​Жизнь прославленной итальянской святой, визионерки, Учителя Церкви и писательницы Екатерины Сиенской (1347–1380), с одной стороны, укладывается в парадигму ее эпохи, с другой – представляет собой один из уникальных случаев для всей средневековой истории. Дочь сиенского красильщика, а впоследствии монахиня доминиканского третьего ордена стала активным участником международных событий последней трети XIV века, а именно – Авиньонского пленения, Великого западного раскола и конфликтов папы римского с итальянскими городами. Она считала своим долгом требовать от папы Григория XI вернуться в Рим, призывать очистить Церковь от недостойных пастырей и организовать крестовый поход, уговаривать французского короля Карла V не поддерживать авиньонских пап. Такая социальная активность базировалась на ее мистических духовных переживаниях и нравственном авторитете, что позволяет исследователям описывать ее через термин «социальная мистика». Между тем и сама личность Екатерины была незаурядной, так что вскоре после принятия пострига в 1364 году вокруг нее стал формироваться кружок ее почитателей. Они называли друг друга «семьей», famiglia, а Екатерину считали своей mamma, «мамочкой». Любопытно, что в этом же русле семейной фамильярности она обращается в письмах к римским папам babbo, «папочка». Ее богатое эпистолярное наследие насчитывает более 380 писем, адресатами которых были как влиятельные особы, так и монахи, горожане и ремесленники.

Конечно, ее деятельность не могла не вызывать непонимания и подозрений. Средневековье косо смотрело на активных женщин в принципе, даже на королев и аристократок. Однако Екатерина бесспорно вписывалась в позднесредневековый тренд роста духовной активности мирян и более широкий феномен женской мистики. Уникальность состоит в том, что эти две линии в ее деятельности пересеклись, что, к сожалению, не принесло ожидаемых результатов. Она скончалась 29 апреля 1380 года от крайнего истощения, вызванного в том числе бесплодными попытками вернуть Церковь к прежнему высокому идеалу, а итальянские города – к миру и взаимной любви.

На фото: картина сиенского художника Джироламо ди Бенвенуто «Кончина св. Екатерины Сиенской», 1500 – 1510 гг.

#saints #Italy #on_this_day

Думаю, все слышали имя Мишеля де Нотрдама, или Нострадамуса, французского врача и прорицателя XVI века. Так вот, у него был брат по имени Жан. Этот Жан, как и Мишель, был страстно увлечен историей своего родного Прованса. Подлинным выражением былого величия родного края для Жана был его язык, переживавший ко времени его жизни не лучшие времена, и написанная на этом языке поэзия трубадуров. Поэтому многие годы он провел за изучением муниципальных архивов и частных собраний, собирая информацию о «золотом веке трубадуров». Результатом стал сборник «Жизнеописания древних и наиславнейших провансальских пиитов, во времена графов Провансских процветших», изданный в 1575 году. Надо сказать, что этот сборник хоть и не лишен исторической достоверности, все же напичкан всякими анахронизмами, домыслами и откровенными выдумками автора. Это связано с тем, что образы и биографии трубадуров не были для Жана самоценными – в них он видел коллективное воплощение славы Прованса и доблести его правителей, при дворах которых жили и творили поэты. Идеалистический патриотизм Жана де Нотрдама помножен на неприятие всякого рода тирании, насилия и жестокости, с которыми Прованс сталкивался неоднократно – в виде альбигойских крестовых походов или религиозных войн, в эпоху которых жил сам Жан. Мне, к слову, из сотни биографий приглянулась история Пейроля из Оверни (ок. 1188–1222): по словам Жана, он жил при дворе «одного из куртуазнейших на свете рыцарей» Дофина Овернского, который жаловал его «платьями, лошадьми и оружием». У этого Дофина была сестра, жена одного местного сеньора. Пейроль, конечно же, влюбился в нее и начал слагать песни в ее честь. Дофину они так понравились, что он подговорил свою сестру оказать внимание поэту: «И дама полюбила Пейроля, и с ведома Дофина даровала ему любовную усладу». Похоже, песни и впрямь были ну уж очень прелестные… Однако вскоре, как утверждает Жан (или, что вероятнее, выдумывает), Дофин перестал оказывать милость Пейролю из-за того, что тот слишком сильно полюбил его сестру – и удалил того от своего двора. Вот так недолговечна милость сеньоров к поэтам…

#culture #France

​«Возрождение XII века» и складывание городского образования

«Долгий XII век» стал для Западной Европы временем эволюционных изменений, которые благодаря американскому медиевисту Чарльзу Хаскинсу обрели обобщенное название «возрождения XII века». Одним из наиболее важных изменений стало формирование городской средневековой культуры и связанной с ней системы городского образования, которое с конца XI века «отодвигает» образование монастырское. Это было связано в том числе с григорианскими реформами: по мнению реформаторов, педагогическая деятельность при монастырях была слишком «мирской» и не сочеталась с целью освобождения монастырей от влияния извне. В таких условиях влиятельными центрами интеллектуальной жизни становились соборы, при которых возникали т.н. соборные «школы».

Латинский термин scola имел тогда несколько иное значение и чаще всего употреблялся во множественном числе, scholae, в значении «занятия», а не некой образовательной институции. Более того, возникновение каждого нового образовательного центра при соборе было тесно связано с конкретной личностью – соборным «магистром». Но и для него педагогическая деятельность не была основной и не приносила никакого дохода: Церковь официально запрещала взимать плату за преподавание, называя это «школьной симонией». Поэтому для жаждущих знаний школяров важна была мобильность, готовность много путешествовать и учиться там, где в данный момент сложился такой образовательный центр. К таким знаменитым магистрам, как Гуго Сен-Викторский, Теодорих Шартрский, Иоанн Солсберийский, Гильом из Шампо и др. стекались школяры со всей Европы.

В какой-то момент желающих получить образование стало так много, что, например, в Париже для них уже не хватало место при соборе Нотр-Дам. Спрос начал превышать предложение, но в первой половине XII века помимо «соборных» магистров, имевших своеобразную монополию на преподавание, появляются и относительно независимые «городские» магистры. Между первыми и вторыми нередко случались конфликты, как например между Пьером Абеляром и Гильомом из Шампо, описанный в «Истории моих бедствий». Все это демонстрировало именно институциональную слабость соборных «школ», которая, однако, вскоре начала медленно преодолеваться.

В течение второй трети XII века формируется т.н. licentia docendi, или «право на преподавание», официально утвержденное на III Латеранском соборе 1176 года. Собор закрепил за соборными магистрами исключительное право выдавать разрешение на образовательную деятельность всем подходящим для этого людям и обязал обеспечивать их пребендами (доходами с церковных должностей). Такое решение, с одной стороны, сохраняло некую монополию в руках соборных магистров, а с другой – легализовало деятельность городских магистров. Появление licentia docendi было важным шагом на пути к институциональной организации школьной городской системы, а сами соборные школы – не все, но многие – позднее станут фундаментом и для появления университетов.

#longread #history #culture

​Прямо сейчас некоторые счастливчики (прежде всего живущие в северных широтах) могут наблюдать полное солнечное затмение. На территории России оно будет видно на Чукотке, Камчатке и в Магаданской области. А вот одно из самых документированных солнечных затмений в истории средневековой Европы произошло почти восемь столетий назад, 3 июня 1239 года. Сообщения об этом явлении дошли до нас из Коимбры, Толедо, Монпелье, Флоренции, Ареццо, Сплита и других городов южной Европы, где оно было видно лучше всего. На карте синей линией показана зона максимальной полноты затмения.

#on_this_day #culture

​Кто такие Великие Комнины и почему они великие

Одним из государств, образовавшимся на руинах Византии после катастрофы 1204 года, была Трапезундская империя. Она занимала южное побережье Черного моря с центром в городе Трапезунде (совр. Трабзон). Ее основателями были внуки императора Андроника I Комнина (1183–1185) Алексей и Давид, а помогла им в этом деле их тетка, грузинская царица Тамар. Как и правители других государств-осколков Византии, Алексей и Давид претендовали на восстановление универсальной Империи с центром в Царственном граде. В контексте этой борьбы первый правитель Трапезунда Алексей добавляет к своему патрониму термин MEGAƩ, т.е. «Великий». Изначально считалось, что это его личное прозвище, либо же подражание титулатуре восточных правителей («великий хан», «великий султан»). Однако ближе к истине версия, согласно которой Алексей вместе с братом желали дополнительно подчеркнуть свое родство с династией Комнинов, правившей Византией в 1081–1185 гг. И действительно, в отличие от никейских Ласкарей и эпирских Ангелов Дук Комнинов, они были прямыми потомками Алексея I Комнина (1081–1118) по мужской линии, и с династической точки зрения более других имели право на императорский трон. Политические противники «Великих» Комнинов и некоторые хронисты (Никита Хониат, Николай Месарит) также подчеркивали это родство, но в негативном ключе, называя потомками тирана и угнетателя Андроника. Что любопытно, эта декларация политической программы через династическую преемственность скорее не помогла Алексею и Давиду в их борьбе. На территории их новообразованного государства уже с XI века проявлялись тенденции к сепаратизму, а местные элиты мечтали о создании именно независимого от Константинополя государства. Поэтому лозунги «восстановления Империи» здесь встречали прохладный отклик. Впрочем, сама их актуальность была недолгой: уже в 1214 году Алексей попал в плен к сельджукам и был отпущен только на условии территориальных уступок и выплаты ежегодной дани. Трапезундская империя стала региональным государством, а Великие Комнины правили там вплоть до османского завоевания в 1461 году.

На фото – собор Святой Софии в Трабзоне (XIII в.), с 2013 года – мечеть.

#history #longread #Byzantium

Все чаще в последние годы слышны слова о т.н. «новом средневековье». Мол, скатываемся в мракобесие, абсурд, насилие, а тут еще и ковидная «чума» как нельзя органично вливается в эту страшную картину упадка цивилизации. Но если так подумать, эта идея очень поверхностна и несет в себе черты постмодернистского упрощения. Будучи не в состоянии адекватно объяснить или описать современность, в которой мы живем, люди пользуются проверенным способом: используют старые образы и термины. Но понять, в чем заключалась сущность тысячелетней эпохи, которая уместилась между «светлой» античностью и не менее «светлым» Ренессансом, не менее трудно. В головах неспециалистов содержится совокупность по большей части обрывочных знаний, стереотипов и образов. И если какие-то стороны реальности имеют сходство с ними, этого уже достаточно для того, чтобы поспешить наклеить уничижительный ярлык. К тому же, как оказалось, образ «мрачного Средневековья» с налетом экзотического ноу-хау прекрасно монетизируется: здесь и сериалы, и интернет-паблики, и книги и т.п. А то, что монетизируется, будет масштабироваться для максимизации прибыли. Таков закон капитализма.

На самом деле Средневековье никуда и не уходило, чтобы в него возвращаться или скатываться. История так не работает, что при переходе от одной эпохи к другой предыдущая уходит в небытие и никак больше не влияет на последующие; эпохи как бы наслаиваются друг на друга, причудливо перемешиваясь и создавая ту цветущую сложность, которая является интереснейшим полем для интеллектуальных поисков и исследований. Перефразируя классика, мы живем среди материального и интеллектуального наследия всех исторических эпох, и Средневековье входит в их число. Его роль как фундамента европейской и русской цивилизации более чем очевидна. Мы отталкиваемся от него, когда ругаем или пытаемся понять пути современного общества, и это тоже говорит о его важности. Естественно, что ключевые категории эпохи осталась в ней самой: это универсализм, телеологичность, примат духовного над материальным, глубокая мистическая жизнь, разделение мироздания на мир земной и мир небесный и основанная на этом разделении символическая система. Всего этого, конечно же, нет в современном мире. Вместо этого мы видим дальнейшее размывание жизненных смыслов, углубление культа потребления и растущую отчужденность индивида от себе подобных. Таков ход истории, которая, кто бы что ни говорил, никогда не повторяется дважды — ни как трагедия, ни как фарс.

Каждое лето я говорю себе: вот щас как возьму да перечитаю все-все книги, что скачал на планшет за пять лет! А потом смотрю на их количество и в смятении отступаю. Успешно формирую свою «антибиблиотеку» по заветам Умберто Эко... Впрочем, сейчас я все-таки читаю одну из таких книг — это «Средневековое мышление» Алена Де Либера (1996). Его можно назвать идейным продолжателем Жака Ле Гоффа, к труду которого, «Интеллектуалы в Средние века», он часто обращается. Однако если Ле Гофф изучал социальные предпосылки и феномен «интеллектуала» как такового, то Де Либера ставит целью проследить зарождение на рубеже XIII-XIV веков «интеллектуального идеала», тесно связанного с рецепцией греко-арабской философии в предшествующие столетия «великой эпохи переводов».

Для меня интригующим оказался тезис о решающем влиянии арабской мысли на формирование европейской схоластики, который Де Либера выдвигает в противовес идее о ее преимущественно посреднической роли в этом процессе. И действительно, наше восприятие средневековой арабской философии во многом определяется только тем фактом, что она сохранила античную философию и науку для ее последующего «возвращения» европейцам — и это в лучшем случае. Между тем, пишет Де Либера, европейцы именно арабов называли philosophi, а себя Latini. Образ «философа», целью которого было постижение и наслаждение мудростью вне рамок религии, возник на арабской почве. По мере распространения переводов арабских мыслителей (Аверроэса, Авиценны, аль-Фараби, аль-Газали и др.) происходит «арабизация» европейской мысли, так что схоластический конфликт «разума» и «веры» Де Либера также считает продолжением аналогичного конфликта, зародившегося на Востоке. Более того, сами начала европейской идентичности видятся автором в деятельности переводчиков-евреев из Толедо и арабских философов Андалузии и Багдада. Ex oriente lux в законченном виде.

Обо всем этом Де Либера пишет как о том, что не следует забывать, и призывает активнее изучать арабскую средневековую философию во французских учебных заведениях. Призыв вполне в духе европейского мультикультурализма, который, однако, в последние несколько лет дал заметную трещину. Но книга прекрасная и позволяет взглянуть на появление европейского идеала «философа-интеллектуала» под новым углом.

#books #Orient

Наткнулся недавно на мем, который заставил меня напрячь мозг. Не сразу понятно, о ком же здесь идет речь. Угадаете?

А теперь правильный ответ. Речь идет об императоре Фридрихе II Гогенштауфене и об одном из его натуралистических опытов. Всего их было несколько, и о них мы знаем из написанной в 1280-х гг. хроники францисканца Салимбене. Под его пером Фридрих стал предвестником Антихриста, «последним императором» и врагом Римской церкви, преисполненным всяческих пороков. Среди них была и curiositas, т.е. любопытство, выразившееся в этих самых «опытах». В одном из них император запечатал человека в засмоленной бочке, дабы проверить, выйдет ли из нее что-нибудь в момент его смерти – и если нет, то души либо не существует, либо она умирает вместе с телом. В другой раз он до отвала накормил двух людей, затем одного отправил спать, а второго – охотиться. А вечером приказал вспороть им животы и проверить, у кого пища переварилась лучше. Получилось, что у того, кто спал… Наконец, однажды он приказал нескольким кормилицам, которые нянчили детей, не разговаривать с ними и не ласкать их. Тем самым он хотел узнать, на каком языке заговорят младенцы – на еврейском, греческом, латинском, арабском или каком-то ином. Но этот эксперимент провалился, так как младенцы умирали из-за отсутствия вербального контакта.

Разумеется, сложно сказать, были ли эти опыты на самом деле или они являлись плодом воображения уличных сплетников, к которым Салимбене частенько прислушивался. Для него самого они стали прекрасным примером, на которых он проиллюстрировал порочность императора с опорой на библейские цитаты и предсказания Иоахима Флорского о конце света. Сам же Фридрих руководствовался не только праздным любопытством, но и вполне цельной интеллектуальной программой, которую можно выразить его же словами: «Познавать то, что есть, таким, каково он есть».

#history #culture #Italy