Институциональная теория права В.А. Четвернина: ключевые идеи

Право в разных культурах понимается принципиально по-разному. В потестарной парадигме оно отождествляется с принудительными законами власти, которые люди обязаны соблюдать под угрозой наказания. Например, в традициях Древней Руси «правда» изначально ассоциировалась с силой и властью. Напротив, либертарная парадигма трактует право как систему, защищающую свободу человека через запрет агрессивного насилия и признание личной автономии. В Европе право сочетает законы и индивидуальные права, тогда как в англосаксонской традиции акцент смещён на судебные решения как источники норм.

Основу права как социального института составляют два принципа:
1. Самопринадлежность — каждый человек владеет собой и своими ресурсами.
2. Запрет агрессии — никто не вправе применять силу против других без их согласия.

Эти принципы формируют правовые системы, основанные на договорах и равенстве (например, капитализм), где государство служит защите прав, а не контролю. В противовес им существуют потестарные системы (тоталитаризм, деспотизм), где люди рассматриваются как часть коллективного целого (государства, нации), а порядок поддерживается силой.

Исторически общества делились на аграрные (ресурсы извлекаются из природы) и индустриальные (ресурсы создаются трудом). Для первых характерны потестарные модели (римское право, восточные деспотии), для вторых — правовые (капитализм) или их смешение с силовыми (коммунизм).

Современные вызовы связаны с социал-капитализмом — гибридом свободы и государственного регулирования. Однако перераспределение ресурсов часто работает в пользу элит, а не общества. Например, уголовное наказание компаний превращается в скрытое налогообложение, а запреты «ради безопасности» (вроде ограничений курения) нередко нарушают личные свободы.

Права человека в либертарной трактовке сводятся к защите от насилия, свободе договоров и владению имуществом. Ложными считаются требования «бесплатных благ» за счёт других (соцвыплаты без личного вклада). Демократия, по Четвернину, должна принадлежать налогоплательщикам, а не всем подряд, так как именно они финансируют правопорядок.

Главный вывод теории: право — не просто законы, а система, которая либо защищает свободу (правовые институты), либо подавляет её (потестарные институты). Современные общества балансируют между этими полюсами, но ключевым остаётся принцип запрета агрессии и уважения личной автономии. Правовая культура возможна только там, где люди признают друг друга свободными и способны договариваться, отвергая насилие как инструмент управления.

Подробнее: https://pravo.hse.ru/data/2016/10/24/1110737827/Sc13-13-1ChetvInst1.pdf

Либертарианский ответ на «милосердие власти»

Михаил Светов, теперь видимо уже бывший либертарианский блогер, выпустил текст о «милосердии» Владимира Путина как диктатора. Такая позиция, по моему мнению, не может иметь под собой никаких либертарианских оснований.

С позиции классического либертарианства, утверждение о «милосердии власти» — опасный парадокс, искажающий саму природу государственного принуждения. Концентрация силы в руках авторитарного правителя, как в случае с Путиным, не может быть источником милосердия, ибо власть, основанная на монополии на насилие, по определению противоположна свободе.

Либертарианство отвергает саму концепцию монополии на насилие как легитимную основу власти. Если Вебер определял государство через исключительное право применять силу, то либертарианцы видят в этом угрозу свободе. Власть, по их мнению, должна быть децентрализованной и добровольной — как рыночные отношения, где защита прав возникает через конкуренцию частных арбитражей, страховых компаний и гражданских ассоциаций. Либертарианский подход заменяет принуждение свободным выбором: вы платите за защиту тому, кто эффективнее обеспечивает ваши права, а не «делегируете насилие» бюрократии. Преимущество такой модели — снижение системного насилия. Когда сила не сосредоточена в одних руках, исчезает соблазн её злоупотребления.

Милосердие — это не снисхождение сильного

Либертарианцы отвергают представление о власти как о благодетеле, который «дарует» права. Милосердие — добровольный акт свободного индивида, а не прерогатива государства. Когда режим Путина допускает условную терпимость — это стратегия сохранения контроля, а не проявление добродетели. Пример убийства Навального и преследования инакомыслящих демонстрирует, что «милосердие» авторитарной власти всегда условно и обратно пропорционально уровню угрозы её монополии.

Война и репрессии — антитеза милосердия

Либертарианский принцип ненападения (НАП) категорически осуждает любые формы агрессивного насилия. Ситуация в Украине, убийства журналистов, пытки заключённых — не «ошибки» системы, а системное следствие неограниченной власти. Утверждение, что Путин «не полностью ожесточился», игнорирует базовый закон политики: концентрация власти развращает даже изначально благие намерения (Power tends to corrupt — лорд Актон).

Прогресс возможен только без диктата силы

Общество развивается через поиск знаний и устранение ошибок, а не через подчинение воле «сильного». Тезисы Светова о «естественности власти» противоречат идее, что человечество преодолевает кризисы через:
– Свободные институты: рынки, науку, технологии, которые возникают спонтанно без централизованного управления.
– Критическое мышление: способность оспаривать авторитеты как двигатель инноваций. Режимы, подавляющие инакомыслие (как в России), обрекают общество на стагнацию.

«Права» без свободы — фикция

Различное понимание права описано мной в предыдущем посте. Либертарианское решение здесь всегда — ограничение государственной власти, а не её обожествление. Рынок и гражданское общество обеспечивают защиту прав через децентрализованные механизмы (частные арбитражи, добровольные ассоциации). Благополучие Европы возникло не из «милосердия правителей», а из конкуренции свободных городов и разделения ветвей власти.
Общество может функционировать без монополии государства на силу через добровольные контракты и частные правоохранительные системы. Исторический пример: средневековая Исландия (930–1262 гг.), где отсутствовало централизованное государство, но существовала сложная система частного права.

Светов — не либертарианец?

Миф о «милосердной власти» — опасное заблуждение, оправдывающее тиранию. Подлинный прогресс на пути к свободе требует не веры в добродетель сильных, а создания институтов, ограничивающих их власть. Как писал Мюррей Ротбард: «Государство — бандит, присвоивший себе монополию на насилие». Свободное общество строится не на милости правителей, а на добровольном сотрудничестве и праве каждого защищать свою жизнь и собственность для поиска собственных, а не выданных свыше, рецептов своего счастья.

Меня спросили, что именно происходило в средневековой Исландии, что её можно представить как исторический пример либертарианской организации общества. На самом деле это классический пример из книги Дэвида Фридмана «Механика свободы», которая рекомендуется к прочтению всем интересующимся либертарианством. Прочесть главу про средневековую Исландию на русском можно здесь.

Почему идеалы — это практично

Михаил Светов отказался от идеализма (и либертарианства), но так и не предложил никаких реальных практических решений или внятных объяснений. Как ни разбирай его замысловатые формулировки, выходит лишь два варианта: 1) силовое превосходство, которое Светову не под силу; 2) примирение с диктатором и попытки что-то изменить изнутри в свою пользу — что, похоже, и отражает его новый путь на НТВ. Откуда взять реальные рецепты успеха по борьбе с диктатурой мы сегодня рассмотрим в данном посте.

Практически все человеческие идеи и знания проходят этап социализации — процесс, в котором люди обмениваются идеями и оценивают, насколько они совместимы с мировоззрением окружающих и подходят им самим. Это и есть рынок идей, о котором я часто пишу в этом канале. Упрощая, идеи распространяются среди людей двумя способами: добровольным и принудительным. Хотя грань между ними размыта, к принудительному распространению, помимо прямого насилия, обычно относят обман, манипуляцию и подкуп. Различить эти классы идей помогает принцип нулевой суммы: когда идея преподносится как окончательная, совершенная и неизменная, остаётся лишь навязывать её другим. Напротив, когда идея выступает участником рынка идей — она всегда открыта для критики, улучшения и конкуренции. Такая конкуренция идей создаёт дополнительную ценность: появляются новые, более совершенные идеи.

Идеалы — это те же идеи, которые распространяются и конкурируют между собой. Иметь и распространять идеалы — естественный процесс социализации. Именно в этом заключается главный практический рецепт борьбы с диктатурой: распространение идеалов, которые выглядят привлекательнее и выгоднее для членов общества, чем существующее положение дел. Уличные акции, просветительские мероприятия, статьи, стримы, флешмобы в соцсетях — все средства хороши, если они несут нужную информацию и разрушают монополию на рынке идей. Разумеется, для серьёзной информационной конкуренции требуются серьёзные ресурсы. Однако идеалы свободы обладают фундаментальным преимуществом перед идеалами диктатуры — они объективно лучше.

Даже в постмодернистском подходе к информации, где мы признаём недоступность объективной истины, существует путь к ней как к идеалу — через сравнение и конкуренцию идей. И хотя все человеческие идеи можно считать заблуждениями, некоторые из них ближе к истине, чем другие, то есть менее ложные. Последовательно выбирая лучшие идеи, мы движемся к прогрессу: углубляем понимание мира и совершенствуем способы взаимодействия с ним. Свобода лучше несвободы, поэтому идеалы свободы всегда обладают фундаментальным преимуществом, какими бы значительными ни были ресурсы у тех, кто навязывает нам несвободу.

Так конкурируют любые идеи и идеалы — даже идеи об идеях, то есть метаидеи. Метаидея о конкуренции идей не является абсолютной истиной, однако она лучше других объясняет механизм распространения идей. Рынок идей в этой концепции полностью соответствует либертарианским идеалам свободного рынка и противостояния монополиям. Именно эти принципы отвергает Михаил Светов в своём тексте. Представление своих идеалов на рынке идей — вот истинный источник практических решений для либертарианцев, а не отказ от собственной идеологии. Методы борьбы с несвободой могут быть разными, но отказ от идеалов означает отказ от конкуренции и переход к войне монополий — сражению, которое невозможно выиграть малыми силами. А даже если победа и случится, она приведёт лишь к появлению нового дракона — новой монополии на мнение, новой деградирующей диктатуры.

Как я писал ранее, прогрессивное либертарианство — оптимистичная идеология. Она основана на убеждении, что хорошие идеи в конечном счёте побеждают плохие благодаря своей полезности. Силовые монополии же неизбежно стагнируют и деградируют, поскольку по своей природе закрыты для критики и улучшений. Впрочем, в нашем постмодернистском мире существует множество препятствий на пути к истине. О них я расскажу в следующих постах.

Постпросвещение

Я уже писал о модернизме и постмодернизме. Переход от модерна к постмодерну ознаменовала Вторая мировая война, хотя его причины были глубже: последствия Первой мировой, крах позитивистской эпистемологии и появление оружия массового уничтожения. Эти факторы подорвали веру в истину, гуманизм и научно-технический оптимизм – основы эпохи модерна со времён Просвещения.

Если постмодернизм привлёк левых активистов, то правоконсервативное движение обратилось к «постпросвещению». Неореакция и «тёмное просвещение», хотя и возникли позднее, разделяли то же недоверие к истине, гуманизму и научно-техническому оптимизму, но искали ответы в консервативных идеалах: авторитаризме, иерархиях и примате биологии. Постмодерн критиковал модернизм, а «тёмное просвещение» противопоставило себя идеалам Просвещения.

Несмотря на различия в отношении к человеку и социальным иерархиям, постмодернизм и неореакция сходятся в релятивизации Истины. Оба течения отказались от главенства эпистемологии в пользу аксиологии: правильность определяется не универсальной истинностью, а моралью и ценностями. Постмодернисты черпают ценности в равенстве и справедливости для угнетённых, неореакционеры – в биологической общности и традиционных иерархиях. Первые считают все идеи равноверными, вторые основывают истинность на праве сильного.

Для неореакционеров право сильного становится правом устанавливать истину – не универсальную, а действующую лишь там, где «сильный» способен её поддерживать. Либертарианство в их интерпретации сводится к конкуренции между диктаторами, чья эффективность определяется масштабом силы. «Слабым» остаётся уповать на милосердие властителя и надеяться, что его конкурентоспособность будет зависеть от благосостояния подданных.

Такое толкование либертарианства в неоконсервативном ключе проникает в политические движения как на Западе, так и в России. Однако это противоречит классическому либертарианству – модернистской идеологии, предлагающей универсальную истину и естественные права человека. Радикальные постмодернисты и неореакционеры отвергают концепцию естественных прав, не видя авторитета, способного утвердить такую истину. Левые постмодернисты придерживаются релятивистского равноправия знания, правые неореакционеры ищут для него авторитет – Бога, Мудреца или Правителя.

Александр Бочаров из Фронды написал отличную статью об этих тенденциях, показав их несоответствие классическому либертарианству.

Прогрессивное либертарианство представляет собой рынок идей, где они конкурируют через человеческие слова и действия. В отличие от релятивистов, мы считаем, что одни идеи могут быть объективно лучше других. В отличие от реакционеров, мы полагаем, что идеям не нужен особый авторитет для монополии. Люди сами оценивают эффективность идей, и в результате побеждают лучшие.

К сожалению, современная политика отдаляется от этого рационального представления. Людьми движут эмоции и авторитеты, а не рациональное стремление к улучшениям и прогрессу. Хотя прогресс заключается в том, что более успешные теории сменяют менее успешные благодаря своей эффективности, он не является линейным процессом постоянных улучшений. В современном мире избиратели голосуют не за идеи, а за субкультуры (вроде «правых» и «левых»). Когда идея Истины отходит на задний план, а люди выбирают идеологии под влиянием социализации и популистских лидеров, возникает поляризация, выгодная прежде всего тем, кто наживается на манипулировании общественным мнением. Большинство политиков стремится к власти, а не к её ограничению. Поэтому их популизм, осознанно или нет, выстраивается вокруг существующих политических субкультур и нацелен на сохранение властных полномочий.

Оптимизм прогрессивного либертарианства в том, что эта ситуация не вечна – люди не обречены на регрессивный сценарий «тёмного просвещения». Даже сегодня в политической практике мы оставляем за собой свободу на рациональные мысли — о естественных правах, о свободной рыночной модели общества. И это то что делает нас либертарианцами, а не желание власти навязать свои собственные рецепты счастья всем окружающим.

Прогрессивизм сегодня

К сожалению, прогрессивизм исторически ассоциируется с весьма узким и устаревшим толкованием начала XX века. Пример такого определения представлен на картинке к этому посту и в переводе звучит так:

Современный прогрессивизм можно описать одной ключевой идеей. Правящий класс, состоящий из экспертов и активистов, должен определять законы и политику, а остальное общество обязано подчиняться их решениям. При этом правящая элита защищена от последствий своих действий, тогда как обычным гражданам навязываются правила, которые ограничивают их свободы во имя политкорректности и перераспределения благ.

Это видение прогрессивизма опирается на два столпа: экспертократию и дистрибутивную справедливость. Они взаимно поддерживают друг друга: экспертократия обосновывает необходимость правящего класса, а идея перераспределения объясняет выгоду для остальных. Идеал такого «прогрессивизма» заключается в том, что лучшие эксперты должны возглавить общество для его постоянного улучшения, чтобы все остальные получали от этого дивиденды. Однако такой идеал не работает и противоречит современному пониманию механизмов прогресса.

Я выступаю против такого «прогрессивизма», экспертократии и дистрибутивной справедливости. Этот подход к прогрессу неэффективен и не достигает поставленных целей. Многие с отвращением относятся к самому слову «прогресс», поскольку знакомы только с диктаторами, захватившими власть под прикрытием «прогрессивизма». Именно поэтому мой блог посвящен «прогрессивному либертарианству» — идеологии, основанной на двух иных принципах: рынке идей и либертарном праве.

Прогресс как рынок идей — это альтернатива экспертократии. Экспертократия — продукт опасного заблуждения, джастификационизма: убеждения в том, что знания требуют авторитетного подтверждения, чтобы считаться истинными. При таком подходе кажется логичным, что именно эксперты обладают истинным знанием и должны принимать все решения. Однако этот подход в корне неверен. В современной эпистемологии (науке о знании) джастификационизм уступил место фаллибилизму — пониманию того, что любое знание может содержать ошибки и неточности, независимо от авторитетности его источника. Никакому авторитету нельзя давать абсолютную власть: всегда будет момент, когда он окажется неправ, причём катастрофически. Вместо этого я предлагаю институциональный подход: демократическую, рыночную модель конкуренции идей, где ошибки в решениях могут исправляться максимально быстро и с минимальными последствиями. Именно так и происходит прогресс на свободном рынке.

Либертарная концепция естественных прав — это основа взаимодействия людей, при которой они признают друг друга равноправными субъектами. По сути, это классическая либеральная позиция, сформулированная Джоном Локком и его предшественниками. Лево-авторитаристы противопоставляют ей теорию дистрибутивной справедливости Джона Ролза. Эта теория не включает имущественные права в число базовых прав, а потому считает оптимальной стратегией развития перераспределение — изъятие денег у богатых и раздачу бедным, следуя моральному примеру Робин Гуда. Однако такое понимание — это скользкая дорожка к лишению субъектности несогласных и монополизации единственного мнения. Левый прогрессивизм поддерживает этот путь через экспертократию. Но концепция свободного рынка идей показывает, что такие монополии неизбежно стагнируют и допускают трудноисправимые ошибки. Либертарная концепция естественных прав на частную собственность находит подтверждение не только в аргументе гомстеда, но также в нейрофизиологии и эпистемологии.

Таким образом, общепринятое видение прогрессивизма не только устарело, но и уступает более современным научно-философским концепциям, особенно в сочетании с либертарианством. Как прогрессивные либертарианцы, мы должны противостоять традиционному представлению о прогрессивизме как о лево-авторитарном движении. Нам необходимо вернуть слово «прогресс» в либертарианскую традицию, поскольку только так может по-настоящему осуществляться прогресс, и только через него мы сможем прийти к либертарианскому обществу будущего.

Теория моральных оснований: шесть шкал нравственности

Теория моральных оснований (Moral Foundations Theory) — это социально-психологическая концепция, объясняющая происхождение и разнообразие человеческих моральных суждений через несколько базовых шкал. Теорию разработали психологи Джонатан Хайдт, Крейг Джозеф и Джесси Грэм, опираясь на исследования культурного антрополога Ричарда Шведера.

Теория утверждает, что человеческая мораль не монолитна, а комплексна и состоит из шести фундаментальных оснований:

Забота (Care) — эволюционировала из материнской чувствительности к страданиям потомства и развилась в общее неприятие страданий других людей. Это основание формирует такие добродетели, как доброта и сострадание. Люди, для которых это основание приоритетно, оценивают неправомерность поступков через призму причинённого страдания и вреда.
Справедливость (Fairness) — связана с участием во взаимовыгодных отношениях. Это основание формирует понимание социальной справедливости и определяет распределение благ, наград и наказаний по какому-либо принципу соразмерности.
Лояльность (Loyalty) — проявляется в доверии и сотрудничестве с членами своей группы при осторожном отношении к представителям других групп. Это основание формирует ценности верности, преданности и выполнения обязательств. Оно превозносит верность семье, сообществу или нации и осуждает тех, кто им угрожает.
Уважение к авторитету (Authority) — определяет способность человека существовать в иерархических группах и сообществах. Это основание формирует ценности, связанные с уважением законной власти, традиций, долга и общественного порядка. В его основе лежат почтение, субординация и поддержание социальной иерархии.
Чистота (Sanctity) — берёт начало из эмоции отвращения, защищающей организм от биологически или культурно опасных факторов. Это основание формирует ценности, связанные с чистотой, святостью и защитой от «греха».
Свобода (Liberty) — связана с защитой общества от тирании и противостоянием доминированию. Это основание формирует ценности, связанные с личной автономией и возможностью жить без принуждения.

Одним из наиболее интересных применений теории моральных оснований стало объяснение различий между политическими идеологиями. Исследования показывают, что «либералы» и «прогрессисты» (в американском смысле) придают особое значение основаниям Заботы и Справедливости — на эти два основания приходится около половины их морального мира. Консерваторы же ценят все шесть оснований более равномерно, при этом основания, связанные со справедливостью, составляют лишь пятую часть их морального мира. Отдельного внимания заслуживает либертарианство — его приверженцы придают исключительное значение основанию Свободы, считая защиту от тирании и вмешательства государства главным моральным императивом. При этом они меньше ценят основания Заботы и Лояльности по сравнению с леволибералами и консерваторами. Эта теория объясняет, почему представителям разных политических взглядов так сложно найти общий язык: они буквально говорят на разных моральных языках, придавая различный вес базовым основаниям нравственности.

Несмотря на популярность, у теории моральных оснований есть и критика. Исследователи ставят под сомнение её универсальность и применимость к разным культурам, поскольку исследования были проведены на ограниченной выборке. Критики указывают на методологические недостатки: самоотчёты респондентов могут не отражать их истинных моральных суждений в реальных ситуациях. Вызывают вопросы и эволюционные обоснования теории, а также нечёткость границ между моральными основаниями — они могут пересекаться и взаимодействовать сложнее, чем предполагает существующая модель.

Несмотря на это, теория моральных оснований даёт полезный инструмент для понимания нравственных различий между культурами и политическими группами, способствуя более эффективному диалогу между людьми с разными системами ценностей.

Для тех кто хочет проверить свои предпочтения — существует онлайн-тест (на английском языке). Картинка внизу поста — мои результаты в нём.

Почему абсолютной власти не существует

Сформулировал для себя, что меня больше всего смущает во всех этих рассуждениях «о милосердии власти», которые стали столь популярными в последнее время — это вера в существование политических лидеров, у которых есть абсолютная власть, а значит их свобода действий ограничивается лишь собственными моральными принципами. Почему же это не так?

Для начала разберемся с определениями. В политической науке чаще всего используется определение власти по Роберту Далю: «A имеет власть над B в той мере, в которой он может заставить B сделать что-то, что B в противном случае не стал бы делать». Популярно также определение социолога Макса Вебера: «Власть — это любая возможность, на чем бы она не основывалась, реализовывать собственную волю в данном социальном отношении даже вопреки противодействию».

Начнем с того, что коль скоро у нас есть множество государств, каждый политический лидер ограничен во власти в географическом плане самим существованием вокруг других организаций, которые обладают монополией на насилие на своей территории. Конкуренция государств друг с другом в отсутствие какого-то верховного актора, который бы имел над ними власть — основа (нео-)реалистического подхода к международным отношениям (на самом деле и неолиберального тоже).

Однако и внутри государства никакой политический лидер не обладает абсолютной властью — даже если мы говорим об очень персоналистских авторитарных режимах. Для управления страной ему нужно обеспечивать лояльность политических элит, эффективно управлять силовыми структурами и уживаться с подведомственным населением. Для этого у него есть целый перечень мер: легитимация, репрессии и кооптация — все три этих столпа важны для поддержания автократии на плаву, нельзя выбрать что-то одно. Скажем, вопреки расхожему мнению, использовать только репрессии для продолжительного удержания власти нельзя — так лидер лишится легитимности, настроит против себя элиты и попадет в зависимость от силовиков.

Политический лидер не может управлять государством в одиночку, он всегда опирается на какие-то группы людей. Разобраться в этом нам поможет теория селектората. Селекторат — это группа людей, поддержка которых необходима для получения и контроля над властью. Внутри селектората есть своя подгруппа — коалиция победителей, то есть набор людей, которые этой самой властью обладают, политическая элита. Лидеру необходимо эффективно перераспределять блага в пользу селектората, чтобы обеспечивать его лояльность, а также оставлять шанс для его членов попасть в коалицию победителей — то есть обеспечивать плавную ротацию элит.

В конце концов, политического лидера ограничивают возможности самого государства реализовывать поставленные задачи, несмотря на сопротивление заинтересованных сторон — в литературе это называется state capacity (дееспособность государства).

Де-юре у главы государства могут быть сосредоточены хоть все полномочия, которые только можно придумать — но какая вообще разница, если он не может ими пользоваться в реальности? Например, тот же абсолютизм XVII-XVIII веков — это по большому счету миф: европейские монархи прошлого обладали большой деспотической, но малой инфраструктурной властью — то есть на самом деле они не могли эффективно и централизованно управлять государством, потому что у них не было мощной бюрократии, и поэтому правители активно делегировали власть на места, да и в целом зависели от расположения элит.

Современные государства в большинстве своем хоть и обладают централизованной бюрократией, но вот ее эффективность оставляет желать лучшего. Кроме того, их дееспособность тоже разнится — где-то бюрократический аппарат тотально разложен коррупцией, а где-то государство вообще не имеет полноценной монополии на насилие и не контролирует часть своей территории.

Вера в существование политиков, чья воля претворяется в жизнь автоматически без всякого сопротивления — это довольно наивный и поверхностный взгляд, который как раз и толкает нас к бессмысленным рассуждениям о моральных принципах лидеров — попытках угадать, что происходит в их голове.

Тред где один из адептов световианства поясняет за милосердие власти: https://x.com/genzforyeshua/status/1923028316652536276

Спойлер: это всё, конечно, не либертарианство, а неореакционизм.

Ценность демократии

В чём же ценность демократии для либертарианства? Ведь демократия, несомненно, полна проблем. Если у вас вдруг появилась блестящая идея об устройстве общества, демократия — пожалуй, худший способ для её воплощения. Классическая либеральная демократия работает на основе конкуренции за избирателя, а избиратели склонны менять свои предпочтения, выбирая различные и, как правило, популистские идеи. А вовсе не вашу — лучшую.

Традиционный либертарианский ответ заключается в том, что другие варианты ещё хуже. Даже самый благонамеренный единоличный правитель с идеальными идеями об организации общества — всего лишь человек. Он подвержен влиянию других людей, его идеи могут меняться, искажаться или вовсе отвергаться после его смерти.

Но есть и ещё более глубокие причины. Люди, выступающие за более «простой и эффективный» способ правления, часто полагают, что определённая идея или правитель заведомо лучше остальных. А если даже нет, то существует якобы некий способ достичь всеобщего согласия в отношении правителей или политических идей. Это глубокое заблуждение — если бы существовал способ достоверно доказать превосходство какого-либо правления и получить общественное согласие, он давно был бы использован для создания утопии.

Однако утопий не существует, и люди не приходят к всеобщему согласию. Сколь бы ни были похожи люди, они всё равно разные и обладают уникальными идеями. И даже если устранить «инакомыслящих» в одном поколении, нет никакой гарантии, что они не появятся в следующем. А значит, единственной «войны за идею» никогда не будет достаточно.

Вдохновитель идеологии неореакции Молдбаг осуждал революции некомпетентных, однако именно его собственные некомпетентные политические идеи и порождают такие революции. Люди несовершенны, как и их идеи, и каждый может ошибаться. Но ошибки людей, обладающих большой властью, имеют куда более серьезные последствия — они ставят под угрозу жизни, свободу и здоровье множества других людей.

Хорошая новость в том, что ошибки можно исправлять, а идеи можно совершенствовать — пусть и только через конкуренцию с другими идеями. Отрицать возможность улучшения идей — значит отрицать реальность: да хотя бы в процессе обучения каждый сталкивается с необходимостью совершенствовать своё понимание изученного материала.

Важнейший признак хорошей политической системы — это способность исправлять ошибки и менять правительство без насилия. И именно по этому принципу классическая либеральная демократия — лучший общественный порядок из существующих в реальности.

Подобно научным институтам в концепции Поппера, которые должны не защищать теории, а подвергать их критике и проверке, политические институты должны способствовать мирной оппозиции существующим правителям и стратегиям. Системы правления стоит оценивать не по их способности выбрать идеального лидера, а по тому, насколько эффективно они позволяют отстранять неэффективных правителей. Такой подход признает неизбежное несовершенство правителей и их стратегий, но также предполагает возможность их улучшения через конкуренцию. Конечная цель такой системы — не предотвращение проблем, а использование их как возможностей для совершенствования самой системы.

В этом свете классическая либеральная демократия — это не «власть большинства», как утверждают её противники. Ведь она включает в себя: гарантию базовых прав индивида для свободного формирования и выражения мнений; стабильный и прозрачный общественный процесс, обеспечивающий свободную конкуренцию этих мнений и внедрение лучших из них в законодательство; разделение властей, предотвращающее монополизацию любой сферы решений отдельным человеком или группой. И что особенно важно — сам демократический процесс постоянно совершенствуется изнутри.

Таким образом, развитая демократия представляет собой наилучший режим для воплощения либертарианских идей о самопринадлежности и общественной конкуренции. И хотя она не идеальна, её способность к постоянному развитию открывает путь к политическому оптимизму.

Нобелевская премия по экономике в этом году — отличная иллюстрация идей прогрессивного либертарианства.

Нобелевская премия по экономике 2025

Нобелевскую премию по экономике получили Джоэль Мокир, Филипп Агийон и Питер Ховитт за «объяснение экономического роста, основанного на инновациях». Перевод популярного объяснения можно прочесть у великолепного Григория Баженова.

Присуждение Нобелевской премии по экономике 2025 года экономическому историку Джоэлу Мокиру по сути является подтверждением эпистемологии экспланаторного рационализма физика-философа Дэвида Дойча.

Работа Мокира предоставляет исторические данные, доказывающие философский тезис Дойча: центральным для развития является создание людьми универсальных объяснений — знаний, превращающих ландшафт в ресурсы.

Тысячи лет мировой ВВП на душу населения представлял собой почти прямую линию. Локальные взлеты в Риме или Китае всегда заканчивались стагнацией. Но около XVIII века кривая резко устремилась вверх, положив начало эпохе устойчивого роста. Джоэл Мокир в своих работах описал, что произошло. Его работа, в свете идей Дойча, объясняет, почему это стало поворотным моментом в истории.

Историческая загадка устойчивого роста находит свое решение в ключевом различении, которое ввел Джоэл Мокир: между двумя типами полезного знания.

1. Предписывающее знание (древнегреческое techne) — это знание «как». Это ремесленные навыки и практические инструкции. Кузнец знал, как ковать сталь, но не понимал металлургических процессов.

2. Пропозициональное знание (episteme) — это знание «почему». Это теоретическое, научное понимание законов природы.

На протяжении почти всей истории эти два мира существовали раздельно. Инновации случались, но были спорадическими и не порождали непрерывного потока улучшений, поскольку никто не понимал лежащих в их основе принципов. Прогресс всегда затухал.

Яркий пример — Китай, который до XIV века был технологическим лидером, но его прогресс был основан почти исключительно на изощренном techne. Отсутствие культуры открытой науки и конкуренции идей привело к стагнации. Провал доиндустриальных обществ был эпистемологическим: у них не было надежного метода исправления ошибок в своем знании о мире.

Критический сдвиг, задокументированный Мокиром, произошел в эпоху Просвещения. Именно тогда два мира знаний — «как» и «почему» — слились воедино. Это слияние и есть историческое проявление того, что Дэвид Дойч называет созданием хороших объяснений — трудно варьируемых утверждений о реальности, обладающих причинной силой для преобразования материи.

Возникла положительная обратная связь: ученые (episteme) начали объяснять, почему работают существующие технологии, что давало базу для их усовершенствования. Например, понимание термодинамики превратило паровой насос в двигатель революции. В свою очередь, инженеры (techne) создавали все более совершенные инструменты, которые позволяли ученым точнее проверять свои теории.

Этот синтез стал возможен благодаря формированию культуры роста — скептицизма к догмам, терпимости и открытости новому. Институты вроде Лондонского королевского общества создали рынок идей, где знание свободно распространялось и критиковалось. Эта культура роста является социальным воплощением дойчевской эпистемологии догадок и критики. То есть, прогресс стал возможен, когда общество начало функционировать как научный процесс — место свободной конкуренции идей.

Нобелевская премия Мокира — это признание того, что истинный двигатель цивилизации — не капитал или ресурсы, а институализированные знания. Устойчивый рост — следствие культуры, которая научилась учиться.

Оба мыслителя, Дойч и Мокир, разделяют оптимизм по отношению к прогрессу: проблемы решаемы при наличии необходимых объяснений. Улучшение качества жизни возможно только при устойчивом прогрессе общества. А устойчивый прогресс возможен только при необходимой уровне свободы мысли и конкуренции, защите базовых прав и частной собственности, что и приводит нас к прогрессивному либертарианству.