Смотрите, как симпатично.
Лев Лосев: «С Виноградовым и Ереминым мы шли под вечер по Невскому. Толпа была тороплива по случаю мороза. Я сказал: «Хотелось бы прилечь». «Хорошо бы», - сказали спутники и стали укладываться.
Мы легли навзничь на тротуар у входа в здание бывшей масонской ложи, где позднее разместилась редакция журнала «Нева».
Как всегда, прохожие не знали, как реагировать. Некоторые почтительно останавливались и спрашивали, в чем дело. Мы дружелюбно отвечали, что прилегли отдохнуть.
От этого простого ответа на стандартных лицах вдруг возникало отражение мучительной работы мысли, словно бы невыносимой для рядового советского прохожего.
И люди торопились уйти.
А мы смотрели на звезды, обычно не замечаемые над Невским. И говорили что-то приличествующее разглядыванию звезд».
Лев Лосев: «С Виноградовым и Ереминым мы шли под вечер по Невскому. Толпа была тороплива по случаю мороза. Я сказал: «Хотелось бы прилечь». «Хорошо бы», - сказали спутники и стали укладываться.
Мы легли навзничь на тротуар у входа в здание бывшей масонской ложи, где позднее разместилась редакция журнала «Нева».
Как всегда, прохожие не знали, как реагировать. Некоторые почтительно останавливались и спрашивали, в чем дело. Мы дружелюбно отвечали, что прилегли отдохнуть.
От этого простого ответа на стандартных лицах вдруг возникало отражение мучительной работы мысли, словно бы невыносимой для рядового советского прохожего.
И люди торопились уйти.
А мы смотрели на звезды, обычно не замечаемые над Невским. И говорили что-то приличествующее разглядыванию звезд».
Журнал «Нева» въехал в дом на Невском в 1955 году, так что устроенный юношами перфоманс случился совсем не в оттепельную пору.
Впрочем, эта компания славилась своими смелыми выходками (о чем расскажу отдельно).
И кстати, Лосев что-то путает. Редакция «Невы» расположилась в доме 3, а масонская ложа (в XIX веке) была устроена в доме 2.
Впрочем, эта компания славилась своими смелыми выходками (о чем расскажу отдельно).
И кстати, Лосев что-то путает. Редакция «Невы» расположилась в доме 3, а масонская ложа (в XIX веке) была устроена в доме 2.
Forwarded from Интересный Питер
Горожанки принимают солнечные ванны в Летнем саду, 1970-е
Автор снимка - Валентин Барановский
Автор снимка - Валентин Барановский
Цитата дня.
«В целом альбом сделан в софт-роке, чем-то напоминающем Dire Straits периода «Братьев по оружию».
Из рецензии на «Звезду по имени солнце», опубликованной в архангельском самиздатовском журнале "Северок" (№6 1990).
«В целом альбом сделан в софт-роке, чем-то напоминающем Dire Straits периода «Братьев по оружию».
Из рецензии на «Звезду по имени солнце», опубликованной в архангельском самиздатовском журнале "Северок" (№6 1990).
4 июня 1972 года Иосиф Бродский покинул Ленинград.
На фото: у дома на Пестеля перед отъездом в аэропорт; в аэропорту; документы на выезд.
В тот день было +13.
На фото: у дома на Пестеля перед отъездом в аэропорт; в аэропорту; документы на выезд.
В тот день было +13.
«Приехали в Пулково. Собрались провожающие. Мне кажется, человек двадцать или больше, я был знаком не со всеми. Все мы сгрудились на площади у скамеек, напротив старого («интуристовского») здания «Аэропорта». Иосиф отправился внутрь — представиться. И тут же вернулся — рано.
Сел на скамью, мы обступили его — идут последние минуты. Не помню, кто спросил Иосифа о каком-то его стихотворении, мол, забыл строчку. Иосиф охотно откликнулся, стал вспоминать и записывать стихотворение в записную книжку спросившего.
На сделанном Мишей в тот момент снимке на заднем плане, в дверях здания, озабоченно глядящая в нашу сторону женщина в форме таможенницы. Она тут же скрылась и, очевидно, доложила обстановку. По-видимому, возникло подозрение, что на площади зреет бунт, и через минуту к нашей (возможно,
довольно живописной) группе подошел детина-таможенник, позвал: «Бродский!» — и трудноописуемым движением ладони за своим бедром (или за поясницей) показал (или приказал) — «За мной». Они ушли. Мы стояли молча.
Через какое-то время Иосиф вышел, чтобы позвать меня присутствовать при таможенном досмотре его чемодана (по правилам полагалось, чтобы кто-то из провожающих присутствовал). По-видимому, все еще было слишком рано, так как мы довольно долго торчали вдвоем в пустом зале, обмениваясь незначительными фразами: интеллектуальное общение уже было невозможным.
Досмотр чемодана прошел на славу: кроме старенькой пишущей машинки с мелким шрифтом, с которой Иосиф никогда не расставался, там практически ничего не было. Иосифа увели во внутренние помещения для личного досмотра.
Я вернулся к нашим. Стали появляться и садиться в аэропортовский автобус пассажиры на Вену. Иосифа довольно долго не было видно. Наконец он возник в дверях вместе с тем же детиной, которому — хотите верьте, хотите нет — стал показывать... на меня! (Можно было заподозрить, что они между собой уже обо всем договорились: вместо Иосифа отправляют меня, а Иосиф — на радость всем — остается.) Детина жестом показывает мне, что я должен подойти к ним. Подхожу — и тут все выясняется. Иосиф передает мне большой нательный инкрустированный грузинский крест, который я в тот же день передал Марии Моисеевне.
Вот и всё. Иосиф помахал нам из окна автобуса».
Ромас Катюлис.
Сел на скамью, мы обступили его — идут последние минуты. Не помню, кто спросил Иосифа о каком-то его стихотворении, мол, забыл строчку. Иосиф охотно откликнулся, стал вспоминать и записывать стихотворение в записную книжку спросившего.
На сделанном Мишей в тот момент снимке на заднем плане, в дверях здания, озабоченно глядящая в нашу сторону женщина в форме таможенницы. Она тут же скрылась и, очевидно, доложила обстановку. По-видимому, возникло подозрение, что на площади зреет бунт, и через минуту к нашей (возможно,
довольно живописной) группе подошел детина-таможенник, позвал: «Бродский!» — и трудноописуемым движением ладони за своим бедром (или за поясницей) показал (или приказал) — «За мной». Они ушли. Мы стояли молча.
Через какое-то время Иосиф вышел, чтобы позвать меня присутствовать при таможенном досмотре его чемодана (по правилам полагалось, чтобы кто-то из провожающих присутствовал). По-видимому, все еще было слишком рано, так как мы довольно долго торчали вдвоем в пустом зале, обмениваясь незначительными фразами: интеллектуальное общение уже было невозможным.
Досмотр чемодана прошел на славу: кроме старенькой пишущей машинки с мелким шрифтом, с которой Иосиф никогда не расставался, там практически ничего не было. Иосифа увели во внутренние помещения для личного досмотра.
Я вернулся к нашим. Стали появляться и садиться в аэропортовский автобус пассажиры на Вену. Иосифа довольно долго не было видно. Наконец он возник в дверях вместе с тем же детиной, которому — хотите верьте, хотите нет — стал показывать... на меня! (Можно было заподозрить, что они между собой уже обо всем договорились: вместо Иосифа отправляют меня, а Иосиф — на радость всем — остается.) Детина жестом показывает мне, что я должен подойти к ним. Подхожу — и тут все выясняется. Иосиф передает мне большой нательный инкрустированный грузинский крест, который я в тот же день передал Марии Моисеевне.
Вот и всё. Иосиф помахал нам из окна автобуса».
Ромас Катюлис.
Довлатов покинул Ленинград и умер в Нью-Йорке в один и тот же день - 24 августа ( с разницей в 12 лет).
Я только сейчас это понял.
Я только сейчас это понял.
Сергей Курехин любил и ценил Олега Каравайчука, считал своим учителем. И пытался втянуть его в «Поп-Механику», привлечь к выступлениям.
Каравайчук соглашался, но в последнюю минуту сдавал назад. Причины были фантастические: то горло вдруг покрылось перламутром, то рыбья чешуя посыпалась, то еще что-то.
Вспоминает ленфильмовский оператор Сергей Астахов.
«Наступило пять вечера, шесть, полседьмого – а Каравайчука все нет, Курёхин не выдерживает, хватает машину, летит на 15-ю линию, стучит в дверь.
– Кто там?
– Это я, Серёжа Курёхин, Олег Николаевич, у нас концерт…
– Не мешайте мне, я покрываюсь перламутром».
Курехин на такое не обижался - понимал, с кем имеет дело.
Каравайчук почти всю жизнь (80 лет из 89) прожил на Васильевском острове, в доме 48 по 15 линии.
Теперь на этом доме - мемориальная доска.
Каравайчук соглашался, но в последнюю минуту сдавал назад. Причины были фантастические: то горло вдруг покрылось перламутром, то рыбья чешуя посыпалась, то еще что-то.
Вспоминает ленфильмовский оператор Сергей Астахов.
«Наступило пять вечера, шесть, полседьмого – а Каравайчука все нет, Курёхин не выдерживает, хватает машину, летит на 15-ю линию, стучит в дверь.
– Кто там?
– Это я, Серёжа Курёхин, Олег Николаевич, у нас концерт…
– Не мешайте мне, я покрываюсь перламутром».
Курехин на такое не обижался - понимал, с кем имеет дело.
Каравайчук почти всю жизнь (80 лет из 89) прожил на Васильевском острове, в доме 48 по 15 линии.
Теперь на этом доме - мемориальная доска.
Фильм Ильи Авербаха «Монолог» - завтра на большом экране, в кинотеатре «Дружба» на Московском.
С прекрасной музыкой Олега Каравайчука, кстати.
В 19.30.
С прекрасной музыкой Олега Каравайчука, кстати.
В 19.30.
«Ты хоть не врал бы! Кто эта рыжая, вертлявая дылда? Я тебя утром из автобуса видела.. - Это не рыжая, вертлявая дылда. Это - поэт-метафизик Владимир Эрль. У него такая прическа».
Сергей Довлатов «Компромисс».
Владимир Эрль (настоящее имя Владимир Горбунов) - ленинградский поэт, филолог. Умер в 2020 году.
На фото Бориса Смелова - Эрль (в шляпе) с Константином Кузьминским.
Сергей Довлатов «Компромисс».
Владимир Эрль (настоящее имя Владимир Горбунов) - ленинградский поэт, филолог. Умер в 2020 году.
На фото Бориса Смелова - Эрль (в шляпе) с Константином Кузьминским.