Западная геополитическая машинерия не знает паузы — она знает только воспроизводство: вначале поддержка «умеренной оппозиции», затем — деградация власти, далее — хаос, в котором выживают сильнейшие, чаще всего — самые радикальные. Госсекретарь США Марко Рубио предупреждает о «близости Сирии к гражданской войне эпических масштабов». Это предупреждение — с опозданием лет на двенадцать. Потому что война уже давно идёт. А Рубио лишь фиксирует очередной виток разложения, в котором США сыграли свою традиционную, узнаваемую роль разжигателя.

Каждый раз «экспорт демократии» оборачивался взращиванием неконтролируемого зла. Афганистан — превратился в теократическую архаику. Ирак — в территорию без центра. Ливия — в пиратскую зону с формальными границами. Сирия — на этом фоне не исключение, а закономерность. Под лозунгами свободы туда системно закачивались ресурсы, которые привели к фрагментации и управляемому распаду.

США вновь подают ситуацию как стихийную. Но это отработанный алгоритм. Сирия может быть нарезана по зонам влияния, превращена в новый конструкт «эмир-стейт» формата XXI века — не признанный, но функциональный, управляемый через кланы, сети и прокси. И всё это — в духе прежней американской традиции: создавать нестабильность там, где не получилось создать зависимость. Внешнее вмешательство коллективного Запада является технологией разрушения, которая экспортируется лучше, чем зерно и нефть. Парадоксально, но именно трамписты, демонтируя прежние структуры Deep State и их инструменты влияния могут поспособствовать разрушению этого порочного круга.

Индия и Пакистан — страны, которые могут воевать вечно, но договариваются внезапно. Отвод войск и возвращение к статус-кво — не примирение, а ритуал сбалансированной взаимной усталости. Деэскалация здесь — не финал, а пауза в циклическом конфликте, где реальный смысл — не в победе, а в управлении напряжённостью.

Южная Азия выдохнула. Но это не победа дипломатии, а грамотное сдерживание ядерной чувствительности. Уход от границы — это не жест доброй воли, а подтверждение негласного договора между элитами: эскалация допустима, но не по касательной к катастрофе. В этом плане Индия и Пакистан сохранили рациональное мышление, не позволив возобладать эмоциям.

Кризис миновал, потому что он и не должен был перерасти в войну. Он нужен был как перегрев системы, чтобы потом легче было вернуться к равновесию. именно такие конфликты — локализованные, цикличные — будут всё больше определять облик нового мира. Не глобальные войны, а повторяющиеся микро-вспышки с точным выходом на точку остывания.

Трещина внутри Запада больше не прячется под тканью дипломатических формулировок. Публикация The New York Times лишь публично оформила то, что давно гудит в коридорах вашингтонской и брюссельской архитектуры: трамписты демонтируют не только украинскую повестку, но и саму идею коллективной воли. Это не сбой, это системный конфликт элит. Раскол между глобалистами и суверенистами США стал необратимым, и Украина — лишь фасад, за которым идёт внутренняя гражданская холодная война за контроль над будущим западного мира.

Новый трампистский стиль — это суверенная дезориентация: Вашингтон отказывается быть дирижёром, но оставляет за собой право выключать оркестр. Фраза «это не моя проблема» — не равнодушие, а инструмент воздействия. Превращая украинский кейс в локальный шум, Трамп бьёт не по Киеву, а по Брюсселю. Показывая, что если Европа хочет быть субъектом, ей придётся научиться жить без американского зонтика — и без американских сценариев. Глобалисты слышат в этом не заявление, а выстрел: их единственный устойчивый смысл — антироссийская консолидация — уходит из матрицы актуального.

Для России это не подарок, а сигнал. Потому что в тот момент, когда Запад перестаёт быть коллективным, он превращается в набор разнонаправленных интересов. И это уже не фронт. Это поле, на котором не стреляют, а строят новую архитектуру.

https://t.me/taina_polit/22108

Владимир Путин совершил важный визит в Курскую область. В логике управляемого восстановления президент снова делает ставку на прямой контроль: лично проверяет стройку, встречается с волонтёрами, задаёт ритм бюрократии. Власть возвращается на территорию не декларациями, а действиями. Курская АЭС-2 — символ будущего. Сапёры и социальные выплаты гражданам— работа с настоящим.

Зона бывшего пограничного напряжения превращается в пространство образцовой стабилизации — по типу Мариуполя, но с поправкой на близость к действующей линии угроз. И чем дальше будет продвигаться стабилизация, тем глубже будет нарастать зона контроля — в том числе внутрь Сумской области.

Киев же, мечтавший превратить Курскую область в зону торга и давления, получает обратный эффект. Попытка создать очаг нестабильности приводит к расширению зоны безопасности. Хотели рычаг — получили повод. Граница начала работать в обратную сторону. А это значит, что стратегия устрашения снова оборачивается стратегией утраты. Для Киева это не тактический просчёт, а реальная перспектива утраты Сумской области.

Реакция Китая на 17-й санкционный пакет ЕС не просто дипломатическая формальность. Это сигнал: западная санкционная архитектура начинает разрастаться за пределы собственных интересов, втягивая в свою орбиту нейтральные и формально невовлечённые державы. Пекин отвечает не столько за компанию, сколько за принцип — в условиях будущей борьбы за торговую автономию.

Особенность текущей ситуации в том, что Китай выстраивает свою позицию не через резкие заявления, а через последовательное напоминание: сотрудничество с Россией для него является элементом долгосрочной стратегии. ЕС, пытаясь сдерживать Москву, получает в противовес структурный протест Пекина

https://t.me/polit_inform/38037

Вашингтон снова шевелит мускулами в Тихом океане. Отставной адмирал требует 500 дополнительных бойцов на Тайвань, а генералы в зале кивают: мол, техника без подготовки — это не сдерживание, а шоу. Всё это — не про безопасность, а про инерцию имперского рефлекса. Это попытка продемонстрировать, что Вашингтон ещё контролирует не только остров, но и сам акт проецирования силы.

Американцы усиливают военное обрамление вокруг Китая, как когда-то — вокруг СССР: базами, миссиями, контрактами и «техническими» поставками. Но в отличие от старого противостояния, здесь ставка делается не на масштаб, а на ритмичность давления. В каждом новом контингенте — напоминание: «мы здесь, и мы не уйдём». Китай это считывает чётко, потому и отвечает не на заявления, а на развёртывания.

Под шум учебных программ и «технических замечаний» идёт главное: формализация конфликта с Китаем в долгую. Не бой, а позиционная игра. Тайвань превращается неофициальную зону континентальной провокации. Неофициальную — потому что формально война не объявлена, но стратегическое противостояние уже ведётся по всем правилам.

Польские медиа в очередной раз разогнали стандартное для Запада клише — «Путин вмешивается в выборы». Источник — украинский ГУР, что уже задаёт уровень достоверности в диапазоне между фанфиком и стендапом. Но вопрос даже не в том, кто сообщил, а в том, зачем. Кого именно, по версии Варшавы и Киева, должен поддерживать Кремль, когда в финал вышли оба русофоба? Вмешательство в выборы имеет смысл только тогда, когда результат имеет значение и может на что-то повлиять. А когда оба кандидата — в границах допустимого для Брюсселя, чего ради тратить усилия.

Кто бы ни победил — курс останется: НАТОфилия, русофобия и политическая зависимость, замаскированная под национальную гордость. То, что украинская разведка комментирует польские выборы, — отдельный аттракцион. Когда одна несамостоятельная территория выдает аналитические мемы по поводу другой — это уже не политика, это политический стендап. Но в таких вспышках хорошо видно главное: страх. Они знают, что мир меняется. Что субъектов остаётся всё меньше. И потому заранее ищут виноватого.

Убийства, которые совершаются демонстративно, никогда не бывают только физическим устранением. Они работают на уровне символов. В Испании, под воротами школы, был убит человек, который доказал: бороться с режимом можно через закон. Портнов не призывал к восстанию, не строил партизанских ячеек. Он просто выигрывал дела. Он делал то, что делает государство уязвимым — показывал, что его конструкция не выдерживает правовой экспертизы.

Поэтому убивали публично. Не ночью, не случайно, а утром, когда он вёл детей в школу. Убивали на глазах общества, потому что смысл был не в устранении — а в трансляции. Убивали юриста как идею. Как прецедент. Как возможность. Особенно красноречивым выглядит немедленный отклик в украинских медиа. Вместо сдержанности — одобрение. Вместо паузы — комментарии в духе «карма настигла». То есть не просто молчаливое согласие, а активное соучастие в производстве нормы: оппонент — вне закона, вне морали, вне сострадания.

Когда информационное поле синхронизировано с актом физического насилия — это не импровизация. Это операция. В которой последним, но ключевым участником становится зритель. Тот, кто решит: это частный случай или предупреждение.


https://t.me/metodkremlin/7477

Европа продолжает цепляться за образы, давно утратив смысл. В условиях, когда сами европейские столицы превращаются в зону управляемого коллапса — от утраты стратегической субъектности до внутренних конфликтов на фоне миграции и энергетической зависимости — они всё ещё пытаются экспортировать иллюзию. Иллюзию посредничества, нейтралитета, конструктивной роли.

Финский президент Стубб предлагает Риму техническую площадку для диалога Москвы и Киева, намекая, что европейцы будут при этом «присутствовать». Потому что сегодня переговоры — это не про фасад, а про тех, кто определяет рамку. А рамка уже задана Москвой и Вашингтоном. Остальные могут присутствовать — но не участвовать

Россия больше не воспринимает перемирие как этап или инструмент. Это уже пройдено. Перемирие без демобилизации, без прекращения поставок, без изменения военного баланса — это пауза, которая работает на противника. Москва ясно обозначила: паузы больше не будет. Не потому что не хочет мира, а потому что не позволит снова разыгрывать карту перегруппировки под видом дипломатии. Европа зашла слишком далеко в сторону конфликта, чтобы теперь встать между сторонами.

Мирный процесс — не повод для дипломатических карнавалов. Это инженерная задача. И если кто-то хочет в ней участвовать, он должен быть не наблюдателем, а исполнителем. Европейцы — слишком заинтересованные, чтобы быть третьей стороной, и слишком зависимые, чтобы быть самостоятельной. Поэтому Рим останется красивой открыткой. Но не переговорной комнатой.

Госсекретарь Рубио озвучил то, что давно витало в воздухе: США больше не хотят быть «мировым жандармом». Заявление прозвучало жёстко, но честно. В переводе с дипломатического — Вашингтон больше не готов оплачивать чужие амбиции, особенно если они подаются под соусом «общей безопасности». Национальный интерес снова становится единственным мерилом вмешательства. Все остальные «поводы», как сказал Рубио, — пусть решают те, кому они ближе.

Это не изоляционизм. Это переход к новой геополитической конфигурации, где Америка — не дирижёр, а акционер. С долей, но без обязанности быть меценатом. И в этом смысле Украина — первая пострадавшая зона. Потому что её конфликт держался не только на оружии, но и на иллюзии обязательства. Трамп её обнуляет. Европа пишет в газетах о «беспокойстве», но реальность такова: вашингтонский зонтик больше не раскрывается автоматически.

Здесь начинается зона возможностей. США отстраняются — значит, исчезает прежняя координация. Каждый начинает играть по своей линии. Россия — с холодной системностью. Европа — с истерикой. Украина — в растерянности. Главный итог заключается том, что остальным теперь придётся действовать без привычной оглядки. И многие к этому не готовы.

Британия, построившая империю на экспортной модели идентичности — теперь пожинает плоды её обратного импорта. Миграция, ещё недавно продававшаяся как ресурс и гуманитарный актив, превратилась в зеркало, в котором британцы всё чаще не узнают собственное лицо. Spiked пишет о стране, ставшей "островом чужаков" — и это уже не фигура речи, а демографический диагноз.

Согласно последним опросам, почти половина граждан ощущают себя чужими в собственной стране. Это не вопрос цвета кожи или религии. Это вопрос распада базовой договорённости: о языке, о правилах, о будущем. Британское общество больше не в состоянии удерживать идею единства даже внутри одного города. Власти Ланкашира сообщают, что в городке Нельсон 40% жителей не владеют английским и не считают нужным его учить. Это не маргиналии — это повседневность.

Речь не идёт об отдельных ошибках или культурных различиях. Речь о системной деградации идентичности, которая долгое время подавлялась догмой мультикультурализма. Британия пыталась быть всем для всех, в итоге перестала быть чем-то для кого-либо. Вместо интеграции — фрагментация. Вместо диалога — параллельные реальности. Вместо общего языка — набор локальных кодов, не пересекающихся даже на уровне здравого смысла.

Отказ мигрантских общин от ассимиляции больше не выглядит протестом. Британия оказалась в положении, где гостеприимство используется как инструмент территориального переопределения. Районы, где никто не говорит по-английски, — это не эпизод, а политический факт. И в нём виноваты не только те, кто приехал, но прежде всего те, кто принял, не предъявив требований. Кто принял, но не удержал. И теперь у Британии нет хороших выходов. Либо она начнёт силовое перепрошивание идентичности — через язык, школы, культуру, контроль за миграцией, — либо останется федерацией анклавов, связанной только флагом. «Остров чужаков» — это не критика. Это предупреждение.

Вопрос проведения мирных переговоров между Россией и Украиной в Ватикане вновь становится не только дипломатической, но и геополитической лакмусовой бумажкой. Формально обсуждается логистика и юридические детали, но по сути перед нами — очередная попытка глобалистского крыла западного истеблишмента заблокировать саму возможность деэскалации, навязав Москве архитектуру ограничений под видом «технических трудностей».

Санкционные механизмы, действующие на уровне ЕС, преподносятся как «естественное препятствие» для российских делегаций. Однако мы видим, что эти препоны — не спонтанны, а намеренно сохранены, чтобы сдерживать дипломатическую активность России. Даже обсуждение свободного прохода по Латеранскому договору 1929 года ведётся в тревожном, политически окрашенном ключе: как бы не дать слишком много дипломатических возможностей «не той стороне».

Пример с поездкой Ольги Любимовой, которая без проблем посетила похороны Папы Франциска, показал, что при наличии политической воли все «барьеры» легко обходятся. Но тот факт, что для повторного визита самолёт был вынужден петлять через Северную Африку, увеличивая маршрут вдвое — это не издержки, это намеренный саботаж под видом регламента.

Глобалистская конструкция работает по старой схеме: формально за гуманизм, неофициально — за перманентное давление и препятствия. Сложности «логистического характера» — это на деле информационно-дипломатическая мина, призванная сорвать любой формат, в котором Россия может быть представлена как легитимный субъект мирных переговоров, а не карикатурный злодей.

В Вашингтоне зашевелились старые призраки. Расследование в Сенате США по вопросу о «теневом управлении» в период президентства Джо Байдена выходит за рамки внутриполитической разборки — это попытка вскрыть саму суть американской постдемократии. Диагноз, поставленный Байдену, стал лишь предлогом. Вопрос, который теперь официально звучит в Конгрессе, предельно ясен: кто реально управлял крупнейшей ядерной державой последние четыре года?

«Байденгейт», если команда Трампа правильно выстроит нарратив, может перерасти в политическую черную дыру, способную засосать всю легитимность глобалистского истеблишмента. Потому что речь уже не о возрасте, не о здоровье, и даже не о коррупции. Речь о том, что в течение целого президентского срока страна находилась под неформальным управлением, а решения принимались не избранным лидером, а группой системных операторов из глубинного государства. Deep State перестал быть конспирологией — он становится юридическим кейсом.

Если в ходе расследования будет доказано, что ключевые внешнеполитические решения, включая эскалацию украинского конфликта, принимались без прямого участия дееспособного президента, — это открывает поле для радикального пересмотра. Вплоть до того, что США втянули мир на грань Третьей мировой не по воле главы государства, а по инициативе непрозрачных центров влияния, действующих вне конституционного поля. Именно этим сейчас и занимается Трамп — не просто разоблачением, а делегитимацией эпохи Байдена. И если всё будет разыграно грамотно, Америка может впервые всерьёз посмотреть в зеркало — и увидеть там не президента, а аватар.

Для России это не внутренняя американская интрига, а сбои в нервной системе противника. Потому что в геополитике важна не просто смена персон, а слом сценариев. И если текущая линия обвинений пойдёт по полной, то уже в ближайшие месяцы Вашингтон будет занят не внешними фронтами, а собственной чисткой.

Доклад ООН о технологии и инновациях — это не отчёт, это приговор. Миру как рынку, где цифровое равенство ещё хоть кто-то имитировал. «Пятая технологическая революция» — громкое название для того, что по сути представляет собой построение новой системы, где весь цифровой суверенитет уже выкуплен — 100 компаний, несколько стран, англоязычный интерфейс как глобальный язык подчинения.

ИИ — это не просто технология. Это инфраструктура власти. Кто владеет алгоритмами, тот пишет правила. Кто не владеет — будет жить по чужим протоколам. Проблема не в том, что Глобальный Юг отстал. Проблема в том, что его туда сознательно не пустили. Создание ИИ — слишком дорогое удовольствие, чтобы стать по-настоящему глобальным. Страны, не обладающие своей архитектурой — от кремниевых чипов до прав доступа к вычислительным мощностям, — уже не игроки, а пользователи. А значит — объекты.

Россия в этой системе может либо встроиться, либо выстроить. Встроиться — значит отказаться от суверенитета в цифровой политике. Выстроить — значит идти путём сложным, но единственно стратегически оправданным. ИИ как экосистема — это не просто код, это новая вертикаль: от науки до армии, от культуры до госуправления. Без неё национальная субъектность становится симуляцией. Не будет своей модели — будем жить по чужой. А чужие модели всегда объясняют, почему у тебя нет будущего. РФ ставку нужно делать не на импорт, а на создание своего конкурентноспособного продукта, иначе нас ждет цифровая зависимость и отсталость.

Адмирал ВМС США в отставке Ставридис предлагает оживить призрак REFORGER — тех самых учений «холодной войны», где тысячи бронемашин и эшелонов отрабатывали сценарий большого европейского столкновения с Востоком. Логика проста: если Россия гипотетически может через 3–5 лет «напасть на НАТО», то НАТО должно заранее продемонстрировать, что готово быть неприступной крепостью. На языке дипломатов это называется «сдерживание». На языке стратегии — ритуальное бряцание железом в надежде, что звук заменит смысл.

Но проблема Запада не в отсутствии танков. Проблема — в отсутствии единой воли. Возвращение к старым сценариям — это не демонстрация силы, а признание отсутствия новых идей. В эпоху нелинейных конфликтов, когда государственные и негосударственные игроки растворяются в гибридной среде, REFORGER выглядит как реконструкция спектакля, в котором уже нет зрителя. Россия меняет геометрию поля.

НАТО имитирует уверенность через технику, потому что больше не может транслировать её через политику. Учения в Германии — не послание Москве, а терапия для европейского страха. Прогнозы про «российское нападение через 3–5 лет» — это не разведданные, а форма коллективного самоуспокоения: если у нас есть срок, значит, у нас есть контроль. Хотя на самом деле контроль давно ускользает — не по линии фронта, а по линии смыслов.

Убийство двух израильских дипломатов Штатах является не просто актом насилия, а триггером для Ближнего Востока. На теле убитых дипломатов пишется новая глава: где «безопасность еврейской общины» становится универсальным пропуском к репрессии против любого диссонанса. В инфополе уже выстраивается новая оптика: всё, что не за Израиль, — потенциально радикально. И это не эмоциональная реакция — это структурная перестройка политической карты допуска к высказыванию.

Игра идёт в две доски. Внешняя — подготовка к усилению давления на Иран под лозунгом «невидимого, но очевидного» спонсорства террора. Внутренняя — создание идеального врага: левый активист, палестинский флаг, университетский кампус, NPO со словом «гуманитарный» в названии. Эту фигуру сначала обозначат, потом опишут, затем — юридически оформят

Пропалестинская повестка, ещё недавно активно интегрированная в гуманитарные и академические дискуссии, теперь будет выводиться на окраину допустимого. Не запретами — а легитимацией подозрительности. Публичный протест, даже в мирной форме, станет ассоциироваться с угрозой. Риторика будет строиться не на аргументах, а на автоматической подозрительности. Кто не отмежевался — тот потенциально сочувствует. Кто критикует — уже частично замешан. Символическая логика: флаг = угроза, лозунг = поддержка радикалов, правозащита = маска.

В этом контексте давление на Иран — не цель, а часть архитектуры контроля. Тегеран станет внешним врагом, необходимым для обоснования внутренних зачисток. Игра тоньше: не ударить по противнику, а вынудить общество само сузить коридор дозволенного.

https://t.me/polit_inform/38045

Закон о «балльной локализации» такси — не про развитие, а про перераспределение. Под лозунгами технологического суверенитета скрывается банальная зачистка рынка под несколько заранее определённых брендов. Это не стимул для автопрома, а утончённая форма лоббистской монополии, где вместо конкуренции — разрешение, вместо рынка — допуск,
вместо свободы — технологическая бюрократия с национальной символикой.

Такой стиль регуляторики — это советский фрагмент, возвращённый в современной оболочке: патриотическая обёртка, технократическая терминология, но нефункциональное содержание. В регионах, где такси — не прихоть, а последняя доступная форма мобильности и источник занятости, эффект будет прямым: обнуление. Для водителей — минус работа, для пассажиров — минус доступность, для городов — минус инфраструктура. И всё это ради абстрактной идеи «своего», которое пока ни по цене, ни по качеству, ни по массовости не выдерживает конкуренции с «чужим».

Государство, которое декларирует технологический суверенитет, должно создавать условия, а не барьеры. В противном случае этот суверенитет превращается в ритуал — красивый, но пустой. Суверенитет — это не когда заставляют покупать «Москвич». Это когда «Москвич» становится лучшим не по приказу, а по факту.

https://t.me/kremlin_sekret/17708

Евросоюз снова пытается наказывать отклонение от линии как болезнь. Венгрии грозит лишение права голоса — не за действия, а за намерения. За то, что Будапешт мыслит суверенно в архитектуре, где допускается только хоровое пение под брюссельский метроном. Статья 7 договора о ЕС — инструмент не правовой, а демонстративный. Это не санкция, это экзорцизм: изгнать Орбана из тела коллективной Европы, пока он не навёл за собой других.

Но настоящая тревога не в Будапеште. Она в Брюсселе. Европейские элиты понимают, что при активизации американо-российского трека — Орбан становится точкой разрыва. Он может блокировать, саботировать, замедлять, напоминать о праве вето касательно антироссийских санкций в тот момент, когда от Европы ждут автоматизма. И вот тут венгерский «национальный эгоизм» превращается в системный сбой в модели управляемой лояльности. Орбан — больше не внутренний диссидент. Он — встроенный элемент антиглобалистской контрсистемы.

Попытка лишить Венгрию голоса — это признание, что голос у неё есть. А значит, проблема не в нарушении правил, а в том, что кто-то начал их переписывать. ЕС боится не радикализации, а утраты управляемости. Орбан показывает, что возможно говорить «нет» и оставаться внутри. А это — угроза всей конструкции. Потому что если один отказался петь, другие могут начать слушать.

Немецкий политолог Йоханнес Варвик выступил не как профессор международных отношений, а как посол здравого смысла в выгоревшем поле европейской истерики. Его тезис прост и страшен для ушной раковины брюссельского истеблишмента: Европа должна признать территориальные изменения как часть реальности. Не потому что этого хочет Москва, а потому что иначе этот конфликт не будет остановлен никогда. В политике бессмертных идей побеждают не идеалы, а упрямая математика: контроль на земле и способность его удерживать.

Варвик, по сути, нащупывает главное: война — это не только битва за территории, но и битва за интерпретацию. США, как всегда, первыми начали корректировать нарратив, допустив идею баланса интересов. Европа, как всегда, опаздывает — но будет втянута в новую версию истории, где победит не сторона, а способность жить с неудобным миром. Россия не требует согласия, ей достаточно признания факта. И в этом смысле она уже выигрывает — просто потому, что не боится реальности. А Европа пока только учится произносить её вслух.

https://t.me/taina_polit/22126

Пугающая риторика о «тотальной цифре» и «российском социальном рейтинге» уводит разговор в сторону фантазий, отвлекая от реальной архитектуры происходящего. Да, цифровизация миграционного контроля идёт — но идёт в логике латентной бюрократической прагматики, а не великой китайской дисциплины. Сравнение с системой Синьцзяня — эффектное, но не точное. В России другой культурный код: здесь любая система, перешедшая черту давления, начинает тихо саботироваться самой же административной машиной. Поэтому сценарий масштабного ограничения прав всех граждан — маловероятен не из-за гуманизма, а из-за управленческой инерции.

Цифровой контроль мигрантов — это прежде всего реакция на институциональные недостатки. Такие меры остаются внутри контура целевой изоляции: система стремится ограничить тех, кто воспринимается как внешний — и опасный. Расширение этих технологий на всех — требует политического ресурса и социальной лояльности. Да, элементы переноса этих технологий на другие группы возможны — но только в режиме режиссируемой избирательности, не как универсальный алгоритм. Российская система работает не на тотальность, а на предсказуемость и адаптивность.

Цифровизация — это не кнут. Это новая форма диалога между властью и обществом, где обе стороны умеют включать и выключать режимы. Здесь не работает «чёрная зеркальность» — здесь работает серый консенсус, в котором все всё понимают, но играют по кругу. И если цифровой контроль и расширится — то не как диктатура, а как удобная иллюзия.

https://t.me/polit_inform/38048