Запись выступления в Тургеневской библиотеке в Париже. О трудности говорения в сегодняшних условиях и малом пути Терезы из Лизье, о том, как опыт разговора о неудобном прошлом помогает вести разговор о неудобном настоящем, о недостатках и издержках дискуссии о вине и ответственности, о "вовлеченном субъекте" Майкла Ротберга и о приключениях идентиности россиян во время войны. Задумчиво, сбивчиво, медленно, путано, глубокомысленно - все, чем так знаменит спикер. Спасибо зррителям и слушателям за внимание, терпение и вопросы.
https://www.youtube.com/watch?v=Il0Ne8ifZGA&t=4949sуб
https://www.youtube.com/watch?v=Il0Ne8ifZGA&t=4949sуб
YouTube
Неудобное настоящее, Встреча с Николаем Эппле
"Мы поговорим о том, как тема ответственности за преступления государства в прошлом помогает говорить о происходящем сейчас, разобраться с (коллективной) виной и ответственностью, и ответить на вопрос о самоидентификации россиян сегодня."
Николай Эппле…
Николай Эппле…
9 мая всем, кто имеет какое-то отношение к России, да и ко всем странам бывшего СССР, трудно не думать о том, что происходит и будет происходить с памятью о победе во Второй мировой/Великой отечественной.
Десятилетиями память об освободительной войне советского народа с нацистами была точкой сборки российской идентичности. Принято говорить, что в путинские годы 9 мая стало основанием для спекуляций и манипуляций, подменяющих память о трагедии основанием для гордости, милитаристская официозная и торжествующая память вытеснила память человеческую и трагическую. Строго говоря, государство всегда манипулировало этим днем, так уж была устроена монополизированная государством коллективная память в России, а в путинские годы реальные участники войны стали вымирать и "коммуникативная память", в основе которой семейное застолье с воевавшим дедом/бабушкой, прервалась. А освободившееся место заняла телевизионная картинка.
Сейчас понятно, что этого дня как объединяющего в каком бы то ни было виде больше не будет. Как я писал сразу после начала войны: "Мы больше не нация-освободительница мира от нацизма, мы нация, сделавшая из освобождения мира от нацизма основание для режима, который принес в Европу новую войну". Сегодняшний макабрический парад, гости на котором выполняют роль живого щита, а в центре которого армия, чей нескончаемый и многообразный позор стал главным событием прошедшего года для всего мира - самая яркая иллюстрация того, что бывает с оскверненной святыней.
Но если год назад главным чувством в этой связи была горечь («у нас отняли основание общей идентичности»), сейчас чувства другие. «Отпусти меня на покой, Серёжа" - сказано в обошедшем русскоязычный фейсбук стихотворении Жени Беркович. 9 мая как праздник не изменил своего качества 24 февраля 2022 года, его не после этого стало не спасти, его поздно было спасать уже довольно давно - разные человеческие механизмы мешали это понять и принять. Ну вот теперь это сделать легче.
И все равно при размышлении о происходящем с 9 мая естественный ход мысли - это констатировать зияющую пустоту на месте, где когда-то было это самое общее основание, оглядываться в поисках иного такого основания, которые когда-нибудь можно было бы изобрести взамен. Я не раз писал о том, что таким основанием могло бы стать переосмысление общей для всего постсоветского пространства советской травмы - память о ГУЛАГе и ответственность за него. Как Германия, проработав свое трудное прошлое, стала «чемпионом памяти» среди соседей, так Россия, проработав свое прошлое, могла бы стать «чемпионом памяти» на постсоветском пространстве. Гипотетически такой сценарий наверное возможен и сегодня - только прорабатывать надо будет еще и сегодняшнее неудобное настоящее - но как-то уж слишком много в нем гипотетического.
А что если поиск этого общего основания сам по себе инерция? Почему пустота на его месте непременно «зияющая», непременно со знаком минус? Идея, что страну надо «собирать вместе» общей памятью - героической ли, трагической л, или преступной - по самой своей формулировке идея централистская и авторитаристская. Пугает перспектива распада? - но может быть с этим лучше к психологу? Вот, есть замечательная терапевтическая книжка Сорокина «Теллурия», написанная из будущего «после распада» и играющая с этим. Грамотные политологи говорят нам, что «при наличии единой территории с единым этническим большинством, языком, религией, политической культурой, при этом ещё и единой транспортной системой» распад государства на части едва ли возможен, а вот рост субъектности этих частей, называющийся регионализацией (или федерализацией?) не просто возможен, а является нормальным сценарием развития современного государства. А социологи говорят о давно созревшем запросе на "вторую память" - локальную и низовую, в противоположность централизованной и насаждаемой сверху.
(Продолжение в следующей записи.)
Десятилетиями память об освободительной войне советского народа с нацистами была точкой сборки российской идентичности. Принято говорить, что в путинские годы 9 мая стало основанием для спекуляций и манипуляций, подменяющих память о трагедии основанием для гордости, милитаристская официозная и торжествующая память вытеснила память человеческую и трагическую. Строго говоря, государство всегда манипулировало этим днем, так уж была устроена монополизированная государством коллективная память в России, а в путинские годы реальные участники войны стали вымирать и "коммуникативная память", в основе которой семейное застолье с воевавшим дедом/бабушкой, прервалась. А освободившееся место заняла телевизионная картинка.
Сейчас понятно, что этого дня как объединяющего в каком бы то ни было виде больше не будет. Как я писал сразу после начала войны: "Мы больше не нация-освободительница мира от нацизма, мы нация, сделавшая из освобождения мира от нацизма основание для режима, который принес в Европу новую войну". Сегодняшний макабрический парад, гости на котором выполняют роль живого щита, а в центре которого армия, чей нескончаемый и многообразный позор стал главным событием прошедшего года для всего мира - самая яркая иллюстрация того, что бывает с оскверненной святыней.
Но если год назад главным чувством в этой связи была горечь («у нас отняли основание общей идентичности»), сейчас чувства другие. «Отпусти меня на покой, Серёжа" - сказано в обошедшем русскоязычный фейсбук стихотворении Жени Беркович. 9 мая как праздник не изменил своего качества 24 февраля 2022 года, его не после этого стало не спасти, его поздно было спасать уже довольно давно - разные человеческие механизмы мешали это понять и принять. Ну вот теперь это сделать легче.
И все равно при размышлении о происходящем с 9 мая естественный ход мысли - это констатировать зияющую пустоту на месте, где когда-то было это самое общее основание, оглядываться в поисках иного такого основания, которые когда-нибудь можно было бы изобрести взамен. Я не раз писал о том, что таким основанием могло бы стать переосмысление общей для всего постсоветского пространства советской травмы - память о ГУЛАГе и ответственность за него. Как Германия, проработав свое трудное прошлое, стала «чемпионом памяти» среди соседей, так Россия, проработав свое прошлое, могла бы стать «чемпионом памяти» на постсоветском пространстве. Гипотетически такой сценарий наверное возможен и сегодня - только прорабатывать надо будет еще и сегодняшнее неудобное настоящее - но как-то уж слишком много в нем гипотетического.
А что если поиск этого общего основания сам по себе инерция? Почему пустота на его месте непременно «зияющая», непременно со знаком минус? Идея, что страну надо «собирать вместе» общей памятью - героической ли, трагической л, или преступной - по самой своей формулировке идея централистская и авторитаристская. Пугает перспектива распада? - но может быть с этим лучше к психологу? Вот, есть замечательная терапевтическая книжка Сорокина «Теллурия», написанная из будущего «после распада» и играющая с этим. Грамотные политологи говорят нам, что «при наличии единой территории с единым этническим большинством, языком, религией, политической культурой, при этом ещё и единой транспортной системой» распад государства на части едва ли возможен, а вот рост субъектности этих частей, называющийся регионализацией (или федерализацией?) не просто возможен, а является нормальным сценарием развития современного государства. А социологи говорят о давно созревшем запросе на "вторую память" - локальную и низовую, в противоположность централизованной и насаждаемой сверху.
(Продолжение в следующей записи.)
(Продолжение, начало см в предыдущей записи.)
Так, может быть, оказаться вдруг без общего основания - нормально? Может это и есть принятие реальности? Перестать стремиться быть кем-то собранными воедино, маскировать отказ от осмысления себя, пусть через отрицание, пусть с риском нащупать пустоту, но реальных себя как общности - виртуальным «общим прошлым»?
«Мы уже все, ребята,
Нас забрала земля.
Можно вы как-то сами?
Как-то уже с нуля?»
Похоже, под 9 мая образца последних двух десятилетий пора «подвести черту». Не чтобы стереть и забыть, так не бывает, а чтобы понять, что в том виде, в котором это «место памяти» существовало уже слишком долго, оно больше невозможно - и тем самым открыв возможность для него в будущем, как освобожденного от манипуляций, спекуляций и подверстываний «под себя» дня памяти и скорби.
Так, может быть, оказаться вдруг без общего основания - нормально? Может это и есть принятие реальности? Перестать стремиться быть кем-то собранными воедино, маскировать отказ от осмысления себя, пусть через отрицание, пусть с риском нащупать пустоту, но реальных себя как общности - виртуальным «общим прошлым»?
«Мы уже все, ребята,
Нас забрала земля.
Можно вы как-то сами?
Как-то уже с нуля?»
Похоже, под 9 мая образца последних двух десятилетий пора «подвести черту». Не чтобы стереть и забыть, так не бывает, а чтобы понять, что в том виде, в котором это «место памяти» существовало уже слишком долго, оно больше невозможно - и тем самым открыв возможность для него в будущем, как освобожденного от манипуляций, спекуляций и подверстываний «под себя» дня памяти и скорби.
Полит.Ру сделал суперкраткий конспект парижского выступления.
«Важно сказать, что в разговоре о вине и ответственности <...> Ясперс говорит, что корень того, что мы называем виной, единый (для коллективного и индивидуального чувства – Полит.Ру). Разграничения нужны для того, чтобы перейти от смятения эмоций к работе понимания. На практике происходит так, что мы (в российской публичной сфере – Полит.Ру) понятия раскатегоризовали и на этом остановились. А это противоположное тому, что имели в виду Ясперс и Арендт. <…>
И весь этот разговор до сих пор останавливается на Ясперсе и Арендт. Мы приняли, что мы ответственны, а что это значит? Проработки и движения в этом направлении я не вижу. Бросается в глаза то, что российская публичная дискуссия до сих пор топчется вокруг понятий 50-60-х годов. <…>
Есть такой исследователь Майкл Ротберг, в 2019 году у него вышла работа «Implicated Subjects». Он показывает, что мир так сложно и комплексно устроен, а мы живем в настолько плотной сетке идентичностей, что мы всегда во что-то вовлечены. В одном из интервью он говорит: «Мне хочется одернуть и заставить быть более скромными тех, кто раздает всем сестрам по серьгам и говорит, кто преступник, а кто — жертва. Все мы "implicated subjects", вовлеченные субъекты»
«Важно сказать, что в разговоре о вине и ответственности <...> Ясперс говорит, что корень того, что мы называем виной, единый (для коллективного и индивидуального чувства – Полит.Ру). Разграничения нужны для того, чтобы перейти от смятения эмоций к работе понимания. На практике происходит так, что мы (в российской публичной сфере – Полит.Ру) понятия раскатегоризовали и на этом остановились. А это противоположное тому, что имели в виду Ясперс и Арендт. <…>
И весь этот разговор до сих пор останавливается на Ясперсе и Арендт. Мы приняли, что мы ответственны, а что это значит? Проработки и движения в этом направлении я не вижу. Бросается в глаза то, что российская публичная дискуссия до сих пор топчется вокруг понятий 50-60-х годов. <…>
Есть такой исследователь Майкл Ротберг, в 2019 году у него вышла работа «Implicated Subjects». Он показывает, что мир так сложно и комплексно устроен, а мы живем в настолько плотной сетке идентичностей, что мы всегда во что-то вовлечены. В одном из интервью он говорит: «Мне хочется одернуть и заставить быть более скромными тех, кто раздает всем сестрам по серьгам и говорит, кто преступник, а кто — жертва. Все мы "implicated subjects", вовлеченные субъекты»
polit.ru
Сложные идентичности
Исследователь исторической памяти Николай Эппле прочитал лекцию в Тургеневской библиотеке в Париже о понимании вины и ответственности в российской публичной сфере:
Сегодня вышел специальный номер итальянского журнала Vita, посвященный "другой" России. Там огромный обзор состояния гражданского общества за прошедший год от Александра Баянова (соучредитель "Тайги.инфо") и интервью с 12 россиянами, представляющими разные сферы общественной жизни - история, культура, образование, предпринимательство, церковь итд. Я отвечал за историю, ну то есть за работу и не-работу с прошлым.
Полный русский текст ниже по ссылке, здесь публикую самый стремный кусок, не про прошлое:
Думая о будущем отношений между украинцами и русскими, видите ли вы шанс преодолеть нынешнюю ненависть? И какими могут быть пути достижения этой цели?
Пока идет война и продолжают гибнуть люди, разговоры о примирении и выстраивании послевоенных отношений кажутся мне не просто несвоевременными, но безнравственными. Можно говорить о том, что все войны рано или поздно заканчиваются и даже японцы с американцами после Хиросимы и Нагасаки сравнительно быстро преодолели значительную часть проблем. Но к чему эти рассуждения сейчас, когда агрессия продолжается и исход ее остается неясным?
Сейчас важно говорить и думать о том, как не поддаваться ненависти именно в нынешних обстоятельствах и, даже праведно негодуя на варварство и жестокость, стараться не расчеловечивать никого из участников войны. К сожалению, расчеловечивание противника обычное дело во время войн и это один из механизмов, позволяющий маховику войны, раз запущенному, не останавливаться, а то и набирать обороты. На мой взгляд, важно противостоять этим обычным для войны практикам и пытаться искать способы, напротив, видеть человека даже там, где, проще и естественнее видеть нелюдя. Это усилие, во-первых, направленное на противостояние эссенциалистским обобщениям, призывающим видеть во всех русских или всех украинцах «русню» или «укропов», а во-вторых, на то, чтобы стараться не поддаваться эмоциям и за самыми ужасными деяниями видеть людей. Это позволит увидеть, что за мародерством российских военных часто стоит нищета, что «звериная» агрессия российских военных в той же Буче – во многом реакция на бессилие против обстоятельств и произвола командиров, что насилие над детьми – результат воспитания в атмосфере насилия и искореженности психики. «Вчеловечивающий» взгляд призван не оправдать то, чему не может быть оправдания, но помочь не руководствоваться эмоциями там, где важно руководствоваться разумом, видеть более полную картину происходящего и возлагать большую ответственность на тех, кто ответственен в большей степени.
https://telegra.ph/Proshloe-kotoroe-ne-prohodit-06-07
Полный русский текст ниже по ссылке, здесь публикую самый стремный кусок, не про прошлое:
Думая о будущем отношений между украинцами и русскими, видите ли вы шанс преодолеть нынешнюю ненависть? И какими могут быть пути достижения этой цели?
Пока идет война и продолжают гибнуть люди, разговоры о примирении и выстраивании послевоенных отношений кажутся мне не просто несвоевременными, но безнравственными. Можно говорить о том, что все войны рано или поздно заканчиваются и даже японцы с американцами после Хиросимы и Нагасаки сравнительно быстро преодолели значительную часть проблем. Но к чему эти рассуждения сейчас, когда агрессия продолжается и исход ее остается неясным?
Сейчас важно говорить и думать о том, как не поддаваться ненависти именно в нынешних обстоятельствах и, даже праведно негодуя на варварство и жестокость, стараться не расчеловечивать никого из участников войны. К сожалению, расчеловечивание противника обычное дело во время войн и это один из механизмов, позволяющий маховику войны, раз запущенному, не останавливаться, а то и набирать обороты. На мой взгляд, важно противостоять этим обычным для войны практикам и пытаться искать способы, напротив, видеть человека даже там, где, проще и естественнее видеть нелюдя. Это усилие, во-первых, направленное на противостояние эссенциалистским обобщениям, призывающим видеть во всех русских или всех украинцах «русню» или «укропов», а во-вторых, на то, чтобы стараться не поддаваться эмоциям и за самыми ужасными деяниями видеть людей. Это позволит увидеть, что за мародерством российских военных часто стоит нищета, что «звериная» агрессия российских военных в той же Буче – во многом реакция на бессилие против обстоятельств и произвола командиров, что насилие над детьми – результат воспитания в атмосфере насилия и искореженности психики. «Вчеловечивающий» взгляд призван не оправдать то, чему не может быть оправдания, но помочь не руководствоваться эмоциями там, где важно руководствоваться разумом, видеть более полную картину происходящего и возлагать большую ответственность на тех, кто ответственен в большей степени.
https://telegra.ph/Proshloe-kotoroe-ne-prohodit-06-07
"В 1982 году, после вторжения Израильской армии в Ливан, появились сообщения, что австрийский писатель Ганс Вайгель назвал иврит "языком кластерных бомб". "Когда я узнал о геноциде евреев, - писал в ответ на это Визенталь, - я не сказал, что немецкий - это язык газа "Циклон Б". Немецкий язык для меня был и остается языком Шиллера и Гете"".
Из книги Тома Сегева "Симон Визенталь: жизнь легенды". Пер с иврита Бориса Борухова.
Из книги Тома Сегева "Симон Визенталь: жизнь легенды". Пер с иврита Бориса Борухова.
Все не доходили руки вывесить русский текст интервью газете "Фигаро" - про "Неудобное прошлое" и неудобное настоящее. Пока руки не доходили, его не вполне точный пересказ был опубликован в Die Welt, а цитаты - в швейцарском Il Federalista.
Полностью по ссылке, а тут один кусочек.
Вы говорите, что случай России исключителен в том смысле, что ее государственные преступления скрываются и воспроизводятся дольше, чем в других странах. И вы задаетесь вопросом о том, как подействовало это долгое авторитарное пленение на российское общество. Как бы вы сами ответили на этот вопрос?
Да, пример России в этом смысле исключителен и в своей исключительности сравним, возможно, с Китаем, где авторитарный эксперимент продолжается также уже больше трех поколений. Это не делает россиян человеческими существами иной природы, только говорит о необходимости учета специфического «анамнеза» при анализе того, как общество себя ведет в кризисных ситуациях. В этом смысле очень показательна реакция россиян на войну и трудность, которую испытывает запад при интерпретации этой реакции.
С точки зрения многих на Западе, то есть людей, имеющих принципиально иной опыт свободы, отсутствие массовых протестов против войны и мобилизации в России означает согласие россиян с войной и ее целями. Для обществ с демократическим анамнезом это было бы безусловно так, для России – нет. Общество, поколениями приучаемое к тому, что сопротивление государству смертельно опасно и бессмысленно, воспринимающее государственный произвол так, как воспринимают стихийное бедствие, в значительной своей части попросту не рассматривает вариант выступления против государства. Я сейчас даже не говорю о том, что число задержанных за протесты за прошедший год в России превысило все мыслимые показатели – это та самая новая Россия, против которой Путин также развязал эту войну.
Зато это общество хорошо умеет прятаться от государства или саботировать взаимодействие с ним. Массовая эмиграция россиян [до 2 млн человек - прим ред.], дезертирство и сдача в плен [до 15000 человек, по данным СМИ - прим ред.] – сравнительно заметные примеры таких практик, но незаметных куда больше, только мы не узнаем о них из сообщений даже самых независимых СМИ.
Специфика российского общества, обусловленная наследием «трудного прошлого» такова, что мы не можем сказать уверенно, что оно думает о политике собственного государства. Оно привыкло держать свое мнение при себе.
https://telegra.ph/Nikolaj-EHpple-Vojna--pryamoj-rezultat-otkaza-Rossii-ot-prorabotki-svoego-prestupnogo-proshlogo-06-15
Полностью по ссылке, а тут один кусочек.
Вы говорите, что случай России исключителен в том смысле, что ее государственные преступления скрываются и воспроизводятся дольше, чем в других странах. И вы задаетесь вопросом о том, как подействовало это долгое авторитарное пленение на российское общество. Как бы вы сами ответили на этот вопрос?
Да, пример России в этом смысле исключителен и в своей исключительности сравним, возможно, с Китаем, где авторитарный эксперимент продолжается также уже больше трех поколений. Это не делает россиян человеческими существами иной природы, только говорит о необходимости учета специфического «анамнеза» при анализе того, как общество себя ведет в кризисных ситуациях. В этом смысле очень показательна реакция россиян на войну и трудность, которую испытывает запад при интерпретации этой реакции.
С точки зрения многих на Западе, то есть людей, имеющих принципиально иной опыт свободы, отсутствие массовых протестов против войны и мобилизации в России означает согласие россиян с войной и ее целями. Для обществ с демократическим анамнезом это было бы безусловно так, для России – нет. Общество, поколениями приучаемое к тому, что сопротивление государству смертельно опасно и бессмысленно, воспринимающее государственный произвол так, как воспринимают стихийное бедствие, в значительной своей части попросту не рассматривает вариант выступления против государства. Я сейчас даже не говорю о том, что число задержанных за протесты за прошедший год в России превысило все мыслимые показатели – это та самая новая Россия, против которой Путин также развязал эту войну.
Зато это общество хорошо умеет прятаться от государства или саботировать взаимодействие с ним. Массовая эмиграция россиян [до 2 млн человек - прим ред.], дезертирство и сдача в плен [до 15000 человек, по данным СМИ - прим ред.] – сравнительно заметные примеры таких практик, но незаметных куда больше, только мы не узнаем о них из сообщений даже самых независимых СМИ.
Специфика российского общества, обусловленная наследием «трудного прошлого» такова, что мы не можем сказать уверенно, что оно думает о политике собственного государства. Оно привыкло держать свое мнение при себе.
https://telegra.ph/Nikolaj-EHpple-Vojna--pryamoj-rezultat-otkaza-Rossii-ot-prorabotki-svoego-prestupnogo-proshlogo-06-15
UPD Теперь поправлено.
Только что увидел, что выложил недоредактированный вариант интервью. Прошу прощения, не очень привык еще пользоваться telegraph'oм. Доделаю и перевыложу.
Только что увидел, что выложил недоредактированный вариант интервью. Прошу прощения, не очень привык еще пользоваться telegraph'oм. Доделаю и перевыложу.
А вот важная новость. «Неудобное прошлое» вышло в немецком переводе в Suhrkamp Verlag, главном издательстве в Германии (ну или одном из двух главных вместе с S. Fisher Verlag), специализирующемся на издании серьезной литературы. В Зуркампе публиковались Теодор Адорно, Юрген Хабермас, Герман Гессе и многие другие важные авторы. Сам факт публикации в Зуркампе - признание важности поднятых в книге тем и огромная честь для меня.
Книга отлично переведена Ансельмом Бюлингом и дотошно - хм - отфактчекена. Издатели, предполагая, что к книге будет привлечен большой интерес, отдали ее на просмотр историкам, специалистам по упоминаемым в книге странам. Те нашли несколько неточностей, но совсем немного! Учтем их замечания в новом русском издании.
Кстати в связи с издательством есть история про трудное прошлое. Петер Зуркамп, основатель издательства, в 1930-х работал редактором в S. Fischer Verlag, крупнейшем на тот момент серьезном издательстве. После прихода к власти нацистов значительная часть авторов, которых издавал Фишер, оказались запрещенными, а сам он, будучи евреем, вынужден был уехать из Германии. По договоренности между Фишером и министерством пропаганды, Зуркамп в Берлине должен был продолжать издавать "арийских" авторов, а Фишер в эмиграции продолжил издавать "неарискийх". Но Зуркамп не послушался и продолжал издавать неправильных, за что в 1944 году был арестован и попал в Заксенхаузен.
После освобождени и окончания войны Гессе предложил Зуркампу основать собственное издательство и предложить своим авторам выбрать между ним и Фишером. 33 из 48 авторов, в том числе Гессе и Брехт, выбрали Зуркампа.
Книга отлично переведена Ансельмом Бюлингом и дотошно - хм - отфактчекена. Издатели, предполагая, что к книге будет привлечен большой интерес, отдали ее на просмотр историкам, специалистам по упоминаемым в книге странам. Те нашли несколько неточностей, но совсем немного! Учтем их замечания в новом русском издании.
Кстати в связи с издательством есть история про трудное прошлое. Петер Зуркамп, основатель издательства, в 1930-х работал редактором в S. Fischer Verlag, крупнейшем на тот момент серьезном издательстве. После прихода к власти нацистов значительная часть авторов, которых издавал Фишер, оказались запрещенными, а сам он, будучи евреем, вынужден был уехать из Германии. По договоренности между Фишером и министерством пропаганды, Зуркамп в Берлине должен был продолжать издавать "арийских" авторов, а Фишер в эмиграции продолжил издавать "неарискийх". Но Зуркамп не послушался и продолжал издавать неправильных, за что в 1944 году был арестован и попал в Заксенхаузен.
После освобождени и окончания войны Гессе предложил Зуркампу основать собственное издательство и предложить своим авторам выбрать между ним и Фишером. 33 из 48 авторов, в том числе Гессе и Брехт, выбрали Зуркампа.
В одном разговоре напомнили на днях известное стихотворение Александра Аронова про «прощение/примирение», и у меня нейдет теперь из головы рифма «следователь - последовательность», по-моему, она замечательная.
Если кто не знает, стихотворение такое:
1956-й
Среди бела дня
Мне могилу выроют.
А потом меня
Реабилитируют.
Пряжкой от ремня,
Апперкотом валящим
Будут бить меня
По лицу товарищи.
Спляшут на костях,
Бабу изнасилуют,
А потом простят.
А потом помилуют.
Скажут: — Срок ваш весь.
Волю мне подарят.
Может быть, и здесь
Кто-нибудь ударит.
Будет плакать следователь
На моем плече.
Я забыл последовательность,
Что у нас за чем.
Я стал гуглить, кто такой Аронов и что он еще написал. Годы жизни 1934-2001, всю сознательную жизнь проработал в «Московском комсомольце». Оказалось, он автор слов песни «Если у вас нету тети» и важного перестроечного стихотворения «Остановиться, оглянуться» (ничего особенного, у Блока в «Возмездии» это же куда лучше). И у него еще есть про «неудобное прошлое»:
Гетто. 1943 г
Когда горело гетто, когда горело гетто,
Варшава изумлялась четыре дня подряд.
И было столько треска, и было столько света,
И люди говорили: «Клопы горят»...
...А через четверть века два мудрых человека
Сидели за бутылкой хорошего вина,
И говорил мне Януш, мыслитель и коллега:
— У русских перед Польшей есть своя вина!
Зачем вы в 45-м стояли перед Вислой?
Варшава погибает! Кто даст ей жить?!
А я ему: «Сначала силёнок было мало,
И выходило, с помощью нельзя спешить».
- Варшавское восстанье подавлено и смято!
Варшавское восстанье потоплено в крови!
Пусть лучше я погибну, чем дам погибнуть брату! -
С отличной дрожью в голосе сказал мой визави.
А я ему на это: «Когда горело гетто...
Когда горело гетто четыре дня подряд,
И было столько пепла, и было столько света...
И все вы говорили: «Клопы горят».
Варшавское восстание было в 44-м, а не в 45-м. Пишут, что Аронов это знал, «но никак 44-й в строчку не лез». Ну не лез - и не запихивай. Всего стихотворения впрочем это тоже касается.
Невыдающийся, в общем, поэт. Но про следователя хорошо. Можно даже эпиграфом взять куда-нибудь.
Если кто не знает, стихотворение такое:
1956-й
Среди бела дня
Мне могилу выроют.
А потом меня
Реабилитируют.
Пряжкой от ремня,
Апперкотом валящим
Будут бить меня
По лицу товарищи.
Спляшут на костях,
Бабу изнасилуют,
А потом простят.
А потом помилуют.
Скажут: — Срок ваш весь.
Волю мне подарят.
Может быть, и здесь
Кто-нибудь ударит.
Будет плакать следователь
На моем плече.
Я забыл последовательность,
Что у нас за чем.
Я стал гуглить, кто такой Аронов и что он еще написал. Годы жизни 1934-2001, всю сознательную жизнь проработал в «Московском комсомольце». Оказалось, он автор слов песни «Если у вас нету тети» и важного перестроечного стихотворения «Остановиться, оглянуться» (ничего особенного, у Блока в «Возмездии» это же куда лучше). И у него еще есть про «неудобное прошлое»:
Гетто. 1943 г
Когда горело гетто, когда горело гетто,
Варшава изумлялась четыре дня подряд.
И было столько треска, и было столько света,
И люди говорили: «Клопы горят»...
...А через четверть века два мудрых человека
Сидели за бутылкой хорошего вина,
И говорил мне Януш, мыслитель и коллега:
— У русских перед Польшей есть своя вина!
Зачем вы в 45-м стояли перед Вислой?
Варшава погибает! Кто даст ей жить?!
А я ему: «Сначала силёнок было мало,
И выходило, с помощью нельзя спешить».
- Варшавское восстанье подавлено и смято!
Варшавское восстанье потоплено в крови!
Пусть лучше я погибну, чем дам погибнуть брату! -
С отличной дрожью в голосе сказал мой визави.
А я ему на это: «Когда горело гетто...
Когда горело гетто четыре дня подряд,
И было столько пепла, и было столько света...
И все вы говорили: «Клопы горят».
Варшавское восстание было в 44-м, а не в 45-м. Пишут, что Аронов это знал, «но никак 44-й в строчку не лез». Ну не лез - и не запихивай. Всего стихотворения впрочем это тоже касается.
Невыдающийся, в общем, поэт. Но про следователя хорошо. Можно даже эпиграфом взять куда-нибудь.
Сегодня на встрече с читателями в Амстердаме (спасибо всем пришедшим за внимание и вопросы!) вспомнил про проект InLiberty «Семь дат» - как пример выстраивания идентичности на позитивных примерах. Сейчас решил посмотреть, гуглится ли сайт проекта и как он себя чувствует. Все на месте, и правда отличный и важный проект (только вот этот модный в тот момент движок сайта быстро перестал быть модным и очень неудобный), но сейчас все же он очень странно смотрится. И входной слоган «Российское общество умеет побеждать. Нам надо помнить об этих победах, чтобы двигаться вперед» (интересно, сколько лет должно пройти, чтобы слово «победа» можно было использовать, не поеживаясь?), и заголовки отдельных дат - «17 октября [1905]. День, когда страна добилась гражданских прав», «21 августа [1991]. День, когда страна победила диктатуру».
Это не к тому, что позитивная память и позитивные примеры не важны - очень важны, сейчас еще важнее, чем раньше. И, на всякий случай, вообще не про то, что нельзя «есть блины».
Это к тому, что пока неудобное настоящее торжествует, любой разговор об успехах затруднен. Он возможен только после и при условии разговора о принятии ответственности за происходящее, нравится нам это или нет. Иначе даже самые правильные вещи просто не звучат, застревают в горле, или, если все же звучат, обличают говорящего.
А проект хороший, посмотрите, если кто не знает, - на будущее.
Семь дат - https://www.7.inliberty.ru/about.html
Семь памятников - https://readymag.com/inliberty/833015/
Это не к тому, что позитивная память и позитивные примеры не важны - очень важны, сейчас еще важнее, чем раньше. И, на всякий случай, вообще не про то, что нельзя «есть блины».
Это к тому, что пока неудобное настоящее торжествует, любой разговор об успехах затруднен. Он возможен только после и при условии разговора о принятии ответственности за происходящее, нравится нам это или нет. Иначе даже самые правильные вещи просто не звучат, застревают в горле, или, если все же звучат, обличают говорящего.
А проект хороший, посмотрите, если кто не знает, - на будущее.
Семь дат - https://www.7.inliberty.ru/about.html
Семь памятников - https://readymag.com/inliberty/833015/
В Европе сейчас с большим успехом, неожиданным для такого рода документалки, идет фильм Йессики Гортер «дело Дмитриева». В Нидерландах пресса настолько благоприятная, что прокат продлили с двух недель до четырех, и, может быть, и еще продлят.
Фильм сильный, потому что простой и камерный, правильно пишет в рецензии Ирина Галкова из «Мемориала», это семейная история прежде всего, история страны, политика и судебная драма там скорее фон (при этом там есть все, что нужно - и рассказ про открытие Сандармоха с хроникой первых дней памяти, и суды, и раскопки РВИО), а в центре - семья. Странная, трогательная, и растоптанная. И особенно сильно звучит сейчас, когда посреди всей этой камерности Дмитриев бы между делом говорит про российское руководство: «они будут держаться за власть до последнего, очень боюсь как бы они не устроили под конец некрасивый карнавал на весь мир»
Для тех, кто в курсе истории, ничего нового в фильме нет - разве что там много Наташи, которую даже следившие за этой историей почти не видели, - но мне было важно посмотреть. После нескольких лет борьбы, первого процесса, оправдательного приговора, второго процесса, 13 а потом 15-летнего приговора у многих, и у меня в том числе, руки опускаются и внутри выстраиваются защитные конструкции, ну потому что невозможно с этим жить каждый день. Я тоже себе эти конструкции выстроил. Этот фильм мне их порушил, и это полезно, неправильно терять чувствительность. Наверное они опять выстроятся, но пока все опять больно и свежо. Не знаю, как помочь Ю.А., Наташе и всем причастным, но пусть хоть болит и у меня тоже, как раньше.
Понятно, что хочется заслониться, к тому же сейчас много другой боли, но лучше все же «держать раны открытыми». Дмитриеву 67 лет, он в заключении уже 6 с половиной лет (минус 2 месяца, когда его ненадолго выпустили в 17-м), сидеть ему еще 8 с половиной… Посмотрите фильм, если будет возможность.
Фильм сильный, потому что простой и камерный, правильно пишет в рецензии Ирина Галкова из «Мемориала», это семейная история прежде всего, история страны, политика и судебная драма там скорее фон (при этом там есть все, что нужно - и рассказ про открытие Сандармоха с хроникой первых дней памяти, и суды, и раскопки РВИО), а в центре - семья. Странная, трогательная, и растоптанная. И особенно сильно звучит сейчас, когда посреди всей этой камерности Дмитриев бы между делом говорит про российское руководство: «они будут держаться за власть до последнего, очень боюсь как бы они не устроили под конец некрасивый карнавал на весь мир»
Для тех, кто в курсе истории, ничего нового в фильме нет - разве что там много Наташи, которую даже следившие за этой историей почти не видели, - но мне было важно посмотреть. После нескольких лет борьбы, первого процесса, оправдательного приговора, второго процесса, 13 а потом 15-летнего приговора у многих, и у меня в том числе, руки опускаются и внутри выстраиваются защитные конструкции, ну потому что невозможно с этим жить каждый день. Я тоже себе эти конструкции выстроил. Этот фильм мне их порушил, и это полезно, неправильно терять чувствительность. Наверное они опять выстроятся, но пока все опять больно и свежо. Не знаю, как помочь Ю.А., Наташе и всем причастным, но пусть хоть болит и у меня тоже, как раньше.
Понятно, что хочется заслониться, к тому же сейчас много другой боли, но лучше все же «держать раны открытыми». Дмитриеву 67 лет, он в заключении уже 6 с половиной лет (минус 2 месяца, когда его ненадолго выпустили в 17-м), сидеть ему еще 8 с половиной… Посмотрите фильм, если будет возможность.
Бывает, что долго ходишь кругами вокруг какой-то темы, начитываешь литературу, нарываешь гору материала, но все никак не можешь найти какую-то зацепку, главную пружину, которая привела бы эту гору в движение, придала форму и динамику.
Я два года хожу кругами вокруг темы примирения, «рабочий стол» и «корзина для бумаг» забиты «исписанными листами», а зацепки все нет. Но вот я кажется нащупал. Пружиной, приводящей все это в движение, кажется, становится месть - как антитезис и прощению, и справедливому возмездию.
Это страшно, но, слушайте, это невероятно увлекательно. Поскольку хрестоматийная тема, с которой надо начинать любой разговор о работе с последствиями трагического прошлого, это конечно же Холокост, я начал с него и сразу наткнулся на залежи важного и интересного - и малоизвестного. Еврейская месть за Холокост в первые послевоенные месяцы - это тема, одновременно, и страшно важная, потому что это буквально висело в воздухе тогда, и очень быстро начавшаяся вытесняться по понятным политическим и этическим причинам.
А это прямо нерв, потому что уникальность Холокоста поставила под вопрос все прежние конвенции - и в первую очередь саму возможность правосудия как способа упорядочения вышедшего из пазов мира.
Суд был очень призрачной опцией, а месть - реальной и очевидной. И там много чего было. Были партизаны (и кажется Тарантино тоже читал это все, когда писал сценарий Inglorious basterds), которые выйдя из леса и наткнувшись на свежезасыпанное массовое захоронения, прямо на нем приносили клятву отомстить и довольно быстро казнили несколько сотен коллаборантов из числа местных жителей. Были действовавшие в западной Европе подпольные группы, выслеживавшие нацистов и убивавшие их поодиночке. И между прочим, все знают про поимку Эйхмана и суд над ним и про банальность зла, но мало кто знает, что человек, выследивший местонахождение жены и детей Эйхмана, собирался сначала убить этих детей (он вошел к ним в доверие, катал на лодке думал однажды эту лодку перевернуть и утопить их «пусть Эйхман ищет в озере останки своих детей, как мы ищем полтора миллиона наших» - такая инверсия лодочной прогулки Доджсона с детьми Лидделл), а другая группа мстителей вместо Эйхмана по ошибке убила другого человека.
(А чего стоит сюжет про то, что «Ночь» Эли Визеля, главный вероятно текст, сформировавший канон памяти о Холокосте, изначально существовала в идишской версии, очень злой и мстительной и не привлекшей вообще никакого внимания - и только когда Франсуа Мориак убедил его ее обеззубить, она собственно стала тем, чем стала.)
Я два года хожу кругами вокруг темы примирения, «рабочий стол» и «корзина для бумаг» забиты «исписанными листами», а зацепки все нет. Но вот я кажется нащупал. Пружиной, приводящей все это в движение, кажется, становится месть - как антитезис и прощению, и справедливому возмездию.
Это страшно, но, слушайте, это невероятно увлекательно. Поскольку хрестоматийная тема, с которой надо начинать любой разговор о работе с последствиями трагического прошлого, это конечно же Холокост, я начал с него и сразу наткнулся на залежи важного и интересного - и малоизвестного. Еврейская месть за Холокост в первые послевоенные месяцы - это тема, одновременно, и страшно важная, потому что это буквально висело в воздухе тогда, и очень быстро начавшаяся вытесняться по понятным политическим и этическим причинам.
А это прямо нерв, потому что уникальность Холокоста поставила под вопрос все прежние конвенции - и в первую очередь саму возможность правосудия как способа упорядочения вышедшего из пазов мира.
Суд был очень призрачной опцией, а месть - реальной и очевидной. И там много чего было. Были партизаны (и кажется Тарантино тоже читал это все, когда писал сценарий Inglorious basterds), которые выйдя из леса и наткнувшись на свежезасыпанное массовое захоронения, прямо на нем приносили клятву отомстить и довольно быстро казнили несколько сотен коллаборантов из числа местных жителей. Были действовавшие в западной Европе подпольные группы, выслеживавшие нацистов и убивавшие их поодиночке. И между прочим, все знают про поимку Эйхмана и суд над ним и про банальность зла, но мало кто знает, что человек, выследивший местонахождение жены и детей Эйхмана, собирался сначала убить этих детей (он вошел к ним в доверие, катал на лодке думал однажды эту лодку перевернуть и утопить их «пусть Эйхман ищет в озере останки своих детей, как мы ищем полтора миллиона наших» - такая инверсия лодочной прогулки Доджсона с детьми Лидделл), а другая группа мстителей вместо Эйхмана по ошибке убила другого человека.
(А чего стоит сюжет про то, что «Ночь» Эли Визеля, главный вероятно текст, сформировавший канон памяти о Холокосте, изначально существовала в идишской версии, очень злой и мстительной и не привлекшей вообще никакого внимания - и только когда Франсуа Мориак убедил его ее обеззубить, она собственно стала тем, чем стала.)
Но самая поразительная история (я сейчас дочитываю про нее вторую книжку, только что вышедшую по-английски) - это история о замысле мести не тайной, а открытой и демонстративной, призванной заставить мир содрогнуться и раз и навсегда искупить зло Холокоста. Это история группы еврейских диверсантов под руководством невероятно яркой и харизматичной личности, поэта и визионера, которого звали Абба Ковнер. Его идея - тут важно, что он был поэт и визионер, потому что это именно идея, практик бы такое не придумал - состояла буквально в том, чтобы убить шесть миллионов немцев в качестве возмездия за шесть миллионов евреев. Его группа называлась «Накмим» («мстители» на иврите), в ней было 50 человек, и они нашли способ проникнуть в систему водоснабжения Нюрнберга и нескольких других городов, чтобы отравить питьевую воду. Ковнер отправился в Палестину, чтобы добыть яду и заручиться поддержкой руководителей тамошней ерврейской общины, но все оказалось сложно, яд он добыл, а с поддержкой не получилось - все были более или менее в ужасе от этой идеи (примечательна реакция Бен-Гуриона: «А поможет ли это вернуть жизнь 6 миллионов евреев? Если нет, мне это не интересно). На обратном пути его повинтили британцы и он успел выбросить яд в море, но план был провален. И тогда оставшиеся в Германии члены группы перешли к плану Б - проникли на пекарню, снабжавшую лагерь, где содержались 13 тысяч бывших нацистов и отравили хлеб. Правда отравить получилось всего 3 тыс буханок, и концентрацию они не рассчитали - 2 с лишним тысяч заключенных помучались животами, но никто не умер.
В этой истории много интереснейших и колоритных деталей (например, один из основных источников по истории заговора - письма Ковнера боевой подруге и впоследствии жене, через которую осуществлялась коммуникация с европейскими ячейками группы, и это письма любовные) - все «Мстители» дожили до преклонных лет в Израиле, Ковнер основал киббуц и стал известен в Израиле как поэт (возглавлял тамошний союз писателей в 70-х), но про заговор они молчали и заговорили только в конце 80-х. И многие, кажется, вполне симпатичные люди, замученные, идейные, но вообще не циничные - не случайно у них ничего не вышло. (Если бы вышло, мы жили бы сейчас в заметно ином мире.) Но главное, эта история иллюстрирует огромный и важный сюжет, про который в принципе довольно мало сказано.
И вот если с этой стороны подходить к теме примирения - как результату долгого и сложного процесса выяснения границ и возможностей возмездия и «устаканивания» расшатанного концепта правосудия - тогда рыхлая и абстрактная тема примирения превращается во что-то довольно нескучное.
В общем, кажется, процесс наконец пошел. Не переключайтесь.
В этой истории много интереснейших и колоритных деталей (например, один из основных источников по истории заговора - письма Ковнера боевой подруге и впоследствии жене, через которую осуществлялась коммуникация с европейскими ячейками группы, и это письма любовные) - все «Мстители» дожили до преклонных лет в Израиле, Ковнер основал киббуц и стал известен в Израиле как поэт (возглавлял тамошний союз писателей в 70-х), но про заговор они молчали и заговорили только в конце 80-х. И многие, кажется, вполне симпатичные люди, замученные, идейные, но вообще не циничные - не случайно у них ничего не вышло. (Если бы вышло, мы жили бы сейчас в заметно ином мире.) Но главное, эта история иллюстрирует огромный и важный сюжет, про который в принципе довольно мало сказано.
И вот если с этой стороны подходить к теме примирения - как результату долгого и сложного процесса выяснения границ и возможностей возмездия и «устаканивания» расшатанного концепта правосудия - тогда рыхлая и абстрактная тема примирения превращается во что-то довольно нескучное.
В общем, кажется, процесс наконец пошел. Не переключайтесь.
Минутка vanity tickling’a.
Немецкий перевод «Неудобного прошлого» пока довольно неплохо принимается местной прессой и даже специалистами. Он стал книгой месяца по версии журналистов Die Welt/WDR 5/Neue Zürcher Zeitung/ORF-Radio Österreich 1 (почему-то они назначают книгу следующего месяца, а не прошедшего) и книгой недели по версии радиостанции Deutschefunk. В Frankfurter Allgemeine Zeitung вышла очень сочувственная рецензия Штефана Плаггенборга, известного историка из Бохумского университета, специалиста по советской истории и сталинизму. Но меня больше всего тронула внимательная и подробная рецензия Катрин Штёвезанд на Deutschefunk. Рецензентка не только прочитала книгу, но изучила отзывы на нее в интернете, стараясь понять причины ее популярности в России, где, как пытается убедить западную публику российская пропаганда, все давно слились в экстазе с государством:
«Столь заметная поддержка книги вызывает удивление, потому что мы часто получаем только опросы из России, которые поддерживают государственную точку зрения. Прочитав книгу, лучше понимаешь, почему эти опросы могут быть не такими точными, почему люди предпочитают говорить то, что от них ожидают, а не вступать в противоречие с государством, почему откровенный разговор, кажется, снова происходит только на кухне… Изменение системы в России, возможно, застопорилось или превратилось в откат, но голоса, подобные голосу Николая Эппле, дают надежду, что это может быть просто затянувшаяся фаза потрясений, последняя судорога, как полагает автор. ... Продажи книги значительно выросли по мере обострения войны, по сравнению с 2020 годом, когда она была опубликована: у российской аудитории есть запрос на объяснения происходящего, потребность в том, чтобы говорить правду. Страх репрессий не может задушить все».
Вообще, желание немецкой аудитории понимать Россию, сложность и неочевидность ее устройства, даже сейчас, когда спрямить все эти сложности в пользу примитивной и страшненькой картинки было бы проще простого - это желание сильно впечатляет и трогает до глубины души.
Немецкий перевод «Неудобного прошлого» пока довольно неплохо принимается местной прессой и даже специалистами. Он стал книгой месяца по версии журналистов Die Welt/WDR 5/Neue Zürcher Zeitung/ORF-Radio Österreich 1 (почему-то они назначают книгу следующего месяца, а не прошедшего) и книгой недели по версии радиостанции Deutschefunk. В Frankfurter Allgemeine Zeitung вышла очень сочувственная рецензия Штефана Плаггенборга, известного историка из Бохумского университета, специалиста по советской истории и сталинизму. Но меня больше всего тронула внимательная и подробная рецензия Катрин Штёвезанд на Deutschefunk. Рецензентка не только прочитала книгу, но изучила отзывы на нее в интернете, стараясь понять причины ее популярности в России, где, как пытается убедить западную публику российская пропаганда, все давно слились в экстазе с государством:
«Столь заметная поддержка книги вызывает удивление, потому что мы часто получаем только опросы из России, которые поддерживают государственную точку зрения. Прочитав книгу, лучше понимаешь, почему эти опросы могут быть не такими точными, почему люди предпочитают говорить то, что от них ожидают, а не вступать в противоречие с государством, почему откровенный разговор, кажется, снова происходит только на кухне… Изменение системы в России, возможно, застопорилось или превратилось в откат, но голоса, подобные голосу Николая Эппле, дают надежду, что это может быть просто затянувшаяся фаза потрясений, последняя судорога, как полагает автор. ... Продажи книги значительно выросли по мере обострения войны, по сравнению с 2020 годом, когда она была опубликована: у российской аудитории есть запрос на объяснения происходящего, потребность в том, чтобы говорить правду. Страх репрессий не может задушить все».
Вообще, желание немецкой аудитории понимать Россию, сложность и неочевидность ее устройства, даже сейчас, когда спрямить все эти сложности в пользу примитивной и страшненькой картинки было бы проще простого - это желание сильно впечатляет и трогает до глубины души.
Большой проект о Колыме и ее прошлом глазами ее жителей - голоса местных жителей в таких историях обычно не хватает, а тут как раз он. Очень-очень интересно! 👇