Никто из пожарных, поднимающихся по лестнице на крышу 3-го энергоблока, не осознает опасности в полной мере.

«Толком про радиацию мы не знали. А кто работал [на крыше], тот и понятия не имел», — делится водитель пожарной машины Григорий Хмель.

Впоследствии писатель Юрий Щербак спросит старшего пожарного Леонида Шаврея:

— А на учениях вас учили, как бороться с радиационной опасностью? Как [респираторы] «Лепестки» надевать?

— Никто об этом даже не говорил. Только учили, как с огнем бороться. Обычная работа. А чтобы какая-то связь с этим вот… никто и никогда даже и не говорил.

Старший инженер управления блоком Борис Столярчук кричит, что отказала арматура на технологических конденсаторах. Разбираться опять отправляют начальника прошлой смены Юрия Трегуба.

«Надо было в машзал. Но тут, конечно, что я увидел… В машзал нельзя было проскочить через дверь. Я открываю дверь — здесь обломки. Похоже, мне придется быть альпинистом. Крупные обломки валяются, крыши нет… Кровля машзала упала — наверно, на нее что-то обрушилось. Вижу в этих дырах небо и звезды, вижу, что под ногами куски крыши и черный битум, такой… пылевой. Думаю — ничего себе… откуда эта чернота? Такая мысль. Это что — на солнце так высох битум, покрытие? Или изоляция так высохла, что в пыль превратилась?

Потом я понял. Это был графит».

Начальник пожарной части, охраняющей ЧАЭС, Леонид Телятников прибывает на тушение:

«Увидел такое голубоватое свечение. Оно вначале красное, потом всё светлее, светлее и переходит уже в голубоватое. И оно с земли очень хорошо смотрится. Картина эта примагничивала, завораживала»

— Леонид Петрович, тут же и провода оборваны, могло убить, — беспокоится за начальника своей части пожарный Леонид Шаврей.

— Ну, не убило — значит остался жив, — по-солдатски отвечает Телятников.

Едва приехав на пожар, начальник части Телятников взбирается по лестнице на 20 метров и пытается стучать там в двери. Но все они заперты.

— Что такое? — спрашивает про этот шум пожарный Владимир Прищепа своего напарника.

— Да там Телятников двери выбивает, — шутит Леонид Шаврей.

Посмеявшись над своим начальником, пожарные Леонид Шаврей и Владимир Прищепа продолжают тушение крыши машинного зала.

«Она снова начала загораться, а мы снова сбивали. Водой так и не пользовались. Ходить было трудно, битум на крыше расплавился. Жарища такая… Чуть малейшее что, битум сразу же загорался от температуры. Это еще повезло, что быстро сработали, что нас туда направили… Если бы разгорелась крыша — это бы ужас был. Представить невозможно. Вся станция полетела бы. Наступишь — ногу нельзя переставить, сапоги вырывает. Ну, словом, расплавленная масса. Дыры были на крыше — она была пробита полностью, плиты падали, летели с 72-й отметки (72 метра над землей). И вся крыша усеяна какими-то кусками, светящимися, серебристыми. Ну, их отшвыривали в сторону. Вроде лежит, и вдруг раз — воспламенился», — вспоминает Шаврей.

Начальник пожарной части Леонид Телятников начинает корректировать расстановку сил и средств на решающих направлениях. Чтобы лучше рассмотреть направление движения огня, он поднимается на «71-ю отметку» (71 метр над землей).

«Я увидел, что горит в пяти местах на третьем блоке. Раз горит кровля — нужно тушить. А какое состояние в кабельных помещениях? Для нас это самое важное. Нужно было все обойти, посмотреть. Поэтому я все время бегал — пятую, восьмую отметку посмотрел, десятую отметку посмотрел. Мест много, станция очень большая, и везде надо было побывать», — вспоминает он.

«Когда авария случилась, несмотря на какие-то трения в карауле, несмотря ни на что, весь караул пошел за Правиком без оглядки, — с гордостью вспоминает начальник пожарной части № 2 Леонид Телятников. — Все чувствовали напряжение, чувствовали ответственность. Только назову, сразу подбегает: „Понял“. И даже не слушал до конца, потому что понимал, что надо делать. Ждал только команды. И ни один не дрогнул. Чувствовали опасность, но все поняли: нужно. Только сказал — надо быстро сменить. Бегом. Как до аварии бывало? „Чего я иду да почему?“ А здесь — ни слова, ни полслова, и буквально все выполнялось бегом. Это, собственно, самое главное было. Иначе пожар тушился бы очень долго и последствия могли быть значительно большими»

Из помещения под питательным узлом реактора, где снимал показания наладчик Владимир Шашенок, начинает идти постоянный вызов на вычислительный комплекс «Скала», с которым он договорился держать связь.

«Мы за трубку — никто не отвечает. Как потом оказалось, он ответить не мог, его там раздавило, у него ребра были поломаны, позвоночник смят», — вспоминает сотрудник «Скалы» Юрий Бадаев.

Открыв задвижку, Юрий Трегуб спешит обратно на щит управления. По дороге он узнаёт, что дозиметрист намерил там уже 1000 микрорентген в секунду.

«Я к йоду — йода нет. Вернее, йод там остался, но уже не было воды. В общем, что-то такое всухую выпил. То ли йод, которым примочки ставят, то ли что», — вспоминает Трегуб.

Врач скорой помощи Валентин Белоконь приезжает по вызову на горящую атомную станцию. На КПП экипаж встречает охранник:

— Куда едете?

— На пожар.

— А почему без спецодежды?

— А я откуда знал, что спецодежда нужна будет?

«Я без информации. В одном халате был. Апрельский вечер, тепло ночью. Даже без чепчика, без ничего», — вспоминает Белоконь.

Трегуб встречает Виктора Проскурякова — одного из инженеров-практикантов, по ошибке посланных Дятловым вручную опускать стержни в реактор.

— Ты помнишь свечение, что было на улице? — спрашивает он Трегуба.

— Помню.

— А почему ж ничего не делается? Наверно, расплавилась зона…

— Я тоже так думаю. Если в барабан-сепараторе нет воды, то это, наверно, схема «Е» (крышка реактора — прим.) накалилась, и от нее такой свет зловещий.

По приборам картина представляется Дятлову ужасной, но информации к действиям не дает. Он лично идет в реакторный зал, но не дойдя до него, встречает четверых операторов.

Один из них, Анатолий Кургуз (на фото), страшно обожжён. Кожа лица и рук свисает клочьями. Дятлов командует операторам срочно вести Кургуза в медпункт, куда уже должна подъехать скорая помощь.

Оператор Игорь Симоненко говорит Дятлову, что здание реакторного цеха разрушено. Тот выглядывает из окна.

«И увидел… Точнее не увидел, её не было — стены здания. По всей высоте от 70-й до 12-й отметки стена обрушилась», — вспоминает Дятлов.

К Дятлову подходит Юрий Трегуб, чтобы рассказать о странном свечении. «Пошли», — подавленно отвечает заместитель главного инженера.

Они спускаются по лестнице, выходят на улицу и идут вдоль 4-го энергоблока.

«Под ногами — черная какая-то копоть, скользкая, — вспоминает Юрий Трегуб прогулку с Дятловым. — Кто-то еще был с нами. Впереди Дятлов, я за ним, а третий увязался за нами — по-моему, кто-то из испытателей, из посторонних людей, любопытных. Я его чуть матом не отсылал, чтобы он не лез. Мне уже стало ясно, что здесь… Но он шел за нами. Если человек хочет…»

«Глаза бы мои не глядели на такое зрелище, — вспоминает Дятлов. — Кровли и двух стен цеха как не бывало. В помещениях через проёмы отсутствующих стен видны местами потоки воды, вспышки коротких замыканий на электрооборудовании, несколько очагов огня. Помещение газобаллонной разрушено, баллоны стоят наперекосяк»

Дятлов и Трегуб добираются до места, где наблюдается странное свечение.

— Это Хиросима, — говорит Трегуб.

Дятлов долго молчит. Затем наконец произносит:

— Такое мне даже в страшном сне не снилось.

«Он, видимо, был… Ну что там говорить. Авария огромных размеров», — вспоминает Трегуб.

Дятлов приходит на щит управления соседнего 3-го энергоблока спросить, мешает ли что работе. Пока он беседует с начальником смены Багдасаровым, лица операторов совершенно явно выражают вопрос:

«Что случилось?!»

Но они не произносят вслух ни одного вопроса.