Действительно (нет).

1. Miles Taylor — A Warning
2. John Bolton — The Room Where It Happened
3. Mary L. Trump — Too Much and Never Enough
4. Michael Cohen — Disloyal
5. Tim Miller — Why We Did It
6. David Cay Johnston — It’s Even Worse Than You Think
7. Rick Wilson — Everything Trump Touches Dies
8. Tim Alberta — American Carnage
9. Michael Lewis — The Fifth Risk
10. Peter Baker & Susan Glasser — The Divider
11. Liz Cheney — Oath and Honor
12. Geoffrey Kabaservice — Rule and Ruin
13. Stuart Stevens — It Was All a Lie

Чего только книга Болтона стоит, который у Рейгана и Голдуотера работал.

И это мы внутрипартийный дискурс 2020-2022 не берем.

Павел в комментариях корректирует мой тезис и приводит список книг с критикой Трампа от республиканцев. Хоть не все из них новы и написаны сторонниками респов – я признаю, что мое суждение здесь было слишком поспешным.

От себя также добавлю недавнюю статью Ричарда Хананьи, который скорее либертарианец, но все же.

Однако мой основной аргумент все еще в силе. Никто из критических голосов не повлиял на мейнстрим партии и Трамп был номинирован.

Самые долго продержавшиеся демократии.

На первом месте Римская республика — почти пятьсот лет. Затем США и Норвегия — больше двухсот.

Настоящие мужчины думают о Римской республике!

Источник.

Разложение диссидентов

У Штази была особенная стратегия по работе с инакомыслящими. Она называлась Zersetzung, что в переводе с немецкого означает «разложение». Агенты пытались разрушить личную жизнь, карьеру, а иногда даже психическое здоровье своей жертвы.

Жутким примером последнего может послужить история одной диссидентки. Когда она уходила, спецслужбы проникали к ней в дом и меняли вещи местами. В ходе нескольких визитов они переставили специи и горшки с цветами, переложили полотенца, заменили любимый чай на чай другой марки. Когда женщина рассказала об этом своим друзьям — они ей не поверили.

После такого Zersetzung диссиденты погружались в себя, и у них не оставалось времени на борьбу.

Прекрасная Россия альтернативного прошлого

Больше всего в истории я люблю сюжеты о развилках. Один такой встретил в книге Александра Эткинда о Уильяме Буллите, который в 30-е был послом США в СССР. В 1919 году, в самом начале своей карьеры, Буллит отправился в Россию с миссией, которая могла изменить ход истории.

Буллит вел переговоры с Лениным. Молодой дипломат получил от вождя письменное предложение мира. Красные были готовы немедленно заключить перемирие со всеми воюющими сторонами и признать правительство белых. Фактически это ограничило бы власть большевиков несколькими центральными регионами России. Ленин согласился на это, надеясь выиграть время.

Буллит считал соглашение с большевиками шансом изолировать революцию и не допустить дальнейшего распространения коммунизма. Он срочно вернулся в Париж, где шли Версальские переговоры, и представил проект договора. Однако нерешительный президент Вильсон так и не поддержал инициативу Буллита. Против также были Англия и Франция — они относились к большевикам крайне враждебно и наотрез отказались от всяких переговоров.

Шанс был упущен. Если бы он реализовался, то Россия могла бы быть совсем другой.

Дружба между мужчиной и женщиной — что говорят большие данные?

Ученые проанализировали 1,8 миллиарда профилей Facebook* , чтобы узнать, как часто дружат мужчины и женщины. Исследование показало, что в одних регионах это норма, а в других — исключение. И эти различия тесно связаны с экономикой, политической культурой и уровнем гендерных свобод.

Майкл Бейли и коллеги ввели специальный индекс — CGFR. Он сопоставляет долю женщин среди друзей у мужчин и женщин. Если показатель равен 1 — пол не играет роли в выборе онлайн-друзей. Если меньше — значит, мужчины чаще дружат с мужчинами, а женщины — с женщинами.

Самый низкий CGFR наблюдается в Индии, Египте, Йемене и Пакистане. Выше всего индекс в странах Центральной Америки, Западной Европы и в некоторых странах Африки и Юго-Восточной Азии. Иногда заметные различия наблюдаются в рамках одной страны. Например, в восточной Германии индекс дружбы выше, чем в западной. В США гендерная сегрегация гораздо выше в белых и религиозных районах.

CGFR тесно связан с другими важными показателями. Чем выше индекс:

✦ тем меньше разрыв между мужчинами и женщинами в уровне занятости;

✦ тем меньше согласия с патриархальными взглядами (например, что высшее образование важнее для мальчиков или что женщины — плохие лидеры);

✦ тем больше поддержка равноправия между мужчинами и женщинами.

Социолог Элис Эванс объясняет результаты исследования культурой чести. В обществах, где мужская честь зависит от изоляции женщины, межгендерная дружба случается редко. Эванс предполагает, что эта культура также связана с патриархальными убеждениями и доступом женщин к рынку труда.

* Facebook – продукт компании Meta, которая признана экстремистской на территории РФ.

Месть как сигнал: зачем нужна честь там, где нет государства

В некоторых культурах честь играет очень важную роль. Если ее опорочить, то можно столкнуться с последствиями, которые западному человеку покажутся чрезмерными – вас могут заставить приносить публичные извинения или даже убить. Насилие, продиктованное нормами чести, лежит в основе кровной мести, когда ответственность за оскорбление распространяется и на родственников обидчика.

Как объяснить такие жестокие нормы?

Интересную теорию предлагают политэкономисты Джон Трэшер и Тоби Хэндфилд. Они обращаются к теории дорогих сигналов и утверждают, что нормы чести формируются в обществах, где отсутствует государственная монополия на насилие. Это создает проблему, описанную еще Гоббсом: если нельзя быть уверенным, что нападение повлечет санкции, люди живут в страхе перед произвольной агрессией.

В такой среде чрезмерно жестокая месть становится рациональной стратегией. Она служит сигналом угрозы, показывая, что любое посягательство повлечет тяжелые последствия. Это отпугивает потенциальных агрессоров и заменяет государственную дубинку.

Трэшер и Хэндфилд опираются на модель конкуренции между фирмами Крепса и Уилсона. В ней крупная компания (инсайдер) может сознательно устроить убыточную ценовую войну, чтобы отпугнуть новых игроков (челленджеров). Это невыгодно в моменте, но стратегически оправдано, если другие поверят в готовность компании идти до конца.

Аналогично и в культурах чести. Если на семью напали, она должна ответить – не потому, что это выгодно здесь и сейчас, а чтобы сохранить неопределенность для окружающих: вдруг они действительно жесткие и с ними лучше не связываться. Как пишут авторы, честь – это статус, основанный на том, что слабость еще не доказана. Даже слабые вынуждены мстить, чтобы не стать легкой мишенью.

Эта логика объясняет и структуру клановых конфликтов: агрессия и контрагрессия чередуются, но не перерастают в полномасштабную войну. Здесь важно не победить, а сохранить лицо. Каждый акт насилия – это инвестиция в репутацию клана.

Таким образом, нормы чести – это не иррациональное варварство, а механизм сдерживания насилия там, где нет государства. В условиях правового вакуума репутация и угроза возмездия становятся заменой полиции и судов. Единственный путь преодолеть культуру чести – это построение сильных государственных институтов.

Как коммунизм повлиял на положение женщин?

В посткоммунистических странах женщины водят поезда, руководят компаниями, делают карьеру в науке — и при этом убирают за «настоящими мужчинами», которые лежат на диване с пивом. Коммунизм обещал равенство, но оно так и не настало.

Интересно посмотреть на этот вопрос в сравнительной перспективе. В странах с коммунистическим прошлым Восточной Европы и Восточной Азии положение женщин хуже, чем в странах со схожей культурой. При этом в странах Центральной Азии гендерное равенство значительно выше, чем в других мусульманских странах.

Почему так? Интересную теорию предлагает социолог Элис Эванс.

В странах, где существовал потенциал для женской мобилизации, коммунизм этот потенциал подавил. Партия заменила собой гражданское общество — и женское движение так и не сформировалось. Наследие коммунизма продолжает оказывать влияние на современность. Китайские суды, например, отказываются рассматривать дела в отношении домогательств. Аккаунты активисток блокируются цензорами компартии.

В традиционных обществах с низким потенциалом для женской мобилизации, например, в Центральной Азии, коммунизм стал насильственным, но эффективным инструментом эмансипации. До советской власти девочек в Ферганской долине выдавали замуж в 13 лет, женщинам запрещалось учиться и свободно выходить из дома. Репутация семьи зависела от женской покорности, а брак рассматривался как сделка между отцами. Девочка воспринималась как товар: «девушка — мешок с орехами, ее можно купить и продать».

Советская политика сломала эту систему: чадры были сняты, религиозные учреждения закрыты, введено совместное обучение. Были построены школы, детские сады и фабрики. Женская занятость в Узбекистане выросла с 9% в 1925 году до 39% к 1939. Женщины становились врачами, инженерами, депутатами. Их образы — трактористок и работниц завода — становились символами новой эпохи. Это была масштабная трансформация сверху, невозможная в рамках местных традиций.

Наследие коммунизма противоречиво. Где-то он лишил женщин свободы, задушив возможность для политического действия. А где-то, наоборот, дал свободу, ослабив местные традиции (и убив при этом кучу людей).

Константин пишет про интересный феномен: особенность гендерной модернизации в посткоммунистических странах.

Он, ссылаясь на социолога Элис Эванс, правильно говорит, что эта модернизация осуществлялась в условиях отсутствия свободы, по указке сверху. Потенциал для самостоятельной женской мобилизации был подавлен, а эмансипация стала принудительной

Это стало причиной возникновения — как минимум на постсоветском пространстве — двух интересных феноменов:

▪️Женщин, которые и работают, и исполняют «традиционные» женские обязанности: уборка, приготовление пищи, уход за ребёнком. В это время мужчина — который уже может зарабатывать даже меньше, чем его жена — лежит на диване и ждет, что его будут обслуживать

▪️Женщин, которые хотят пользоваться плодами эмансипации, но при этом ждут от мужчин исполнения своей традиционной роли добытчика.

Я не берусь, что каждая женщина или мужчина в России принадлежит к тому или иному типажу. Но они достаточно распространены. Например, здесь писал про феномен успешности постсоветских tradwife на Западе.

А.Т.

#комментарий

🔹Подпишись на Political Animals

Противостояние между левыми и правыми — это все чаще противостояние города и деревни.

В Польше за либерального кандидата Тшасковского проголосовали в основном в больших городах и прилегающих территориях (Варшава — 68%, Краков — 62%, Лодзь — 66%, Вроцлав — 67%, Познань — 73%). За христианского националиста Навроцкого отдали голоса в небольших городах и деревнях.

Свободная миграция — это выгодно?

По оценкам экономистов, общемировой ВВП в случае открытия границ может увеличиться на 67–147%. Обзорная работа на эту тему называется "Триллионы долларов, которые валяются на дороге".

С чем может быть связан такой рост?

В книге 'Wretched Refuse?' Алекс Ноурасте и Бенджамин Пауэлл приводят экономические аргументы в пользу открытых границ. Они объясняют выгоду свободной иммиграции двумя экономическими механизмами.

Первый касается сравнительных преимуществ. Когда люди получают возможность свободно перемещаться, они могут найти такую работу, где их производительность будет наибольшей. Свободная иммиграция, таким образом, выгодна по тем же соображениям, по которым выгодна свободная торговля.

Второй механизм экономисты называют «премией за место». Одни и те же люди становятся значительно продуктивнее просто за счет переезда из страны с «плохими» институтами в страну с «хорошими». Например, низкоквалифицированный работник мужского пола в возрасте 35–39 лет с образованием в пределах 9–12 классов может увеличить свои реальные доходы в 3–16 раз в зависимости от страны происхождения, просто переехав в США.

Противники свободной миграции указывают на возможные негативные последствия — снижение зарплат, рост безработицы и «утечку мозгов». Ноурасте и Пауэлл разбирают каждый из этих аргументов.

Миф о том, что мигранты «воруют» рабочие места, основан на ошибочном представлении об экономике как о пироге с фиксированным объемом. На деле миграция увеличивает не только предложение труда, но и спрос на него. Исследования показывают, что благодаря миграции открываются новые предприятия и расширяются отрасли, что компенсирует возможное вытеснение местных работников. Важную роль играет разница в компетенциях. Мигранты часто дополняют местных, позволяя им перейти на работу, где требуется более высокая квалификация.

Исследования не подтверждают негативное влияние миграции на уровень заработной платы у местного населения. Наиболее уязвимой группой считаются низкоквалифицированные работники без диплома о среднем образовании, но даже здесь оценки варьируются от снижения в пределах 1% до небольшого роста доходов. Для компенсации краткосрочных потерь никто не мешает государствам обложить дополнительными налогами мигрантов и их работодателей.

Что касается «утечки мозгов», авторы обращают внимание на противоположный эффект: перспективы миграции стимулируют людей учиться и получать навыки, даже если не все из них в итоге уезжают. Более того, эмигранты ежегодно отправляют на родину сотни миллиардов долларов в виде денежных переводов, которые существенно поддерживают экономику стран происхождения.

Важно отметить, что в рамках данного аргумента авторы не затрагивают проблематику негативного влияния мигрантов на институты. Об этой проблеме поговорим в следующих постах.

Аргументы за и против свободной миграции мы обсудили в нашем совместном стриме с Political Animals. Обязательно посмотрите!

Инцельское голосование

Интересные результаты выборов в Корее. Молодые девушки проголосовали за левого кандидата, молодые мужчины – за правого. На графиках видно, что поляризация уменьшается при увеличении возраста. Начиная с сорока лет, разницы между мужчинами и женщинами практически нет.

Такой раскол – это не только корейский, а общемировой тренд. Схожая ситуация наблюдается во всех богатых демократических странах.

Как карьеризм коммунистов убил миллионы китайцев

Великий скачок — кампания Мао Цзэдуна по ускоренной индустриализации Китая. В результате этой кампании возник самый большой искусственный голод в истории. По одной из оценок, от него погибло 30 миллионов человек. Интересно, что уровень смертности сильно отличался в зависимости от провинции.

Чем можно объяснить эти различия?

Ответ на этот вопрос в своем исследовании дают Джеймс Кай-Син Кунг и Шуо Чен. Их работа показывает: причиной различий в смертности были не климат, не урожайность, а разные карьерные стимулы, встроенные в партийную систему коммунистического Китая.

Каждой провинцией управлял первый секретарь партии, который мог быть:

✦ членом Центрального комитета Коммунистической партии,

✦ кандидатом в члены.

Разница между этими статусами была принципиальной. У полноправных членов была более высокая зарплата, доступ к голосованию и более высоким постам. Чтобы попасть в элиту и получить все это, кандидат в члены должен был показать лояльность и рвение. Великий скачок дал такой шанс.

Исследование Кунга и Чена показывает, что в провинциях под управлением кандидатов в члены уровень изъятия зерна был в среднем на 3% выше, что означало недоедание на уровне почти 18 кг на человека. Это напрямую увеличивало смертность. По подсчетам исследователей, один только политический ранг объясняет до 17% всей “дополнительной” смертности во время Великого скачка.

Миллионы умерли потому, что система поощряла самых рьяных исполнителей — тех, кто ставил карьеру выше человеческой жизни. Голод и смерти — это не только следствие коммунистической идеологии, но и устройства власти в коммунистических режимах.

Дождались раскола элит!

Олигархи сделали ставку на человека, который должен был их защитить, а он не оправдал ожиданий и теперь угрожает разрывом связей...