На несколько минут завис над фразой: «Культура устанавливает нормы, а институты порождают инициативу» (Ниал Фергюсон. Великое вырождение. Как разрушаются институты и гибнут государства). Базовый вопрос в книге - в чем причина деградации прежде работавших институтов и применима ли западная парадигма успеха к обществам Востока, показавшим с 1978 по 2012-й значимый экономический рывок. Фергюсон очень критически относится к инструментарию европейской бюрократии, к общеевропейским институтам, но рамочно в прочтении постоянно делаешь для себя вывод - брусчатка на мостовой и архитектурная гармония, полифония голосов и музыкальных произведений, бытовая вежливость и пр. сами по себе, без дополнительной артикуляции, утверждают нормы, чуждые лобового обскурантизма. В итоге мир критического мышления и методического сомнения задает возможность мыслить будто институты, рожденные в пространстве такого рода норм, порождают инициативу комплексного, многостороннего порядка. Часто это является большим конкурентным преимуществом, когда конкурировать приходится с носителями подобного или похожего кода. Но в ситуации брутальной конкуренции с миром, где функционирует иная культурная парадигма и, соответственно, иные нормы, эта комплексность и полифоничность становятся шлагбаумом перед разогнавшимся локомотивом. Иногда инициатива постулируется без участия ценных прежде институтов, а мир норм оказывается перевернут и не соотносится с фундаментально значимыми за рамками этой железной дороги культурными установлениями. Это кажется довольно банальным, но также банальным оказывается и естественный для внешнего осмысления этой ситуации этический вывод - «это плохо». Впрочем, этический вывод тут не применим, потому как исходная формула про культуру, нормы, институты и инициативу не работает в качестве уравнения. Ответ - депрессия, попытки собраться, принятие и, в лучшем случае, стремление разобраться с частью работающих норм и иначе работающих институтов при отягощенности знанием о том, как могли бы работать те, которым было позволено деградировать или оказаться разрушенными и отменеными. На языке обывателя это выражается в кристальной свежести формулах: «Какую страну просрали» и «Нам еще за Севастополь ответят».
Когда
Обнимаю тебя, родная
На лист смотрю, упавший,
Делаю скролл по экрану,
В землю шагаю степную,
Когда
Небо слышу гудящее,
Дым сигаретный выветриваю,
Свет выключаю в комнате,
Буквы пытаюсь видеть,
Фокус теряю верный
Когда
Чувствую волны ненависти,
Знаю, что падаю навзничь,
Все сливается в ночь единообразную
За словами не слышу жизни
Лишь одного хочу
Остановить смерть
Не умножать боль
Не обрывать нить
Ни поперек, ни вдоль
Обнимаю тебя, родная
На лист смотрю, упавший,
Делаю скролл по экрану,
В землю шагаю степную,
Когда
Небо слышу гудящее,
Дым сигаретный выветриваю,
Свет выключаю в комнате,
Буквы пытаюсь видеть,
Фокус теряю верный
Когда
Чувствую волны ненависти,
Знаю, что падаю навзничь,
Все сливается в ночь единообразную
За словами не слышу жизни
Лишь одного хочу
Остановить смерть
Не умножать боль
Не обрывать нить
Ни поперек, ни вдоль
Forwarded from Независимая газета
Независимая
Ольга Седакова: Совесть всегда говорит самым тихим голосом / Культура / Независимая газета
Разговор о времени, поэзии, друзьях и великих собеседниках. Где живет совесть? Как рождается «вторая культура»? Почему актуален Данте? Как просвещение и надежда определяют способ мышления? Прозаична ли подлинная свобода? Бибихин, Венедикт Ерофеев, Аверинцев…
Forwarded from Колесников. Русский пионер
Подполковник из награжденных, когда все награжденные окружили президента, попросил Владимира Путина пойти на выборы. Президент согласился. Остальные потом присоединились к просьбе
Привычки опираются на нейрохимические награды. Примерно на этой фразе из книги лауреата Пулитцеровской премии Чарлза Дахигга «Власть привычки» пришло уведомление - где-то в Георгиевском зале Кремля мужики со звездами обступили деда. Естественно, спонтанно, непринужденно, искренне. Без наигрыша и постановки. Первым, конечно, написал Андрей Колесников. Потом начался колокольный звон уведомлений. А в книжке дальше мелькали фразы. Какие-то обычные, заурядные по сути. «Чтобы изменить привычку, требуется осознанное решение это сделать». «Убийца-лунатик может утверждать, что не знал о своей привычке и поэтому не несет ответственности». Но - нет решения изменить привычку, есть знание о ее природе, и есть понимание: нейрохимических наград становится меньше. А потому будет возрастать доза.
Forwarded from Полка
8 декабря 2023 «Полка» потеряла свой дом: в здании на Большой Покровской, 48 произошел пожар.
Пострадали все книги, в субботу, 9 декабря их вывезли из помещения, в котором магазин находился больше 5 лет. Почитайте и посмотрите у товарища букиниста, как это было: в -25 вместе с еще одним нашим товарищем вчера они вывозили все книги.
Теперь мы ищем новое помещение. И нам очень нужна ваша помощь.
Можно оформить подписку на «Бусти» — https://boosty.to/polka
Помочь единоразово — https://www.donationalerts.com/r/polka_knig (или переводом, карта Сбербанка:
Номер 4276 4200 1931 3922
Александр Сергеевич Ш.).
«Полка» уже не книжный, а огромное сообщество. Мы хотим продолжить продавать прекрасные книги для вас.
За девять лет к нам присоединились более 45 000 читателей со всей России.
Сейчас важно сохранить то, что есть, и попробовать начать новую жизнь. Снова.
Пострадали все книги, в субботу, 9 декабря их вывезли из помещения, в котором магазин находился больше 5 лет. Почитайте и посмотрите у товарища букиниста, как это было: в -25 вместе с еще одним нашим товарищем вчера они вывозили все книги.
Теперь мы ищем новое помещение. И нам очень нужна ваша помощь.
Можно оформить подписку на «Бусти» — https://boosty.to/polka
Помочь единоразово — https://www.donationalerts.com/r/polka_knig (или переводом, карта Сбербанка:
Номер 4276 4200 1931 3922
Александр Сергеевич Ш.).
«Полка» уже не книжный, а огромное сообщество. Мы хотим продолжить продавать прекрасные книги для вас.
За девять лет к нам присоединились более 45 000 читателей со всей России.
Сейчас важно сохранить то, что есть, и попробовать начать новую жизнь. Снова.
Над страною звучит московский бит? Черта лысого. И снова «Седая ночь» - жалостливо? Да нет, ярмарочное что-то. Петр Лещенко? Нет, Лещенко великий, в нем драма. Снегоуборщик будто бы и ко времени, но в этом самом нелепом и непредусмотренном для обитания месте земного пространства - неоправданно суетлив. Кажется, он просто нарезает повороты вокруг пустого в этот час храма на Малой Грузинской. В какой час, ночь, утро, день? Укутавшись в шубейку и шарф в три оборота, бесцельно бредешь в сторону вокзала - через короткий ледяной день, полный осязаемой зимней никчемности; мимо дорогих прежде на считаные часы ночных переулков, где однажды чувствовал запах лавандового (да пусть даже и репейного) масла в волосах, не зная ничего, кроме четко фиксируемого желания почувствовать нечто вроде щемящей тоски, а может желания быть здесь с непраздной целью. В городе отдано все, прожита и потеряна жизнь, здесь оставалось место монолиту и спонтанным разрушениям - ты просто карточный домик. Кажется, здесь встречал после спектакля, а где же этот дешевый театр, который то ли снесли, то ли выветрили как полотенце на морозе? Щелчок хлопушки - уже переходишь мост на Ордынку, вдавливаешь белый снег во дворике Марфо-Мариинской обители милосердия. Лубочная Красная площадь с каруселью, здесь точно должна бы примерзнуть чья-то задница, еще и эти флажки и шарики, не меняющие своей формы и вишнево-золотистой расцветки уже лет десять. Гум - это резинка, резинка - чтобы никогда ничего не было. Удивительно естественная, монументальная зима - словно этот дядька в кресле «Ласточки», что сидит по диагонали. Аккуратно исполненная седая голова внезапного, но закономерно переходит в шею и туловище с монументальным животом. Зима, в которой не хочется смерти, осмысленной, но незаметной, когда тебя некому обнаружить в запертой квартире другого чужого, но такого родного города. Города, на языке которого ты даже не знаешь звучания слова «смерть». Необязательная констатация - оберегая других так легко теряешь. Избегаешь боль и умножаешь ее. Конструируешь степень опасности, возводя бастионы защиты. Так, что одиночество становится физически ощутимо - как сгустившийся, плывущий волной воздух, как запах или звук, плотный, неустранимый и всецело заполняющий весь предоставленный объем. Как это письмо, которое обещал порвать, сжечь, а все равно оставляешь в кармане. Как написано на полупрозрачной двери в другом чужом городе - ад сябе.
This media is not supported in your browser
VIEW IN TELEGRAM
Удивительный навык идти вместе с начальником в одном направлении, и в тот же момент быть на 90 градусов повернутым к нему. Я очень переживал, что г-жа Виртуозова не оправдает и ноги заплетутся в восьмерку. Но все блестяще.
Ненавистный стоит дом
В тишине земли беспросветной.
Заточенный декабрем в нем
Ты - скупой некролог газетный.
От того ты скуп, что слова
Как ангина тебя держат,
От того, что два раза два
Не четыре, а безнадежно.
В темноту неба брось боль -
Отзовется звезда гулом
От того, что земли юдоль,
Звезды пьяные караулят
А домашние - под шатром,
Все гоняют моих бесов,
Каждый свят, чтобы жечь дом,
Небо бить и бумагу резать.
В тишине земли беспросветной.
Заточенный декабрем в нем
Ты - скупой некролог газетный.
От того ты скуп, что слова
Как ангина тебя держат,
От того, что два раза два
Не четыре, а безнадежно.
В темноту неба брось боль -
Отзовется звезда гулом
От того, что земли юдоль,
Звезды пьяные караулят
А домашние - под шатром,
Все гоняют моих бесов,
Каждый свят, чтобы жечь дом,
Небо бить и бумагу резать.
Я куплю себе туфли к фраку,
Буду петь по ночам псалом
Заведу большую собаку.
Ничего, как-нибудь проживем.
А когда износятся туфли
И издохнет от старости пес
Пеплом станут в камине угли
Звезды с небом скует мороз
Будет ночь, словно льдинка, хрупкой,
Будет музыкой мрак дышать
На подстилке из старого фрака
Будет милый щенок лежать
Новый фрак повиснет на стуле
Пара туфель стоит у дверей
Жить по-новому очень трудно
Жить прошедшим еще трудней.
М. Булгаков
Буду петь по ночам псалом
Заведу большую собаку.
Ничего, как-нибудь проживем.
А когда износятся туфли
И издохнет от старости пес
Пеплом станут в камине угли
Звезды с небом скует мороз
Будет ночь, словно льдинка, хрупкой,
Будет музыкой мрак дышать
На подстилке из старого фрака
Будет милый щенок лежать
Новый фрак повиснет на стуле
Пара туфель стоит у дверей
Жить по-новому очень трудно
Жить прошедшим еще трудней.
М. Булгаков
Привет, чявалэ. Цыганская волшебная сказка - это интересный мир, где на словах существует безумная любовь. Эта любовь не уступает реальности ни на йоту, всегда идет с ней параллельным курсом, не претерпевая ущерба и не вторгаясь со своим уставом в контуры этой реальности. В этой сказке нет назидательности, но есть урок - перемена участи возможна, но за ней последует расплата. У этой платы есть свои границы, где цена часто оказывается несоразмерна приобретению. Здесь страсть соседствует с предельной рациональностью выживания и расчетом на завтрашний день, здесь у красоты есть свои физические границы и инверсии. Здесь нет безусловно доброго, но есть должное. Должное, которым можно поступаться, зная что возникнет новый контекст и новое обязательство может оказаться выигрышным только в очень близком горизонте. Это совсем не глянцевый мир, где эклектично соседствуют сюжеты и фольклорные образы тех территорий, где разворачивается действо. А разворачивается оно в непродолжительном переходе от того что здесь и сейчас к тому, что будет завтра. Но в этом завтра опять предстоит существовать как здесь и сейчас. В этой сказке нет трагедии, которую невозможно было бы пережить, но есть осознание трагедии и ее принятие. Ты таков, каков есть, со своими желаниями и страхами, но можешь быть другим. Став другим, ты непременно обретешь или потеряешь, ты можешь выиграть или остаться ни с чем. В мире этой волшебной сказки нет магии будущего, но есть опыт прошлого. Принимаемого от начала и до конца - с порядком вещей, извечной несправедливостью, хитростью и наивностью на грани глупости или отчаяния. Пусть даже это хитрость на пять минут. Пусть даже это отчаяние очерчено временем захода солнца или догорания костра. Завтра будет новый день, в этом дне у тебя будет новое небо и новое солнце. И не беда, что новыми они будут только в этом завтра. В череде этих дней они останутся самими собой. И ты дышишь ими, щуришься - так, как умеешь. А умеешь - так как можешь. Может быть искренне, может лукаво, может в русле установлений веками сложившегося быта. Разного, необязательного, но неустранимого. Звучит джелем, звучит фламенко, звучит городской романс. Где бы ты ни был - в кибитке, на берегу моря или в трактире. Ты и вода, и сосуд. Ты луч, и тень оставленная в стороне от него. Именно поэтому сюжет о Вайде и Руже, повторяемый в цыганском фольклоре, всякий раз такой постоянный и такой вариативный. Для себя я формулирую его урок так: надо просто научиться жить снова. А потом еще раз. И еще. Ведь все равно станешь рябиной у ворот, раскидистым дубом у дороги, вереском или калиной в поле. Хорошо - это не то что будет. Хорошо - длится теперь, или было вчера. Но все-таки - оно прекрасно. Даже будучи пыльным, ловкаческим нелепым или покрытым трещинами кракелюра на некогда зеркальной поверхности.