Я некоторым образом способствовал новой моде на Яперса у русскоязычной аудитории и чувствую свою ответственность за рождаемые им иллюзии. Когда читаешь "Вопрос о виновности", трудно сопротивляться ощущению, что это про нас, действительно 90% хочется подчеркнуть и обратить к фейсбуку и миру. И все это рождает иллюзию, что и вообще траектория России сейчас напоминает Германию.

Но я говорил и говорю, что "кейс Германии" к России не применим и вообще довольно уникален. Раньше речь шла про проработку этими странами своего неудобного прошлого, и основным аргументом быто то, что Германия потерпела поражение в войне, в которой СССР победил. Сейчас все немного изменилось, у нас неудобное настоящее, и военное поражение уже вовсе не кажется невероятным. Но и тут параллели с Германией лукавы - противникам войны хочется их видеть, потому что они через поражение выводят к светлому будущему. Ну в самом деле: ресентимент, диктатура, военная агрессия - "вы находитесь здесь" - поражение в войне, международный трибунал, послевоенное восстановление и национальное покаяние - и вуаля, снова великая страна.

Но к попытке разобраться в происходящем и понять реальные перспективы выстраивание таких параллелей имеет мало отношения.

И вот хороший пример деконструкции этих параллелей. На сайте Фонда Карнеги вышла статья Максима Саморукова о том, что послевоенное обустройство Украины и России правильнее сравнивать с послевоенным обустстройством государств бывшей Югославии после югославской войны, чем с Европой после Второй мировой. Германия была частью Запада и ее восстановление было для Европы жизненно важно, плюс подхлестывалось противостоянием с СССР - а Сербия и Хорватия после горячей фазы быстро перестали интересовать Запад и остались неблагополучными задворками Европы.

Впрочем, предлагаемые параллели с Югославией - скорее слабая часть статьи. Они хороши именно как, так сказать, усиление деконструкции параллелей с Германией: «нет, вообще ничего общего, уж скорее будет вот так». Исторические параллели, не устаю это повторять, вообще плохой аналитический инструмент, имеющий малую эвристическую ценность. Каждый исторический «кейс» определяется громадным количеством частностей, и потому всегда уникален. Такие кейсы полезны, потому что помогают осознавать константы, универсальное в частном (и важность книги Ясперс в том, что она это универсальное очень ясно формулирует), но для этого важно иметь в «базовых настройках» их своеобразие и запрет на выстраивание параллелей.

Юрген Мольтман, один из крупнейших современных теологов, пишет о том, как в британском лагере для немецких военнопленных (он пошел на фронт в 1943 году, в 16 лет, и сдался в 1945-м) прочел «Штутгартское исповедание вины» (Jürgen Moltmann, "Forty Years After the Stuttgart Declaration", экспресс-перевод, прошу прощения):

«Через нас [гласила Декларация] бесчисленные страдания были навлечены на множество народов и стран». И в моей собственной плененной душе медленно рассветала истина этих слов, пока я не ощутил освобождение, к которому вело меня это признание вины, освобождение от гнета вины, от глухой веры в судьбу; освобождение из панциря бесчувствия и отрицания, в который все мы заперли себя; освобождение, которое давало нам возможность вновь научиться самоуважению и позволить ответственности за преступления и провалы превратиться в действие. Это правда! Человек, так принимающий свою вину и соучастие в преступлении оказывается беззащитным, уязвимым, открытым для нападок. Он стоит измазанный в грязи и обремененный тяжестью. В него тычут пальцем, его презирают. Но в то же время он освобождается из изоляции и от права других определять его действия; он приходит к самому себе, и вступает в свет истины, который освобождет его и дарует ему новое товарищество с жертвами и готовность к примирению. Как возможно посмотреть в глаза жертвам? У жертв память всегда лучше, чем у преступников, и у тех, кто научился, живя с волками, выть по волчьи. Поэтому у признания вины нет конца; Штутгартское признание вины остается актуальным. Оно дало мне мужество вернуться в «солидарность вины» и в сообщество страдания» моего народа, и больше не пытаться сбежать.

*«But he becomes free from alienation and the determination of his actions by others», вновь обретает право на субъектность, сам получает возможность решать, что ему делать. Пока я упорствую в отрицании вины, я не имею свободы действия, пока я не скажу «правильные слова», я не имею права быть выслушанным всерьез, никому не интересно что я там себе «на самом деле» думаю. А вот когда я их скажу, тогда я это право получаю, и меня могут начать слушать уже лично, а не как представителя сообщества виновных.

На этой неделе - год с начала войны. (Новой фазы войны, точнее.) Автор этого канала участвует на этой неделе сразу в двух мероприятиях.

Во вторник - лекция в Лейденском университете (благодарю The Moscow Times и Кафедру журналистики университета за приглашение и организацию) о том, как устроена память о советском политическом терроре в России и как она формирует отношение россиян к войне. "The Gulag Legacy - Memory of Stalinism in Today's Russia". Мне кажется, отношение к мобилизации, в частности, во многом объясняет - отсутствие для большинства представления о возможности сопротивления государству, но подчинение пассивное, быстро оборачивающееся разными формами саботажа. Потом будет видео.

В субботу - участие в круглом столе на вечере "Who am I" в Валлонской церкви Гааги. Вечер посвящен исполнению музыки украинских и российских композиторов, в том числе написанной за этот год (Задерацкий, Сильвестров, Десятников, Курляндский, Назайкинская, Курбатов, Кисин, Курделло). И будет сопровождаться небольшим разговором о том, как стало возможным то, что произошло, что тут может сделать культура, и как себя сегодня ощущают и что могут сделать россияне, осуждающие войну. В разговоре также участвуют журналист Павел Каныгин, музыковед Саския Торнквист, историк Люк Панхейсен, гражданская активистка Лана Пылаева, Историк Хайс Кесслер.

"Дискуссия о вине и ответственности у россиян – явление в значительной степени эмоционального порядка. Люди, сознающие, что происходит трагедия, что их страна совершает массовые преступления, сопереживающие жертвам, и при этом неспособные никак на происходящее повлиять (а гражданин России сегодня не может остановить войну), переживают очень болезненный опыт. И объявление виновным или ответственным себя, русской культуры, всех, платящих налоги в России, всех уехавших или неуехавших – один из способов выражения этой боли. Это прежде всего эмоция, и, как всякая эмоция, она нестабильна.

Кроме того, одно дело сказать "я виноват/ответственен", и совсем другое – слышать такое о себе от других, да еще и находиться в статусе виновного продолжительное время. Это новая боль. Мы видим – по соцсетям в частности, – что на смену многочисленным массовым разговорам о разделении ответственности в первые месяцы приходит усталость от этого, утверждения, что русская культура, конечно же, ни в чем не виновата, что россияне, не поддерживавшие режим, не виноваты, что западные политики "тоже хороши" и так далее. Что-то из этого мне кажется справедливым, что-то нет, но тут важно понимать, что это в большой степени эмоциональный и травматический дискурс. Его стоит анализировать именно так: людям плохо, они мучаются, и транслируют таким образом свою боль. Действительно, российское общество, вероятно, никогда в своей истории не задавалось с такой интенсивностью вопросами о вине и ответственности. Но насколько эти дискуссии окажутся материалом для деятельной проработки ответственности, когда война закончится, мы не знаем. Это зависит от слишком многих обстоятельств".

Поговорили с изданием "Север.Реалии" про дискурс вины/ответственности, сходства и различия с Германией, и видах на будуще. Но главное и самое интересное в публикации - ответы читателей, россиян, на вопрос о вине и ответственности.

Урегулированность перехода власти облегчает выход из войны, а отсутствие такого механизма - ведет к ее затягиванию. Лидер, который в случае поражения рискует оказаться в изгнании, тюрьме или погибнуть, не будет сдаваться до последнего. Перспектива бесславного конца заставляет правителей продолжать войну любой ценой даже если они понимают, что план, с которым они вступили в войну, неосуществим.

Именно так действовало руководство Германии, осознав к концу осени 1914 года, что первоначальный план молниеносной оккупации Франции (план Шлиффена-Мольтке), не сработал. На совещании, состоявшемся через четыре месяца после вступления Германии в Первую Мировую войну, министры кайзера Вильгельма II пришли к выводу, что военной победы им не добиться. Но они продолжали войну еще четыре года, потому что осознавали, что в случае поражения кайзер будет свергнут и монархия рухнет. И были правы. Точнее так: за четыре года жуткой войны они обеспечили Германии такой исход. Остановись они после первого провала - кто знает, как бы пошла история. Та война, возможно, и не называлась бы «Первой Мировой»

Российские власти загнали себя в похожую ситуацию. Их «план Шлиффена» провалился в конце марта 2022 года, но они, как и немецкие правители столетней давности, решили - вопреки рациональности - идти до конца.

Это одно из наблюдений Хейна Гуманса, нидерландского и американского профессора, который изучает причины окончания войн (war termination), а не только причины их начала (о начале войн есть огромная литература, об окончании гораздо меньше). Он построил формальную модель окончания войн, в которой политики, принимающие решения, стоят перед дилеммой - продолжать военные действия или пойти на сделку с противником. Гуманс выделяет три типа лидеров и три типа поведения: лидеры демократических режимов, диктаторы и в меру репрессивные автократы ведут себя по-разному. Правителям третьего типа (а Гуманс относит к ним и Путина) окончание войн дается труднее всего

Сегодня 70 лет со дня смерти Сталина, "день чейна-стокса".

"Когда главный по сути праздник освобождения и надежды в истории страны, помимо дня победы - это день естественной смерти спокойно дожившего до преклонных лет губителя собственного народа - это довольно убийственная характеристика, прежде всего, самого этого народа. И то, что аргумент "помрет и этот" оказывается едва ли не самым конструктивным сценарием сегодня - важное свидетельство того, насколько мало все изменилось в главном". Это я писал в 2016 году.

Сейчас кое-что изменилось. Один из важных уроков украинской войны для России и российского общества состоит в том, что тирану и диктатору, который выглядит всесильным и непоколебимым, может сопротивляться народ соседней страны, в недавнем прошлом вполне такой же, как россияне, "советский народ" - и сопротивляться успешно, так что диктатор оказывается слабым и жалким.

Другое дело, что собственному диктатору сопротивляться всегда сложнее, несопоставимо сложнее, чем чужому. И тут вывод остается невеселым. Пока граждане России сами не сбросят с себя морок, не встретятся со своим диктатором в открытом противостоянии и не освободятся от него собственным усилием, они обречены пассивно наблюдать за тем, как тираны сменяют друг друга в силу естественных органических причин, но эта смена не будет приближать свободу, не будет превращать граждан России из жертв и наблюдателей за собственной участью, в ее хозяев.

Дал комментарий телеграмному изданию "Сирена" про использование государством образа Сталина после начала войны. Хотелось проговорить мысль (предположение), почему Сталина в информационном поле не так много, как можно было бы ожидать.

Заголовок "Фигура Сталина начинает МЕШАТЬ" немного странноватый, читатель может заподозрить, что с автором что-то не так, но это просто кликбейтный заголовок, лучше читать дальше него.

https://t.me/news_sirena/12201

Дмитрий Колезев сделал бодрый ролик о сценариях смены власти в России, правительстве Прекрасной России Будущего и судьбе путинской элиты после Путина. Тут трудно выбрать верный тон, слишком серьезно об этом сейчас говорить странно, выглядит прожектерством, но говорить об этом нужно именно сейчас. Разговор с ноткой хулиганства, как тут, кажется вполне адекватным.

Из моего колченогого и трудно воспринимаемого на слух комментария остались несколько фраз в роли Капитана Очевидность, сводящихся к обозначению типов транзита и мысли, что кооптация важнее люстраций. Я там развивал последнюю мысль подробнее, но Екатерина Михайловна делает это не в пример бодрее и яснее.

Приведу все же тут цитату из хрестоматийной "Третьей волны" Хантингтона (да, она немодная, наивно демократизаторская, но другой так же хорошо обоснованной транзитологии кажется пока не придумали). А то слишком распространено мнение, что развешивание деятелей старого режима на фонарях есть путь к светлому будущему ("вот рабыни вытрут кровь с мозаик, и начнется счастье") - но это не так. Путь к светлому будущему, нравится нам это или нет (вполне понятно, что это может не нравиться), лежит через компромисс и кооптацию и, главное, через широкое обнародование фактов преступлений.

1) Если случился разрыв политической преемственности ("replacement" или "замена", по Хантингтону), "судите лидеров авторитарного режима сразу (в течение года с момента вашего прихода к власти), давая при этом понять, что не будете преследовать должностных лиц среднего и низшего ранга".

2) Если случилась трансформация или переговорный транзит (второе он называет "transplacement" - замещение), «не пытайтесь преследовать представителей авторитарного режима за нарушения прав человека. Политические издержки таких попыток перевесят любые моральные приобретения».

3) "Найдите способ представить публике полный и беспристрастный отчет о том, как и почему совершались преступления".

4) "Осознайте, что при решении вопроса «судить и карать или простить и забыть?» выбор любой из этих двух альтернатив сулит тяжелые проблемы, так что, возможно, наименее неудовлетворительный курс — не судить, не карать, не прощать и, прежде всего, не забывать".

В Москве проходят обыски у сотрудников Мемориала - Олега Орлова, Яна Рачинского, Никиты Петрова, Александры Поливановой и у ее мамы — Марины, Ирины Островской, Галины Иорданской и Алëны Козловой. После обысков задерживают и везут на допрос.

Обыски проводит СК по постановлению следователя. На обысках присутствуют оперативники Центра «Э».

В постановлении указано, что дело было возбуждено 3 марта 2023 года в отношении «неустановленных сотрудников» Мемориала. Им вменяется то, что в списках жертв политического террора содержатся имена троих людей. Одного из них приговорили к лагерям за работу в немецком полицейском отряде. Двух других — за измену Родине военнослужащим (ст. 58-1 УК РСФСР).

После обыска сотрудников повезут в следственный комитет на допрос.

Поддерживая тему Мемориала - The Moscow Times опубликовали видео мей лекции в Лейденском университете. Она для иностранной аудитории, этим объясняется краткость и схематичность обзора отношений к прошлому в России, а также акцент на современном положении вещей и отношении к войне. Разбираться в хитросплетениях постсоветской исторической памяти иностранцу не очень интересно, а вот понять, как наследие гулага определяет реакции современных россиян на политику их собственного государства (а эта зависимость несомненно существует) - интересно.

В общем, посоветуйте вашим нерусскоязычным знакомым, которым это может быть интересно.

Вариант с русскими субтитрами, впрочем, тоже есть.

https://www.youtube.com/watch?v=WHuwgdNOnnc

И еще в продолжение темы транзита. Я упоминал об этом в разговоре с Колезевым, но в материал это не вошло, а это, по-моему важно. Важнее прожектов о составе правительства и главах партий в ПРБ.

В огромной степени успех и эффективность транзита (а также мирного договора, что в данном случае тесно связано) зависит от удачности предлагаемой его авторами "формулы согласия", специфических условий предлагаемого компромисса (а это всегда компромисс в той или иной степени), на которых деятели старого режима соглашаются уступить новому, а граждане получают понятные резоны для поддержки нового режима.

В послевоенной Японии такой формулой, разработанной генералом МакАртуром, было возложение ответственности на военное руководство (с трибуналом над ними) и освобождение от нее императора (при условии "отказа от божественного достоинства").

В ЮАР этой формулой, помимо освобождения Манделы из заключения и организации демократических выборов для всех политических сил, стала идея созыва знаменитой Комиссии правды и примирения, которая обнаружит все факты преступлений и заставит виновных сознаться в них в обмен на прощение. Сама идея была настолько удачной, что Фредерик ле Клерк и Нельсон Мандела получили Нобелевскую премию мира именно за саму идею - до созыва Комиссии и даже до выборов.

В Испании после Франко "формулой" была передача роли отца нации королю Хуану Карлосу, демократические выборы и "пакт о молчании".

«Формулой» мирного договора между Израилем и Египтом (Кэмп-Дэвидские соглашения, Бегин и Садат тоже получили за это Нобелевку, Садата правда потом за это же и убили) было возвращение Египту Синайского полуострова, признание «законных прав палестинского народа» и предоставление автономии палестинским территориям - при посредничестве США как гаранта исполнения.

Вообще, интересно было бы собрать обзор транзитов и мирных договоров именно с точки зрения этих формул - было бы, я думаю, крайне познавательно и полезно.

Успех транзита в России в огромной степени будет зависеть от того, сможет ли кто-то предложить удачную формулу (тот, кто ее предложит, сможет заработать на этом решающий политический капитал). Причем составляющие этой формулы могут быть самые разные. И ее привлекательность для граждан, если пытаться строить демократическую конструкцию, вовлекающую в процесс "народные массы", не менее важна, чем привлекательность для "элит". Например, как совершенно верно говорит Григорий Юдин, в ней должна обязательно присутствовать кредитная амнистия для граждан.

(И да, президентом (в парламентской республике) конечно должна быть Алла Пугачева.)

НЛО переиздали две классические книги Алейды Ассман. Очень советую купить, если кто-то еще не.

«В прошлом году вопрос об особой роли мемориальной культуры зазвучал с новой силой. В связи с этим мы решили переиздать две книги Алейды Ассман, ведущей европейской исследовательницы, занимающейся проблемами исторической памяти. Речь идет о книгах «Новое недовольство мемориальной культурой» и «Длинная тень прошлого». Обе они сейчас находятся в предзаказе.

В этих книгах Ассман пытается выстроить такую мемориальную перспективу, в которой ответственность за совершенные преступления, этическая готовность разделить чувство вины и правовые рамки, позволяющие услышать голоса жертв, превращали бы работу с прошлым в один из важных факторов сознательного движения к будущему».

Сейчас это трудно себе представить, но само собой разумеющийся для всех сегодня нарратив о Холокосте сложился далеко не сразу и трудно складывался не в последнюю очередь в самом Израиле. Палестинские евреи, переселившиеся в Святую землю в рамках сионистского движения, считали европейских евреев во-первых недостаточными патриотами и конъюнктурщиками, предпочитавшими удобство жизни в Европе лишениям связанным с переездом в Палестину, а во-вторых, как бы дико это ни звучало, осуждали их пассивность в ситуации нацистских преследований. Этот нарратив начал меняться только в 60-х, после процесса над Эйхманом. Про это хорошо пишет, например, Том Сенев в книге The Seventh Million: Israelis and the Holocaust. Кстати, именно поэтому восстание в Варшавском гетто стало таким символически важным событием - это был (едва ли не единственный) пример сопротивления, его участники были героями и мучениками (памятник, перед которым преклонял колени Вилли Брандт, посвящен «Героям гетто»), а не жертвами. Вообще говоря, не в последнюю очередь в рамках этого процесса эволюции памяти о Холокосте само слово «жертва» обрело сегодняшнее безусловно позитивное значение - это отдельная интересная тема.

И вспомнив про это все, я вдруг подумал о том, что осуждение уехавшими из России оставшихся оппозиционно и антивоенно настроенных россиян в пассивности и чуть ли не коллаборационизме, возможно, спустя годы будет выглядеть так же странно и нелепо. Нет, я не сравниваю оппозиционных россиян с жертвами Холокоста, я говорю то, что говорю: не стоит осуждать жертв, даже если кажется, что резоны для этого есть и жертвы «сами виноваты».

КТО Я: ВОПРОС ОБ ИДЕНТИФИКАЦИИ С РОССИЕЙ

У россиян сегодня как будто бы есть только две альтернативы: либо идентификация с Россией, что, в глазах слишком многих, автоматически означает идентификацию с режимом и поддержку войны, либо идентификация с Украиной. Самоидентификация с Россией при осуждении войны и желании краха режима оказывается затрудненной и общественно неодобряемой позицией: внутри страны общественно одобряема первая позиция, вне страны - вторая. Понятно, почему: общественное в России прочно оккупировано государством, и выходит, что проблема смешения «родины с вашим превосходительством» актуальна не только для лояльных государству, но для всех россиян вообще.

В годовщину войны в Гааге был небольшой публичный разговор о самоидентификации россиян вне России для нидерландской аудитории (под названием Who am I), и я там пытался сказать как раз об этой дилемме.

Я предложил такую аналитическую модель ответа на вопрос о самоидентификации. Самоидентификация себя как россиянина, не в частном виде «хорошего русского», отвечающего только за самого себя, а именно коллективная, сложным образом идентифицирующего себя с Россией в целом в разных ее проявлениях важна в перспективе разговора об извинениях перед Украиной.

Война рано или поздно закончится, но ни Украина не Россия не перестанут существовать, и им нужно будет как-то выстраивать отношения. Первым условием такого выстраивания отношений не может не быть принятие и несение ответственности за войну (уголовной, политической, экономической, моральной). И в политике важный элемент такого принятия ответственности - это принесение извинений, political apologies. Я сейчас не прожектерствую, не предлагаю заменить трибунал извинениями, нет, я, повторяю, описываю аналитическую рамку, мысленную модель; извинения это понятная конкретизация абстрактной и слишком общей категории «ответственности».

И сторонники сегодняшнего режима вряд ли могут быть субъектом принесения таких извинений. Они будут либо принуждены силой к несению ответственности (на скамье подсудимых или еще как-то), либо же будут продолжать от нее разными способами прятаться (как обычно бывает с поддерживающей агрессию частью общества после провала агрессии). Но этим субъектом не могут быть и «хорошие русские», отделившие себя от «всего этого дерьма» и не имеющие ничего общего ни с поддерживающими войну, ни с мобилизованными, но говорящие при этом только за себя. Они могут приносить извинения сами за себя, но это мало кому важно, кроме них самих. Им логичнее, впрочем, не приносить извинения, а желать «этой стране» перестать существовать (что часто и происходит), правда не очень понятно, в чем при этом смысл их самоидентификации как русских - но это другой разговор.

Остаются те, кто a) лично уголовно не ответственны (иначе они должны быть судимы, а не извиняться), b) имеют какую-то репутацию, чтобы к ним было доверие хотя бы у тех, кто готов разговаривать, с) способны эту ответственность на себя принимать и при этом готовы говорить не только за себя, но и за тех, от кого эти извинения хотелось бы слышать украинской стороне. И в этом смысле, под этим углом зрения, сразу становится понятно, почему, например, спор о выражениях «наши ребята», «наша армия», об отношении к мобилизованным итд - спор вовсе не праздный. Приносить извинения от лица «наших ребят» может только тот, кто себя с ними идентифицирует, для кого это не внешнее. И да, исторически именно такие люди ответственность и принимали - Карл Ясперс, Вилли Брандт, Адам Михник, Томас Венцлова итд. - именно такие голоса оказывались важны и внутри их стран и за их пределами.

Итак, еще раз, предлагаемая мной формула звучит так: идентификация себя как россиянина (россиянки) важна сегодня в свете возможности выступать субъектом принесения извинений за преступления России перед Украиной и украинцами.

И о пользе публичных мероприятий. После моего выступления в Гааге один из слушателей порекомендовал мне книгу, посвещенную новому взгляду на тему вины-ответственности и вот этого всего, сказав, что там, кажется ровно о том, о чем я говорил. Я на днях дочитал эту книгу и нахожусь под большим впечатлением. По-моему, она могла бы серьезно продвинуть вперед русскоязычную дискуссию об ответственности, которая до сих пор оперирует категориями 60-летней давности.

Скоро про нее напишу, не переключайтесь.

Сегодня день рождения Арсения Борисовича Рогинского, и сегодня в варшавском музее "Полин" начинаются двухдневные чтения его памяти. Хорошо бы не забывать, что "Мемориал" это не только герой печальных новостей из России, но прежде всего двигатель серьезной и необходимой дискуссии о прошлом и настоящем. И он в этом качестве, как можно видеть по представительности Чтений, прекрасно себя чувствует и всех нас переживет.

Ниже программа. Можно смотреть онлайн, после регистрации. Все подробности тут: https://30marta.memo.ngo/

30 марта, 18:30-20:30 (UTC +2)

Торжественное открытие конференции

Фрагменты фильма об Арсении Рогинском «Право на память»
(реж. Людмила Гордон)

Круглый стол «Историк перед лицом катастрофы»
Модератор: Михаил Фишман
С участием Людмилы Улицкой, Анджея Фришке, Ирины Щербаковой, Ральфа Фюкса

31 марта, 10:00 - 13:00 (UTC +2). Секция I. Историк как современник катастрофы

Модератор: Дариуш Стола

Как происходящее сегодня влияет на изучение прошлого, в том числе на изучение войн 20 века? И как имеющийся опыт анализа прошлого может быть использован для документации и оценки настоящего? Возможно ли историческое осмысление происходящего по горячим следам, из сегодняшнего дня, и что может делать историк в этих условиях? Как историк может противостоять фейкам и инструментализации истории?

Александр Черкасов: Документация преступлений в Чечне и будущая история чеченских войн

Никколо Пьянчола: Фашизм, геноцид, колониализм: Исторические понятия и публичная сфера в военное время

Барбара Энгелькинг: Польское общество во время Холокоста. Новые вопросы к истории этого периода из сегодняшнего дня

Роман Подкур: Как нынешняя война меняет взгляд украинских историков на историю страны?

Ганна Любакова: Война в Украине и современное белорусское общество

14:30 - 16:30 (UTC +2). Секция II. На следующий день после катастрофы

Модератор: Катрин Гусефф

Для преодоления последствий гуманитарных катастроф нужна длительная глубокая работа со стороны политических акторов, юристов, правозащитников, представителей гражданского общества, психологов, деятелей культуры. Что может дать историческое знание тем, кто будет участвовать в этом длительном процессе проработки трагического прошлого?

Марчин Заремба: К вопросу о деморализации послевоенного общества. На примере европейской ситуации после 1945

Марта Гавришко: Женский опыт насилия, пережитого в условиях войны

Георгий Касьянов: Будущая историческая память и вопросы ее формирования

Евгения Лёзина: Последствия отказа от юридически-правового ответа на преступления советского периода в России

17:00 - 19:00 (UTC +2). Секция III. Круглый стол «Искусство как форма сопротивления и осмысления войны»

Модератор: Пётр Рипсон

Какую роль играет культура в имперских проектах и (пост-)колониальных войнах? Как война влияет на восприятие культуры прошлого? Каковы возможности искусства и артистов в условиях конфликта и как они используются сегодня? Что происходит, когда художественные произведения выступают в качестве свидетельства, а документальность становится формой художественного высказывания?

Участники: Александр Сорин, Змицер Вайновский, Марина Давыдова, Матвей Вайсберг, Каринэ Арутюнова.

Запись выступления в Тургеневской библиотеке в Париже. О трудности говорения в сегодняшних условиях и малом пути Терезы из Лизье, о том, как опыт разговора о неудобном прошлом помогает вести разговор о неудобном настоящем, о недостатках и издержках дискуссии о вине и ответственности, о "вовлеченном субъекте" Майкла Ротберга и о приключениях идентиности россиян во время войны. Задумчиво, сбивчиво, медленно, путано, глубокомысленно - все, чем так знаменит спикер. Спасибо зррителям и слушателям за внимание, терпение и вопросы.

https://www.youtube.com/watch?v=Il0Ne8ifZGA&t=4949sуб

9 мая всем, кто имеет какое-то отношение к России, да и ко всем странам бывшего СССР, трудно не думать о том, что происходит и будет происходить с памятью о победе во Второй мировой/Великой отечественной.

Десятилетиями память об освободительной войне советского народа с нацистами была точкой сборки российской идентичности. Принято говорить, что в путинские годы 9 мая стало основанием для спекуляций и манипуляций, подменяющих память о трагедии основанием для гордости, милитаристская официозная и торжествующая память вытеснила память человеческую и трагическую. Строго говоря, государство всегда манипулировало этим днем, так уж была устроена монополизированная государством коллективная память в России, а в путинские годы реальные участники войны стали вымирать и "коммуникативная память", в основе которой семейное застолье с воевавшим дедом/бабушкой, прервалась. А освободившееся место заняла телевизионная картинка.

Сейчас понятно, что этого дня как объединяющего в каком бы то ни было виде больше не будет. Как я писал сразу после начала войны: "Мы больше не нация-освободительница мира от нацизма, мы нация, сделавшая из освобождения мира от нацизма основание для режима, который принес в Европу новую войну". Сегодняшний макабрический парад, гости на котором выполняют роль живого щита, а в центре которого армия, чей нескончаемый и многообразный позор стал главным событием прошедшего года для всего мира - самая яркая иллюстрация того, что бывает с оскверненной святыней.

Но если год назад главным чувством в этой связи была горечь («у нас отняли основание общей идентичности»), сейчас чувства другие. «Отпусти меня на покой, Серёжа" - сказано в обошедшем русскоязычный фейсбук стихотворении Жени Беркович. 9 мая как праздник не изменил своего качества 24 февраля 2022 года, его не после этого стало не спасти, его поздно было спасать уже довольно давно - разные человеческие механизмы мешали это понять и принять. Ну вот теперь это сделать легче.

И все равно при размышлении о происходящем с 9 мая естественный ход мысли - это констатировать зияющую пустоту на месте, где когда-то было это самое общее основание, оглядываться в поисках иного такого основания, которые когда-нибудь можно было бы изобрести взамен. Я не раз писал о том, что таким основанием могло бы стать переосмысление общей для всего постсоветского пространства советской травмы - память о ГУЛАГе и ответственность за него. Как Германия, проработав свое трудное прошлое, стала «чемпионом памяти» среди соседей, так Россия, проработав свое прошлое, могла бы стать «чемпионом памяти» на постсоветском пространстве. Гипотетически такой сценарий наверное возможен и сегодня - только прорабатывать надо будет еще и сегодняшнее неудобное настоящее - но как-то уж слишком много в нем гипотетического.

А что если поиск этого общего основания сам по себе инерция? Почему пустота на его месте непременно «зияющая», непременно со знаком минус? Идея, что страну надо «собирать вместе» общей памятью - героической ли, трагической л, или преступной - по самой своей формулировке идея централистская и авторитаристская. Пугает перспектива распада? - но может быть с этим лучше к психологу? Вот, есть замечательная терапевтическая книжка Сорокина «Теллурия», написанная из будущего «после распада» и играющая с этим. Грамотные политологи говорят нам, что «при наличии единой территории с единым этническим большинством, языком, религией, политической культурой, при этом ещё и единой транспортной системой» распад государства на части едва ли возможен, а вот рост субъектности этих частей, называющийся регионализацией (или федерализацией?) не просто возможен, а является нормальным сценарием развития современного государства. А социологи говорят о давно созревшем запросе на "вторую память" - локальную и низовую, в противоположность централизованной и насаждаемой сверху.

(Продолжение в следующей записи.)

(Продолжение, начало см в предыдущей записи.)

Так, может быть, оказаться вдруг без общего основания - нормально? Может это и есть принятие реальности? Перестать стремиться быть кем-то собранными воедино, маскировать отказ от осмысления себя, пусть через отрицание, пусть с риском нащупать пустоту, но реальных себя как общности - виртуальным «общим прошлым»?

«Мы уже все, ребята,
Нас забрала земля.
Можно вы как-то сами?
Как-то уже с нуля?»

Похоже, под 9 мая образца последних двух десятилетий пора «подвести черту». Не чтобы стереть и забыть, так не бывает, а чтобы понять, что в том виде, в котором это «место памяти» существовало уже слишком долго, оно больше невозможно - и тем самым открыв возможность для него в будущем, как освобожденного от манипуляций, спекуляций и подверстываний «под себя» дня памяти и скорби.

Полит.Ру сделал суперкраткий конспект парижского выступления.

«Важно сказать, что в разговоре о вине и ответственности <...> Ясперс говорит, что корень того, что мы называем виной, единый (для коллективного и индивидуального чувства – Полит.Ру). Разграничения нужны для того, чтобы перейти от смятения эмоций к работе понимания. На практике происходит так, что мы (в российской публичной сфере – Полит.Ру) понятия раскатегоризовали и на этом остановились. А это противоположное тому, что имели в виду Ясперс и Арендт. <…>

И весь этот разговор до сих пор останавливается на Ясперсе и Арендт. Мы приняли, что мы ответственны, а что это значит? Проработки и движения в этом направлении я не вижу. Бросается в глаза то, что российская публичная дискуссия до сих пор топчется вокруг понятий 50-60-х годов. <…>

Есть такой исследователь Майкл Ротберг, в 2019 году у него вышла работа «Implicated Subjects». Он показывает, что мир так сложно и комплексно устроен, а мы живем в настолько плотной сетке идентичностей, что мы всегда во что-то вовлечены. В одном из интервью он говорит: «Мне хочется одернуть и заставить быть более скромными тех, кто раздает всем сестрам по серьгам и говорит, кто преступник, а кто — жертва. Все мы "implicated subjects", вовлеченные субъекты»