В эту зиму с ума я опять не сошёл.
А зима,
глядь, и кончилась.
Шум ледохода и зелёный покров различаю.
И, значит, здоров.
С новым временем года поздравляю себя
и, зрачок о Фонтанку слепя, я дроблю себя
на сто.
Пятернёй по лицу провожу.
И в мозгу, как в лесу — оседание наста.
Дотянув до седин,
я смотрю, как буксир
среди льдин
пробирается к устью.
Не ниже поминания зла превращенье бумаги в
козла отпущенья обид.
Извини же
за возвышенный слог:
не кончается время тревог, но кончаются зимы.
В этом — суть перемен,
в толчее,
в перебранке Камен
на пиру Мнемозины.
Иосиф Бродский.
А зима,
глядь, и кончилась.
Шум ледохода и зелёный покров различаю.
И, значит, здоров.
С новым временем года поздравляю себя
и, зрачок о Фонтанку слепя, я дроблю себя
на сто.
Пятернёй по лицу провожу.
И в мозгу, как в лесу — оседание наста.
Дотянув до седин,
я смотрю, как буксир
среди льдин
пробирается к устью.
Не ниже поминания зла превращенье бумаги в
козла отпущенья обид.
Извини же
за возвышенный слог:
не кончается время тревог, но кончаются зимы.
В этом — суть перемен,
в толчее,
в перебранке Камен
на пиру Мнемозины.
Иосиф Бродский.
This media is not supported in your browser
VIEW IN TELEGRAM
В 1973-м Гребенщиков был на концерте Сергея Слонимского. Концерт снимал режиссер Чаплин для своего фильма «Музыкальные встречи», вышедшего в том же году. И 20-летний Гребенщиков попал в этот фильм - мелькнул среди публики.
Давид Дар, человек другой эпохи, родившийся в 1910 году, общавшийся (например) с Мандельштамом, наставник Довлатова, Кушнера, Сосноры, собирался писать книгу о The Beatles. Жаль, что не написал.
Спустя шесть лет Дар окажется на первом концерте «Аквариума» - окажется не случайно, а из собственного интереса. Удивительная жажда нового.
Спустя шесть лет Дар окажется на первом концерте «Аквариума» - окажется не случайно, а из собственного интереса. Удивительная жажда нового.
Скамейки вокруг памятника Петру, что у Инженерного замка - место встреч неформалов-меломанов в семидесятые: шел активный обмен винилом. Все там были.
Довлатов.
Асе
Я почтальона часто вижу
Он ходит письма выдавать
Я почтальона ненавижу
А почтальон не виноват
Кому напишут — он приносит
Кому не пишут — не несет
И иногда прощенья
просит
У тех, кто долго писем ждет
Он обещает, что напишут
И сгорбившись,
уходит прочь
Я от него теперь завишу
А он не может мне помочь
Он, если мог бы, то охотно
Помог бы горю моему
да, невеселая работа
Досталась, кажется, ему
Я почтальона вижу снова
Спокойно в сторону гляжу
Не говорю ему ни слова
И быстро мимо прохожу.
1962.
Асе
Я почтальона часто вижу
Он ходит письма выдавать
Я почтальона ненавижу
А почтальон не виноват
Кому напишут — он приносит
Кому не пишут — не несет
И иногда прощенья
просит
У тех, кто долго писем ждет
Он обещает, что напишут
И сгорбившись,
уходит прочь
Я от него теперь завишу
А он не может мне помочь
Он, если мог бы, то охотно
Помог бы горю моему
да, невеселая работа
Досталась, кажется, ему
Я почтальона вижу снова
Спокойно в сторону гляжу
Не говорю ему ни слова
И быстро мимо прохожу.
1962.
Михаил Слонимский:
«В 1920 году я написал очень плохой рассказ «Черная полынья» и дал Шкловскому почитать. Через полчаса Шкловский ворвался ко мне в бешенстве. Швырнул в меня моей рукописью (страницы разлетелись по всей комнате) и заорал:
— После этого не смеешь ходить по левой стороне Невского! Как ты вообще имеешь право ходить по улицам!»
«В 1920 году я написал очень плохой рассказ «Черная полынья» и дал Шкловскому почитать. Через полчаса Шкловский ворвался ко мне в бешенстве. Швырнул в меня моей рукописью (страницы разлетелись по всей комнате) и заорал:
— После этого не смеешь ходить по левой стороне Невского! Как ты вообще имеешь право ходить по улицам!»