Пожалуй, самое ценное, что может дать один человек другому, — это внимание. Взгляд, полный искренней заинтересованности, обладает особой силой — сообщать другому ценность его существования. Я вижу тебя, я слышу тебя, я помню твои истории, я хочу подарить тебе то единственное, что у меня есть, — собственное время. В какой-то момент я почти исчезаю, чтобы дать тебе место, но это искусство «растворения» не лишает меня субъектности, осваивая его, я учусь выходить за пределы собственного опыта, улавливать частоты, недоступные моему уху.

Можно говорить о любовной «вспышке» или о том, как «горят» своим делом те профессионалы, которых хочется слушать дни напролёт, даже не имея особого интереса к предмету. То, чему (или кому) посвящают время, неизбежно обретает силу, как в притче, упомянутой Андреем Тарковским в связи с фильмом «Жертвоприношение». Согласно ей, один монах день за днём поливал засохшее дерево и однажды утром обнаружил, что оно зацвело. Свершилось ли это чудо благодаря механическому осуществлению базового ухода за древесным «телом» или дело в том, что разглядел в сухих ветках чуткий наблюдатель?

Борьба за внимание в наши дни ведётся особенно ожесточенно — продавцы всех мастей стремятся завладеть им во что бы то ни стало. Короткий формат развлекательных видеороликов стремительно вытесняет статичные фото, не говоря уже о подобных «лонгридах», к которым сегодня относятся любые тексты длиннее двух-трёх предложений. В таких условиях мало кто может похвастаться способностью концентрироваться на чём-либо дольше пары минут.

«Клиповое» мышление усиливает и без того выраженную нарциссическую ориентацию современного человека, который теряет способность видеть другого. Отсюда новые формы общения вроде веерной рассылки шаблонных поздравительных «открыток» в мессенджерах. Такой «знак внимания» вызывает закономерное отторжение, потому что он не является тем, чем пытается предстать. Так же, как не являются вниманием дежурные вопросы, ответы на которые собеседнику не интересны, или «поддерживающие» фразы, в которых сквозит желание поскорее заткнуть говорящего. Подобная коммуникация обнаруживает импотенцию взгляда: я говорю не с тобой, я говорю мимо тебя.

Практически на любой случай в языке существует масса «заготовок», и чем чаще пользуется ими собеседник, тем менее живым ощущается диалог. Просто потому что речь, обращённая к другому, не преследует цели получить совет (даже если запрос звучит именно так), говорящему в первую очередь важно быть услышанным. Я говорю с тобой, потому что хочу, чтобы ты увидел меня грустного, смешного, растерянного, нелепого, почувствовал мою боль и сумасшедшее головокружение от встречи с тем, кто заставляет сердце биться чаще. Слушать — значит открывать душу нараспашку, не пытаясь поскорее укрыться за очередным «не бери в голову» и «всё будет хорошо», не захлопывать форточку, когда оттуда веет холодом. Акт любви на ... минут.

«Справедливо утверждение: всякая любовь — счастье, даже несчастливая. Справедливость этого выражения можно признать полностью, без всякой сентиментальности, понимая это как счастье любви в самом себе, которая в присущем ей праздничном волнении будто бы зажигает сто тысяч ярких свечей в затаенных уголках нашего существования, чей блеск яркими лучами озаряет нас изнутри. Потому люди с истиной душевной силой и глубиной знают о любви ещё до того, как полюбили»,

— Лу Андреас-Саломе «Мысли о проблемах любви».

🎬 Кадр из фильма «Холодная война», реж. Павел Павликовский, 2018

«Жизнь, как она нам дана, слишком для нас тяжела, она приносит нам слишком много страданий, разочарований, неразрешимых проблем. Чтобы её вынести, мы не можем обойтись без болеутоляющих средств. <...> По-видимому, эти средства троякого рода: мощные отвлечения, позволяющее нам не
принимать близко к сердцу наши беды; замещающие удовлетворения, их смягчающие; опьяняющие вещества, делающие нас к ним нечувствительными. Что-то подобное необходимо»,

— Зигмунд Фрейд «Неудобство культуры».

🎬 «Твин Пикс: Сквозь огонь», реж. Дэвид Линч, 1992

«...что сами люди своим поведением позволяют признать целью и смыслом их жизни, чего они требуют от жизни, чего хотят в ней достичь? <...> они стремятся к счастью, они хотят стать и оставаться счастливыми. <...>

Это, как мы замечаем, всего лишь программа принципа удовольствия, устанавливающего цель жизни. Этот принцип с самого начала управляет работой душевного аппарата; в его целесообразности не может быть никакого сомнения, и все же его программа находится в разладе со всем миром, с макрокосмосом и точно так же с микрокосмосом. Она вообще неосуществима, ей противостоит всё устройство вселенной; можно было бы сказать: намерения сделать человека «счастливым» план «творения» не
предусматривал. То, что в самом строгом значении слова называется счастьем, происходит от скорее неожиданного удовлетворения запруженных потребностей и по своей природе возможно только как эпизодический феномен. Всякое постоянство желанной для принципа удовольствия ситуации вызывает лишь слабое приятное чувство; мы так устроены, что можем интенсивно наслаждаться только контрастом, а состоянием — лишь в очень незначительной степени»,

— Зигмунд Фрейд «Неудобство культуры».

В день Рождения Зигмунда Фрейда вспоминается одна из любимых его цитат.

🎬 Кадр из фильма «Огни городской окраины» Аки Каурисмяки.

«Бесценный друг мой, почему? Почему любить именно этого человека, плохого, хорошего, но почему именно этого? Разве есть человек, соразмерный огромности любви? Любовь есть свойство души, есть состояние души, не связанное с предметом своим, непропорциональное предмету её вызвавшему. Любовь — гора, возникшая на ровном месте, а когда она исчезает, остаётся огромная зияющая яма»,

— из фильма Киры Муратовой «Познавая белый свет».

В фоновом шуме больших городов, воспевающих движение на предельной скорости как величайшее благо, нащупать собственный ритм если и удается, то чаще всего от противного. Когда будничное действие вроде чистки зубов совершается в солдатском темпе, «ускоритель» буквально материализуется за спиной, чтобы сообщить о неминуемом опоздании. Замерев на пару минут посреди собственной ванной, можно отчетливо различить треск расходящихся под давлением швов. Связи, которые вплетают нас в тело бытия, оказываются под угрозой. Если я замедляюсь, а ты ускоряешься, существует ли точка, где мы встретимся вновь?

Кроме обнажения неизбежного зазора между собой и другим, паузы страшат отсутствием «наполнителя». Пустота, которая образуется на месте бесконечных задач, изымает «заслонку», до сих пор сдерживавшую поток нефильтрованных чувств. Мысли становятся сбивчивыми, хаотичными, хочется поскорее переключиться в режим потребления, желательно сопряженного с «развитием». Гулять с подкастом или даже классической музыкой в наушниках куда приятнее, чем слушать шум машин и собственных тревог. Выкручивая чужие голоса на максимум, мы по привычке заглушаем свой.

Бег как форма существования позволяет не отвлекаться на переваривание опыта, то есть не жить в подлинном смысле слова. Отрывочные события мелькают перед глазами, не успевая даже произвести впечатления. Хроническое переедание истребляет состояния дефицита, стирает контрасты, убивает радость. Покупая очередную книгу или скачивая фильм на жёсткий диск, мы всё чаще довольствуемся актом обладания как таковым, накапливая тонны вещей, с которыми нет времени соприкоснуться.

Обнаружение собственного ритма ведёт к радикальной трансформации стиля. Движения становятся естественными, мысли — более концентрированными, а чувства обретают иную глубину. Если нет нужды хвататься за воздух, можно просто вдыхать весенние ароматы. Столько, сколько хочется.

Первый шаг на пути к другому — отказ от перевода.

Каждый, кто брался за изучение неродного языка, знает, что слушание как процесс значительно отличается от попытки перевести текст, особенно, если этот текст поэтический. Перевод стихотворения — это, по сути, написание другого стихотворения, близкого по ритму и смыслу к исходнику. Конечно, чтение перевода позволяет вступить в опосредованный контакт с автором, но это, образно выражаясь, рукопожатие через перчатку — о прикосновении кожей к коже речи уже не идёт.

Ощущение непонятости может преследовать человека на протяжении всей жизни и в пределах родного языка. И оно, на мой взгляд, складывается как раз из поспешных попыток слушателя на скорую руку «перевести» услышанное. Если я обращаюсь с чужой речью как с собственной, то с лёгкостью могу заменить слово на синонимичное, а какое-то и вовсе проигнорировать, не замечая, что выплеснул ребёнка вместе с водой. Пересказывая диалог «своими словами», мы неизбежно обедняем его.

И хотя абсолютное понимание недостижимо по определению, чуткое слушание кратно увеличивает вероятность подлинной встречи. Такая перспектива, кстати, может не на шутку пугать, поскольку обнажает инаковость другого во всей красе. Целый мир, существующий сам по себе. Тут уж не встроишься со своими «ценными советами», зато будет шанс разглядеть что-то кроме зеркального отражения.

По следам размышлений о фильме Фассбиндера — ещё несколько строчек о деньгах.

У каждого своя валюта и свои отношения с финансами. Увесистая связка «ключей» без дубликатов. На языке трат и накоплений рассказываются целые истории, которые не могут прозвучать иначе.

Деньги, в наши дни почти полностью утратившие материальность, растят (или уменьшают) не столько физическое тело, сколько образ Я. Нарциссическому сужению и расширению способствует всё, что может быть измерено, взвешено. Не только сумма на счету, но и «медийный» капитал — количество подписчиков, лайков, комментариев и пересылок, величина охватов. Возрастание цифр будоражит (я расту!), убывание — погружает в депрессию (я фундаментально недостаточен).

Вещи, которые я могу себе позволить, представляют меня другим. Чтобы прослыть «миллионщиком», вовсе не обязательно им быть.

Гигантский размер маскирует дефициты — обилие прикрывает нехватку. Чем больше денег я трачу, тем более неуязвим в глазах окружающих: можно откусывать от себя сколько угодно без ущерба для здоровья. Состоятельные люди излучают ореол бессмертия, бедность же ассоциируется с опасным вирусом. Страх заражения (и столкновения с собственной конечностью) принуждает к фильтрации окружения.

Антропоморфные характеристики, приписываемые деньгам, сближают их с непоседливым ребенком, для которого главное — движение. Деньги полагается тратить, вкладывать, чтобы обеспечить им комфортные условия, приманить их хорошим обращением.

У североамериканских индейцев существовал обычай раздаривать самое драгоценное врагам или просто сжигать дотла — потлач. Спуская деньги на ветер, они спасались от неминуемого затопления избытком. Сегодня потлач — это импульсивные покупки, образующие видимую брешь в бюджете, бессознательно организованное голодание во имя поддержания способности получать удовольствие.

Инфляция образа жизни — тоже потлач. Сбрасывать излишек необходимо на любом уровне дохода, баснословно дорогие вещи существуют, чтобы обеспечить эту возможность тем, кто забрался довольно высоко.

В письме Флиссу Фрейд говорит, что деньги не были желанием детства, а потому сами по себе способны принести очень мало счастья. Банальность фразы «любовь не купишь за деньги» сводится к тому, что та ценность, которой мы наделяем любимых людей, не имеет ничего общего с товарно-денежными отношениями. Стрела Амура вонзается в сердце, опрокидывая в пропасть телесных ощущений: шум в ушах, трясущиеся руки, подгибающиеся колени. Обжигающая слеза Герды разъедает холодную гробницу из цифр и металла. Внутри же — абсолютно голое Я.

Рецепт идеального тела: сломанный нос, десяток отрубленных пальцев, горсть свежевыпавших волос и личинка ленточного червя.

Бьюти-хоррор «Гадкая сестра» Эмили Блихфельдт переворачивает всем известную сказку о Золушке с ног на голову, чтобы выяснить, требует ли красота жертв, и что значит быть женщиной.

Почему экстремальная худоба ассоциируется с идеальной формой, как еда связана с сексуальностью и какой эффект производят на нас собственные удачные фотоснимки, рассказываем здесь.

#cinemagraphie_review