«…Одна из целей фильма – поговорить об уничтоженной ленинградской школе живописи. Ее представители очень плохо кончили. Они спивались и умирали очень рано. Но школа была замечательная, и надо было эти имена оживить…Поэтому Шолом Шварц, который в жизни не был другом Довлатова, стал им в фильме», - из интервью Алексея Германа-младшего о «Довлатове». Шолом Шварц - персонаж неофициальной художественной среды Ленинграда. Входил так называемый Арефьевский круг, в Орден нищенствующих живописцев - вместе с Владимиром Шагиным (отцом митька Дмитрия Шагина), Рихардом Васми и Александром Арефьевым. Короче, долгая история (про пассионарного Арефьева, похороненного в могиле своего друга, поэта Рональда Мандельштама, мы позже поговорим).

Шолом Шварц. «Из всей компании − самый закрытый для внешнего мира: четыре телефона в записной книжке. Наиболее близкие дружеские отношения у него были с Васми. В последние годы перед пенсией вместе работали малярами. Мастерскую на Пушкинской, 10 получили на двоих, но Шварц пользовался ею недолго. Видимо, даже такая социализация была ему в тягость. Голодные 1990- е гг., несмотря на кое-какое (микроскопическое) внимание к нему, оказались непосильными. Когда уже не мог ходить и попал в больницу, его язву желудка нельзя было оперировать из-за дистрофии».

Этот чудный портрет Шварца сделан Смеловым в 1995-м, в последний год жизни художника.

А в германовском «Довлатове» (довольно бестолковом, на мой взгляд) Шварц изображён вот так.

Картины Шолома Шварца

Байка о Чирскове - от самого Довлатова

Чирсков, как я уже ранее писал, был влюблён в Асю Пекуровскую, первую красавицу Ленинграда и будущую первую жену Довлатова. И Пекуровская, и Довлатов часто бывали дома у Чирскова, в роскошной квартире в доме Адамини, что у Марсова поля (Чирсков-старший был известным литератором, сценаристом, лауреатом Сталинской премии). В этой квартире и случилась невероятная история - дохлый (судя по фото) Чирсков поколотил Довлатова. Вот что пишет Валерий Попов: «Однажды он даже вызвал Сергея на поединок. Сергей, на голову выше Феди, был настроен насмешливо-добродушно, но Федя с ходу ударил его, и папироска в Серегиных зубах разлетелась искрами. Их стали разнимать – и тогда Федя потребовал пойти и продолжить бой у него дома, в квартире на Марсовом поле, где им никто не будет мешать. И там сразу же двумя мощными «теннисными» ударами сбил огромного Довлатова с ног и пошел молотить, и Сереже пришлось бы туго, но друзья прекратили побоище, с трудом оттащив разъярённого Чирскова».
Позже Чирсков напишет повесть «Прошлогодний снег», в котором выведет любовный треугольник - с угадываемыми собой, Пекуровской и Довлатовым. Последний представлен (под именем Сергей Меньшин) неприятным типом - пижонистым и поверхностным. Текст повести, опубликованной в середине 80-х, можно найти в сети в виде сканов. Довлатов повесть, уже будучи в Нью-Йорке, читал.
В письме Ефимову от 21 мая 1986 года: «О повести Феди Чирскова, напечатанной в ленинградском альманахе «Круг», где я выведен извивающейся гнидой на фоне морального исполина Феди, я Вам уже рассказывал».
Чирсков страдал от приступов душевной болезни, работал в музее Достоевского в Кузнечном переулке, жил и старел в той самой квартире у Марсова.

Из эссе Дмитрия Бобышева:
«Главное и давнее состязание…было с Довлатовым: и литературное, и любовное, начавшееся со студенческой скамьи. При этом каждый из них внутри себя все более втягивался в другую, неравную схватку, усиливающуюся с годами: Федор боролся с роковой болезнью, Сергей — с не менее фатальным пристрастием к выпивке. Почти одновременно они познакомились с прекрасной черноокой Асей, неофициальной «Мисс филфак» их выпуска, а вернее, набора: Сергей, как известно, загремел в армию, а Федор все-таки университет закончил. Оба воспели в своей прозе общительную, хотя и немного задумчивую красавицу, восходившую типом внешности к образцу по тому времени немыслимому — Жаклин Кеннеди: один ярко и иронично, а другой в дымчато-блоковской, хотя и скептической манере».
На фото - Сергей Донатович и Ася Пекуровская.

Фёдор Чирсков

Дом Адамини. Вход в квартиру Чирсковых был с Мойки - во двор и направо. В том же доме жила семья писателя Юрия Германа, Довлатов бывал и у них, так как его брат Борис учился и дружил с сыном писателя, будущим режиссёром Алексеем Германом.

Музей-квартира Достоевского, где работал Чирсков.

Боярский во дворе Толстовского дома. На стиле

Бродского однажды - на встрече с филологами в Гарварде - спросили:
– Но все-таки, кого вы считаете самым крупным в русской послеоктябрьской прозе?
Бродский задумался. С разных сторон шли подсказки: Булгаков, Платонов, Бабель, Зощенко...
– Добычин, – быстро произнес Бродский. – Леонид Добычин.

Занятный портрет Добычина, авторства Бродского.

Немножко советского инферно.
«Как-то мы ехали от Лены Валихан на троллейбусе по Большому проспекту Васильевского. Первая остановка после Лениной была ДК им. Кирова… Мы с Осей сидели на местах чуть ближе к голове троллейбуса, чем задняя входная дверь, я — у окошка, Ося — к проходу. Вдруг какая-то подвыпившая тетка из тех, что зашли на остановке у ДК, запускает пятерню в Осину шевелюру и дергает. Мы в ужасе: «Вы что?!» А она: «Что, уж и попробовать нельзя? Вдруг искусственные?» Такая у Оси тогда была шевелюра».
Это фрагмент воспоминаний Ольги Бродович, в которую Бродский (учившийся с ней в одной школе 191 на Моховой) был влюблен в юности.

Лена Валихан - университетская однокурсница Бродович, та самая E.В., которой (на пару с другой филфаковской подружкой Асей Друзиной) Бродский посвятил знаменитые «Стансы».
Ни страны, ни погоста
Не хочу выбирать
На Васильевский остров я приду умирать
Твой фасад темно-синий
Я впотьмах не найду
Между выцветших линий на асфальт упаду.
«Твой фасад темно-синий» - о доме № 1 по Среднегаванскому проспекту, где жила Валихан.
Бродского с Васильевским почти ничего не связывало, ни его локация, а популярность «Стансов» - откровенно раздражала.

Дом в наши дни