бомбы на землях соседских пашен, потом отгремят балеты, потом побегут сучата, и воздух запахнет летом, и можно уйти из чата. И словно тепло и воду, антенну и газ со светом, к нам в дом подведут свободу, раз ты говорил об этом... Но время придёт, рассудит, сорвёт с палачей одежды, и сделают это люди, которым ты дал надежду.

КУСТ

Евангелие от куста жасминового,
Дыша дождем и в сумраке белея,
Среди аллей и звона комариного
Не меньше говорит, чем от Матфея.

Так бел и мокр, так эти грозди светятся,
Так лепестки летят с дичка задетого.
Ты слеп и глух, когда тебе свидетельства
Чудес нужны еще, помимо этого.

Ты слеп и глух, и ищешь виноватого,
И сам готов кого-нибудь обидеть.
Но куст тебя заденет, бесноватого,
И ты начнешь и говорить, и видеть.

Александр Кушнер
1975

***

Сентябрь выметает широкой метлой
Жучков, паучков с паутиной сквозной,
Истерзанных бабочек, ссохшихся ос,
На сломанных крыльях разбитых стрекоз,
Их круглые линзы, бинокли, очки,
Чешуйки, распорки, густую пыльцу,
Их усики, лапки, зацепки, крючки,
Оборки, которые были к лицу.
Сентябрь выметает широкой метлой
Хитиновый мусор, наряд кружевной,
Как если б директор балетных теплиц
Очнулся — и сдунул своих танцовщиц.
Сентябрь выметает метлой со двора
За поле, за речку и дальше, во тьму,
Манжеты, застежки, плащи, веера,
Надежды на счастье, батист, бахрому.
Прощай, моя радость! До кладбища ос,
До свалки жуков, до погоста слепней,
До царства Плутона, до высохших слез,
До блеклых, в цветах, элизийских полей!

Александр Кушнер
1975

* * *

Верю я в Бога или не верю в бога,
Знает об этом вырицкая дорога,
Знает об этом ночная волна в Крыму,
Был я открыт или был я закрыт ему.

А с прописной я пишу или строчной буквы
Имя его, если бы спохватились вдруг вы,
Вам это важно, Ему это все равно.
Знает звезда, залетающая в окно.

Книга раскрытая знает, журнальный столик.
Не огорчайся, дружок, не грусти, соколик.
Кое-что произошло за пять тысяч лет.
Поизносился вопрос, и поблёк ответ.

И вообще это частное дело, точно.
И не стоячей воде, а воде проточной
Душу бы я уподобил: бежит вода,
Нет, — говорит в тени, а на солнце — да!

Александр Кушнер
1998

Чувство меры

Я лично не терплю абстрактное искусство,
Но чувство меры — это тоже чувство...

Застав с карандашом трехлетнего малютку,
Что портил на полу бумажной белый лист,
Встревожился отец — и не на шутку:
«Ребенок — абстракционист?!
Кого нарисовал ты?»
 «Маму».
 «Маму?!
А это что?»
 «Трамвай!» — сказал малыш
 «Трамвай?!»
 «Трамвай!» — послышалось упрямо.
«О, боже мой! И здесь уже Париж!!!»
И молодой отец, дрожащими руками
Из рук младенца выхватив «мазню»,
Велел ее предать немедленно огню...

Сергей Михалков