Прямо с пометкой молния и восклицательным знаком все как заведенные передают сообщения про этого давно утратившего авторитет дедушку. Довольно мерзко.

Я всегда поражался четкости новелл и историй братьев Тавиани, где не разжевывают слова до консистенции фарша, а и так понятно, хотя слова дне произнесены. Мне бы хотелось в 91 снять столь чисто и четко, как в Leonora addio. В прошлом году я смотрел не так много кино. Но что-то смотрел, и поскольку Прощай, Леонора - прямое посвящение умершему в 2018-м Витторио Тавиани, а самый гениальный фильм 20-го века их совместный с Паоло Хаос 1984-го - я увидел самую главную заключительную новеллу. Кристальную.

С Рождеством, друзья

Слаповский это человек, который всегда где-то был. Как часть моего Саратова, как московский успех, как порядочность и веселость, как мимолетная встреча в летнем городе на Волге, как умение изящно послать на хрен мразь, как пальто - не белое к счастью. Это очень грустное известие. Мне лично очень тяжело, без всяких там условностей, от осознания того, что Алексея больше нет. Где бы то ни было. Но уникальное солнечное чувство и нерв, они останутся навсегда. Я буду перечитывать время от времени.

Лидеру группы "АукцЫон" Леониду Федорову сегодня исполняется 60 лет. Я оособенно люблю эту его песню на стихи Александра Введенского. Она звучит в прощальном фильме Алексея Балабанова "Я тоже хочу".

Осматривая гор вершины,
их бесконечные аршины,
вином налитые кувшины,
весь мир, как снег, прекрасный,
я видел горные потоки,
я видел бури взор жестокий,
и ветер мирный и высокий,
и смерти час напрасный.

https://youtu.be/Psi0n9jkH6A

9 января 1923 года родился Борис Чичибабин (Полушин), русский поэт. 100 лет.

* * *
 
Исповедным стихом не украшен,
никому я не враг, не злодей.
За Кавказским отторженным кряжем
каждый день убивают людей.
 
Вся-то жизнь наша в смуте и страхе
и, военным железом звеня,
не в Абхазии, так в Карабахе
каждый день убивают меня.
 
Убивают людей, не считая,
и в приевшейся гонке годов
не держу перед злобой щита я
и давно уже к смерти готов.
 
Видно, без толку водит нас бес-то
в завирюхе безжизненных лет.
Никуда я не трогался с места –
дом остался, а родины нет.
 
Ни стихов там не слышно, ни мессы,
только митинга вечного гам,
и кружат нас мошнастые бесы
по истории бывшей кругам.
 
Из души нашей выжата воля,
к вечным книгам пропал интерес,
и кричу и не вижу того я,
кому нужен мой стих позарез.
 
И в зверином оскале и вое
мы уже не Христова родня,
и кричу и не вижу того я,
кто хотел бы услышать меня.
 
Не мои – ни пространство, ни время,
ни с обугленной вестью тетрадь.
Не под силу мне бренности бремя,
но от бесов грешно умирать.
 
Быть не может земля без пророка.
Дай же сил мне, – Кого-то молю, –
чтоб не смог я покинуть до срока
обречённую землю мою.

В Переделкино горит земля

Сюжет - мама, не горюй. Из психушки под Курском бегут два пациента и замерзают насмерть где-то на поселковом кладбище. Ну допустим, это такая ось событий. Ее можно мишурой облепить, дескать наркоманы были, тоскливо в поселке Искра в Новый год, но на кладбище зачем? Вот что лично меня может заставить лютой зимой на сельское кладбище прибежать? Действительно, только прострел в мозг. В июле - все понимаю - красить оградку в трагически черный, шишечки бронзовым подновлять. Туи смарагд от травы освобождать и вставлять яркие пластиковые цветы в землю. Так принято почему-то, чтобы именно яркие, и до невозможности пластиковые. А тут - январь. Ну и не из санатория сбежали. Как в песне Сергея Николаевича Чигракова - таков был тотем. Он был рожден, чтобы бежать. А мысль утром меня разбудила мрачная. Про полное отсутствие тяги к перемене мест и мучительную привязанность к географии присутствия. Эстетическую, визуальную, и что самое - душевную. Образы повседнева - они просто вгрызаются в меня за полгода жизни где бы то ни было. Словно татуировка на сердце, только с отчетливостью лазера. И вот я еще грущу об одной березке, наслаивается новый бережок, а тут уже и третье въелось - каждым своим камнем, песком и соснами на морском берегу, вечным туманом, за четверть час сменяющимся солнцем и лезвенно синим небом. Так что и вечность тумана - вопрос большой. И все эти образы начинают адскую борьбу за право доминировать. Наверное, поэтому люди пьют. Но это слабость. Вот и пальма подрастает в горшке новом. Гладишь, потом придется нанимать транспорт для репатриации пальмы.

⁃ Да кому он нужен этот пожарный шлем?
⁃ Как это кому? Пожарный шлем нужен всем мальчишкам. Тем более такой, послереволюционный, нэповского времени, с кокардой и чеканными топориками, почти как с греческим гребнем из конских волос, с медными окислами, кожаным ремешком и задним скатом до лопаток. А ты говоришь.
⁃ И куда он девался?
⁃ Сперли. Говорила же мама закрывай калитку на ключ. А что теперь отцу сказать - куда шлем подевал? Да он же его мне привез только потому, что сам от него в восторге был - так и вижу его с горящими глазами на барахолке какой-то. И главное, ну с чем я остался? Только с компостером из трамвая. Который скрутил после пятого урока, когда с трудов отпустили. Красный такой, чугунный. С ручкой и замысловатыми штырями, которые делают дырку в виде доминошной фигуры пять-три. Ты еще спроси зачем он мне нужен. Зачем я ключик на одиннадцать с собой в школу взял. Да чтобы открутить. На билетах же написано - без компостера не действительно. Жизнь без компостера недействительна потому что. Или эти пластины типографские из свинца зачем мне? Да потому что там портрет Элвиса и статья о нем из газеты. Газета уж истлела. А пластина эта у меня будет всю жизнь. А жизнь будет только с компостером. Вот так.

2 августа 2016, ЦДЛ