Готовясь, благодетели мои, к очередной лекции о раннем христианстве в моем курсе (https://stradarium.ru/chris), набрел на старый мой перевод одного интересного стихотворения Клавдиана, отменного поэта, обласканного императорской семьей около 400 года. Августин называл его "врагом имени Христова", может, за дело, а может по иным соображениям, геополитическим. Тем интереснее, что не всегда в людях того времени разберешь: во что они, собственно, верят, а что для них - игра ритма и метра.
Фрагмент красноречив, а перевод свой, старый и плохой, я поправил.

Клавдий Клавдиан (370-404). Стихотворение XXVII: Феникс. Стихи 101-110.

Сам ты наследник себе, там обретающий силы,
Где уготована смерть нам. Получаешь рожденье
В пепле костра, пусть умрет старость, а ты не уходишь,
Видевший все, что прошло, свидетель столетий круженья,
Знаешь, когда излились на недвижные скалы потоки
Бурные, все затопив, и пламя в какую годину,
Разбушевавшись, сожгло Фаэтоновых шалостей жертву:
Бич сей тебя миновал, один невредим ты остался
На укрощенной земле, и не дано тебя в пряжу
Паркам свою заплести – для тебя они вовсе безвредны.

За долготерпение же ваше (ибо самореклама надоедлива), вот вам два моих любимых феникса, которых я снял в лучшие годы приличной техникой: в прекрасном баптистерии Сан Джованни ин Фонте в Неаполе, V века, и в конхе апсиды базилики Свв. Косьмы и Дамиана на Римском форуме (юстиниановское время и, возможно, юстиниановские мастера).

Вчера на лекции о раннем христианстве я позволил себе немного вслед за Эрихом Ауэрбахом поразглагольствовать о той особой "простоте", с которой оба Завета рассказывают о событиях невероятной космической значимости. Одно из таких событий, как известно, встреча Авраама с тремя путниками в Мамврийской роще. Эта встреча - повествовательная основа догмата Троицы, и как повествование, историю, эту встречу долго (до Рублева или его безымянного современника, автора иконы) изображали художники. Сегодня утром встретил вот эту фреску IV века из катакомб на Латинской улице в Риме (via Latina). Все очень просто: видит Авраам, три чела мимо идут, "заходите", говорит и ручкой так поманил. И теленок тут как тут, к обеду. Ну и те такие, да давай заглянем, раз хозяин приглашает. Удивительно по-хозяйски так Авраам расселся, а посланники небесные - что три подростка. И это - ТРОИЦА? Фреска примерно современна Никейскому символу веры, где троический догмат собственно впервые вселенски и соборно закреплен. Поправьте меня, богословы, если я что-то упрощаю.

Не могу, благодетели, не поделиться хорошей новостью. Мой друг детства Лев Масиель Санчес (некоторым здесь знакомый), тот самый, что вместе со мной год назад открыл Страдариум курсом о русской архитектуре, написал на эту тему большую книгу, и она скоро выйдет. Кроме того, он завел ТГ-канал, где делится впечатлениями о поездках, которые сам же и организует. Ибо он - Лев Путешествующий ☝️

Дорогие все! Был в Иране две недели без соцсетей. Зато смог доделать всякие мелочи по моей книге. На нее открыт предзаказ, выйдет в конце ноября https://kiosk.shop/individuum-books/kupola-dvortsy-dk?utm_source=smm&utm_medium=post&utm_campaign=kupola

Продолжал думать о Троице. Ради этого поехал в соседнюю Монцу, где под землей хранятся иные диковины, собранные почитаемой здесь лангобардской королевой Теоделиндой и некоторыми ее наследниками. Среди прочего – тисненые ампулы, изготавливавшиеся в Иерусалиме до арабского завоевания, в них развозили по Средиземноморью масло из лампад, горевших над Гробом Господним. Понятно, что такие «сувениры» высоко ценились.

Так вот, на нескольких ампулах VII века изображено Вознесение. Сравните эти два: вы увидите, что на одном из них к обычной иконографии, сочетающей Вознесение с Пятидесятницей (апостолы и Мария), прибавлены Десница под троном Христа и голубь Святого Духа. Чтобы заметить разницу, поглядите на выставленную здесь же очень похожую ампулу с тем же сюжетом. Мне кажется, мастер, хорошо знакомый с монументальной живописью, попытался показать явление Троицы в момент Вознесения. Он предъявил ее символически: десница еще у иудеев (синагога в Дура Европос) считалась знаком присутствия невидимого Бога, Его голос. Ну и голубь – понятно.

Сравните более ранние, но очень авторитетные памятники. Вот гостеприимство Авраама на триумфальной арке базилики Девы Марии Старшей, Санта Мария Маджоре, главного богородичного храма Рима, построенного тогда же, когда в Эфесе в 431 году Мария была прославлена как Богородица (есть богословские нюансы по сравнению с Богоматерью). Путники сидят за столом, Авраам властно останавливает усмешку Сары, всё буднично. Но то, что Авраам увидел в них троическое божество, прямо показано тем, что наверху он же – умными очами – видит их в нимбах, а Сын выделен еще и световой мандорлой, как во время Преображения, описанного в Евангелиях.

Через сто лет, в равеннской базилике Св. Виталия, Сан Витале, путники опять преспокойно сидят за столом, но здесь же, в пресбитерии, изображены жертвы: сначала Исаака, затем Авеля и Мельхиседека. Это значит, что здесь Троица является уже в свете исполнения решения вневременного божественного совета – искупительной Жертвы. Эту жертву совершали здесь же, под этими мозаиками, на алтаре. Возможно, что «крестчатый» хлеб на столе у ангелов (хлеб как хлеб?) именно здесь, рядом с алтарем, напротив жертвоприношения Мельхиседека, воспринимался как евхаристический хлеб.

Великий историк христианского Андре Грабар в 1950-х годах читал в Национальной галерее в Вашингтоне лекции, ставшие затем прекрасной книгой о рождении христианской иконографии. Несмотря на то, что он наш соотечественник, книга до сих пор на русский не переведена, и ничего сопоставимого своими силами пока не создали – мы когнитивный суверенитет лелеем. Так вот Грабар немного по-барски заметил, что все эти ранние попытки отразить в живописи сложнейший догмат христианства не шибко удачны: тут путаница, там не «читается», всё как-то неуверенно, без следов серьезной преемственности. Ему было точно виднее, чем мне. Но я бы сегодня не стал говорить о «неудачах»: они старались.

Вдогонку к утреннему, просто чтобы понятно было, какого размера фляжки.

В XX столетии каждый второй крупный художник брался за религиозные темы, иногда в личном поиске, для себя или для «вечности», иногда выполняя заказ религиозной организации. Жоржа Руо можно считать христианским художником. Шагала все знают. Последним крупным произведением Матисса стала капелла Розария (или Четок) для сестер-доминиканок в Вансе, на Лазурном берегу (1949–1951). Ле Корбюзье в 1950–1955 годах воплотил свои зрелые эстетические принципы в паломнической церкви Нотр-Дам-дю-О в местечке Роншан, естественно, в бетоне. Чуть позднее многому у него научившийся Оскар Нимейер выстроил в новой столице Бразилии собор, тоже ставший символом страны (1958–1970).

Для многих не слишком религиозных, не воцерковленных художников Новейшего времени, даже для атеистов, использование мотивов христианского искусства, приемов и техник, предшествовавших Возрождению, было и остается формой диалога с чем-то для искусства само собой разумеющимся: абсолютом, вечностью, несказанным, небесным. После Второй мировой войны доминиканец Мари-Ален Кутюрье, прекрасно знавший и понимавший всех авангардистов по обе стороны Атлантики, призвал объединить усилия Католической церкви как института, простых верующих и художников, независимо (что очень важно!) от их убеждений, ради возрождения гуманизма в Европе. Его призывы были услышаны: и Роншанская капелла Ле Корбюзье, и капелла Матисса в Вансе — самые известные памятники этого движения, охватившего Запад.

К чему я все это? В сокровищнице Монцы я встретил вот такое странное на наш вкус распятие, созданное в 1950-х годах, совсем не большое. Мир вокруг креста словно вздрагивает от пореза. От ПОРЕЗА. Внимание: опрос! (трудный, есть слабая, но подсказка)