а тем временем - продолжаем неспешные разговоры в Библиотеке БФУ -
- и на сей раз беседуем с Игорем Чубаровым (МГУ) об и по поводу Эрнста Крика

из «Воспоминаний» Азы Алибековны Тахо-Годи –
- «Не буду пересказывать своими слабыми словами все то, что произошло не более чем через полчаса после исчезновения Алибека. Привожу рассказ моей мамы из ее “Воспоминаний” [написанных по просьбе обкома партии Дагестана в 1956 г.] <…>:
“…Вдоль нашей улицы загремели выстрелы. Мы видели в окна, как убегали последние красноармейцы, как падали убитые. Вдруг сильный удар потряс нашу парадную дверь и раздался голос: “Открывай!” С ожиданием всего худшего мы открыли дверь. Перед нами стоял здоровенный казачина. Первый раз я видела, каким лицо бывает в пороховом дыму или, вернее, в копоти от него. Затем раздался голос, назвавший нас по имени. Это был наш хорошо знакомый Миша Полтавский, семью которого мы знали много лет. “Идем с боем, а сам думаю, поскорее бы на Осетинскую улицу, чтобы вас не тронули”, - сказал он. После этого он тут же на наших ступеньках снял сапоги с убитого: “Пригодятся, крепкие”.” (с. 53 машинописи). Добродушнейший некогда Миша <…> оказался адъютантом полка. Приказал лошадей завести во двор и никого не пускать, что и сделал вестовой. Миша тут же спросил, успел ли уехать Алибек, ведь они были знакомы по гимназии и по дому Семеновых. Спасибо белому офицеру Мише. Никто не тронул дом на Осетинской улице. Рядом за углом расстреливали раздетых и разутых (сапоги пригодятся) красноармейцев» [Тахо-Годи, 2009: 25 – 26].

а у меня все из головы не выходит история, рассказанная попутной знакомой –
- с гордостью, о Лидии Либединской –
- как к той подошел где-то на исходе 1970-х – начала 80-х –
- кто-то из деревенщиков, дело было в ЦДЛ и окрестностях, был он подвыпившим и, быть может, сильно –
- и стал спрашивать у нее с нажимом – мол, как это так, она из исконной русской семьи, а вот заодно со всеми вот этими… -
- а Либединская, мол, гордо ответила – что да, она из исконных, из тех, на конюшне у кого пороли предков вот этого, вопрошающего –
- и не выходит потому, что думаю – ведь удивительно и то, что сейчас мне эту историю рассказали, при этом как образец остроумия, при этом как образец, которому я должен посочувствовать, восхититься и проникнуться –
- а сам я думаю, что здесь ровно два урода, но если первый виновен прежде всего в глупости и непонимании, что не стоит приставать –
- да и выпивши был, чего не бывает –
- то вот гордая Либединская тут выглядит окончательным ответом – «и что здесь не так». ну вот ровно то, что дело происходит посреди советской Москвы, наследник той самой советской интеллигенции повествует об этом –
- и там, где весь XIX век тех, кто порол – учили учиться если и не стыдиться, то хотя бы изображать стыд за былое –
- то к исходу советской власти – эти, действительные или мнимые потомки, научились этим же гордиться –
- попутно – и, смею заметить, в некой связи с предшествующим – научившись чувствовать свою свободу и от страны, и от народа –
- ну а дальше всякий научился возводить себя к… - и «вас, видимо, расстреляли»

в воспоминаниях Азы Алибековны Тахо-Годи о 30-х встретилось, как она читала в 30-е Чарскую –
- дома не позволялось, родители были против – «Но зато есть подруги. Дают на день, на два почитать захватывающие истории из жизни институток, благородных девиц и благородных родителей» [Тахо-Годи, 2009: 85] –
- и как она читает запоем, пропуская школу, чтобы успеть дочитать историю, данную на срок –
- и это одно из множества таких воспоминаний о Чарской в 30-е, новом, «подпольном» взрыве ее популярности –
- но подумал попутно о другом, что ведь она еще сама была жива, да и не старым человеком – родилась в 1875 году, скончается в 1937 –
- а ее книги, как понимаю по мемуарам, перейдут и к следующему поколению, уже выраставшему в 1950-60-е годы – из «мещанского», неподобающего в глазах дореволюционной интеллигенции чтения обратившись в весть о «другом мире» -
- и как Крестовский, отвечавший за весь «бульварный роман», переживут взлет в 1990-е, когда выросшие на них отправятся их переиздавать – чтобы затем, став общедоступными, уже, думается, окончательно отправиться в прошлое

Поговорили с genius loci библиотеки БФУ им. Канта, Андреем Тесля, о хранящихся в ней книжках такого любопытного персонажа как Эрнст Крик.

Этот не-товарищ критиковал во времена Третьего рейха (автором концепции которого себя считал) того же Канта и Co за “идеализм”, но интересен прежде всего как практик расовой педагогики и теоретик "практикооринтированного" образования с не простой судьбой.

https://www.youtube.com/watch?v=Awp_8_5nebI&t=1s

вчера в позднем разговоре подумал (писал об этом раньше, но мельком), что в XIX – XX веках произошла очень примечательная перемена. русские образованные слои последней трети XIX века были приучены мыслить в рамках «долга перед народом» - мысли на самом деле отнюдь не тривиальной, исходящей из довольно сложного социологического понимания, выработанного Лавровым и Михайловским и затем пошедшего в массы –
- а именно, во-первых, представления, что твое положение, твои достижения и проч. – являются не результатом только твоей заслуги, а, напротив, в первую очередь обусловлены твоим специфическим положением, условиями – частью которых является и существующее социальное расслоение, и ограниченный доступ к образованию значительной массы населения и проч. –
- то есть, например, если даже ты сам поднялся исключительно из низов, самоотверженным трудом и проч. – то сама возможность получения, блага, к которым получаешь доступ на каждом шаге, набегающие преимущества – обусловлены в том числе и тем, чего лишены другие –
- отсюда и следовало, во-вторых, что твое положение, как обусловленной общим положением вещей, которое ты сам не можешь признать справедливым, требует от тебя оправдания –
- те блага, к которым ты получил доступ, приобретенные тобой способности (в том числе, например, способность понимать сложное, способность получать удовольствие от таких культурных форм, понимание которых требует специфических навыков – попросту говоря, способности наслаждаться, убегать в мир воображаемого читая книжку) должны стать не предметом сугубо твоего эгоистического потребления – а по возможности нести благо другим –
- собственно, вот отсюда и «культурные работники», и «малые дела» и споры вокруг них и т.п. – и «долг перед народом» понимался не как право народа требовать от тебя (такового права у народа не признавалось – в том числе и потому, что он не выступал как субъект, и не осуществлял никакого решения о пожертвовании ради тебя), а как твое сознание, что ты должен постараться принести благо тем, благодаря которым стало возможно твое положение – это твой долг, а не их право. –
- новая, советская интеллигенция – широкие советские образованные массы – как раз к признанию никакого «долга», тем более перед «народом», не были склонны –
- в том числе как поднявшиеся в ходе революции (или сумевшие в ходе всех пертурбаций уцелеть с дореволюционных времен) –
- а вот идея «долга» оказалась вполне усвоена государством, много и старательно вещавшего на тему «государство тебе дало» - и, кстати, подозреваю, что чем дольше оно вещало на эту тему (где как раз право требовать решительно утверждалось, отчего сама конструкция становилась совершенно иной), тем слабее была готовность с противной стороны принимать на себя «долг», теперь уже понимаемый как корреспондирующий соответствующему праву –
- и что особенно примечательно (умные люди дополнят и расскажут, отчего оно так, я же пока ограничусь одной фиксацией факта), чем дальше, тем больше возрастал отказ от понимания себя и своей группы в рамках общей структуры –
- что сделало возможным, за счет чего все это существует и чем поддерживается –
- оборачиваясь языком индивидуальных достижений и группового самосознания как «добившегося самих»

одна из побочных проекций античности на современность, о которой думал во время работы над нашей «Системой координат»:

кто такой античный герой? этот статус определяется не послужным списком (освежёванной хтони, основанных городов, обойденных краёв света), но через происхождение. герой — почти всегда полубог, он с пеленок прошит высшими силами, ему даровано.

при всем этом герой остается смертным, его тело и разум недостаточно износостойки, чтобы жить в балансе с тем, что даровано. до поры до времени герой вывозит, но в итоге либо ссорится с богами, либо позволяет себе мирскую оплошность, либо ещё что-то. дальше понятно — безумие, расправа над близкими, бессрочное унылое резидентство в царстве Аида и проч.

а теперь отматываемся вперед, в период примерно от Просвещения до наших дней, и обнаруживаем типаж уже не героя, но интеллектуала. который точно так же входит на Олимп без стука и причастен высшей силе. вместо божественного начала у него секуляризованный маргарин, условное «знание», но суть та же.

и точно так же как герой, интеллектуал своему дару несоразмерен, что он нутряно осознает и постоянно проблематизирует свой статус как носителя блага (о чем сегодня написал Андрей Александрович).

по превышению болевого порога рефлексии интеллектуал нередко сваливается в гордыню, уходит в мистики, требует сжечь свои научные труды, голосит на баррикадах левых движений — в общем, так или иначе сеет дестрой.

а про 90-е и волну, подхваченную или, думаю, прежде всего срезонированную Костюченко –
- подумал, что здесь сильно разное –
- собственные воспоминания: для меня это детство-отрочество-юность, первый опыт – и там, именно от того, что он первый – не с чем сравнивать –
- это переживание, где все воспринимаешь «ну вот так», «норма такая», именно от того, что в этом вырастаешь – чтобы затем уже с удивлением осознавать, что «бывает и иначе» -
- и для меня, как человека впечатлительно, теперь уже, ретроспективно, забавен контраст собственного весьма плохого положения –
- где как раз все истории про рыбу, крупу и т.д. понятны и знакомы –
- и переживания вполне индоктринированного –
- свободой, демократией, красной угрозой, веймарской Россией (да, те статьи читал еще школьником, из журнала, сохраняя – еще по советскому, приобретенному от старших навыком – в отдельные подборки) –
- силой даже не столько красивых слов, сколько молодости –
- где с первым реальным коммунистом встретился лишь в университете – и все поражался, помню, на первых курсах – как, неужели, каким образом все это можно всерьез? будучи при этом знающим, компетентным? –
- и, кстати, за это прежде всего благодарен университету, начавшемуся сразу же после дефолта –
- за опыт встречи с другим, где невозможно вполне отвергнуть и непонятно, как с этим жить и что это значит – за серьезность вызова –
- кстати говоря, о роли и реальной значимости в том числе идеологического разнообразия в университетской жизни, но это между прочим –
- и возвратный опыт, размышления над тем, как жили и сами, и как жили другие – те, с кем доводилось пересекаться –
- чем была жизнь учителей в то время, как существовал – на тот момент еще не разделенный на аэропорт и авиакомпанию, как раз в процессе разделения, хабаровский объединенный авиаотряд, памятная с самого раннего детства аббревиатура – ХОАО –
- или памятная оттуда же, с середины 90-х – история на тот момент уборщицы, поделившейся в ближайшим человеком – а уже его рассказ запал в память –
- что, мол, она всем говорит, что ингушка – а на деле чеченка – и вот приходится жить, ну вот как получилось, выбравшись из всего того ада, сбежав от вроде бы «своих», которые враги, и оказавшись посреди этого, тех, кто вроде бы враги, но получается выживать –
- и никакие воспоминания сами по себе ничего не объясняют – кроме своего собственного, того, с чем пришел, почему что-то отзывается, а что-то лишь головой понимаешь –
- а спор о 90-х – он еще надолго, ведь по существу он увязан с тем, что понимать под «нормальным мироустройством» и есть ли вообще таковое – или будет ли вновь в пределах нашей жизни

Дом китобоя приглашает в среду, 15 мая, на лекцию Андрея Тесли «Деньги и Достоевский».

«Бедные люди» – первое произведение Достоевского, сразу же принесшее ему широкую известность, в самом заглавии предполагает двойственность, «бедных» как попавших в беду или пребывающих в ней и «бедных» как скудных средствами. Тема денег пронизывает не только большую часть произведений Достоевского, от «Бедных людей» до «Братьев Карамазовых», но и составляет значительную долю содержания его переписки – от надежд на будущие гонорары до обсуждения доходов соперников по литературному миру. На предстоящей лекции пойдет речь о том, как сплетаются литературные темы и житейские обстоятельства, но в первую очередь – о «литературном быте» Достоевского.

Встреча пройдёт в рамках цикла «Книги, авторы, читатели: литература и деньги в России XIX – 1-й трети XX века».

Автор - Андрей Тесля, к.филос.н., научный руководитель Центра исследований русской мысли ИГН БФУ им. И. Канта.

Начало в 18.30
16+
Вход - 200 р. Билеты - на сайте музея.
📍Дом китобоя, пр-т Мира 9.

ну и так, между делом, поскольку времена сложные со всех сторон и независимо от того, где именно ты оказался – то сформулировал по просьбе близкого человека несколько простых правил, вполне, как мне кажется, широко применимых –
- применительно к «работникам умственного труда». итак –
============================

1. постарайся из всех сил (и это – именно в буквальном смысле слов, насколько хватит сил) никогда не говорить того, что ты не думаешь – поскольку именно то, что ты думаешь и как ты думаешь – определяет не только твою ценность и значение в том мире, той интеллектуальной сфере, где ты действуешь, но – так уж устроена эта сфера – еще и то, что есть ты сам и как живешь с самим с собой.

2. если нет никакой возможности не сказать чуждого твоей мысли/духу – принуждение слишком сильно, соблазн велик, страхи одолевают – есть спасительный «казенный язык». – можно потребовать чуждого, но нельзя потребовать оригинальности, «души» и творческого огня. – если нет возможности хотя бы промолчать, скажи казенной речью, чужим словом, внутренне отстранись, не пытайся присвоить, одомашнить язык – здесь внешний порядок сам приходит тебе на помощь, так не противодействуй ему.

3. не пытайся и не соблазняйся желанием «угадать момент», «включиться», пойти вместе со временем и прочими глупостями – это и в нормальные времена грех, а уж в наши – тем более. если недостаточно здравого смысла – перечитай, напр., советскую интеллектуальную историю 1920 – 1-й пол. 1930-х, посмотри судьбы «везунчиков» и первертов 1920-х.

4. помни, что большое начальство редко что-то прямо велит в твоей сфере – это слишком далекий мир. поэтому если у тебя есть хоть какая-то власть в своей сфере – исполняй лишь прямые указания, не пытайся опередить мгновение, не делай того, к чему не нудят – карьере это, скорее всего, не только не поможет, а помешает – но душу сохранишь, ну а дальше про соль и проч. – а она и правда того стоит, без нее плохо. т.е. даже не плохо, а бессмысленно.

5. ты мелкий человек и делаешь повеленое – бывает, но чаще всего «повеленое неявно». – ну и в силах каждого пытаться привнести долю осмысленности в то, чем занят. – в конце концов важно не только кантовское, не забывать, что перед тобой человек, он не только средство, но и цель – но прежде всего не забывать, что и сам ты – человек. и стоит быть в дружбе с самим собой – а это, как учил Аристотель, есть возможность, открытая только добродетельному.

6. помни, что любые большие идеи и проч. – м.б. и хорошо, но человек хорош или плох в первую очередь в отношениях с другими конкретными людьми. есть много больших и сложных идей и важных споров, но есть конкретное. как ответил молодой Струве на вопрос еще более молодого и потому любившего «загоняться» теоретическими сложностями Франка – «правильно ли кормить голодающих крестьян», ведь развитие рынков, капиталистическое развитие, диалектика труда и т.д. и т.п. – «Чтобы кормить голодающих, нет надобности умозаключать». – есть большой смысл помнить, что сложность зачастую – это способ увильнуть от правильного для тебя, но не нравящегося, неуютного тебе ответа. ну а разум потом всегда подставит удобные ответы для успокоения совести.

7. ну и последнее – оно же и первое – храни интеллектуальную честь смолоду. – пороть глупости, ошибаться – и даже самым нелепым и постыдным образом – это нормально. а вот сознательно начинать играть идеями, пытаться/стараться что-то подстроить, вывернуть исходя из сиюминутного – грех непростительный. – интеллектуалу остается своя честь, если уж нужно что-то обосновать, подтвердить – так найти действительно того, кто так рассуждал, найти аргументы, которые работают на эту позицию, а вот делать вид, что не знаешь/не понимаешь, «причесывать» под ситуацию стариков – дело постыдное. – если уж привелось, оказался в такой ситуации – то опять же, советские великие старики в помощь, ставь знак, оберни материал так, чтобы знающему было понятно – да, ты все понимаешь, видишь другую сторону, это лишь одна линия, проведенная добросовестно, но в невозможности сказать другую – собственно, см. п. 1.

ну и к столетию -

ну и еще немного к наступающему -

79 и 100 -

9.V.1945