Forwarded from Толще твиттера
Слушаю исследование Деборы Латц о викторианстве и новом эротизме. Если очень коротко, то это книга о том, как прерафаэлиты и их круг общения повлияли на порно- и эротическую культуру того времени.
Узнала, например, что с 1840 по 1880 гг. самым масштабным и самым распространенным видом порно (всё - от романов до стихов и графических романов) было порно, посвященное флагелляции, то бишь, порке. Сам рассказ при этом мог и не содержать непосредственного описания полового акта или оргазма - главным было подробное повествование о том, как кого-нибудь собираются пороть, за которым следовало медленное обнажение "белых ангельских полушарий" и т.д. Флагелляционный экстаз доходил, кстати, до того, что в газеты пачками слали письма из серии "и тут маменька положила меня на колено", правда, все они, в основном, оказывались протоэротическими выдумками.
Совершенно неудивительно, конечно, что именно порка пользовалась таким спросом. Чарлз Алджернон Суинберн, известный поэт, который буквально сломал викторианскую культуру своими стихами то ли о цветах, то ли о половых органах (сейчас они, разумеется, кажутся удивительно невинными), так вот, Суинберн, регулярно посещавший особые заведения, где его бойко пороли мамзельки с "золотыми волосами и нарумяненными щеками" писал о том, что в школе его могли пороть чуть ли не раз в три дня, а то и каждый день. При этом порка в школах была публичной - в смысле, любой мог прийти и посмотреть, как мальчика охаживают розгами.
Кроме того, Латц пишет о том, что раз уж викторианская культура зажимала мужика в таких строгих рамках: он по умолчанию должен был всегда контролировать происходящее, быть активной и доминирующей частью пары, то многие мужчины во взрослом возрасте продолжали обожать порку просто потому, что телесные наказания позволяли им на какое-то время терять контроль над своим телом и над происходящим.
Узнала, например, что с 1840 по 1880 гг. самым масштабным и самым распространенным видом порно (всё - от романов до стихов и графических романов) было порно, посвященное флагелляции, то бишь, порке. Сам рассказ при этом мог и не содержать непосредственного описания полового акта или оргазма - главным было подробное повествование о том, как кого-нибудь собираются пороть, за которым следовало медленное обнажение "белых ангельских полушарий" и т.д. Флагелляционный экстаз доходил, кстати, до того, что в газеты пачками слали письма из серии "и тут маменька положила меня на колено", правда, все они, в основном, оказывались протоэротическими выдумками.
Совершенно неудивительно, конечно, что именно порка пользовалась таким спросом. Чарлз Алджернон Суинберн, известный поэт, который буквально сломал викторианскую культуру своими стихами то ли о цветах, то ли о половых органах (сейчас они, разумеется, кажутся удивительно невинными), так вот, Суинберн, регулярно посещавший особые заведения, где его бойко пороли мамзельки с "золотыми волосами и нарумяненными щеками" писал о том, что в школе его могли пороть чуть ли не раз в три дня, а то и каждый день. При этом порка в школах была публичной - в смысле, любой мог прийти и посмотреть, как мальчика охаживают розгами.
Кроме того, Латц пишет о том, что раз уж викторианская культура зажимала мужика в таких строгих рамках: он по умолчанию должен был всегда контролировать происходящее, быть активной и доминирующей частью пары, то многие мужчины во взрослом возрасте продолжали обожать порку просто потому, что телесные наказания позволяли им на какое-то время терять контроль над своим телом и над происходящим.
Написала немного про "Доклад о медузах":
https://m.facebook.com/story.php?story_fbid=1502792099841649&substory_index=0&id=764685310319002
https://m.facebook.com/story.php?story_fbid=1502792099841649&substory_index=0&id=764685310319002
"Мир родителей был не таким большим и ярким. С каждым годом на их карте становилось все больше серых пятен - мест, куда они больше не хотели отправляться, - и черных пятен - мест, которые они не смогли бы посетить при всем желании.
Для папы давно умерли ледяные просторы Антарктики, пески Сахары и джунгли Амазонки. Об Эвересте, Аннапурне и других вершинах он даже не вспоминал. Сергей Николаевич Перевалов курил уже десять лет - слишком часто и крепко, чтобы теперь карабкаться по ледникам или тяжелым мачете прорубать заросли лиан.
Для Марины Викторовны Переваловой, мамы Артёма, яркими оставались лишь Иркутск, где она жила, и Таиланд, где она с подругами отдыхала каждый январь. Другие места нашей планеты ее мало интересовали".
Евгений Рудашевский.
Для папы давно умерли ледяные просторы Антарктики, пески Сахары и джунгли Амазонки. Об Эвересте, Аннапурне и других вершинах он даже не вспоминал. Сергей Николаевич Перевалов курил уже десять лет - слишком часто и крепко, чтобы теперь карабкаться по ледникам или тяжелым мачете прорубать заросли лиан.
Для Марины Викторовны Переваловой, мамы Артёма, яркими оставались лишь Иркутск, где она жила, и Таиланд, где она с подругами отдыхала каждый январь. Другие места нашей планеты ее мало интересовали".
Евгений Рудашевский.
Прочитала "Вегетарианку". Сначала скажу про перевод (хотя как о нем адекватно говорить без оригинала?). Все уже написали про Букера и про специфику перевода, от себя коротко добавлю, что мы живем в эпоху такой глобализации, что мысль о том, как чей-то культурный код может отличаться от нашего, вызывает шок и удивление и надолго в сознании не задерживается.
Для меня этот роман о праве женщины на самоопределение, на право жить своей жизнью и о праве на свое тело. Мы все, я думаю, помним флэшмоб "Я не боюсь сказать", когда выяснилось, что мысль о том, что границы чужого тела неприкосновенны априори - она очень новая и не то что сильно распространена. Здесь же главная героиня пытается вернуть себе тело, отказываясь есть что-либо, кроме растительной пищи. Впрочем, ее объектность не вызывает сомнений - мужу не нравится, что она с маленькой грудью не надевает такое белье, чтобы он мог похвастаться перед сослуживцами. Отцу невыносимо, что он больше не может заставить ее есть то, что ему хочется. Якобы влюбленному в нее художнику нужно преобразовать ее, украсить, и вся она сводится к голубому пятну на ягодице. Даже для сестры она остается тем, что можно подчинить своей воле и заставить есть.
Мне кажется, еда здесь становится метафорой, символом власти и общественных требований, от которых ты, конечно, можешь отказаться, но.
Роман очень хороший, как раз для зимы, когда тонкие черные ветви вытянуты вверх и очень хрупки, как и любой из нас, испуганный, борющийся, надеящийся.
Для меня этот роман о праве женщины на самоопределение, на право жить своей жизнью и о праве на свое тело. Мы все, я думаю, помним флэшмоб "Я не боюсь сказать", когда выяснилось, что мысль о том, что границы чужого тела неприкосновенны априори - она очень новая и не то что сильно распространена. Здесь же главная героиня пытается вернуть себе тело, отказываясь есть что-либо, кроме растительной пищи. Впрочем, ее объектность не вызывает сомнений - мужу не нравится, что она с маленькой грудью не надевает такое белье, чтобы он мог похвастаться перед сослуживцами. Отцу невыносимо, что он больше не может заставить ее есть то, что ему хочется. Якобы влюбленному в нее художнику нужно преобразовать ее, украсить, и вся она сводится к голубому пятну на ягодице. Даже для сестры она остается тем, что можно подчинить своей воле и заставить есть.
Мне кажется, еда здесь становится метафорой, символом власти и общественных требований, от которых ты, конечно, можешь отказаться, но.
Роман очень хороший, как раз для зимы, когда тонкие черные ветви вытянуты вверх и очень хрупки, как и любой из нас, испуганный, борющийся, надеящийся.
Начала "Долгий марш". Классика, конечно, - это очень часто знак качества.
Цитаты прекрасные:
"Бешеное сердцебиение города утихало; прикрытый грязноватыми лохмотьями снега, он обретал мирный облик Старого Света, а прохожие в сумерках казались румяными и довольными, какой бы тревогой ни разгорались красные шапки газет в киосках и какие бы зловещие слухи ни ползли из репродукторов. Меркнущий свет воскресенья сулил Калверу не уныние трудового утра, а рабочий азарт будней, и не потому, что он был делягой: просто он был счастлив. Он был счастлив, гуляя в холодные зимние сумерки с женой, ребенком и собакой. И был счастлив, когда возвращался домой, в тепло, к привычным запахам толченого арахиса и ливерной колбасы, к теплым объятиям засыпающего ребенка, к веселым стычкам собаки с кошкой, к музыке перед сном".
Цитаты прекрасные:
"Бешеное сердцебиение города утихало; прикрытый грязноватыми лохмотьями снега, он обретал мирный облик Старого Света, а прохожие в сумерках казались румяными и довольными, какой бы тревогой ни разгорались красные шапки газет в киосках и какие бы зловещие слухи ни ползли из репродукторов. Меркнущий свет воскресенья сулил Калверу не уныние трудового утра, а рабочий азарт будней, и не потому, что он был делягой: просто он был счастлив. Он был счастлив, гуляя в холодные зимние сумерки с женой, ребенком и собакой. И был счастлив, когда возвращался домой, в тепло, к привычным запахам толченого арахиса и ливерной колбасы, к теплым объятиям засыпающего ребенка, к веселым стычкам собаки с кошкой, к музыке перед сном".
Пока все закупают подарки, я пишу про маньяков (и мне ок):
https://m.facebook.com/story.php?story_fbid=1508653772588815&substory_index=0&id=764685310319002
https://m.facebook.com/story.php?story_fbid=1508653772588815&substory_index=0&id=764685310319002
Forwarded from Мистер Дарси и бал
"Если бы я имел второй костюм, то никогда не знал бы горя.
Придя домой, переодеться, подтянуться -- достаточно, чтобы изменить себя.
Женщины пользуются этим несколько раз в день.
Что бы вы ни говорили женщине, добивайтесь ответа сейчас же; иначе она примет горячую ванну, переменит платье, и все нужно начинать говорить сначала."
Виктор Шкловский, ZOO, или Письма не о любви
(Боже, как прекрасно быть молодым)
Придя домой, переодеться, подтянуться -- достаточно, чтобы изменить себя.
Женщины пользуются этим несколько раз в день.
Что бы вы ни говорили женщине, добивайтесь ответа сейчас же; иначе она примет горячую ванну, переменит платье, и все нужно начинать говорить сначала."
Виктор Шкловский, ZOO, или Письма не о любви
(Боже, как прекрасно быть молодым)
Напишу вам в ближайшие список чтения на зимние каникулы на тот случай, если вам меньше 16 (или вы, как я, любите детскую и подростковую литературу).
Начала читать свежего Басинского, все отлично, но почему автор все предисловие так часто использует курсив в словосочетании "совершенно голая"? Я понимаю специфику популяризации разного, но кого нынче удивишь обнаженной натурой?
"В Ярославле ей не хватало книг, не хватало, как воздуха, поэтому каждую она читала жадно, как бы вдыхая полной грудью. А в Петербурге этих проклятых книг было слишком много, и непонятно было, какую из них нужно читать в первую очередь".
Согласна с Басинским и Лизой Дьяконовой, проклятые книги размножаются почкованием, по-моему.
Согласна с Басинским и Лизой Дьяконовой, проклятые книги размножаются почкованием, по-моему.
"Миссис Краули, моя учительница в кушингской четвертой школе Уинга, говорит: греки верили, что созерцание боли в искусстве помогает радоваться своей жизни как она есть".
"Картина мира" к 45 странице - совершенно прелестный роман, всю красоту которого и не объяснишь толком, но ощущаешь также пронзительно, как и первый весенний ветер.
"Картина мира" к 45 странице - совершенно прелестный роман, всю красоту которого и не объяснишь толком, но ощущаешь также пронзительно, как и первый весенний ветер.
Тем временем я безуспешно терзаю "Девочек" Эммы Кляйн и никак не могу понять, почему так скучно читать про подростков в секте.