Чуковский - о Вагинове:
«Много раз ездили мы с ним вместе на завод «Светлана». Мохнатая изморозь покрывала стекла трамвая, ползущего на Выборгскую сторону, а посреди вагона стоял Вагинов — в шапке-ушанке, завязанной тесемочками под подбородком— держался за ремень и, глядя в книгу, читал Ариосто по-итальянски. «Светлана» был завод женский — в чистых цехах сидели работницы в белых халатах и складывали мельчайшие детали из стекла и металла. Все заводские организации — партком, завком — были в руках у женщин, и дух женственности, царивший на заводе, чрезвычайно нравился Вагинову. Он тоже там полюбился — добротой, скромностью и необычной старинной учтивостью.
— Славно,— сказал он мне как-то, когда мы возвращались с ним со «Светланы»,— Совсем как бывало в Смольном институте».
Чуковский точно назвал «Козлиную песнь» Вагинова «первым романом о перестройке интеллигенции» - имеется ввиду адаптация в условиях советской реальности. Действительно, завод «Светлана» - «совсем как в Смольном институте». Ну да, ну да.
«Много раз ездили мы с ним вместе на завод «Светлана». Мохнатая изморозь покрывала стекла трамвая, ползущего на Выборгскую сторону, а посреди вагона стоял Вагинов — в шапке-ушанке, завязанной тесемочками под подбородком— держался за ремень и, глядя в книгу, читал Ариосто по-итальянски. «Светлана» был завод женский — в чистых цехах сидели работницы в белых халатах и складывали мельчайшие детали из стекла и металла. Все заводские организации — партком, завком — были в руках у женщин, и дух женственности, царивший на заводе, чрезвычайно нравился Вагинову. Он тоже там полюбился — добротой, скромностью и необычной старинной учтивостью.
— Славно,— сказал он мне как-то, когда мы возвращались с ним со «Светланы»,— Совсем как бывало в Смольном институте».
Чуковский точно назвал «Козлиную песнь» Вагинова «первым романом о перестройке интеллигенции» - имеется ввиду адаптация в условиях советской реальности. Действительно, завод «Светлана» - «совсем как в Смольном институте». Ну да, ну да.
И еще у Чуковского - о похоронах Вагинова (умершего от туберкулеза в 35 лет):
«День был удивительный, весенний, теплый, влажный, солнце сияло в чистейшем небе, но город тонул в туманной дымке, и перед похоронной процессией неожиданно выплывали его колонны, фронтоны и шпили. Вагинов медленно ехал в гробу через Неву по мосту лейтенанта Шмидта, и Филострат, незримый, шел рядом, и роза со стебелька улыбалась ему в последний раз».
Прочтите «Козлиную песнь» (и поздние стихи) Вагинова, это очень хорошо.
«День был удивительный, весенний, теплый, влажный, солнце сияло в чистейшем небе, но город тонул в туманной дымке, и перед похоронной процессией неожиданно выплывали его колонны, фронтоны и шпили. Вагинов медленно ехал в гробу через Неву по мосту лейтенанта Шмидта, и Филострат, незримый, шел рядом, и роза со стебелька улыбалась ему в последний раз».
Прочтите «Козлиную песнь» (и поздние стихи) Вагинова, это очень хорошо.
Постеры фильма «Вам и не снилось», 1981. Одна из локаций фильма - Толстовский дом, если что.
Взято здесь.
Взято здесь.
Один из эпизодов балабановского «Мне не больно» - когда герои Литвиновой и Яценко выходят из магазина - снят у дома 28 по Моховой.
Буквально в полусотне метров, в доме номер 32 жил писатель Лесков, которого Балабанов очень ценил (хотел экранизировать «Соборян», да в и последнем своем сценарии на Лескова ссылался).
Забавно, что согласно прежней нумерации дом 32 шел как раз 28-м. Впрочем, это уже микроскопические детали.
А ранее я уже писал о топографической связи Балабанова и другого русского писателя, Вересаева. Разумеется, все это совпадения. Город такой.
Буквально в полусотне метров, в доме номер 32 жил писатель Лесков, которого Балабанов очень ценил (хотел экранизировать «Соборян», да в и последнем своем сценарии на Лескова ссылался).
Забавно, что согласно прежней нумерации дом 32 шел как раз 28-м. Впрочем, это уже микроскопические детали.
А ранее я уже писал о топографической связи Балабанова и другого русского писателя, Вересаева. Разумеется, все это совпадения. Город такой.
В тот раз к приятелю
я прибыл на побывку
на речку Мойку
к самому истоку, где Новая Голландия стоит.
Прошел я мимо арки Деламота,
и вдруг на ум пришло такое мне — я никогда
не проплывал под нею.
А там краснели круглые строенья и круговой их отражал канал.
И показалось мне,
что здесь граница,
которую пройти
не так-то просто.
Вот здесь мы соберемся после жизни,
а может, проживем
и после смерти,
когда бы только лодку отыскать для переправы.
Вы там уже?
Вы, четверо, в квартире сорок четыре?
Ответьте!.. Не такие дураки.
А вести будут чаще,
чаще, чаще…
И все-таки я не о том совсем.
Когда я говорю «сорок четыре»,
то сводится все
к непонятной фразе,
которая давненько
в ум запала — подслушал ли,
придумал ли,
запомнил — не знаю,
не дает она покоя.
И потому твержу,
твержу, твержу:
«Вы умерли, а мы не умирали разве?».
Евгений Рейн.
я прибыл на побывку
на речку Мойку
к самому истоку, где Новая Голландия стоит.
Прошел я мимо арки Деламота,
и вдруг на ум пришло такое мне — я никогда
не проплывал под нею.
А там краснели круглые строенья и круговой их отражал канал.
И показалось мне,
что здесь граница,
которую пройти
не так-то просто.
Вот здесь мы соберемся после жизни,
а может, проживем
и после смерти,
когда бы только лодку отыскать для переправы.
Вы там уже?
Вы, четверо, в квартире сорок четыре?
Ответьте!.. Не такие дураки.
А вести будут чаще,
чаще, чаще…
И все-таки я не о том совсем.
Когда я говорю «сорок четыре»,
то сводится все
к непонятной фразе,
которая давненько
в ум запала — подслушал ли,
придумал ли,
запомнил — не знаю,
не дает она покоя.
И потому твержу,
твержу, твержу:
«Вы умерли, а мы не умирали разве?».
Евгений Рейн.
Пивной ларек у дома по Моховой, 47, был известным местом силы: его клиентура - студенты Театрального, разного рода богемные босяки плюс простые граждане. Рядом - пункт приема стеклотары, короче, все свое.
Ларек попал не только в историю, но и в литературу благодаря Довлатову, его «Шоферским перчаткам».
«Пивной ларек, выкрашенный зеленой краской, стоял на углу Белинского и Моховой. Очередь тянулась вдоль газона до самого здания райпищеторга. Возле прилавка люди теснились один к другому. Далее толпа постепенно редела. В конце она распадалась на десяток хмурых замкнутых фигур. Мужчины были в серых пиджаках и телогрейках. Они держались строго и равнодушно, как у посторонней могилы. Некоторые захватили бидоны и чайники».
Здание райпищеторга, которое упоминает Довлатов - это магазин Дзержинского райпищеторга № 2, располагавшийся на Моховой, 43. То есть очередь к ларьку растянулась на два дома. Обычное дело в то время.
Ларек попал не только в историю, но и в литературу благодаря Довлатову, его «Шоферским перчаткам».
«Пивной ларек, выкрашенный зеленой краской, стоял на углу Белинского и Моховой. Очередь тянулась вдоль газона до самого здания райпищеторга. Возле прилавка люди теснились один к другому. Далее толпа постепенно редела. В конце она распадалась на десяток хмурых замкнутых фигур. Мужчины были в серых пиджаках и телогрейках. Они держались строго и равнодушно, как у посторонней могилы. Некоторые захватили бидоны и чайники».
Здание райпищеторга, которое упоминает Довлатов - это магазин Дзержинского райпищеторга № 2, располагавшийся на Моховой, 43. То есть очередь к ларьку растянулась на два дома. Обычное дело в то время.
Сегодня Международный день сна. Петербург, это наш день.
Фото - Подгорков, Снегиревская, Богданов, Смелов, Чабуткин.
Фото - Подгорков, Снегиревская, Богданов, Смелов, Чабуткин.