В тиши весенней, в тиши вечерней,
вдали от прерий, вблизи от гор,
стояла ферма, стояла ферма,
а возле фермы пылал костёр.

В котле широком варилось что-то,
а рядом кто-то сидел-мечтал.
Котёл кипящий, огонь шумящий,
ему о чём-то напоминал.

Вот ночь настала, костра не стало,
последний уголь угас, погас,
и тот сидящий, в огонь смотрящий
он тоже скрылся, скрылся из глаз.

И мы не знаем, что с ним случилось,
был или не был он на земле,
что в тихом сердце его творилось
и что варилось в его котле.

Новелла Матвеева
1961

V

Вот
и всё,
            всем сказкам —
                                 конец.
Пусто.
           И тишина.
Смолкло биение
                      трёх сердец.
За ради какого ж
                       рожна?

Кабы спросить их —
                                 хоть поздно теперь —
Стоит
           оно
                      того?
На чаше одной —
                       миллиард потерь,
А на другой —
                      ничего!
Или
почти ничего,
                       и вот
В этом-то вот
                      «почти»
Прячется то,
                      что даёт завод,
Чтобы
            вперёд
                      пойти.
Плюнув на страх
                       и отринув боль,
Зная,
что правильно —
                                 так,
Собраться и сделать
                       свой шаг номер ноль,
Свой наиважнейший
                                 шаг.
В туман,
            в пустоту,
                      в опасность,
                                 в провал,
Ах если б кто смог заглянуть
На шаг вперёд,
                      и советы давал,
Насколько спокоен
                                 путь.
Но нет ни знаков,
                       ни вешек,
                                 ни троп,
Некому
            встать впереди.
Там – может, клад,
                        но скорее —
                                  гроб,
И оба зовут:
                      приди!
Прячутся в каждом
                       и трус
                                  и герой,
Ну-ка их —
            на алтарь!
Приди
           и найди,
                      разведай,
                                 вскрой
Мира скупого
                      ларь!

Трус сбежит,
                      а герой пойдёт —
Не сразу,
            но до конца.
А лавр или тёрн —
                       это как повезёт,
Ещё
доберись до венца…
Вот так и наш
                      студент
                                 разорвал
Сердце
            на лоскуты.
Всего лишь
                      формулы создавал
Для дела
            своей
                      мечты.
Вот так и наш мастер
                      достиг высоты —
Слепящего
                      апогея,
Воздвиг маяк
                      неземной красоты
Для Вернера
                      и Сергея.
И даже налётчик
                       нашёл предел
И лыбится
                      в небосвод.
Ему-то
            что было до этих дел?
А вот…

Так где эти трое?
                      Мне скажут пусть!
Умер…
           Погиб…
                      Убит…
А что же
            начатый ими путь?
Вы знаете…
Путь открыт.


Владимир Маяковский
Автор: Иван Наумов
2011

Город братской любви

соседка скажет что они приходили
нашли повестку в дырке замка
соседка скажет что они позвонили
но не дождались шагов старика
грошовый счет в казенном конверте
за непогашенный мертвым ночник
ему не скрыться от нас после смерти
пока мы помним что он наш должник

мы живем в городе братской любви
братской любви братской любви

соседка скажет что он был домоседом
и очень громко стонал по ночам
пренебрегал ее разумным советом
и никогда не обращался к врачам
соседка скажет что его не любили
но вот не помнит почему и за что
соседка скажет как легко все забыли
досадный призрак в нелепом пальто

мы живем в городе братской любви
братской любви братской любви

Илья Кормильцев

Родившийся в эту ночь

я ехал в такси по пустому шоссе
с тобою один на один
и шофер говорил не тебе и не мне
про запчасти и про бензин
он включал только ближний свет
и видел одну ерунду
он не видел того
что ночное шоссе
упирается прямо в звезду
адрес был прост и понятен:
засыпанный снегом хлев
красное вино и белый хлеб -
они для тебя
родившийся в эту ночь

тот - кто дает нам свет
тот - тот кто дает нам тьму
и никогда не даст нам ответ
на простой вопрос - почему?
тот кто дает нам жизнь
тот кто дает нам смерть
кто написал нас всех как рассказ
и заклеил в белый конверт

я ехал в такси и от белых полей
поднимался искрящийся пар
как дыханье всех спящих под этой звездой
детей и супружеских пар
и таксист начиная творить чудеса
прикурил от ее лучей
я спросил: чей ты будешь,заснеженный мир?
и мир мне ответил: ничей...
я засмеялся от счастья
что его у меня не отнять
я разлил вино и хлеб разделил
и протянул таксисту
чтобы он вспомнил кто
родился в эту ночь

ты - тот кто дает нам тьму
и никогда не даст нам ответ
на простой вопрос - почему?
ты - тот кто дает нам жизнь
ты - тот кто дает нам смерть
ты написал нас всех как расказ
и заклеил в белый конверт

Илья Кормильцев

Последний человек на Земле

когда впервые за туманами запахло огнем
он стоял за околицей и видел свой дом
картошку в огороде и луг у реки
он вытер слезу и сжал кулаки
поставил на высоком чердаке пулемет
и записал в дневнике:"Сюда никто не войдет"

красные пришли и обагрили закат
белые пришли и полегли словно снег
синие как волны откатились назад
и все это сделал один человек
молившийся под крышей своим богам

но ночь подняла на башне черный свой стяг
их истинный цвет их подлинный флаг
три армии собрала на расправу она
три темных шеренги три дьявольских сна
три мертвых источника адских трех рек
что мог с ними сделать один человек?

сойдемся на месте где был его дом
где трава высока над древесным углем
и зароем нашу радость в этом черном угле
там где умер последний человек на Земле
молившийся под крышей своим богам

Илья Кормильцев

Иван Человеков

Иван Человеков был простой человек
и просто смотрел на свет
и "да" его было - настоящее "да"
а "нет" - настоящее "нет"
и он знал что с ним будет
с восьми до пяти и что будет после пяти
и если на пути становилась гора
он не пытался ее обойти
Иван Человеков возвращался домой
на площадке где мусоропровод
он увидел как из люка таращится смерть
и понял что завтра умрет
он взял свой блокнот и написал ей прийти
завтра ровно в двенадцать часов
он терпеть не мог несделаннх дел
и попусту сказанных слов

я знаю эту женщину:
одни ее зовут - свобода
другим она - просто судьба
и если для первых - она раба
вторым она - святая судья
я знаю эту женщину...
я знаю эту женщину...

Иван Человеков гладко выбрил лицо
надел лучший галстук и ждет
спокойный и светлый и струсила смерть
и забыла где он живет
он долго ждал но потом он устал
попусту ждать и ушел
и встречая смерть он не здоровался с ней
как со всеми кто его проколол

я знаю эту женщину:
одни ее зовут - свобода
другим она - просто судьба
и если для первых - она раба
вторым она - святая судья
и первые пытаются взять ее в плен
и заставить стирать им носки
но вторые знают что тлен это тлен
и живут без особой тоски

Илья Кормильцев

Мой брат Каин

мой брат Каин был в далекой стране
защищал там детей и пророков
мой брат Каин вернулся спасать
Россию от масонов и рока
мой брат Каин за военный порядок
и за железную власть
Каин тяжко контужен и не спит на кровати
потому что боится упасть
и когда он выходит в двенадцать часов
пьяный из безалкогольного бара
лунный свет станет красным на десантном ноже
занесенном для слепого удара

когда он ревет кровь течет из-под век
когда он смеется у него не все на месте
он уже не человек
он уже не человек

мой брат Каин он все же мне брат
каким бы он не был - брат мой Каин
он вернулся домой - я открыл ему дверь
потому что он болен и неприкаян
он ловит в воздухе духов рукой
но натыкается только на нас
мой брат Каин все равно нас погубит
потому что у Каина больше нет глаз

когда он ревет кровь течет из-под век
когда он смеется у него не все на месте
он уже не человек
он уже не человек

Илья Кормильцев

Позднее лето
Я вообще завишу от погоды —
Как гипертоник, да, хоть я и не,—
Сильней, чем от общественной свободы
И от числа погибших на войне.

А. Г.

1. (На мотив «Фонариков»)

Какое пышное, торжественное лето,
Какая наглая, беспечная жара,
Деревья сытого, ликующего цвета
В квадрате пыльного московского двора!
О сочетание, которым славен август,—
Тревожно, празднично, цветуще и мертво!
Оно мне нравится, хоть я ему не нравлюсь,
Но мне взаимности не нужно от него.

Как пахнут Азией арбузы, груши, дыни,
Какими бучами и паузой какой!
Какие шахские, багдадские твердыни
Роятся тучами над Яузой-рекой!

Всей этой лености на грани новой смуты,
Всей этой роскоши и пыльному рванью,
Всей этой бренности – осталось полминуты,
Но до чего она беспечна на краю!

Я, если что, всегда завидовал природе,
Ее животному, пещерному уму,
Ее терпению, свободе, несвободе,
Ее доверию к неведомо кому.
Кошачьей вольнице нужна причина, что ли?
Собачья преданность не ведает торгов.
Есть ситуации, когда свобода воли
Скорей проклятие богов, чем дар богов.

Я в том же статусе – и сетовать не вправе,
Я в том же возрасте, на том же рубеже,
Я к той же гибели несусь в ее составе,
И запах тления мне чудится уже.
Нагие станции вприглядку, чай вприкуску,
Провалы памяти, седая борода,—
Я с той же скоростью качусь к тому же спуску,
И дай мне Бог того же мужества тогда.

Две строчки

Из записной потертой книжки
Две строчки о бойце-парнишке,
Что был в сороковом году
Убит в Финляндии на льду.
Лежало как-то неумело
По-детски маленькое тело.
Шинель ко льду мороз прижал,
Далеко шапка отлетела.
Казалось, мальчик не лежал,
А все еще бегом бежал
Да лед за полу придержал…
Среди большой войны жестокой,
С чего — ума не приложу,
Мне жалко той судьбы далекой,
Как будто мертвый, одинокий,
Как будто это я лежу,
Примерзший, маленький, убитый
На той войне незнаменитой,
Забытый, маленький, лежу.

Александр Твардовский
1943

* * *

Какое там искусство может быть,
Когда так холодно и страшно жить.
Какие там стихи — к чему они,
Когда, как свечи, потухают дни,
Когда за окнами и в сердце тьма,
Когда ночами я схожу с ума
От этой непроглядной темноты,
От этой недоступной высоты.

Вот я встаю и подхожу к окну,
Смотрю на сад, на тёмную луну,
На звёзды, стынущие в вышине,
На этот мир, уже ненужный мне.
Прислушиваюсь к шёпоту часов,
Прислушиваюсь к шороху шагов.
Какое там безсмертие — пуста
Над миром ледяная высота.


Владимир Смоленский
1930

* * *

Нет, не воем полночной сирены,
Не огнем, не мечом, не свинцом,
Не пальбой, сотрясающей стены,
Не угрозой, не близким концом —

Ты меня побеждаешь иначе,
Беспросветное время войны:
Содроганьем в безропотном плаче
Одинокой сутулой спины,

Отворотом солдатской шинели,
Заколоченным наспех окном,
Редким звуком шагов на панели
В наступившем молчаньи ночном.

Юрий Мандельштам
19??

Ничего не вернуть…

Ничего не вернуть. И зачем возвращать?
Разучились любить, разучились прощать,
Забывать никогда не научимся...

Спит спокойно и сладко чужая страна.
Море ровно шумит. Наступает весна
В этом мире, в котором мы мучимся.

Георгий Иванов
19??

Я родился в Москве. Я дыма

Я родился́ в Москве. Я дыма
Над польской кровлей не видал,
И ладанки с землей родимой
Мне мой отец не завещал.

России – пасынок, а Польше –
Не знаю сам, кто Польше я.
Но: восемь томиков*, не больше, –
И в них вся родина моя.

Вам – под ярмо ль подставить выю
Иль жить в изгнании, в тоске.
А я с собой свою Россию
В дорожном уношу мешке.

Вам нужен прах отчизны грубый,
А я где б ни был – шепчут мне
Арапские святые губы
О небывалой стороне.


Владислав Ходасевич
1923

*собрание сочинений Александра Пушкина в 8-ми томах начала XX века

«Меркнут знаки Зодиака»

Меркнут знаки Зодиака
Над просторами полей.
Спит животное Собака,
Дремлет птица Воробей.
Толстозадые русалки
Улетают прямо в небо,
Руки крепкие, как палки,
Груди круглые, как репа.
Ведьма, сев на треугольник,
Превращается в дымок.
С лешачихами покойник
Стройно пляшет кекуок.
Вслед за ними бледным хором
Ловят Муху колдуны,
И стоит над косогором
Неподвижный лик луны.

Меркнут знаки Зодиака
Над постройками села,
Спит животное Собака,
Дремлет рыба Камбала,
Колотушка тук-тук-тук,
Спит животное Паук,
Спит Корова, Муха спит,
Над землей луна висит.
Над землей большая плошка
Опрокинутой воды.

Леший вытащил бревешко
Из мохнатой бороды.
Из-за облака сирена
Ножку выставила вниз,
Людоед у джентльмена
Неприличное отгрыз.
Все смешалось в общем танце,
И летят во сне концы
Гамадрилы и британцы,
Ведьмы, блохи, мертвецы.

Кандидат былых столетий,
Полководец новых лет,
Разум мой! Уродцы эти –
Только вымысел и бред.
Только вымысел, мечтанье,
Сонной мысли колыханье,
Безутешное страданье, –
То, чего на свете нет.

Высока земли обитель.
Поздно, поздно. Спать пора!
Разум, бедный мой воитель,
Ты заснул бы до утра.
Что сомненья? Что тревоги?
День прошел, и мы с тобой –
Полузвери, полубоги –
Засыпаем на пороге
Новой жизни молодой.

Колотушка тук-тук-тук,
Спит животное Паук,
Спит Корова, Муха спит,
Над землей луна висит.
Над землей большая плошка
Опрокинутой воды.
Спит растение Картошка.
Засыпай скорей и ты!

Николай Заболоцкий
1929

Властителям и судиям

Восстал всевышний бог, да судит
Земных богов во сонме их;
Доколе, рек, доколь вам будет
Щадить неправедных и злых?

Ваш долг есть: сохранять законы,
На лица сильных не взирать,
Без помощи, без обороны
Сирот и вдов не оставлять.

Ваш долг: спасать от бед невинных,
Несчастливым подать покров;
От сильных защищать бессильных,
Исторгнуть бедных из оков.

Не внемлют! видят — и не знают!
Покрыты мздою очеса:
Злодействы землю потрясают,
Неправда зыблет небеса.

Цари! Я мнил, вы боги властны,
Никто над вами не судья,
Но вы, как я подобно, страстны,
И так же смертны, как и я.

И вы подобно так падете,
Как с древ увядший лист падет!
И вы подобно так умрете,
Как ваш последний раб умрет!

Воскресни, боже! боже правых!
И их молению внемли:
Приди, суди, карай лукавых,
И будь един царем земли!

Гаврила Романович Державин
1780

По несчастью или к счастью,
Истина проста:
Никогда не возвращайся
В прежние места.

Даже если пепелище
Выглядит вполне,
Не найти того, что ищешь,
Ни тебе, ни мне.

Путешествие в обратно
Я бы запретил
И прошу тебя, как брата,
Душу не мути.

А не то рвану по следу
Кто меня вернёт?
И на валенках уеду
В сорок пятый год.

В сорок пятом угадаю
Там, где — боже мой,
Будет мама молодая
И отец живой.

Геннадий Шпаликов
1974

Дунайская фантазия

Как бы мне сейчас хотелось в Вилкове вдруг очутиться!
Там — каналы, там — гондолы, гондольеры.
Очутиться, позабыться, от печалей отшутиться:
ими жизнь моя отравлена без меры.

Там побеленные стены и фундаменты цветные,
а по стенам плющ клубится для оправы.
И лежат на солнцепёке безопасные, цепные,
показные, пожилые волкодавы.

Там у пристани танцуют жок, а может быть, сиртаки:
сыновей своих в солдаты провожают.
Всё надеются: сгодятся для победы, для атаки,
а не хватит — сколько надо, нарожают.

Там опять для нас с тобою дебаркадер домом служит.
Мы гуляем вдоль Дуная, рыбу удим.
И объятья наши жарки, и над нами ангел кружит
и клянётся нам, что счастливы мы будем.

Как бы мне сейчас хотелось очутиться в том, вчерашнем,
быть влюблённым и не думать о спасенье,
пить вино из чёрных кружек, хлебом заедать домашним,
чтоб смеялась ты и плакала со всеми.

Как бы мне сейчас хотелось ускользнуть туда, в начало,
к тем ребятам уходящим приобщиться.
И с тобою так расстаться у дунайского причала,
чтоб была ещё надежда воротиться.


Булат Окуджава
24 января 1985

На Страстной

Ещё кругом ночная мгла.
Ещё так рано в мире,
Что звёздам в небе нет числа,
И каждая, как день, светла,
И если бы земля могла,
Она бы Пасху проспала
Под чтение Псалтыри.

Ещё кругом ночная мгла.
Такая рань на свете,
Что площадь вечностью легла
От перекрёстка до угла,
И до рассвета и тепла
Ещё тысячелетье.

Ещё земля голым-гола,
И ей ночами не в чем
Раскачивать колокола
И вторить с воли певчим.

И со Страстного четверга
Вплоть до Страстной субботы
Вода буравит берега
И вьёт водовороты.

И лес раздет и непокрыт,
И на Страстях Христовых,
Как строй молящихся, стоит
Толпой стволов сосновых.

А в городе, на небольшом
Пространстве, как на сходке,
Деревья смотрят нагишом
В церковные решётки.

И взгляд их ужасом объят.
Понятна их тревога.
Сады выходят из оград,
Колеблется земли уклад:
Они хоронят Бога.

И видят свет у Царских врат,
И чёрный плат, и свечек ряд,
Заплаканные лица -
И вдруг навстречу Крестный ход
Выходит с плащаницей,
И две берёзы у ворот
Должны посторониться.

И шествие обходит двор
По краю тротуара,
И вносит с улицы в притвор
Весну, весенний разговор
И воздух с привкусом просфор
И вешнего угара.

И март разбрасывает снег
На паперти толпе калек,
Как будто вышел человек,
И вынес, и открыл ковчег,
И всё до нитки роздал.

И пенье длится до зари,
И, нарыдавшись вдосталь,
Доходят тише изнутри
На пустыри под фонари
Псалтырь или Апостол.

Но в полночь смолкнут тварь и плоть,
Заслышав слух весенний,
Что только-только распогодь -
Смерть можно будет побороть
Усильем Воскресенья.

Борис Пастернак
1946

взято отсюда: открыть

2024/02/19 февраль 2024

Теперь далеко отсюда пустая стоит могила. Мы ждали, что будет чудо, а это оно и было. Оно говорило с нами, бесплатно дарило веру поступками и словами, иронией и примером. Для нас исполнялась снова библейская злая драма, когда исцеляют словом и гонят барыг из храма, где нравятся миллионам, идут по статьям предвзятым, сдаются Синедриону, чтоб в пятницу быть распятым — за то, что не терпят фальши, за то, что горят за дело. И кто удивлён, что дальше исчезло земное тело? А дух оживёт в экранах и встанет живой иконкой, и будут дрожать тираны под толстой бетонной шконкой, а дух растворится в слове, в краю бесконечной дури, в стране палачей и крови, в культуре убийц и тюрем, где оттепель сходит в осень, где шутки звучат всё реже, где правду не произносят, а тоже зачем-то режут, где бес марширует голым и трудно его не видеть, где учат дворы и школы заткнуться и ненавидеть, где люди, простые люди, запутавшись в быте склочном, не знают, что дальше будет, и верят каналам сточным. А те, кто увидел чудо, закрыли на кухнях двери, втыкают иголки вуду, читают псалмы и верят, что камень в груди убийцы, трусливой холодной твари, однажды закончит биться и миру покой подарит, и в небо сорвутся тромбы багровых кремлёвских башен и сразу затихнут бомбы на землях соседских пашен, потом отгремят балеты, потом побегут сучата, и воздух запахнет летом, и можно уйти из чата. И словно тепло и воду, антенну и газ со светом, к нам в дом подведут свободу, раз ты говорил об этом... Но время придёт, рассудит, сорвёт с палачей одежды, и сделают это люди, которым ты дал надежду.

КУСТ

Евангелие от куста жасминового,
Дыша дождем и в сумраке белея,
Среди аллей и звона комариного
Не меньше говорит, чем от Матфея.

Так бел и мокр, так эти грозди светятся,
Так лепестки летят с дичка задетого.
Ты слеп и глух, когда тебе свидетельства
Чудес нужны еще, помимо этого.

Ты слеп и глух, и ищешь виноватого,
И сам готов кого-нибудь обидеть.
Но куст тебя заденет, бесноватого,
И ты начнешь и говорить, и видеть.

Александр Кушнер
1975

***

Сентябрь выметает широкой метлой
Жучков, паучков с паутиной сквозной,
Истерзанных бабочек, ссохшихся ос,
На сломанных крыльях разбитых стрекоз,
Их круглые линзы, бинокли, очки,
Чешуйки, распорки, густую пыльцу,
Их усики, лапки, зацепки, крючки,
Оборки, которые были к лицу.
Сентябрь выметает широкой метлой
Хитиновый мусор, наряд кружевной,
Как если б директор балетных теплиц
Очнулся — и сдунул своих танцовщиц.
Сентябрь выметает метлой со двора
За поле, за речку и дальше, во тьму,
Манжеты, застежки, плащи, веера,
Надежды на счастье, батист, бахрому.
Прощай, моя радость! До кладбища ос,
До свалки жуков, до погоста слепней,
До царства Плутона, до высохших слез,
До блеклых, в цветах, элизийских полей!

Александр Кушнер
1975