Слава (именно Слава, не Вячеслав) Михайлов - лучший, по мнению Смелова, фотограф-портретист Ленинграда. Работал на «Ленфильме» ассистентом оператора, снимался в эпизодах (у Германа в «Проверке на дорогах», например). Водил дружбу с ленфильмовцами - Асановой, Виктором Аристовым. Писал стихи, рисовал. «Публиковал» все это дело в книжках собственного производства - в одном экземпляре.
Избегал выставок и какой-либо социальной жизни, жил где придется.
Портреты Михайлова прекрасны, стихи - точны. Он сам - на последнем снимке. На предпоследнем - Смелов.
Кусочек сыра
Водочки стакан
Джазок играет
Я немного пьян
#вобъективе
Избегал выставок и какой-либо социальной жизни, жил где придется.
Портреты Михайлова прекрасны, стихи - точны. Он сам - на последнем снимке. На предпоследнем - Смелов.
Кусочек сыра
Водочки стакан
Джазок играет
Я немного пьян
#вобъективе
This media is not supported in your browser
VIEW IN TELEGRAM
Читаю книжку режиссера Масленникова, а там: "Мориарти озвучивал Даль". Полез смотреть, прислушался. Ну да, голос Даля.
Байка о писателе Владимире Марамзине, рассказанная Ириной Чуди. Вполне в довлатовском духе.
«Марамзин шел по Невскому в довольно грязном черном отечественном тулупе, и вдруг его остановил какой-то гражданин, за спиной которого стояла масса иностранного народу – человек семь. Этот гражданин остановил Марамзина и произнес примерно следующий текст: «Мужик, вот тут один иностранец, которого я курирую, говорит, что хочет твой тулуп в обмен на свою дубленку. Так ты не вздумай! И сейчас же отсюда беги». Говорил все это гражданин Марамзину, очень доброжелательно улыбаясь, видимо, он пообещал своему туристу пообщаться с Марамзиным насчет тулупа.
Марамзин спросил:
– Что это у тебя за туристы такие?
– Да англичане какие-то понаехали.
– Англичане, – сказал Марамзин и без всякого посредника обратился к этим иностранцам на чистом английском языке, который он выучил, надеясь эмигрировать в Штаты (позже он уехал во Францию): – Вы, мистер, в самом деле хотите мою верхнюю одежду? – спросил Марамзин по-английски.
И иностранец ответил на том же языке:
– Сэр, полжизни за эту вашу шубу отдам!
Кагэбэшник побледнел и позеленел, и попытался вступить в разговор на чистом русском языке, но никто на этот диалект не обратил никакого внимания.
Более того, англичанин начал раздеваться. И Марамзин последовал его примеру.
А англичанин как увидел марамзинский тулуп изнутри, а он был на густой чьей-то шерсти, – сказал:
– Мне очень неудобно, что я такую дорогую вещь беру у вас за мою ничтожную дубленку, не возьмете ли вы в придачу еще и мою шапку?
Марамзин учтиво ответил:
– Конечно, возьму, какие могут быть разговоры.
Потом, рассказывал Марамзин, англичанин ему еще что-то предлагал вдобавок за его замечательный тулуп – то ли бриллиантовое колье, то ли платиновые часы, но Марамзин от этого уже отказался, поскольку он не столько мечтал поменять свой тулуп на английскую дубленку, сколько хотел, чтобы сопровождающему англичан сотруднику отечественных спецслужб стало плохо. И ему действительно стало плохо.
А Марамзин с этим дубленочным иностранцем обменялся адресами, телефонами и договорился о встрече, так что сопровождающий чуть не скончался от инфаркта на месте»».
«Марамзин шел по Невскому в довольно грязном черном отечественном тулупе, и вдруг его остановил какой-то гражданин, за спиной которого стояла масса иностранного народу – человек семь. Этот гражданин остановил Марамзина и произнес примерно следующий текст: «Мужик, вот тут один иностранец, которого я курирую, говорит, что хочет твой тулуп в обмен на свою дубленку. Так ты не вздумай! И сейчас же отсюда беги». Говорил все это гражданин Марамзину, очень доброжелательно улыбаясь, видимо, он пообещал своему туристу пообщаться с Марамзиным насчет тулупа.
Марамзин спросил:
– Что это у тебя за туристы такие?
– Да англичане какие-то понаехали.
– Англичане, – сказал Марамзин и без всякого посредника обратился к этим иностранцам на чистом английском языке, который он выучил, надеясь эмигрировать в Штаты (позже он уехал во Францию): – Вы, мистер, в самом деле хотите мою верхнюю одежду? – спросил Марамзин по-английски.
И иностранец ответил на том же языке:
– Сэр, полжизни за эту вашу шубу отдам!
Кагэбэшник побледнел и позеленел, и попытался вступить в разговор на чистом русском языке, но никто на этот диалект не обратил никакого внимания.
Более того, англичанин начал раздеваться. И Марамзин последовал его примеру.
А англичанин как увидел марамзинский тулуп изнутри, а он был на густой чьей-то шерсти, – сказал:
– Мне очень неудобно, что я такую дорогую вещь беру у вас за мою ничтожную дубленку, не возьмете ли вы в придачу еще и мою шапку?
Марамзин учтиво ответил:
– Конечно, возьму, какие могут быть разговоры.
Потом, рассказывал Марамзин, англичанин ему еще что-то предлагал вдобавок за его замечательный тулуп – то ли бриллиантовое колье, то ли платиновые часы, но Марамзин от этого уже отказался, поскольку он не столько мечтал поменять свой тулуп на английскую дубленку, сколько хотел, чтобы сопровождающему англичан сотруднику отечественных спецслужб стало плохо. И ему действительно стало плохо.
А Марамзин с этим дубленочным иностранцем обменялся адресами, телефонами и договорился о встрече, так что сопровождающий чуть не скончался от инфаркта на месте»».
Меня снедает
грусть-тоска
по дальним странам
и далеким путешествиям.
Я не живу,
а только жду
момента,
чтоб незаметно
ускользнуть из дома,
чтоб на работе
отпроситься
в долгий отпуск
и уехать,
и уехать, и уехать.
Все жду,
когда
автомобиль попутный
меня подкинет
на пять тысяч
километров.
Все жду,
когда песочные часы,
которые до этого молчали,
пробьют двенадцать раз.
Все жду,
когда автобус
издалека
затормозит
у нашего подъезда.
Все жду,
когда настанет время,
чтобы тонуть,
переплывая в одиночку
морской пролив,
проток озерный.
Чтобы заблудиться
на велосипеде
ночью зимой в лесу.
Чтобы ломиться
в запертые двери
"Домов крестьянина",
спасаясь от бурана.
Вы молчите...
Вы говорите
про семейный долг,
служебные обязанности.
Напоминаете,
что меня связали
узы дружбы,
путы сердца...
Вы знаете,
я все-таки уеду,
хотя бы на трамвае:
динь-динь-динь-динь!
Вот, у меня уж и билет
к кармане.
Вы знаете,
я все-таки уеду,
хотя бы на качелях,
и вернусь нескоро.
Сергей Кулле.
грусть-тоска
по дальним странам
и далеким путешествиям.
Я не живу,
а только жду
момента,
чтоб незаметно
ускользнуть из дома,
чтоб на работе
отпроситься
в долгий отпуск
и уехать,
и уехать, и уехать.
Все жду,
когда
автомобиль попутный
меня подкинет
на пять тысяч
километров.
Все жду,
когда песочные часы,
которые до этого молчали,
пробьют двенадцать раз.
Все жду,
когда автобус
издалека
затормозит
у нашего подъезда.
Все жду,
когда настанет время,
чтобы тонуть,
переплывая в одиночку
морской пролив,
проток озерный.
Чтобы заблудиться
на велосипеде
ночью зимой в лесу.
Чтобы ломиться
в запертые двери
"Домов крестьянина",
спасаясь от бурана.
Вы молчите...
Вы говорите
про семейный долг,
служебные обязанности.
Напоминаете,
что меня связали
узы дружбы,
путы сердца...
Вы знаете,
я все-таки уеду,
хотя бы на трамвае:
динь-динь-динь-динь!
Вот, у меня уж и билет
к кармане.
Вы знаете,
я все-таки уеду,
хотя бы на качелях,
и вернусь нескоро.
Сергей Кулле.
«Кстати сказать, к моему удивлению, солдат из меня получается неплохой. Я выбился в комсорги и редакторы ротной газеты. Начальство меня хвалит и балует, и даже раз, когда я уснул на занятиях, сержант меня не стал будить и я спал полтора часа. Случай этот совершенно для армии феноменальный».
Довлатов - из писем отцу.
Довлатов - из писем отцу.
Выставка работ Сергея Борисова в KGallery. Очень хорошо, но мало. Кураторы подают Борисова как «летописца андеграунда», но многих важных снимков (Гребенщикова/«Аквариума», Курехина, Бугаева, Мамонова и проч) на вернисаже нет. А с учётом того, что выставка занимает лишь первый этаж, летопись андеграунда в KGallery вышла до обидного короткой. Это, скорее, записка на манжетах, а не летопись.
У москвича Борисова очень московский взгляд на жизнь, очень здоровый. Это вам не Смелов с Подгорковым. Никакого ленинградского неба и лиц, придавленных этим самым небом.
И люди на портретах равны сами себе (Кроме Цоя: он на вот этом известном всем фото - настоящий идол).
У москвича Борисова очень московский взгляд на жизнь, очень здоровый. Это вам не Смелов с Подгорковым. Никакого ленинградского неба и лиц, придавленных этим самым небом.
И люди на портретах равны сами себе (Кроме Цоя: он на вот этом известном всем фото - настоящий идол).
Однажды школьник Боря Шереметенко прислал письмо в редакцию журнала «Костер». Боря просил рассказать о Александре Дюма-младшем.
Письмо не осталось без ответа - в номере 6 за 1976 год появился симпатичный довлатовский рассказик «Двести франков с процентами». Но скорее всего, никакого Бори Шереметенко и его письма не было, Довлатов все выдумал. (Об этом пишет Галина Доброзакова в "Поэтике Довлатова").
Вот фрагмент Бориного письма:
«Когда-то я многого боялся. Даже темноты, даже лягушек, хотя они не причиняют вреда. И соседа Мурашку (фамилия не имеет значения)...».
Тремя годами раньше, в 1973-м, Довлатов опубликовал в «Советской Эстонии» рассказ «Двор был узкий». Один из отрицательных персонажей рассказа - хулиган Мурашка.
В том же 1973-м в «Неве» выходит еще один довлатовский текстик, «По собственному желанию». И там можно найти хулигана Мурашку.
Похоже, что С.Д. сочинил "письмо Бори Шереметенко" сам - и написал рассказ в качестве ответа.
Позже Мурашка(о) возникнет у Довлатова в «Зоне» и «Филиале».
Письмо не осталось без ответа - в номере 6 за 1976 год появился симпатичный довлатовский рассказик «Двести франков с процентами». Но скорее всего, никакого Бори Шереметенко и его письма не было, Довлатов все выдумал. (Об этом пишет Галина Доброзакова в "Поэтике Довлатова").
Вот фрагмент Бориного письма:
«Когда-то я многого боялся. Даже темноты, даже лягушек, хотя они не причиняют вреда. И соседа Мурашку (фамилия не имеет значения)...».
Тремя годами раньше, в 1973-м, Довлатов опубликовал в «Советской Эстонии» рассказ «Двор был узкий». Один из отрицательных персонажей рассказа - хулиган Мурашка.
В том же 1973-м в «Неве» выходит еще один довлатовский текстик, «По собственному желанию». И там можно найти хулигана Мурашку.
Похоже, что С.Д. сочинил "письмо Бори Шереметенко" сам - и написал рассказ в качестве ответа.
Позже Мурашка(о) возникнет у Довлатова в «Зоне» и «Филиале».
Сегодня день памяти Ахматовой.
Cardan solaire на Меньшиковом доме.
Подняв волну,
проходит пароход.
О, есть ли что на свете
мне знакомей,
Чем шпилей блеск
и отблеск этих вод!
Как щелочка, чернеет переулок.
Садятся воробьи
на провода.
У наизусть затверженных прогулок
Соленый привкус
тоже не беда.
Фото - Бродский.
Cardan solaire на Меньшиковом доме.
Подняв волну,
проходит пароход.
О, есть ли что на свете
мне знакомей,
Чем шпилей блеск
и отблеск этих вод!
Как щелочка, чернеет переулок.
Садятся воробьи
на провода.
У наизусть затверженных прогулок
Соленый привкус
тоже не беда.
Фото - Бродский.
Рисунки Майка Науменко. Самолетики, машинки, The Beatles - все, что он любил в том числе.