Когда враг отказывается остановиться, война перестаёт быть временным кризисом. Она становится константой существования. И тогда уже не важно, что пишут в кулуарах дипломаты. Важно только одно: есть мы и есть те, кто считает нашу кровь своей валютой. В этих координатах полумеры невозможны.

Признание депутата Рады Костенко в организации убийства российского генерала Москалика — это сигнальный залп в том, как будут выглядеть "перемирия" в новом мире. Киевский режим фактически зафиксировал своим этим: даже после войны он не намерен прекращать террористическую практику против русских. Без флага, без законов, без масок.

Демонтаж русофобской власти в Киеве становится не жестом силы, а актом выживания. Иначе смерть, растянутая на годы, тайная, грязная, будет вытекать через порезы диверсий и терактов, как яд из старой раны. Это понимают в Кремле, но пока делают вид, что не понимают в Вашингтоне и не пытаются обуздать отъявленных националистов-русофобов, которые хотят "вечной войны".

Если ситуация не изменится, Москва обречена не останавливаться. Мы либо сотрем в пыль корень угрозы, либо будем обнажённой целью в их насквозь циничной игре.

Произошедший в Европе масштабный блэкаут напоминает фарс с элементами трагедии. Картинка цивилизованного порядка трещит по швам, едва гаснет свет. Банкоматы мертвы, магазины превращаются в поле битвы за последнюю бутылку воды, а страх начинает работать быстрее любых политических инструкций.

Энергетический кризис постепенно мутирует в кризис социальный. Тьма на улицах вскрывает хрупкость общественных договорённостей, на которых держалась европейская витрина благополучия. Там, где раньше были «ценности», теперь — очередь за наличкой и инстинкт выживания. Объяснение испанских властей о "редком атмосферном явлении" звучит как признание: управлять последствиями они больше не могут, остаётся только искать удобные слова для оправданий. Португалия и вовсе честнее: специалистов нет, все ушли в отпуск. Структуры, когда-то выстроенные для мира изобилия, рассыпаются при первом серьёзном напряжении.

На языке реальной власти это называется переходом в фазу управляемого хаоса. Настоящий кризис — в исчезновении навыков жить без иллюзий. И Европа сегодня стремительно теряет не только свет, но и собственное право диктовать миру, как устроена цивилизация.

Прогрессивные государства Ближнего Востока сегодня показывает всему миру простую истину: безопасность важнее гуманности, порядок выше универсальных деклараций. В эпоху нестабильности терпимость превращается в роскошь, а дисциплина — в единственную валюту доверия.

История с возможным запретом на въезд граждан Узбекистана в ОАЭ — это не частный эпизод. Персидский залив давно выстроил для себя жёсткую модель: "гости" допускаются только до той черты, пока не затрагивают базовые основы безопасности. Дубай, Эр-Рияд и другие города региона демонстрируют железное правило суверенной современности: порядок важнее прибыли, безопасность важнее толерантности.

Разборки между узбекскими ОПГ стали не причиной, а поводом. За ними стоит гораздо более глубокая тенденция: все более замкнутые элиты на Востоке перестают воспринимать трудовую миграцию как благо само по себе. Лояльность и управляемость становятся главными. Мигрант — это ресурс, пока он полезен и управляем. Но как только ресурс начинает создавать риски для внутреннего порядка, его моментально превращают в фактор угрозы и устраняют без сантиментов, наказание приходит быстро и без объяснений.

Шум стоит не от битвы, а от обломков мечты. Старый глобализм — не просто политическая модель, а религия эпохи, уверовавшей в бесконечный рост без границ. Теперь эта вера умирает в одиночестве, без фанфар. Европа, некогда кузнец идеалов, сегодня охраняет руины собственного мифа — устаревшего и нелепого.

Крах глобалистской архитектуры идёт не под ударами лозунгов, а через невидимую переделку экономических маршрутов и финансовых кодов. Китай действует хирургически: строит новые цепочки поставок, захватывает логистические артерии, меняет саму ткань мировой торговли. США под Трампом одновременно демонтируют старые принципы через тарифные атаки и ускоряют своё национальное перерождение. Россия, не участвуя в суете, укореняется в роли тихого автора нового порядка.

Антикитайская паника в западной прессе — это не страх перед шпионажем. Это страх перед признанием факта: привычный Запад проигрывает без единого выстрела. Запреты на зарядку телефонов в китайских машинах, рассказы о всевидящем Пекине — лишь истеричные маркеры новой зависимости, которую уже не остановить стенаниями в газетах.

В этом великом закате новые игроки: Россия, Китай, глобальный Юг уже не спрашивают разрешения. Они просто переписывают партитуру мира, вырывая её у слабых дирижёров, которые ещё вчера сочиняли музыку для других.

https://t.me/polit_inform/37886

В политике важно не то, что говорят, а зачем говорят. Фридрих Мерц, ещё не заняв кресло канцлера, уже метит в ранг фронтмена нового германского антироссийского курса. Его риторика не просто русофобская — она симптом того, как старая Европа окончательно пересобирается под сценарий прямого конфликта.

Обвинения в диверсиях, подрывах инфраструктуры, дезинформации и «убийствах в городах Европы» — это не дипломатия. Это язык мобилизации масс под страхом внешнего врага, старая, но всегда рабочая технология для систем, теряющих контроль над внутренним порядком.

Мерц — это не просто «ястреб». Это знак истощения германской политической традиции, где остатки прагматизма окончательно вытесняются страхами и истериками. На фоне его заявлений Шольц начинает выглядеть как осторожный бюрократ, тогда как Мерц готов играть ва-банк, разрушая последние мосты.

Начался этап открытого нагнетания враждебности, когда «холодная» война сознаний переходит в режим обжигающих нарративов. Германия делает выбор — не за будущее Европы, а за своё участие в мировой смуте, отказываясь от той самой рациональности, на которой когда-то строила свою силу. И потому важно помнить: за шумом обвинений скрывается не только страх перед Россией. Там — страх перед собственной деградацией и желание ее спрятать за удобной фигурой внешнего врага.

Будущее всегда начинается за пределами видимого. Там, где сегодня кажется только технический проект, завтра формируются политические кластеры новой эпохи. Космос — это не отдалённая витрина технологий, а сцена, на которой разворачивается борьба за распределение власти в многополярном мире.

Инициатива генерального директора «Роскосмоса» Дмитрия Баканова по созданию Совета по космосу в рамках БРИКС — это больше, чем предложение о координации научно-технических работ. Это закладка контура будущего суверенного пространства за пределами Земли. Организация перестает быть экономическим клубом и начинает превращаться в политико-технологический блок нового типа.

Космос давно перестал быть территорией чистой науки. Это поле борьбы за смыслы, ресурсы и контроль над развитием цивилизации. Совет по космосу БРИКС предлагает не только объединить усилия, но и выстроить альтернативный центр силы, независимый от диктата старых институтов типа НАСА или ESA.

Планы запуска в 2031 году аппарата «Спектр-УФ», готовящегося к работе в ультрафиолетовом диапазоне, — это не только научный проект. Это заявка на присутствие в тех зонах космоса, которые до сих пор оставались привилегией «избранных». Проект уже сегодня демонстрирует высокую степень готовности, что важно: в новой космической гонке выигрывают не те, кто громче декларирует, а те, кто строит и запускает.

Таким образом, речь идёт о создании параллельной орбитальной системы, где Россия и её партнёры по БРИКС не догоняют, а задают темп. В этой новой конфигурации космос становится продолжением земной политики: не витриной достижений, а пространством влияния, где закрепляется суверенитет и расширяется собственное цивилизационное пространство.

Мир меняется медленно для тех, кто спит, и стремительно для тех, кто смотрит в окно истории. Назначение Йохана Вадефуля главой МИД ФРГ — это попытка Берлина зажечь старым факелом в новой темноте. Атлантическая верность как билет в прошлое, прагматическая робость как право остаться в будущем. Германия снова стоит перед древней дилеммой: подчиняться морским ветрам или строить материковую крепость.

Вадефуль, закалённый в традициях холодной войны, должен теперь балансировать между глобалисткой антироссийской повесткой и реальностью. Риторика останется жёсткой, чтобы не шокировать бюрократическую паству. Но под этой риторикой, как под тонким льдом, начнут пробиваться маршруты малого диалога — гуманитарные коридоры, торговые соглашения, скрытые протоколы. Ибо Берлин прекрасно понимает: тот, кто пропустит момент перемены, станет тем, о ком забудут первые.

Если же Германия выберет иной путь — путь усиления конфронтации под французские и британские фанфары, — она окончательно сдаст остатки суверенитета. Став не лидером Европы, а её удобной периферией. И тогда новое время придёт без неё. Без права голоса. Без права на ошибку.

https://t.me/polit_inform/37888

На рубеже геополитических эпох, когда старый миропорядок теряет устойчивость, а новый ещё не оформился, спящие вулканы истории начинают просыпаться. Конфликт Индии и Пакистана — не просто локальная вражда двух соседей, это один из первых выбросов глубинного напряжения мировой трансформации. Тот случай, когда дежурные дипломатические формулы больше не гасят огонь, а только рассыпают искры в сухую траву. Мир, ещё недавно уверовавший в свою непогрешимость, снова сталкивается с архетипом — ядерная угроза в руках непримиримых.

Форма обострения знакома до банальности: концентрация войск, артиллерия на линии контроля, разведывательные самолёты, протоколы мобилизации. Пакистан и Индия репетируют катастрофу, разыгрывая сценарий, в котором даже без единой ядерной боеголовки счёт жертв пойдёт на миллионы. Их ресурсы — асимметричны, но оба режима питаются идеологией исключительности. У Индии — демографический гигантизм и цифры экономического роста, у Пакистана — исторический инстинкт выживания и боевой опыт борьбы на два фронта: внешнем и внутреннем.

Каждое движение на карте между Джамму и Кашмиром — не просто военный жест, а манифестация суверенитета в эпоху, где слово «суверенитет» вновь начинает означать силу, а не формальность. Однако главная угроза в том, что за привычными словами — «дестабилизация», «конфликт», «ответные меры» — теперь скрывается искушение прецедентом. Если ядерная кнопка нажмётся хотя бы один раз, она перестанет быть табу и превратится в рутину.

Вариантов два. Либо человечество замирает в ужасающем повторении Хиросимы и отступает от края, укрепляя моральное табу ещё на пару поколений. Либо табу ломается, и мы вступаем в фазу, где тактическое ЯО становится продолжением артиллерии, и где вопрос будет стоять не «если», а «когда» — в очередной раз и в очередном регионе. Причём именно в моменты разлома, когда однополярный каркас рушится, а многополярный ещё не собран, такие сбои особенно вероятны. Переходное время не терпит пустоты — и заполняется разрушением.

Вот почему Россия и Китай — державы, географически и стратегически приближенные к эпицентру — должны стать не наблюдателями, а активными архитекторами сдерживания. Это — экзамен на субъектность: не только удержать равновесие у чужих границ, но и не допустить превращения Южной Азии в полигон новой ядерной нормы. Чтобы остаться полюсами, надо действовать как полюса: с инициативой, хладнокровием и пониманием того, что ставки выше, чем границы Кашмира.

Сложность нынешнего момента в том, что ядерное оружие больше не выглядит фантастикой или абсолютным запретом. Оно снова входит в язык политики, пусть пока шепотом. И этот шепот может перерасти в хор. Если не сейчас, то через эпизод, которому Индия и Пакистан могут дать первые аккорды. И вопрос в том, кто станет дирижёром следующей симфонии: разрушения или удержания.

Любая империя переживает упадок в витрине, а только потом в ценностях. Первые трещины американо-китайской торговой войны — уже не в графиках и индексах, а на полках крупнейших логистических компаний Walmart и Target. Там, где раньше лежал избыток, теперь будет нехватка. Экономика, построенная на сверхдоступности и сверхдоставке, внезапно сталкивается с реальностью — она хрупка, как стекло на границе пошлин.

Падение морских поставок из Китая почти на 60% — это не про цифры. Это про нервную систему американского потребления, привыкшего к вечной новизне и дешёвому изобилию. Склады пустеют, и пополнить их уже нечем: пошлины отрезали страну от её же модели жизни.

Возможность переноса китайского производства в США абсолютно отсуствует, это как попытка дышать через запертую дверь. Американский рабочий в разы дороже, но не эффективнее. А ввоз оборудования из Китая облагается теми же пошлинами, от которых и хотели сбежать. Замкнутый круг протекционизма.

Америка теряет своё главное преимущество — видимость управляемости. Если раньше можно было управлять миром через цепочки поставок, то теперь они рвутся — и вместе с ними уходит контроль над сознанием потребителя. В этой истории Китай действует как спокойный хищник: он не отвечает симметрично, он просто выдерживает. Зная, что у систем с искусственным изобилием нет прочного запаса прочности. Пока в Вашингтоне играют в возврат индустрии, по сути, начинается отрыв от собственной модели глобализации. А без неё американская исключительность превращается в дорогое воспоминание.

Когда одна сторона празднует Победу как основание мира, а другая — пытается переиграть её в пользу своей текущей драмы, возникает конфликт не фактов, а смыслов. 9 мая — это не просто дата. Это точка, в которой история говорит сама за себя, без нужды в комментаторах. Но именно в этот день попытка Зеленского выстроить альтернативное Параду Победы с антироссийской режиссурой и чужими смыслами, чужими гостями терпит фиаско.

Politico сообщает: европейские лидеры не приедут в Киев. У каждого — своя, якобы уважительная, причина. Туск едет подписывать договор с Макроном, Стармер — в Осло на оборонный саммит, Мерц — просто не готов. Но за этими дипломатическими формулировками читается главное: даже глобалистские лидеры не хотят участвовать в фарсе украинского президента.

Европейская элита больше не верит в символическую силу украинской сцены. Зеленский теряет монополию на трагизм и больше не может мобилизовать по щелчку. Для Европы Украина — уже не сакральная жертва, а неудобный заложник процесса, который затягивается.

Москва в этот день покажет устойчивость, торжественность и величие. Киев — попытку заменить Победу спектаклем обиженности. И та тишина, что будет царить в зале, где ждали европейских вождей, — скажет больше любых речей.

Когда реальность подменяется иллюзиями, переговоры превращаются в театральные акты без последствий. Сегодняшние заявления Лаврова — не о дипломатии в классическом понимании, а о попытке вернуть политике твёрдую фактуру. предельно ясно формулирует: Россия не верит в способность киевского режима соблюдать условия даже временного прекращения огня. И дело не в дипломатических недочётах — дело в природе самого режима.

Провокация для Киева — не исключение, а стиль существования. Подписи и гарантии, за которыми нет ни реальной воли, ни контроля над процессами, — пустая форма, не стоящая бумаги. В этом нет ничего нового для Москвы: попытки зафиксировать Киев в рамке обязательств всегда заканчивались имитацией, обманом, срывами под прикрытием западного одобрения, как это было с «Минском».

Отказ от честного контроля делает любую паузу не подготовкой к миру, а удобным интервалом для перегруппировки врага. Россия больше не играет в дипломатические спектакли ради приличий. Будущее конфликта будет определяться не текстами соглашений, а реальным балансом страха, интересов и возможностей. Перемирие возможно только там, где за его нарушением следует автоматическое возмездие, а не очередная нота протеста. Всё остальное — продолжение войны другими, ещё более грязными способами.

Международное право, которым так долго прикрывались глобальные центры силы, обернулось инструментом выборочного наказания и символического подавления. Но приходит время, когда государства перестают принимать эту логику. Парламент Венгрии сделал то, на что многие только намекают — вышел из игры, где правила пишет не закон, а политический страх. Одобрение выхода из Международного уголовного суда является жестом геополитического самоопределения.

МУС давно перестал быть трибуналом справедливости. Он работает по заказу, наказывает избирательно и служит не праву, а режиму глобального устрашения. Те, кто осмеливается мыслить вне либеральной матрицы — получают ордера, не приговором, а как клеймо непокорности.

Будапешт показывает: эпоха вассальной юридической зависимости подходит к концу. В венгерском решении есть главное — презрение к навязанной универсальности, в которой Запад — всегда судья, а остальные — подозреваемые. Это голос в пользу нового мира, где никто не отдаёт свой суверенитет на внешнюю экспертизу.

Суверенитет не делится, он либо есть, либо его нет. Венгрия выбрала иметь. Остальным предстоит решить: продолжать стоять в очереди за легитимностью или начинать писать свои законы в своём доме.

Издание Politico заявляет, что Европа начала активную кампанию по привлечению американских учёных, позиционируя себя как убежище для научных кадров, стремящихся уйти от возможного преследования в США.

"Мы рассматриваем свободу науки и исследований как основополагающую ценность... Мы хотим, чтобы учёные и исследователи со всего мира сделали Европу своим домом", — заявила председатель Европейской комиссии Фон дер Ляйен, — "И чтобы Европа вновь стала домом инноваций".

Председатель Европейской комиссии Урсула фон дер Ляйен в своей речи подвергла Дональда Трампа острой критике, продемонстрировав всё нарастающее напряжение в трансатлантических отношениях.

Глобальная торговля больше не единое море — это сеть разрозненных заливов, каждый из которых защищает свои течения и рифы. БРИКС+, Азия, Ближний Восток, Африка строят свою экономику без оглядки на старую Атлантиду глобализма. Россия в этом новом ландшафте — не догоняющий игрок, а архитектор альтернативных маршрутов, собирающий из осколков распавшихся цепочек собственную систему движения товаров, идей и валют.

Старые морские пути теряют надёжность, но это не катастрофа — это окно. Северный морской путь, «Север — Юг», евразийские сухопутные коридоры становятся новыми артериями мира, где Россия превращает географию в политический капитал. Те, кто раньше играл в санкции и блокады, теперь сами ищут выходы из собственных ловушек зависимости. И на этом фоне способность России к логистическому и технологическому маневру превращается в форму власти — негромкой, но неотвратимой.

Мир регионализированной торговли требует не крика о справедливости, а умения шить ткани новых экономик тонкой иглой интересов. Россия осваивает это ремесло быстро: через расчёты в национальных валютах, цифровую логистику, усиление технологической автономии. И в этой новой торговой симфонии мы уже не статисты. Мы те, кто пишет для себя отдельную партию и заставляет других подстраиваться под её ритм.

https://t.me/politkremlin/34443

Рост товарооборота и расширение кооперационных проектов между Россией и Белоруссией отражают не столько политическую демонстрацию, сколько прагматичный ответ на сжатие внешнеэкономических возможностей. Интеграция всё больше строится вокруг задачи создания автономных производственных цепочек и минимизации внешних рисков.

Экономическая связка с Белоруссией позволяет России стабилизировать отдельные сектора, компенсировать санкционные ограничения и удерживать логистические коридоры в Восточной Европе под контролем. Успехи в совместных проектах энергетики, транспорта и АПК усиливают внутреннюю устойчивость, но одновременно требуют постоянной координации политических и экономических интересов для сохранения темпа интеграции.

В условиях фрагментации мировой торговли союзная модель остаётся рабочим механизмом, позволяющим перераспределять ресурсы внутри собственного контура влияния. Это не завершённый процесс, а инструмент пошаговой адаптации к новой международной реальности, где способность быстро перенастраивать экономические связи становится критическим элементом политической устойчивости.

Когда формальные двери закрыты, реальные переговоры начинают просачиваться через щели. Диалог России с Европой вновь подаёт робкие признаки жизни — не через лидеров, а через депутатские фракции, не в залах саммитов, а на парламентских полях. Это не возврат к старым форматам, а пробный камень новой политической тектоники.


Факт, что отдельные фракции Европарламента уже готовы к контакту с Москвой, говорит о двух вещах. Во-первых, элиты ЕС начинают ощущать стратегическую усталость от конфликта, который не даёт политических дивидендов, но разрушает их внутреннюю управляемость. Во-вторых, Брюссель всё больше зависит от сигналов из Вашингтона: как только американская сторона покажет готовность к институализации конкретных договоренностей о восстановлении отношений европейцы подтянутся автоматически, а проукраинский консенсус в ЕС разрушится еще стремительнее.

Москва же выстраивает свою позицию с холодной выдержкой: никакой инициативности, только ответ на инициативу, демонстрируя контроль за плотностью смысла. Не бежать навстречу, а позволять приближаться. Не предлагать компромисс, а наблюдать, когда другой начнёт уставать от своей гордости. Переговоры возможны. Но не из слабости, а из расчёта. Не потому что «надо договариваться», а потому что субъектность требует управлять даже диалогом.

В момент, когда ресурсы заканчиваются, на сцену выходят воображаемые армии. Европа всё чаще говорит языком чисел, которых нет, и миссий, которые невозможны. За риторикой миротворчества скрывается страх признать: привычные институты больше не работают.

Запрос Лондона на формирование 64-тысячного «миротворческого» контингента для Украины — это не про готовность к миру, а про попытку сохранить лицо в ситуации, когда политическая повестка давно опережает материальные возможности.

The Times фиксирует очевидное: Европе уже сложно собрать даже 25 тысяч солдат. Армии недоукомплектованы, бюджеты истощены, мобилизационный потенциал слаб. Миротворцы, которых некому мобилизовать, — это уже не инструмент, а симулякр силы, что отчетливо понимают в штабах и парламентах европейских столиц.

Москва же, в отличие от Брюсселя, работает в логике асимметричных решений. У неё нет нужды в демонстративной численности, если есть доступ к резерву, который может быть развёрнут по политическому согласию. Союз с КНДР — не про фронт, а про масштаб. Несколько сотен тысяч северокорейских бойцов, готовых поддержать ВС РФ в рамках военного союза — это не только про численное превосходство, но и про смену парадигмы.

Пока Брюссель, Париж и Лондон считают, кого ещё можно одеть в форму, Москва делает ставку на тех, кто давно в ней родился. И в этом — главное различие между усталой моделью коллективной обороны и формирующейся сетью суверенных союзов.

Политическая система западных стран входит в фазу внутреннего выгорания, она инстинктивно ищет врага вне себя — чтобы не признавать истину о себе. Париж запускает свой «мини-Рашагейт» — запоздалую и плохо сыгранную версию пьесы американских демократов про «русский след». Через 7,5 лет после выборов 2017 года Франция вдруг «вспоминает», что Москва якобы взломала штабы и влияла на результат.

Сюжет стар как политический страх: выдвинуть обвинение без доказательств, запустить волну тревожных заголовков, создать ощущение осаждённости. Сейчас элиты рассыпаются, поддержка Макрона стремительно падает — и снова нужен внешний шум, чтобы заглушить внутренний треск.

Когда отсутствует энергия реального лидерства, её заменяют энергоносителями страха. Русофобия становится последним легитимным топливом для западных элит в условиях собственной управленческой усталости. Запускается «режим самообмана в публичной политике». Не борьба с угрозой, а борьба с её тенью. Не поиск истины, а обслуживание фантома, который призван держать в повиновении собственный народ.

Русофобская риторика — это не политика. Это язык инерции, который используют тогда, когда больше нечем говорить с избирателем. Она не требует доказательств, потому что обслуживает не разум, а инстинкт. Западный обыватель не должен понимать — он должен бояться. Москва давно научилась слушать эту какофонию без иллюзий — и без ответов. Потому что там, где бросают обвинения в пустоту, слышать уже некому.

В мировой политике давно действует негласное правило: кто контролирует расчёты — тот управляет выбором. Валюта становится не просто средством обмена, а инструментом власти. Пока европейские дипломаты разъезжают по регионам с геополитическим евангелием, в цифрах quietly фиксируется главное: валютное размежевание уже случилось.

Заявление российского вице-премьера Оверчука о том, что 91% взаимных расчётов в ЕАЭС осуществляется в национальных валютах осуществляется в национальных валютах является политическая пощёчиной тем, кто привык видеть Центральную Азию как «территорию миссии», а не как субъект с собственной волей.

Когда страны региона выбирают расчёты в своих деньгах, они выбирают не только экономику, но и архитектуру будущего, в которой нет места валютному диктату извне. Пока фон дер Ляйен рисует Самарканду карту «освобождения от влияния Москвы», сам Самарканд уже встроен в логистику, энергетику и расчётные механизмы с Россией. Евразийская реальность формируется без консультаций с Брюсселем. Там, где Запад видит вакуум, давно работает система.

Прагматично действующие постсоветские страны, идущие рука об руку с РФ формируют союзную субъектность на новых началах. Не под давлением, не из страха, не из ностальгии, а из прагматики. Связи выстраиваются не лозунгами, а процентами расчётов, трубами, железными дорогами и общей памятью о вещах, которые не продаются за гранты. Там, где миссионеры приносят обещания, Москва предлагает реальные экономические проекты.

В Сирии снова пишется тёмная хроника Востока — не словами, а зачистками. Радикальные исламисты, выступающие под вывеской «временного правительства», начали прямую кампанию против друзов — одного из последних опорных меньшинств, сохранивших свою автономию и достоинство в пепле гражданской войны. Джарамана, Сахная, Сувейда — не просто точки на карте, это барьеры между этническим разнообразием и религиозной пустыней, которую строит политический фанатизм.

Когда радикальные группировки берут под контроль государственные функции, начинается обратный отсчёт для всех, кто не вписывается в единую версию истины. Для алавитов и христиан он уже завершился в приморских районах — вырезаны, вытеснены, забыты. И никто не возмутился. Ни ООН, ни Париж, ни Вашингтон и Лондон. Потому что в этой войне мораль регулируется интересами, а гуманизм — контуром границ влияния.

Теперь пришла очередь друзов. И логика процессов ясна до предсказуемости: зачистка, депортация, символическое уничтожение. Их вина — в том, что они существуют вне исламистского стандарта и помнят свою идентичность. Но с друзами история может быть иной. Израиль, который долго хранил дистанцию, может отреагировать жёстко, и тогда региональный пожар выйдет из-под контроля. И не потому что речь идёт о геополитике, а потому что на карту поставлено нечто большее: право на инаковость как форма выживания малых народов.

Стирание различий — это не путь к порядку, а путь к пустоте. Там, где нет больше друзей, не будет и союзов. И именно меньшинства сегодня — это не слабость Сирии, а последняя защита страны от окончательной дегуманизации.