Уроборос Юнгера
Это не два пола, созданные друг для друга и дополняющие друг друга — это две незавершенности. Это два незнакомца, которые «путешествуют вместе» (coire) в вечном неизвестном измерении. Этот союз всегда терпит неудачу. Их элементы всегда разобраны. Половые…
О том же верлибр Владимира Бурича «Контакты»:
Мы сидим
улыбаемся
улыбками юродивых
влюбленных
Как унизительно не понимать другого
Сидим улыбаемся
Говорим через вакуум
расстояние
стекло
эпоху
Начинаешь не верить что
рюмка — рюмка
лампа — лампа
Все безымянно
Сидим
улыбаемся
Я бессилен проникнуть в его микрокосм
и заметил
что начинаю его изучать как биолог
комиссионер
охотник
Я на концерте иностранной речи
Мне больно
Моя голова набита канцелярскими скрепками латинских литер
#Бурич
Мы сидим
улыбаемся
улыбками юродивых
влюбленных
Как унизительно не понимать другого
Сидим улыбаемся
Говорим через вакуум
расстояние
стекло
эпоху
Начинаешь не верить что
рюмка — рюмка
лампа — лампа
Все безымянно
Сидим
улыбаемся
Я бессилен проникнуть в его микрокосм
и заметил
что начинаю его изучать как биолог
комиссионер
охотник
Я на концерте иностранной речи
Мне больно
Моя голова набита канцелярскими скрепками латинских литер
#Бурич
1
«Вздор! Я люблю, когда врут! Вранье есть единственная человеческая привилегия перед всеми организмами. Соврешь – до правды дойдешь! Потому я и человек, что вру. Ни до одной правды не добирались, не соврав наперед раз четырнадцать, а может, и сто четырнадцать, а это почетно в своем роде; ну, а мы и соврать-то своим умом не умеем! Ты мне ври, да ври по-своему, и я тебя тогда поцелую. Соврать по-своему – ведь это почти лучше, чем правда по одному по-чужому; в первом случае ты человек, а во втором ты только что птица!»
См. «Преступление и наказание»
#Достоевский
#Entwurf
Фрагмент о лжи — вероятно, лучшее, что есть в перенасыщенном Желанием монологе пьяного Разумихина, который тот произносит перед матерью и сестрой Раскольникова. В мире, где не субъект ведет слово, а слово ведет субъекта, ложь — не как единичное высказывание, что важно, а как цепочка высказываний, контекст, покров — наполняет язык речью больше, чем формальная правда. Вполне себе психоаналитическая оптика.
«Потому я и человек, что вру» смотрится как развитие декартовского сogito ergo sum. Человеческий субъект — не просто тот, кто мыслит, а тот, кто мыслит расколото, расщепленно. Кто лжет, хотя больше всего хотел бы не лгать.
См. «Преступление и наказание»
#Достоевский
#Entwurf
Фрагмент о лжи — вероятно, лучшее, что есть в перенасыщенном Желанием монологе пьяного Разумихина, который тот произносит перед матерью и сестрой Раскольникова. В мире, где не субъект ведет слово, а слово ведет субъекта, ложь — не как единичное высказывание, что важно, а как цепочка высказываний, контекст, покров — наполняет язык речью больше, чем формальная правда. Вполне себе психоаналитическая оптика.
«Потому я и человек, что вру» смотрится как развитие декартовского сogito ergo sum. Человеческий субъект — не просто тот, кто мыслит, а тот, кто мыслит расколото, расщепленно. Кто лжет, хотя больше всего хотел бы не лгать.
С детства большинство из нас воспитывают в мысли, что любой процесс в общем-то обратим. Если ты заболел, но правильно лечишься, делаешь то, что говорит мама, то скоро обязательно поправишься. Если ты кого обидел, то нужно только извиниться, и все будет, как прежде, даже лучше. Может, придется долго извиняться, даже на коленях постоять, но обязательно будет. Всегда есть возможность все переиграть, всегда есть время. Нужно только покаяться, исповедаться, сходить к психологу — измениться. И тебя простят. Неважно, кто — мать, любимая, Христос. И ты себя простишь. Разрыв будет снят. Все все поймут.
Но в какой-то момент ты вдруг обнаруживаешь, что некоторые разрывы, как ни старайся, не могут быть сняты. Что-то — довольно многое — нельзя исправить. Слова, такие важные, которые ты не успел, не решился тогда сказать, теперь говорить некому. Решение, которое ты так хотел принять, но все откладывал, сейчас уже никому не нужно. Обида, которую ты нанес любимой, пусть шрамом, но останется навсегда, а, скорее, будет жить в ней, прорастет и разъест собою все. Если ты убил кого-то или, наоборот, породил, от этого никуда не денешься, это найдет тебя, догонит, даже если будешь убегать. Можно сменить родину, партнершу, жену, уйти в монастырь, обсадиться наркотой, но все это останется с тобой. Даже если ты буквально, психотически расщепишься, запись останется.
Многое, очень многое, необратимо. И самое неприятное заключается в том, что ты поймешь это тогда, когда будет уже поздно. Проблема не в том, что человек или его фрагменты смертны, а в том, что они внезапно смертны. И это «внезапно» может быть запрятано глубоко в прошлом.
Слишком поздно. Всегда было. Всегда будет. Слишком поздно.
#Entwurf
Но в какой-то момент ты вдруг обнаруживаешь, что некоторые разрывы, как ни старайся, не могут быть сняты. Что-то — довольно многое — нельзя исправить. Слова, такие важные, которые ты не успел, не решился тогда сказать, теперь говорить некому. Решение, которое ты так хотел принять, но все откладывал, сейчас уже никому не нужно. Обида, которую ты нанес любимой, пусть шрамом, но останется навсегда, а, скорее, будет жить в ней, прорастет и разъест собою все. Если ты убил кого-то или, наоборот, породил, от этого никуда не денешься, это найдет тебя, догонит, даже если будешь убегать. Можно сменить родину, партнершу, жену, уйти в монастырь, обсадиться наркотой, но все это останется с тобой. Даже если ты буквально, психотически расщепишься, запись останется.
Многое, очень многое, необратимо. И самое неприятное заключается в том, что ты поймешь это тогда, когда будет уже поздно. Проблема не в том, что человек или его фрагменты смертны, а в том, что они внезапно смертны. И это «внезапно» может быть запрятано глубоко в прошлом.
Слишком поздно. Всегда было. Всегда будет. Слишком поздно.
#Entwurf
Фрагмент из Мак-Вильямс к теме факторов формирования патологического нарциссизма:
«Интересный взгляд на нарциссическую динамику представляет статья Марты Вольфенштейн «Возникновение морали торжества». В ней описывается, как в 1950-х годах либеральные интеллектуальные родители, повзрослевшие в трудные времена, транслировали своим детям сообщение о том, что они должны чувствовать себя плохо, если не достигнут полного торжества. Люди, чья свобода выбора была резко ограничена в результате какой-либо катастрофы (например, войны или гонений), особенно склонны посылать сигналы о том, что их дети должны прожить ту жизнь, которой у них никогда не было. Самые серьезные случаи происходили с детьми жертв Холокоста. Типично, что дети травмированных родителей вырастают со спутанной идентичностью и ощущением смутного стыда и пустоты. Сообщение о том, что «в отличие от меня, ты можешь иметь все,» является особенно деструктивным, так как никто не может иметь все; каждое поколение будет сталкиваться со своими собственными ограничениями. Унаследование такой нереалистичной цели калечит чувство самоуважения».
См. «Психоаналитическая диагностика»
#МакВильямс
«Интересный взгляд на нарциссическую динамику представляет статья Марты Вольфенштейн «Возникновение морали торжества». В ней описывается, как в 1950-х годах либеральные интеллектуальные родители, повзрослевшие в трудные времена, транслировали своим детям сообщение о том, что они должны чувствовать себя плохо, если не достигнут полного торжества. Люди, чья свобода выбора была резко ограничена в результате какой-либо катастрофы (например, войны или гонений), особенно склонны посылать сигналы о том, что их дети должны прожить ту жизнь, которой у них никогда не было. Самые серьезные случаи происходили с детьми жертв Холокоста. Типично, что дети травмированных родителей вырастают со спутанной идентичностью и ощущением смутного стыда и пустоты. Сообщение о том, что «в отличие от меня, ты можешь иметь все,» является особенно деструктивным, так как никто не может иметь все; каждое поколение будет сталкиваться со своими собственными ограничениями. Унаследование такой нереалистичной цели калечит чувство самоуважения».
См. «Психоаналитическая диагностика»
#МакВильямс
«Солярис», 1972 г., реж. Андрей Тарковский. Донатас Банионис в роли Криса Кельвина и Наталья Бондарчук в роли Хари.
#Filmkunst
#Filmkunst
Stoff
«Солярис», 1972 г., реж. Андрей Тарковский. Донатас Банионис в роли Криса Кельвина и Наталья Бондарчук в роли Хари. #Filmkunst
— Я совсем себя не знаю, не помню. Я закрываю глаза и /уже/ не могу вспомнить своего лица. А ты?
— Что?
— Ты все знаешь?
— Как каждый человек.
В «Солярисе» Тарковского есть фрагмент, в котором живой океан, принявший человеческую форму, спрашивает главного героя о том, за счет чего он способен выносить человеческое — существовать в тотальной зыбкости, в невозможности опереться ни на другого, ни на самого себя. Но тот просто не понимает этого вопроса. По существу, это недоумение и есть ответ: человеческий субъект способен выносить это лишь потому, что он просто не замечает эту зыбкость за воспроизводящимся фантазмом цельного и прозрачного для самого себя Я. В случаях пограничной и, тем более, психотической организации, когда Я испытывает дефицит цельности и буквально трещит по швам, вместо этого недоумения мы сталкиваемся с интенсивной тревогой.
Океан в образе Хари неслучайно упоминает в своем вопросе лицо. Психиатр Христиан Шарфеттер отмечал, что нос в соотношении с ртом и глазами является точкой центрирования субъектности, всегда подвижной и размытой. Представления о субъектности другого связаны с образом его лица. Равно как и образ собственного лица, еще более далекого, чем лицо другого, соотносится с представлениями о своем Я.
Свое лицо вообще, как мы знаем из Лакана, узнается через лицо другого, с его помощью, всегда во вторую очередь. Контуры собственной субъектности, границ своего, и, в первую очередь, тела, очерчиваются в раннем детстве на стадии зеркала через прокладывание контуров другого, вместе с ними, через. Потому другие ближе, чем собственная плоть. Особенно остро это переживается при интенсивной влюбленности. Или при расстройствах, связанных с паранойей.
#Entwurf
#Filmkunst
— Что?
— Ты все знаешь?
— Как каждый человек.
В «Солярисе» Тарковского есть фрагмент, в котором живой океан, принявший человеческую форму, спрашивает главного героя о том, за счет чего он способен выносить человеческое — существовать в тотальной зыбкости, в невозможности опереться ни на другого, ни на самого себя. Но тот просто не понимает этого вопроса. По существу, это недоумение и есть ответ: человеческий субъект способен выносить это лишь потому, что он просто не замечает эту зыбкость за воспроизводящимся фантазмом цельного и прозрачного для самого себя Я. В случаях пограничной и, тем более, психотической организации, когда Я испытывает дефицит цельности и буквально трещит по швам, вместо этого недоумения мы сталкиваемся с интенсивной тревогой.
Океан в образе Хари неслучайно упоминает в своем вопросе лицо. Психиатр Христиан Шарфеттер отмечал, что нос в соотношении с ртом и глазами является точкой центрирования субъектности, всегда подвижной и размытой. Представления о субъектности другого связаны с образом его лица. Равно как и образ собственного лица, еще более далекого, чем лицо другого, соотносится с представлениями о своем Я.
Свое лицо вообще, как мы знаем из Лакана, узнается через лицо другого, с его помощью, всегда во вторую очередь. Контуры собственной субъектности, границ своего, и, в первую очередь, тела, очерчиваются в раннем детстве на стадии зеркала через прокладывание контуров другого, вместе с ними, через. Потому другие ближе, чем собственная плоть. Особенно остро это переживается при интенсивной влюбленности. Или при расстройствах, связанных с паранойей.
#Entwurf
#Filmkunst
«Я вас бесконечно люблю. Дайте мне край вашего платья поцеловать, дайте! дайте! Я не могу слышать, как оно шумит».
См. «Преступление и наказание»
#Достоевский
#Fetzen
См. «Преступление и наказание»
#Достоевский
#Fetzen
Камю как-то заметил, что «человека делает человеком в большей степени то, o чём он умалчивает, нежели то, что говорит».
Эта мысль французского писателя, почти всегда слишком поверхностного, справедлива лишь с некоторыми коррективами. Человека делает человеком не просто то, о чем он умалчивает, а то, о чем он умалчивает перед самим собой. Вернее, насилуя язык, то, что в нем умалчивает себя перед ним. Именно этот онтологический разрыв, прошивающий собой все его существование, отличает человека как от животного, так и от машины.
#Entwurf
Эта мысль французского писателя, почти всегда слишком поверхностного, справедлива лишь с некоторыми коррективами. Человека делает человеком не просто то, о чем он умалчивает, а то, о чем он умалчивает перед самим собой. Вернее, насилуя язык, то, что в нем умалчивает себя перед ним. Именно этот онтологический разрыв, прошивающий собой все его существование, отличает человека как от животного, так и от машины.
#Entwurf
«Двое». Виктор Попков. 1964
Post coitum animal triste est — каждое животное печально после полового акта — высказывание, восходящее к греческому врачу Галену.
С этой картиной Попкова у меня почему-то всегда ассоциировался фрагмент из бердяевского «Смысла творчества»: «В самой глубине сексуального акта, полового соединения скрыта смертельная тоска. В рождающей жизни пола есть предчувствие смерти. То, что рождает жизнь, — несет с собой и смерть. Радость полового соединения — всегда отравленная радость. Этот смертельный яд пола во все времена чувствовался как грех. В сексуальном акте всегда есть тоска загубленной надежды личности, есть предание вечности временному».
Впрочем, едва ли Бердяев со своей фиксацией на андрогинности вообще что-либо понимал в сексе. Куда изящнее на эту тему рассуждала Сабина Шпильрайн, создавшая концепт амбивалентности сексуального.
#Entwurf
Post coitum animal triste est — каждое животное печально после полового акта — высказывание, восходящее к греческому врачу Галену.
С этой картиной Попкова у меня почему-то всегда ассоциировался фрагмент из бердяевского «Смысла творчества»: «В самой глубине сексуального акта, полового соединения скрыта смертельная тоска. В рождающей жизни пола есть предчувствие смерти. То, что рождает жизнь, — несет с собой и смерть. Радость полового соединения — всегда отравленная радость. Этот смертельный яд пола во все времена чувствовался как грех. В сексуальном акте всегда есть тоска загубленной надежды личности, есть предание вечности временному».
Впрочем, едва ли Бердяев со своей фиксацией на андрогинности вообще что-либо понимал в сексе. Куда изящнее на эту тему рассуждала Сабина Шпильрайн, создавшая концепт амбивалентности сексуального.
#Entwurf
«... аналогия Фрейда между археологическими раскопками и психоанализом окажется полезной, если считать, что мы добываем факты, касающиеся не столько первобытной цивилизации, сколько первобытного бедствия.
Ценность фрейдовской аналогии снижена, поскольку в анализе мы сталкиваемся не столько с застывшей ситуацией, допускающей неспешное изучение, но с
катастрофой, которая остается живой и активной, и в то же самое время еще не способна разрешиться состоянием покоя
».
См. «Нападения на связь»
#Бион
В свете /насколько вообще может светить черное солнце/, как сформулировал Лакан, «бездонной утраты, глубочайшего и непременного измерения человеческой жизни», любое объектное отношение оказывается неизбежно дефицитарным. Его либо просто не хватает, либо слишком не хватает. Это хорошо выразил в своем верлибре Владимир Бурич:
зачем обнимать
если нельзя задушить
зачем целовать
если нельзя съесть
зачем брать
если нельзя взять навсегда
с собой
туда
в райский сад
#Бурич
зачем обнимать
если нельзя задушить
зачем целовать
если нельзя съесть
зачем брать
если нельзя взять навсегда
с собой
туда
в райский сад
#Бурич
Видишь, это любовь, как жестокий обряд,
Убивает, что может, но будет весна.
Сводки новые ужасы говорят,
А над нами как будто бы тишина.
Это важно, по сути, предел исчез
И пейзаж из окошка уже незнаком.
Только слово, поступок и этот жест,
Только чёрный, как уголь, как телефон,
Как анархии флаг — чёрный, пристальный взгляд —
Это смотрит вселенная изнутри.
Сводки разные ужасы говорят,
В небе, будто военные корабли,
Облака. Дай мне руку, ведь это проверка на срок,
На усилие, на расстановку судьбы —
Потому что любовь никакой не итог,
А слепой поводырь для таких же слепых.
#Никонов
Убивает, что может, но будет весна.
Сводки новые ужасы говорят,
А над нами как будто бы тишина.
Это важно, по сути, предел исчез
И пейзаж из окошка уже незнаком.
Только слово, поступок и этот жест,
Только чёрный, как уголь, как телефон,
Как анархии флаг — чёрный, пристальный взгляд —
Это смотрит вселенная изнутри.
Сводки разные ужасы говорят,
В небе, будто военные корабли,
Облака. Дай мне руку, ведь это проверка на срок,
На усилие, на расстановку судьбы —
Потому что любовь никакой не итог,
А слепой поводырь для таких же слепых.
#Никонов
Юлия Кристева вслед за Лаканом обращала внимание на то, что предельным выражением рационалистической традиции наравне с Кантом является де Сад. В сконструированных им жестоких мирах не осталось ни отвращения, ни ужаса, ни тайны — лишь прозрачно-чистая поверхность наслаждения. Наслаждения, освобожденного от какого-либо стеснения за то, что оно является насилием.
#Кристева
#Entwurf
«Оргия у де Сада, совпадающая со всем гигантским объемом философии, в том числе даже будуарного характера, не имела ничего от
отвратительного
. Упорядоченная, риторическая и, с этой точки зрения, правильная, она расширяет Смысл, Тело и Мир, но не несет ничего отталкивающего: все для нее называемо, всякое названо. Сценарий де Сада объединяет: для него нет ничего внешнего, немыслимого, негетерогенного. Он, будучи рациональным и оптимистичным, не исключает. Другими словами, он не признает ничего святого и в этом смысле оказывается антропологическим и риторическим основанием атеизма».
См. «Силы ужаса. Эссе об отвращении»
#Кристева
#Entwurf
«Я встретил этого мужчину и его жену вчера, немного позже полудня. От порыва ветра шелковое покрывало как раз распахнулось, и на миг мелькнуло ее лицо. На миг — мелькнуло и сразу же снова скрылось — и, может быть, отчасти поэтому ее лицо показалось мне ликом бохдисаттвы. И я тут же решил, что завладею женщиной, хотя бы пришлось убить мужчину.
Вам кажется это страшно? Пустяки, убить мужчину — обыкновенная вещь! Когда хотят завладеть женщиной, мужчину всегда убивают. Только я убиваю мечом, что у меня за поясом, а вот вы все не прибегаете к мечу, вы убиваете властью, деньгами, а иногда просто льстивыми словами. Правда, крови при этом не проливается, мужчина остается целехонек — и все-таки вы его убили. И если подумать, чья вина тяжелей — ваша или моя — кто знает?! /ироническая усмешка/»
См. «В чаще»
#Акутагава
Рассказ «В чаще» был опубликован в 1922 году. В 1950 году по его мотивам Акира Куросава снимет «Расёмон».
Вам кажется это страшно? Пустяки, убить мужчину — обыкновенная вещь! Когда хотят завладеть женщиной, мужчину всегда убивают. Только я убиваю мечом, что у меня за поясом, а вот вы все не прибегаете к мечу, вы убиваете властью, деньгами, а иногда просто льстивыми словами. Правда, крови при этом не проливается, мужчина остается целехонек — и все-таки вы его убили. И если подумать, чья вина тяжелей — ваша или моя — кто знает?! /ироническая усмешка/»
См. «В чаще»
#Акутагава
Рассказ «В чаще» был опубликован в 1922 году. В 1950 году по его мотивам Акира Куросава снимет «Расёмон».
«Основные слова суть не отдельные слова, но пары слов... Когда говорится Ты, говорится и Я сочетания Я-Ты. Когда говорится Оно, говорится и Я сочетания Я-Оно... Сосредоточение и сплавление в целостное существо не может осуществиться ни через меня, ни без меня: я становлюсь Я, соотнося себя с Ты, становясь Я, я говорю Ты. Всякая действительная жизнь есть встреча».
См. «Два образа веры»
#Бубер
В общем, как заметил Лакан,«только с места Другого открывается истина субъекта».
См. «Два образа веры»
#Бубер
В общем, как заметил Лакан,«только с места Другого открывается истина субъекта».
В «Археологии русской смерти» Сергей Мохов отмечает любопытную метаморфозу, произошедшую в России с означающими траура. Разнообразные трудности, связанные с погребением, воспринимаются большинством россиян не как нечто, что необходимо преодолеть, чтобы получить доступ к некой социальной практике скорби, а как буквально неотъемлемая часть самого ритуала прощания. Иначе говоря, превозмогание издержек от разъебанной похоронной инфраструктуры в России приобрело самостоятельную символическую ценность, стало формой прощания. Таким образом получается, что российская скорбь держится на перманентном ремонте того, что отремонтировать в полной степени просто невозможно.
#Мохов
#Entwurf
«В книге «Русские разговоры» Нэнси Рис описывает, как во время перестройки простые люди обсуждали повседневные трудности. Она отмечает, что главным мотивом этих разговоров являются жалобы, которые она называет «литаниями»: «Литании — это речевые периоды, в которых говорящий излагает свои жалобы, обиды, тревоги, несчастия, болезни, утраты». Рис обращает внимание, что «литании» выстраиваются по схеме сказочных сюжетов, где герой литании (как правило, сам рассказчик) встречается с множеством трудностей, преодолевает их и оказывается победителем. Как отмечает Рис, даже простой поход в магазин за продуктами превращается в повествовании рассказчика в приключение с открытым финалом. Рис полагает, что «литании» являются основой коммуникационной среды постсоветской культуры, а трудности — неким желанным состоянием.
Я полагаю, что при взаимодействии с похоронной инфраструктурой реализуется тот же принцип, что и в «литаниях», — преодоление трудностей, то есть инфраструктурной дисфункциональности и сбоев. Образы поломки актуализируются в практиках и разговорах как нечто естественное и даже желанное, и при этом именно преодоление становится центральным элементом похоронного ритуала.
Инфраструктурная дисфункциональность в чем-то дублирует предсмертные (и, возможно, посмертные) муки покойника: если близкий человек мучился, то и его родные должны разделить с ним трудности, страдая от несовершенства похоронной индустрии. Состояние инфраструктуры становится одним из кодов траурного ри туала, а тело и его перемещение — центральным элементом российских похорон. Дорога приобретает особое значение: тело нужно сопровождать в катафалке, обязательно находиться рядом с ним во время всех тягот и проблем, которые возникают на протяжении всего похоронного процесса».
См. «Археология русской смерти. Этнография похоронного дела в современной России»
#Мохов
#Entwurf
Еще совсем недавно «русский мир» ассоциировался с бессмысленной и беспощадной роскошью вечеринок, устраиваемых олигархами, с православными крестами и памятниками Ленину по поводу и без, с популярностью ВК и «Яндекса», с Пушкиным, который «наше все».
Сейчас это словосочетание — и для противников, и для симпатизантов — это прежде всего что-то про насилие, причем насилие очень корявое, инфантильное. По большей части иррациональное. Такое насилие отчаянно и нелепо, а потому даже обаятельно, что хорошо показал Балабанов в первом «Брате». Обаятельно потому, что слишком легко увидеть, какое желание лежит в его основании. Да, буду мучить – но для того, чтобы полюбили. Но проблема всякого насилия как раз в том и состоит, что, более-менее надежно давая нечто в короткой перспективе, в средней и долгой оно лишь еще сильнее отчуждает от любви, из тоски по которой рождается. Так ребенок с всей силы тискает морскую свинку, а потом плачет потому, что она больше не двигается.
#проходящее
Сейчас это словосочетание — и для противников, и для симпатизантов — это прежде всего что-то про насилие, причем насилие очень корявое, инфантильное. По большей части иррациональное. Такое насилие отчаянно и нелепо, а потому даже обаятельно, что хорошо показал Балабанов в первом «Брате». Обаятельно потому, что слишком легко увидеть, какое желание лежит в его основании. Да, буду мучить – но для того, чтобы полюбили. Но проблема всякого насилия как раз в том и состоит, что, более-менее надежно давая нечто в короткой перспективе, в средней и долгой оно лишь еще сильнее отчуждает от любви, из тоски по которой рождается. Так ребенок с всей силы тискает морскую свинку, а потом плачет потому, что она больше не двигается.
#проходящее
Рассыпается хронология. Тянешься в духовку за пирогом, но ты вынул его несколько часов назад. Берешь в руку стакан, но кофе там уже давно нет, только пустой холодный картон. Сидишь на кровати, как когда-то, смотришь в монитор и вдруг осознаешь, что поза – та же, но кровать другая, квартира обставлена иначе. Что, обернувшись, стариков ты уже не увидишь.
В такие моменты хорошо понимаешь, что образ линеарной, стройной хронологии – не более, чем коррелят образа цельного Я, проекция от него. Когда обнаруживаешь, что твое Я сшито из разных лоскутов, становится заметно, что эта общая линия очень хрупкая: каждый лоскут тяготеет к какому-то своему времени. И каждый живет с своей скоростью.
#Entwurf
В такие моменты хорошо понимаешь, что образ линеарной, стройной хронологии – не более, чем коррелят образа цельного Я, проекция от него. Когда обнаруживаешь, что твое Я сшито из разных лоскутов, становится заметно, что эта общая линия очень хрупкая: каждый лоскут тяготеет к какому-то своему времени. И каждый живет с своей скоростью.
#Entwurf
В какой-то момент все схлопнется. Поднимется страшный ветер, черное небо смешается с белой землей, удаленные обрывки сложатся в цельный текст, за всеми твоими женщинами проступит одна мутная фигура и ты вдруг вспомнишь, что именно увидел в том сне перед тем, как тебя выбросило в явь.
#Fetzen
#Fetzen