ИНДИВИДУАЛИЗМ КАК КОНФОРМИЗМ

"Я утверждаю, что нормальность за последнее столетие превратилась из ряда дифференцированных социальных стандартов, применимых к различным категориям людей, в сеть противоречивых и парадоксальных норм, которые всё более безразлично распространяются на всех. Давление быть нормальным всегда ставило людей в крайне сложное положение, но новая нормальность добавляет к этому ожидание, что мы должны соответствовать, отказываясь соответствовать [conform by refusing to conform], что приводит к глубоко запутанной форме субъективности, которую мы все сегодня воплощаем различными способами."

Из книги британско-автралийского философа и социального теоретика Марка Келли "Нормальность сейчас: индивидуализм как конформизм" / Kelly, M. Normal Now: Individualism as Conformity. Polity, 2022.

В целом, Келли написал выдающуюся работу, демонстрирующую, как идеалы самовыражения и самореализации приобрели в современном, прежде всего - Западном, мире нормативный характер; нонконформизм и выход за пределы предположительно устаревших норм стали обязательными и социально ожидаемыми. Нонконформизм стал новым конформизмом. Но этот новый режим нормальности, похоже, оказался не в состоянии обеспечить ни солидарности на уровне общества, ни счастья на уровне отдельного человека, ни даже согласованного языка, который бы позволил людям взаимодействовать друг с другом.

При этом критика Келли ни в коем случае не консервативна (в конце концов, он один из крупнейших в мире толкователей Мишеля Фуко), скорее он считает и правую (консервативную) и левую (радикально прогрессивную) реакции на текущий кризис не столько конструктивными предложениями, сколько бегством от реальности. В весьма метамодернистском духе он оставляет пространство для поиска работающих решений открытым, давая понять, что поиск таких решений требует от его участников осведомленности, которую может дать критический социальный анализ, а это именно то, чем и занимается Келли в своей книге.

ЧТО СЛУЧИЛОСЬ С НЬЮ-ЭЙДЖЕМ

Знаковый отрывок из автобиографической книги Дэвида Спенглера "Apprenticed To Spirit". Спенглер - ведущий мыслитель Нью-эйджа, сыгравший центральную роль в формировании этого культурного движения в 70-х годах прошлого века. Я бы описал его мысль как "высокий Нью-эйдж", ратующий за глубокую философию, системные изменения и честную саморефлексию. В нижеследующем отрывке описывается как и почему Нью-эйдж утратил свое изначальное видение и стал чем-то гораздо менее интересным.

*

В восьмидесятых природа движения Нью-эйдж стала меняться. Начавшись в пятидесятых в апокалиптическом и пророческом запале, в семидесятые он обрел новый фокус, с которым мы с Джоном и моими лорианскими коллегами чувствовали нашу глубокую связанность. Это был фокус на социальных изменениях, планетарном сознании, новых парадигмах, устойчивой культуре, альтернативной энергетике и целостном мышлении. Его пик пришелся на администрацию Картера, которая с понимаем относилась к новым возможностям, частично в ответ на ощущение кризиса, вызванного арабским нефтяным эмбарго и последовавшим энергодефицитом.

Но в 1980 году Рональд Рейган победил Картера, цены на нефть снова упали, и внимание страны переключилось на желание хорошо провести время, разбогатеть, увеличить потребление и выиграть Холодную войну. Витало чувство облегчения, что, возможно, нам всё-таки не нужно было меняться. По мере того как последствия президентства Рейгана ощущались всё сильнее, казалось, будто кто-то переключил выключатель и тенденция в культуре изменилась. Тогда мой друг сказал: "Нью-эйдж мертв".

Но, конечно, это было не так. Он просто изменился. Он вступил в третью фазу своего развития, превращаясь в линейку продуктов, маркетинговый бренд и повальное увлечение семинарами по саморазвитию и консультациями у психических целителей. Всё больше людей, с которыми я работал и которые рассматривали Нью-эйдж как зарождение новых культурных парадигм, начали отказываться от этого ярлыка...

Я всё ещё считал важным поддерживать жизнь видения Нью-эйджа как планетарного сознания и соответствующим образом ориентировал свои лекции и семинары. Однако становилось всё более очевидно, что это не то, чего хотел рынок. Людям хотелось слышать больше о прошлых жизнях, чем о будущей культуре, и о пси-феноменах, чем о новом сознании.

Словно подтверждая изменение духа времени, в январе 1987 года телеканал ABC показал мини-сериал "Out on a Limb", основанный на рассказе актрисы Ширли Маклейн о её духовном путешествии. Этот фильм познакомил американскую общественность с идеей Нью-эйджа, но таким образом, который фокусировался на феноменах, вроде ченнелинга с нефизическими сущностями, изучении прошлых жизней и личном психическом развитии. Практически за одну ночь эти темы определили широкое понимание того, что такое Нью-эйдж, полностью вытеснив идеи целостных парадигм, экологической устойчивости и культурной трансформации, направлявших работу Лориана, Файндхорна, Хай Винда, Чинука, Ассоциации Линдисфарн и других подобных центров.

Я увидел драматические доказательства этого незамедлительно. На следующий день после показа первой серии я посетил местный книжный магазин, входящий в национальную сеть. До этого в магазине был раздел с книгами о новой науке, экологических вопросах, трансформации бизнеса и подобных вещах, который был помочен ярлыком "Нью-эйдж". На следующий день после начала сериала Маклейн этот ярлык был перемещен и теперь находился над разделом книг по астрологии, хиромантии, психических феноменах и регрессиям в прошлые жизни. И с той поры в широких кругах Нью-эйдж стал определяться именно так...

Я не виню Ширли Маклейн за это... Я считаю, что этот мини-сериал подчеркнул и, возможно, ускорил изменения в движении Нью-эйдж в том направлении, которые уже происходили, и если бы это был не её сериал, это было бы что-то другое... Какова бы ни была причина, после той передачи лейбл Нью-эйдж утратил всякое доверие к себе как к источнику серьезного культурного видения и трансформации.

(продолжение отрывка из книги Спенглера)

Я полностью осознал это благодаря забавному случаю, когда однажды в пять тридцать утра меня разбудил телефонный звонок журналистки из Нью-Йорка. (Она забыла о трехчасовой разнице между Восточным и Западным побережьями). Она работала над статьей, как она сказала, для Time о Нью-эйдже и ей назвали моё имя в качестве источника информации. Она извинилась за свою ошибку с часовыми поясами, но спросила, не может ли она всё равно взять у меня интервью, так как её дедлайн приближался. К тому времени я уже полностью проснулся и согласился. Я чувствовал, что это был мой шанс рассказать национальному изданию о том, что такое Нью-эйдж на самом деле.

"Итак" - спросила она, "что такое Нью-эйдж?"

Я начал короткую речь о планетарном сознании, сообществе, творчестве, устойчивой культуре и тому подобном. Я, вероятно, говорил около пяти минут, и, к её чести, она дослушала меня до конца. Затем она спросила, "но что же о кристаллах?".

"Кристаллах?"

"Да, знаете. Кристаллы. Что о кристаллах?"

"А что с ними?" - спросил я, с замиранием сердца.

"Постойте, разве Нью-эйдж не о кристаллах?"

"Нет, - сказал я, - совсем нет. Дело вообще не в кристаллах. У меня даже нет никаких кристаллов".

"У вас нет кристаллов?" - спросила она, и я услышал ее удивление... "Ох, что ж", - сказала она разочарованно. - "Тогда мне не о чем говорить с вами. Мой редактор сказал, что Нью-эйдж - это про кристаллы, и это то, о чем я должна писать. Простите за беспокойство". И с этими словами она повесила трубку.

Вышло интересное исследование* о состоянии Ютуба. Авторы задались целью составить представление о том, какие показатели имеют средние видео, а не те, которым отдают предпочтение алгоритмы. Чтобы составить рандомизированную выборку, т.е. такую, которая бы отражала тот самый средний Ютуб, пришлось использовать хитроумные и полуручные методы, но результаты в итоге получились интересные.

* Хотя Ютуб существует с 2005 года, две трети всех доступных ныне видео были загружены после 2020.
* Средний (а точнее медианный) ролик имеет 37 просмотров.
* 9% видео имеет 0-1 просмотр, 65% - меньше 100, 86% - меньше 1 000.
* Больше 10 000 просмотров получают только 3% роликов, но на эти видео приходится 97% всего трафика.
* 73% видео не имеют комментариев.
* 98% видео не имеют лайков.
* Средний (опять же, медианный) канал имеет 64 подписчика.

* McGrady R., et al. Dialing for Videos: A Random Sample of YouTube. Journal of Quantitative Description: Digital Media 3(2023), 1–85.

"В той мере, в которой мы сохраняем чувствительность к абсолютности нашей ситуации, мы живем в измерении смысла, который есть глубина нашего опыта, — мы живем в вечности".

Из дневника Генри Багби (Henry Bugbee, 1915-1999). Багби писал в то время, когда в англоязычной философии установилась ортодоксия аналитического метода, требующего однозначности суждений и формальной аргументации, но Багби развил прямо противоположное видение философского предприятия. Он верил в неуловимость, но при этом глубочайшую реальность смысла, с которым человек соприкасается погружаясь в полноту жизни, особенно находясь в контакте с дикой природой. После нахождения в звёздных университетах, Беркли, Стэнфорде и Гарварде, Багби предпочел более спокойную жизнь в Монтане, где совмещал обучение философии с хайкингом и альпинизмом. Хотя он мало писал и очевидно не стремился к известности, он снискал широкое признание, даже за пределами Америки, а многие темы, над которыми он размышлял (энвайронментализм, кросс-культурность, неразрывность созерцания и жизни), являясь маргинальными в то время, сегодня вышли на первый план. Центральной работой Багби стал философский дневник, озаглавленный "Внутреннее утро" (The Inward Morning, 1958), предисловие к которому написал Габриэль Марсель. Это прекрасный пример исследования от первого лица, чтение которого дает возможность соприкоснуться с прямым опытом философского поиска, проводимого без каких-либо ожиданий и готовых ответов.

Хороший отрывок из "Metaphysics" Бордена Паркера Боуна (1847-1910), в котором он подводит итог своих рассуждений о реальности и сознании. Боун был одним из первых оригинальных американских философов, с именем которого связано возникновение бостонского персонализма и превращение Бостона в крупный интеллектуальный центр англоязычного мира. Интересно, что хотя эта книга Боуна была издана в 1882 году, ее основные выводы вполне комплементарны лучшим позициям в современных теориях сознания и познания.

***

Невозможно понять разум [mind] как результат взаимодействия любого числа физических или безличных элементов... невозможно понять мышление [thought] посредством механического совмещения или ассоциативного объединения отдельных психических состояний, возникающих в нервах или через них, или являющихся простыми аффектами пассивной чувствительности. Точка зрения [что такое возможно] потерпела полный крах, и философия быстро приходит к признанию этого факта.

В результате, мысль должна рассматриваться как органическая деятельность, органически разворачивающаяся изнутри, а не механически складывающаяся извне. Отсюда следует, что знание никогда не может быть пассивным отражением существующего порядка, в еще меньшей степени – пассивным получением готового знания извне. Скорее, оно должно рассматриваться как активное конструирование объекта в рамках и посредством нашего мышления и самим мышлением.

Об ещё одном знаковом для меня мыслителе. Дональд Филлип Верен (р. 1937) - самый итальянский из англоязычных философов, защищающий форму интеллектуальной работы, радикально отличающуюся и от концептуального анализа, и от “континентальных” герменевтических и критических практик. Будучи одним из лучших в мире толкователей Джамбаттиста Вико (1668-1744), работы которого являются философской вершиной и завершением Возрождения, Верен также находится в непрекращающемся диалоге с Гегелем, Кассирером и Джойсом.

Верен защищает сократический проект философии как познания себя, которое не может быть достигнуто с помощью формальных аргументов, но к которому можно приблизиться через метафору и иронию, через “риторическое чувство” и “память” - знание о и участие в тысячелетней беседе, разворачивающийся в человеческой культуре.

Ниже несколько ярких фрагментов из книг Верена “Philosophy and the Return to Self-Knowledge”, “Speculative Philosophy” и “The Rhetorical Sense of Philosophy ”.

***

Критическое мышление движимо страхом ошибки. Оно неспособно завершить свой процесс, потому что всегда остается что критиковать, включая самые последние выводы, к которым привела критика.

Истину невозможно установить с помощью аргументов , потому что на каждый аргумент найдется столь же хороший контраргумент. Истина никогда не возникает из диалектики “да и нет”... это пример того , что Гегель с другой целью называет schlechte Unendlichkeit , дурной бесконечностью.

Думать вместе с богами, древнее занятие серьезной философии, значит уважать язык как силу , присущую человеческому мышлению, но не доверять ему полное воплощение мудрости.

Жажда "окончательного (knock-down) аргумента" в философии -- это жажда завершающего акта в серии, которая по своей сути не может завершиться.

Мой тезис, коренящийся в Вико, таков, что культура – это место, где я встречается с самим собой, и что в сердце культуры лежит самопознание.

Метафизика музыкальна в том смысле, что музыка не может быть услышана лишь единожды. Значимое музыкальное произведение или песня существуют благодаря повторению. Его можно слушать снова и снова, каждый раз в несколько ином ключе. Значимую метафизику, однажды изложенную, читают и перечитывают, спорят, переосмысливают и интерпретируют, часто на протяжении столетий. Метафизические системы никогда не опровергаются, они забрасываются от усталости.

Никто не приходит в философию по доброй воле; однажды человек обнаруживает себя в ней и постепенно понимает, что каким-то образом был здесь все время... Философия не оставляет человеку никаких альтернатив.

Все великие философские произведения направлены на то, чтобы вывести читателя за рамки концепций, содержащихся в этих произведениях.

Философия развивается благодаря силе памяти, не стремлению к новизне.

Мы изучаем философию не для того, чтобы быть во времени, но чтобы быть вне времени, чтобы достичь ‘того, что есть’, абсолюта, находящегося за гранью всякой истории или современной идеологии.

Нельзя придумать ничего более интеллектуально скучного, чем критика, критическое мышление и дурная бесконечность аргументов и контраргументов. Это лишает философию языка страстей её театра памяти, где находится кладезь вопросов, и диалектического стремления к самопознанию – беседе, которую ‘я’ может вести с самим собой и которая является основой того, что древние называли гражданской мудростью.

Ситуация всё больше выглядит так, что в случае с ИИ мы наткнулись на философский камень. Шанс провалиться в еще одну зиму не нулевой, но ниже, чем когда-либо прежде. Два эпохальных релиза за сутки - Gemini 1.5 и Sora - воспринимаются как должное, а планка ожиданий повышается ежечасно. Соответственно, подготовка к (участию в) сингулярности становится центральным ориентиром, структурирующим примерно всё - от общих жизненных планов до распорядка дня. Настоящее чудо, жить в один из решающих моментов в истории нашего вида, а возможно и Вселенной. Обнимаю.

3:40 ночи. Попросил Gemini Ultra написать касыду, посвященную теореме Геделя - поэтические формы Gemini дают заметно лучше, чем Chat[у]GPT. Но если результат на русском языке тривиален и по форме не совсем точен, то на английском уже получаются выдающиеся вещи.

Представьте шахматную партию,
Где все ходы просчитаны с лихвой.
Но есть лазейка, незаметная тропа,
Где истина скрывается, живая.

Как тень от солнца, как ночная мгла,
Неполнота в любой системе спит.
И тщетно мы пытаемся, друзья,
Её постичь, пока она горит.

Как птица в клетке, мысль о прутья бьется,
Ища ответ, что ей не суждено найти.
Но в этой тьме, где гаснут все пути,
Есть проблеск света, луч надежды льется.

Неполнота - не приговор, не крах,
А стимул для ума, для новых сил.
Она зовет нас к новым рубежам,
Где знание и творчество царят.

И пусть не все нам дано постичь,
Не все ответы в книгах нам даны,
Стремление к познанью - вот наш щит,
И вера в то, что истина - едина.

1/50. Дисклеймер: у меня есть намерение в качестве эксперимента публиковать свои заметки каждый день в следующие пятьдесят дней, т.е. до 1 мая. Посмотрим как пойдет. А сегодня хочу анонсировать новую книгу Роберто Мангабейра Унгера - "Мир и мы" (World and Us), вышедшую несколько дней назад в Verso. Если будет интерес, поделюсь своими впечатлениями от ее (еще незаконченного) прочтения.

Унгер один из самых влиятельных интеллектуалов нашего времени и редкий пример по-настоящему оригинального мыслителя. Родом из Бразилии, Унгер покинул страну после военного переворота из-за угрозы преследований, так что значительную часть своей жизни он провел в Штатах, вновь активно включившись в бразильскую политику после возвращения страны к демократии, и даже побыв некоторое время федеральным министром. В американской же академии Унгер стал звездой, сыграв центральную роль в возникновении критической юриспруденций и разработав экстраординарно гуманистическую теорию общества, защищающую возможность радикальной новизны в нашем социальном экспериментировании.

Однако, со временем проект Унгера оказался гораздо масштабнее, охватив не только политику, но и теорию реальности, эпистемологию, этику, натурфилософию и то, что принято называть философской антропологией - изучение предельных свойств человеческого существования как разумных, воплощенных и конечных созданий. Реализация этого проекта заняла много времени, походу породив пару шедевров ("Религия будущего" и "Единственная Вселенная и реальность времени"), и вот наконец на днях вышел шестисот страничный труд Унгера, подводящий промежуточный итог его поисков.

Сейчас я нахожусь примерно на двух третях книги и могу сказать, что это безусловно знаковая работа, написанная, несмотря на местами глубоко техничный характер обсуждений, гораздо приятнее большинства трудов современных теоретиков. Унгер красиво сводит воедино вопросы, от природы времени, пределов познания и трагедии нашей конечности до реформы социальных институтов и переизобретения экономики знаний. Думаю, нужно будет посвятить этой книге и проекту Унгера несколько записей, это выдающийся феномен, совершенно неизвестный в русскоязычных кругах.

2/50. Итак, впечатления от книги Унгера "The World and Us". Часть первая.

Книга охватывает почти все области философии и гранд-теории, попутно переопределяя многие из них: здесь и метафилософия (вопрос о методах, задачах и возможности философского предприятия), и философия науки, и онтология (что такое реальность), и эпистемология (познание и его границы), и этика (как жить самому), и политическая философия (как жить в сообществе), и многочисленные экскурсы в другие сферы. Одно это уже ставит ее автора в ряд очень немногих современных мыслителей, кто решается на такой размах, не впадая при этом в банальность и поверхностность.

При этом Унгера решительно невозможно отнести к какой-либо устоявшейся школе - он точно не аналитик, хотя, будучи выдающимся теоретиком права, умеет ясно формулировать идеи и аргументы, но не вписывается Унгер и в "континентальный" лагерь. Пожалуй, его ориентацию можно описать как оригинальную форму прагматизма, поскольку он готов дистанцироваться от обсуждения многих предельных вопросов, когда ему кажется, что фокус на них будет отвлекать от реальной жизни людей и решения насущных проблем.

Основная нить повествования разворачивается от онтологии, через эпистемологию и антропологию к этике и политической философии. Унгер радикально переосмысляет характер онтологии, делая ее более при(за)земленной в двух сферах - натурфилософии (окружающий мир) и социальной теории (человеческий мир). Натурфилософия, некогда бывшая почтенной дисциплиной, практически исчезла еще столетие назад, но Унгер берется вернуть ее к жизни: натурфилософия для него это не философия науки и не метатеория, но критическое осмысление того, что можно сказать об окружающем мире, исходя из лучших доступных нам данных и теорий.

Унгер называет свою онтологию "темпоральным натурализмом". Темпоральным, потому что время играет в ней ключевую роль; у всего есть история, всё меняется, включая базовые механизмы самих изменений. Натурализмом, потому что она рассматривает мир какой он есть без "почему", не ища внешнего смысла или объяснения его природы. Двумя главными оппонентами Унгера являются философия глубинной (вневременной) структуры - доминирующая в западной мысли в различных формах, от древнегреческих систем до теорий современной физики, и философия безвременья (Timeless One), характеризующая большую часть восточных традиций. При всех различиях, их общая точка, которой оппонирует Унгер, - отрицание реальности и фундаментального характера времени. Для Унгера, нет никакой вневременной логики и сценария, диктующего потоку времени как и куда течь; здесь он расходится с телеологическим темпорализмом (Уайтхед, Шарден и т.д.), поскольку для него признать цель означало бы признать, что вне времени есть внешний указатель, эталон, задающий если не направление, то меру вещей. Вместо этого есть бесконечная возможность новизны и поток времени, несущий и поглощающий всё, но временность всякой вещи не означает ее эфемерности, напротив - хотя всё временно, всё реально.

В этой временной Вселенной человек обнаруживает себя в весьма трагичной ситуации - ему не на что опереться, он лишен основания (groundlessness), и к тому же фундаментально конечен. (И, замечу, размышления Унгера о смертности человека - одни из самых интимных и проникновенных строк книги). Но у человека есть уникальная способность к трансценденции - превосхождению любых границ и предзаданных условий. В этом сочетании конечности и трансцендености и состоит драма человеческого существования. Поскольку Унгер избегает введения каких-либо внешних референтов для этой трансценденции (Бога, просветления), то она рассматривается им как чистая способность - мы не знаем докуда сможем дотянуться и у нас нет пункта назначения, у нас есть только путь, который мы прокладываем от момента к моменту, превосходя любую судьбу.

(что-то многовато для одного поста, лучше завтра напишу продолжение)

3/50. Продолжаем разбираться с Унгером.

Вчера мы остановились на онтологии (темпоральный натурализм) и антропологии (драма человеческого существования это сочетание конечности и способности к трансценденции) Унгера. Идём дальше.

В эпистемологии прагматизм Унгера проявляется наиболее наглядно - да, пишет Унгер, последовательный скептицизм нам не опровергнуть, да и сформулировать безусловный критерий знания невозможно, ну и ладно - давайте займемся тем, что нам под силу. И оказывается, что под силу нам (а точнее, Унгеру) довольно много - его анализ кризисов в науке, динамики производства знания, искушений релятивизма и редукционизма утончен и убедителен. Позитивная программа Унгера в эпистемологии аналогична его программе социальных изменений - нахождение срединного пути между революциями (радикальными разрывами) и поверхностными реформами; прогресс в нашем понимании может развиваться постепенно, но в тоже время этот прогресс может быть весьма радикальным. Не ограничиваясь философией и позитивными науками, Унгер заканчивает эпистемологическую главу глубоким экскурсом в искусство как отдельный способ познания.

При обсуждении этики Унгер особенно критичен в отношении доминирующих форм академической философии, делающих упор на теоретических моделях и простых критериях принятия решений в абстрактных ситуациях. Окончательная этическая теория невозможно и нежелательна, этика суть практика достижения ясности о нашем способе жизни. В качестве двух парадигмальных способов жизни Унгер рассматривает этику "делания себя" и нонконформизма, наиболее ярко представленную американским обществом, и этику взаимосвязанности и ответственности, наиболее ярко представленную китайской цивилизацией. Их теоретический синтез невозможен, но мы можем учиться у каждой позиции.

В этой точке книги декорации готовы и все фигуры расставлены, и Унгер переходит к политическим следствиям своей философии. Здесь философия Унгера делает полный круг и находит своё завершение, и ретроспективно оказывается, что всё, что на протяжении полувека Унгер писал об обществе, праве и освобождении человечества складывается в единую картину - даже его локальные политические предложения вписаны в его целостную теорию реальности. Об этом поговорим в следующем итоговом посте.

4/50. Сегодня заканчиваем с Унгером. Напомню о чем речь: Унгер один из самых влиятельных мыслителей наших дней, родом из Бразилии (в политике которой сыграл заметную роль), но наибольшее признание снискавший в Штатах как социальный теоретик и правовед. Со временем его интеллектуальный проект охватывал всё больше сфер, став одной из немногих серьезных попыток сформулировать гранд-теорию. В марте Унгер представил объемную книгу "Мир и мы", суммирующую этот проект, о некоторых частях которой я писал в предыдущих постах. Осталось обсудить две главы книги, посвященные политике. Учитывая, что политика первичный и основной интерес Унгера, логично, что именно эти главы подводят итог итогов его размышлений.

В мире немало блестящих политических философов и социальных теоретиков, но почти все из них ограничивают свое внимание социальными вопросами и старательно избегают споров о природе реальности или даже природе (лучше сказать, condition) человека - мир отдельно, люди и их дела отдельно. Унгер смотрит на вещи совершенно иначе - дихотомия факта / ценности (эмпирического / нормативного) не кажется ему столь принципиальной; чем больше мы всматриваемся в реальность и размышляем о нашем положении в Космосе, тем больше это информирует наше представление о возможном и желательном для нас. И, поскольку, реальность для Унгера бесконечно открыта новизне, появлению новых форм и возможности трансформации базовых механизмом самих изменений, то и в обществе Унгер видит эти потенциалы. Но Унгер категорически не приемлет обоснования социального порядка через его натурализацию - соответствие предполагаемому космическому порядку - поскольку вся суть нас как людей состоит в трансценденции, способности воображать и воплощать невиданное, превосходя любую судьбу.

Отсюда вытекает политическая программа Унгера, "глубокая свобода" (Deep Freedom) - "жить большей жизнью, не в одиночку, но с другими людьми - становясь большим вместе". Императивом для общества является структурная реформа, направленная на расширение горизонтов возможного, создание условий (и предоставление ресурсов) для того, чтобы каждый человек мог реализовывать свою способность к трансценденции, понимаемой здесь в том числе и в очень практическом смысле, как способности к продуцированию новых социальных практик и социальным инновациям (видным протагонистом которых является Унгер). Такую "глубокую свободу" Унгер противопоставляет "поверхностной свободе" правых (свобода в рамках существующих правил и институтов) и "поверхностному равенству" левых (перераспределение без устранения коренных причин неравенства).

Исторически, каждый человек сталкивался с двойным распятием, определявшим его социальную судьбу - на кресте классы / касты и на кресте той культуры и общества, в которых он родился. И хотя пророки прошлого показывали возможность принципиально иного мира, но лишь в последние века человечество начало движение к "глубокой свободе", что нашло особо яркое выражение в демократии, либерализме и социализме в политике, и романтизме в культуре. Первые показали, что мы можем отказаться от своей социальной судьбы и создать другой путь общественной жизни, романтизм же принес в широкую культуру идею бесконечной глубины, содержащейся в каждом человеке.

Унгер известен, в частности, своей идеей "ложной необходимости" (false necessity), деконструирующей фиксированные взгляды на общество и социальные изменения (рынок - это X и только X, etc). В противоположность этому он делает акцент на важности экспериментов и воображения в общественной жизни. Не существует идеального общества, которое мы должны построить, но существуют направления социальной эволюции, открывающие больше возможностей для трансценденции и "глубокой свободы". Более подробно Унгер останавливается на демократизации рыночной экономики (которая может находить совершенно иные институциональные выражения, чем в историческом капитализме), расширении экономики знаний (которая должна охватывать всю экономику, включаю те сектора и предприятия, которые сейчас оказались в арьергарде), освобождении труда (наемный труд - это не свободный труд), пересмотре концепции собственности, реформе и углублении демократии. Здоровое государство и функциональный рынок играют фундаментальную роль, но идеал для Унгера - это люди, организующиеся для реализации их общей свободы в гражданском обществе, и создающие пространство, становящееся площадкой для социальных инноваций. Поскольку Унгер придает высочайшее значение продолжающемуся изучению человечеством различных способов своего существования, что требует сохранения плюрализма, он яро противостоит идее глобального правительства, - "цена разделения человечества на суверенные государства высока, но она не так высока, как цена попадания всего рода человеческого под контроль мирового государства", - очень умно справляясь с вопросами, подымаемыми наличием такого разнообразия систем ценностей, форм управления и (в т.ч. дисфункциональных) акторов.

Таково очень схематичное изложение политической программы Унгера, над развитием которой он работал с 70-х, в т.ч. в рамках недавних работ "The Knowledge Economy" (2019) и "Governing the World Without World Government" (2022). Если же говорить о книге в целом, то это очень достойный - но, надеюсь, только промежуточный - итог его творчества. Унгер пишет не боясь углубляться в детали и затронуть спорные темы, но ясно, убедительно, а в ключевых местах и по-настоящему поэтично. Как и должны писать настоящие мыслители.

5/50. Плюральность / Plurality. Одна из самых интересных концепций, разрабатываемых сейчас на пересечении политики и технологий. Главными идеологами плюральности являются Одри Тан, министр цифровых дел Тайваня, и Глен Вейль, более всего известный по книге "Радикальные рынки". Кроме них есть несколько десятков исследователей и разработчиков, составляющих ядро проекта, объединенных в рамках Plurality Institute. На днях завершилась подготовка "Plurality: The Future of Collaborative Technology and Democracy" - опенсоурсной программной работы движения, написанной главным образом Таном и Вейлем, при участии сообщества, так что теперь плюральность обрела более четкие очертания.

В первом приближении плюральность можно обозначить как левое крыло блокчейна - она вдохновлена теми же возможностями децентрализации и отвечает на те же кризисы легитимности и контроля, которые мотивируют, скажем, Баладжи с его "network state", но ее разработчики видят в ней альтернативу индивидуализму и гиперкапитализму технолибертарианцев. Но с тем же недоверием, что к и вариантам либертарианства, популярным в крипто- и стартап-сообществах, авторы относятся и к технократическому утопизму, возлагающему надежды на просвещенное государственное управление.

В основе плюральности лежит реляционное понимание общества, сформированное в диалоге с такими классиками как Генри Джордж, Георг Зиммель, Джон Дьюи и Норберт Винер. Общество рассматривается как динамичное пересечение кругов, где каждый человек может принадлежать к любому количеству таких кругов одновременно. Исторически, реляционные подходы противостоят как индивидуализму (общества нет - есть только атомарные индивиды), так и коллективизму (отдельные люди слишком незначительны, чтобы играть роль в больших процессах). За пределами академической теории, реляционное видение предлагает альтернативное понимание государства и рынка, современный вариант которого (учитывающий новые технологические возможности) и развивается в рамках плюральности.

Оптимальный путь плюралисты видят в сочетании передовых технологий и духа цифрового разнообразия с ценностями прав человека, инклюзивности и устойчивости. Из политических образований ближе всему на этом пути, с их точки зрения, продвинулся Тайвань, к опыту которого они часто обращаются (что, вполне логично, учитывая, что многие соответствующие инициативы на Тайване были реализованы самим Таном). Но главный предмет их интереса - разработка такой операционный системы общества, которая бы по дефолту гарантировала реализацию плюральности, иными словами, плюральность должны быть защита глубоко в технологии, используемые обществом для координации и (само)управления. Соответственно, значительная часть книги посвящена обсуждению реализации плюральности в экономике, образование и политике и тому, как на смену гомогенным режимам должны прийти созвездия параллельно существующих механизмом и форм собственности, рынков, управления.

Помимо более прикладных аспектов, книга охватывает серьезные философские вопросы о природе идентичности, свободы, демократии и самой плюральности, и содержит некоторые из самых глубоких размышлений на эти темы, родившиеся в крипто- и близких сообществах. Не обошлось и без футуризма и сайнс-фикшна, особенно в главах про несимволическую коммуникацию и иммерсивную реальность, что придает книге дополнительную и вполне аутентичную гиковскую атмосферу.

Словом, если вас интересуют социальные аспекты технологий, перспективы децентрализация и политический футуризм, то на эту книгу и проект плюральности в целом точно стоит обратить внимание.

Такс, ладно, предыдущая попытка как-то не задалась, сделаю еще одну. За минувшее время прочитал около дюжину новых книг, заслуживающих внимания, так что начну завтра с рассказа о них.

Намерение сохраняется, так что попробую восстановить эфир. За последние недели прочитал несколько примечательных работ, вот некоторые из особо запомнившихся:

“Стартап за кулисами [Behind the Startup]: как венчурный капитал формирует работу, инновации и неравенство” Бенджамина Шестаковского - вышла в марте в издательстве Калифорнийского университета. Отличный пример актуальной социологии. Есть много достойных работ, смотрящих на стартапы и инновации со стороны, но здесь автор полтора года провел под прикрытием в действующем стартапе на различных позициях и многие вещи наблюдал воочию. Словом - исследование действием, с очень критическими (хотя и ожидаемыми) выводами о состоянии индустрии.

“Слепое пятно [Blind spot]: почему наука не может игнорировать человеческий опыт” Адама Франка, Марсело Глейзера и Эвана Томпсона. Вышла в марте в издательстве MIT. Франк - астрофизик и популяризатор науки, Глейзер теоретический физик, много пишущий о границах познания и предельных вопросах, обладатель Темплтоновской премии, Эван Томпсон - один из самых выдающихся исследователей сознания с фокусом на нейрофеноменологию, энактивизм и созерцательные традиции, ученик и коллега Франсиско Варелы (а также сын Уильяма Ирвина Томпсона). Хороший обзор того, почему физикализм и редукционизм не могут предложить адекватной картины реальности. Авторы пытаются охватить сразу много вопросов - время, материя, космология, жизнь, познание, сознание, плюс вводные главы о интеллектуальной истории и завершающая глава о новом взгляде на планету - из-за чего каждая тема раскрывается довольно кратко, но в качестве вводного и не очень сложного чтения книга подходит отлично.

“Глубокая утопия [Deep Utopia]: жизнь и смысл в мире, где решены все проблемы” Ника Бострома. Как и предыдущие две книги, вышла в прошлом месяце. Вот это стало разочарованием, хотя ожидания были высокими. Всё-таки, Бостром это главный философов трансгуманизма и директор Института будущего человечества в Оксфорде, его книга “Superintelligence” (2014) собственно и познакомила широкую аудиторию, в т.ч. академическую, с идеей экзистенциального риска ИИ (соответствующие работы Юдковского читали немногие). Так вот, после “Superintelligence” Бостром долго не выпускал больших работ, поэтому на написание новой книги было более чем достаточно времени, а сама книга была что называется долгожданной. Но вместо нового программного текста, у Бострома получился местами интересный, но в целом совершенно нишевый трактат, больше похожий на чрезмерно длинный пост в LessWrong. Вкратце, Бостром ставит хороший вопрос - если мы как человечество решим все текущие проблемы (здоровье, достаток, экология и т.д.), станем ли мы счастливы или чего-то нам будет не хватать? Но дальше он включает режим “рационалиста”, теоретика игр и прочую субкультуршину, что неизбежно ведет к выхолащиванию повествования в духе буквально “если каждому человеку для счастья нужно быть первым, а все не могут быть первыми, значит полное счастье для всех невозможно”. Рационализация вместо экзистенциализма, так не пойдет.

“Суть вещей [The Matter with Things]: наш мозг, наши иллюзии и разрушение мира“ Иэна Макгилкриста. К этой книге я подступался несколько лет, и только недавно ее дочитал - а вышла она еще в конце 2021, в двух томах, общим объемом в полторы тысячи страниц. Макгилкрист крупный британский интеллектуал и междисциплинарный исследователь с бэкраундом в психиатрии и нейронауках, широко известный по книге “The Master and His Emissary”, защищающей оригинальную форму гипотезы латерализации: полушария мозга не просто функционально асимметричны, но и имеют своего рода иерархию - правое полушарие “видит” картину целиком и способно направлять, левое же ухватывает частности и скорее инструментально. В “Сути вещей” Макгилкрист еще сильнее обобщает свои выводы, считая, что корень современных проблем лежит в инверсии этой иерархии - левое полушарие не только перестало направляться правым, но и стало отрицать его существование, т.е. наличие и состоятельность другого способа восприятия мира и взаимодействия с ним. При этом книга весьма неровная, первая часть - посвященная собственно мозгу, является действительно энциклопедической, Макгилкрист проанализировал, кажется, все эксперименты, наблюдения и клинические случаи, хоть как-то относящиеся к латерализации. Вторая - “полушария и пути к истине” - посвящена тому, как каждое полушарие формирует совершенно разные образы реальности, а третья пытается ответить на вопрос что же, с учетом установленного о полушариях, мы тогда можем сказать о истине и реальности. Но если первая часть блестящая, то вторая содержит гораздо больше пробелов и не совсем правдоподобных переходов. Третья же часть, в которой Макгилкрист пишет о природе времени, пространства, материи, сознания, ценностей и трансцендентного оказывается скорее контурной. На самом деле, если бы это были две (или три) отдельные книги, каждая в своем жанре, это бы не так бросалось в глаза, но в данном случае возникает странный контраст между ультрадетализацией и кропотливостью с которой Макгилкрист проясняет один вопрос (латерализацию мозга) и широкими мазками, используемыми им при обсуждении буквально самых предельных и сложнейших вопросов философии, науки и религии. Отчасти, это может быть связано с отсутствием редактуры - книга издана британским интегральным проектом Perspectiva - но сам Макгилкрист кажется как-то упоминал, что Перспектива помогла с лейблом и дистрибьюцией, а текст же публикуется в авторской редакции. Даже с учетом этого, в какой-то момент начинает казаться, что Макгилкрист слишком лихо превращает гипотезу латерализации в теорию всего, будто для опровержения каких-то позиций (а обычно речь о физикализме, редукционизме и производных) достаточно назвать их продуктом левого полушария. Но всё равно, это знаковая книга и самый масштабный труд в русле “новой парадигмы”, опубликованный за последние десять лет.

Обратите внимание, новая возможность ближе познакомиться с прикладным использованием интегрального подхода. Антон Апарин, организатор IntegralVerse и Evolution Festival, главных онлайн-событий русскоязычного интегрального пространства, запускает трансформативную / образовательную инициативу, приобщиться к которой можно уже сегодня.